Интерлюдия Амадея

В чистой и сухой одежде всегда думалось легче, но в этот день всё с самого начала шло не так. Любимая шерстяная юбка в пол — «старомодная», как бы с презрением сказали красавицы Хакелица, недавно скопом перешедшие на скандальную длину, чуть прикрывающую колени — перестала казаться уютной и теперь, отяжелев, ощущалась чужеродно. Стоячий воротничок блузки душил, словно вместо мягкой ткани вокруг горла сомкнулись сильные ладони. Переодеваться повторно Эль не стала: ей было более чем очевидно, что все её ощущения идут изнутри и никуда не исчезнут, даже если она останется обнажённой.

Чтобы хоть как-то отвлечься, она запустила руку в карман, нащупала злополучное письмо, адресованное отцу, и вместе с помятым конвертом вытащила на свет фотографию, позаимствованную из швейной мастерской Карла Видеманна. Секунду Эль смотрела на неё, не вглядываясь в лица запечатлённых на бумаге людей, а потом отложила фотографию в сторону: тянуть с чтением письма больше не было никакого смысла.

Буквы на самодельном конверте расплылись, превратившись в бесформенные чернильные пятна, но Эль удалось прочитать выведенное будто бы в спешке имя. Бешено застучав, сердце взметнулось вверх и так же стремительно ухнуло вниз. Тело окоченело от липкого ужаса, и Эль еле-еле подняла руку, чтобы вытереть выступивший на лбу пот.

Дитрих ошибся — или обманул её специально, чтобы не шокировать заранее ещё больше. На конверте стояло имя не отца, а брата: единственная разница заключалась в том, что оно писалось на датский манер — Vilhelm, а не Wilhelm. Первоначальная, и без того шаткая версия о том, что письмо было адресовано старшему фон Штернфельсу кем-то, кто не был осведомлён или не хотел верить в его гибель, развалилась как карточный домик. Медленно выдохнув, чтобы умерить колющую боль в груди, Эль поддела треугольный клапан, легко отделившийся от бумаги.

Слишком легко. Потому что конверт уже был открыт.

Эль стиснула зубы. Это вновь навело её на подозрения, что Дитрих знает гораздо больше, чем говорит. От него вполне можно было ожидать подобного предательства, однако она, даже понимая это, всё же надеялась на то, что на этот раз барон так не поступит.

Глупая. Сколько бы ни пыталась доказать всем вокруг, что умеешь управляться с делами, у тебя никогда не получится делать это так же успешно, как удавалось отцу, матери и тётке, бабушке и её загадочному любовнику, прадедушке и его сёстрам...

Империя фон Штернфельсов испокон веков держалась на компанейской работе. У того или той, кто возглавлял семью, обязательно должен был быть верный товарищ, верой и правдой служащий на благо общего дела и готовый рискнуть жизнью ради него. И такого товарища она лишилась в тот день, когда её брат, доверившись незнакомцам, ушёл с ними в неизвестность. Пропажа Вильхельма-младшего стала сравнима с потерей жизненно важного органа: без него существование превратилось в кару за неизвестные грехи, тяжёлую повинность, которую Эль несла, теряя силы с каждым новым годом.

Она всегда могла переступить через своё честолюбие и обратиться к Дитриху. Но он был партнёром и другом Вильхельма, а не её. Присутствие барона рядом ощущалось как опухоль, от которой следовало избавиться, пока не стало совсем поздно; опухоль, которую можно было вырезать только наживую, — а сделать это Эль мешала боязнь ложиться под нож. Она бы с охотой залезла в чужие сердца и вывернула их наизнанку, а потом вскрыла пару десятков тел — в самом прямом смысле, — однако дать кому-то забраться в собственную душу и вытащить оттуда все тревоги и волнения было для неё коварным преступлением против себя самой, и совершать его она не собиралась.

Однажды Эль всё же оступилась, когда позволила гипнотизёру погрузить её в состояние, в котором она, сама того не понимая, рассказала ему обо всём, что произошло с фон Штернфельсами. «Знаток глубин человеческого разума», дав честное слово ни о чём не распространяться, подкреплённое внушительным количеством золота, справился со своей работой блестяще: она не помнила ни того, что выложила ему, будучи в трансе, ни каких-либо подробностей о годах, проведённых в округе Кюнендорф. В памяти остались только короткие, лишённые эмоциональной окраски факты: «брат исчез», «родители были убиты», «Дитрих — тот ещё гад», «я прячусь в другой стране, чтобы не умереть», однако эффект от сеансов гипнотизёра продлился недолго, раз она вернулась в Хакелиц буквально по первому требованию.

Эль встряхнулась, поняв, что слишком сильно сжимает конверт. Можно было долго размышлять и жалеть о принятых решениях, но сейчас её внимания требовали более важные дела. Перевернув конверт, она вытряхнула его содержимое себе на колени и во все глаза уставилась на прядь чёрных детских волос, перевязанную серой ниткой, и карандашный набросок, с которого на неё равнодушно взирали холодные глаза брата. Под ним лежал ещё один обрывок бумаги с непонятным рисунком, состоящим из нескольких ровных линий, но им Эль не заинтересовалась.

Волосы брата и его портрет не могли быть здесь. Потому что она забрала их с собой, прежде чем уехать почти за тысячу миль от Хакелица. Их место — в запертой на три замка шкатулке, ключи от которой всегда хранились у неё, вместе с другими ценными вещами. Как они оказались в конверте, оставленном убийцей? Кто этот человек, которому удалось отследить весь её путь от Кюнендорфа до нового убежища? И не только отследить, а ещё и влезть в её дом, что должен был стать надёжной крепостью, а не ловушкой?..

Эль начала задыхаться. Отбросив улики, она сползла на пол и лихорадочно вцепилась ногтями в мягкую ткань юбки. У неё получилось сделать вдох, но выдохнуть — уже нет. Грудь сдавило, из приоткрытого рта вырвался хрип. Всё тело горело, в голове басовито стучала раскатистая барабанная дробь. Эль обессиленно перевернулась на колени, согнулась пополам и, вытянув руки, упёрлась лбом в край кровати. Это помогало редко, особенно когда приступ возникал из-за нервного потрясения, но уже спустя пару минут она с облегчением почувствовала, что железная ладонь, сжимающая лёгкие, постепенно стала слабеть.

Когда дыхание относительно пришло в норму, Эль поднялась и, стараясь не смотреть на портрет брата, нетвёрдым шагом двинулась к двери. Она хотела отвлечься, отогнать подальше мрачные, пока ещё совсем не понятные мысли, и отличным вариантом, чтобы быстро прийти в норму и вновь обрести возможность чувствовать что-то помимо безнадёжной подавленности, были Марта Елинек и её раздражающая болтовня. Эль знала, что пожалеет о столь поспешным решении в тот же миг, когда заговорит с домовладелицей, но находиться в спальне она больше не могла

Как только она спустилась на первый этаж, цепляясь за перила так, будто они были единственной опорой в густом тумане, фрау Елинек появилась из-за угла и обеспокоенно закудахтала:

— Бог мой, милочка! На вас лица нет! Не хотите ли обратиться к доктору Элерсу? Учтите, с малокровием не шутят! А у вас, я подозреваю, именно оно...

— Пирог.

— Простите?

— Вы готовили пирог, — напомнила Эль. — Он готов? Не сгорел?

В глазах фрау Елинек загорелся озорной огонёк.

— Мой пирог в полном порядке, фройляйн Штернфельс! — отчеканила она, вздёрнув подбородок. — Даже не думайте поставить моё мастерство под сомнение!

— Ни в коем случае, — в тон ей ответила Эль. — Я, скорее, ставлю вас перед фактом, что желаю отведать плоды вашего мастерства под чашечку чая и... Как вы там говорили? Интересные разговоры?..

Биненштих* и правда оказался потрясающим: под рассказы Марты о родственниках, ближайших соседях и дальних знакомых Эль беззастенчиво слопала несколько кусков, запила их двумя чашками чая с молоком и как-то незаметно перешла на киршвассер**. Остатки приступа улетучились окончательно, прихватив с собой тягостные воспоминания о прошлом и безуспешные попытки понять, кем мог быть убийца, проникший в её новый дом.

Эль также хватило благоразумия, чтобы не отреагировать на провокации фрау Елинек и не рассказать ничего о бедах фон Штернфельсов, зато она со всей отдачей пожаловалась собеседнице на сомнительные отношения с Дитрихом, долгие годы лежащие на её плечах неподъёмным грузом. «Надо же, а я думала, барон тебя искренне любит!», — пьяно всплакнула Марта, аккуратно утерев слёзы кружевным платочком.

Услышав это, Эль рассмеялась. И продолжила безудержно хохотать, как ей показалось, до самого утра.

***

Ночь Эль провела в беспамятстве, а на рассвете внезапно поняла, что комиссар Альбрехт Хессель вполне мог стать тем самым хорошим компаньоном, которого ей так не хватало. Хотя он изо всех сил пытался показать себя человеком хладнокровным и суровым, как прежний комиссар, под этим хрупким образом легко можно было увидеть до сих пор не выросшего, в чём-то наивного и напуганного новыми обязанностями юнца.

Альбрехт напоминал Эль одного из информаторов её отца — простодушного и доброго газетчика Петера. Петеру недоставало сообразительности, зато он быстро научился направлять свои неутомимую энергию и словоохотливость в правильное — желаемое Вильхельмом фон Штернфельсом — русло. С его помощью было раскрыто немалое количество запутанных дел, и Эль, вдохновлённая отцовским опытом, беспрекословно решила, что сделает из младшего Хесселя второго Петера — послушного, преданного и бесстрашного. К тому же комиссар — это не газетчик, и не нахальный барон, скрывающий важную информацию ради своей выгоды, поэтому найти с ним общий язык означало на шаг приблизиться к разгадке убийства.

Во всём этом плане существовало лишь одно «но»: Эль должна была принести в жертву плодотворному сотрудничеству тайны своей семьи. «Может, в этом и нет ничего плохого? —невольно подумала она, застегнув пальто. — Вдруг обсуждения моих воспоминаний станут ключом к пониманию всего, что произошло?..» За неуверенной мыслью тотчас же последовал презрительный смешок. Ну и зачем ты тогда обращалась к гипнотизёру? Какое из твоих решений, связанных с семейными делами, хотя бы однажды оказалось правильным и не повлекло за собой нежелательных последствий?

Ответа на вопросы злорадного внутреннего голоса Эль не дала. Надев шляпку с чёрной кружевной вуалью, она тихо вышла в коридор и спустилась по лестнице. По холлу разносился громкий храп фрау Елинек: по всей вероятности, она спала на неудобной узкой тахте в трапезной, так и не добравшись до спальни после пары бутылок киршвассера. За окном виднелась круглая, как шарик, фигура Фердинанда, мужа Марты: он ходил туда-сюда по саду, зачем-то заглядывая под пышные кусты барбариса. Как можно незаметнее выскользнув за дверь, Эль подбежала к воротам и остановила первого попавшегося на глаза извозчика.

Замечание Альбрехта Хесселя о том, что фон Штернфельсы не переступают порог полиции «по собственной воле», неожиданно оказалось правдой. Только приблизившись к огромному зданию, построенному, как Дворец правосудия*** в Мюнхене, в вычурной стилистике бозара****, Эль остановилась недалеко от крыльца и подняла голову, чтобы посмотреть на отражение не по-осеннему голубого неба в больших окнах. Возможно, дело действительно было в генах фон Штернфельсов, в которых хранилось многолетнее недоверие к полиции, потому что желание идти дальше у неё отсутствовало напрочь.

Потоптавшись на месте, как застенчивая девчонка, Эль поудобнее перехватила ручки саквояжа, в котором, помимо инструментов, лежал злополучный конверт, и приготовилась подняться на крыльцо, но тут же заметила приближающегося к ней человека. Сегодня Альбрехт Хессель был одет в то же самое тёмно-зелёное пальто и клетчатые брюки, придающие ему вид прилежного студента мужской гимназии. Причёска, к вящему удивлению Эль, претерпела изменения: золотистые буйные кудри превратились в короткие потемневшие пряди, уложенные назад с помощью воска.

Подойдя к ней, Альбрехт склонил голову в знак приветствия и вежливо проговорил:

— Доброе утро. Приятно видеть...

— Где мы можем поговорить? — перебила его Эль. — Дело не терпит отлагательств.

— Вы одна? Где же херр барон?

— Какая разница! — возмутилась Эль. — Он мне не отчитывается!

Хессель улыбнулся.

— Значит, вы действуете за его спиной?

— Нет! Если вы до сих пор не поняли, то это фон Ляйнингены подчиняются фон Штернфельсам, а не наоборот. Это барон имеет отвратительную привычку проворачивать что-то без моего ведома. А я ему сообщать о своих решениях не обязана.

— Но он всё равно узнает о том, что вы сюда пришли. Насколько я знаю, по всему Хакелицу бродят шпионы херра барона...

— Если повсюду шпионы, почему личность человека, который подложил труп девочки под дуб рядом с поместьем фон Ляйнингенов, до сих пор нам не известна?

— Возможно, херр барон обо всём осведомлён, но не желает раскрывать правду, потому что проверяет, как с раскрытием преступления справимся мы с вами, — серьёзно ответил Хессель. — Всё-таки я — новый комиссар с известной на всю страну фамилией, доверия к которому никто из местных жителей не испытывает, а вы вновь приступили к делу лично, причём после долгого перерыва. Подозреваю, что следить за нашими, прошу прощения, потугами — зрелище крайне любопытное и забавное, вполне в духе интересов херра барона.

Эль покраснела. Её распирало негодование, вызванное одновременно и проницательностью Альбрехта, и осознанием того, что Дитрих вполне мог так с ними поступить. Подавив желание развернуться и отправиться в поместье барона, чтобы отхлестать его по щекам, она сказала:

— Так вы выслушаете меня или нет? Мне многое нужно вам поведать, но если вас это не интересует, то разрешите удалиться. И знайте, что повторную беседу я предлагать не намерена.

Замахав руками, Хессель поспешно проговорил:

— Выслушаю. Это моя работа. — Он указал на огромную дубовую дверь. — Прошу, пройдёмте...

— Обязательно ли идти туда? — поинтересовалась Эль и, заметив искренне изумлённый взгляд Альбрехта, раздражённо пояснила: — Я не хочу, чтобы кто-то нам помешал. Или, не дай бог, подслушал под дверью. Не найдётся ли более подходящего места?

Хессель огляделся.

— Я живу неподалёку. Но, думаю, приглашать незамужнюю девушку...

— Пойдём, — распорядилась Эль. — Право слово, ещё минуту ваших колебаний, — и я окончательно потеряю и без того шаткую уверенность в том, что вы работаете комиссаром!..

Квартира Альбрехта Хесселя ожидаемо оказалась роскошной и в плане убранства, высоты потолков и площади комнат вполне могла соперничать с поместьем фон Ляйнингенов. Изящные дверные арки были украшены узорчатой лепниной, а сами двери состояли из кусков хрупкого цветного стекла, складывающихся в мифологические сюжеты. Один угол гостиной занимали горшки с азалиями и гибискусами, второй — забитые под завязку книжные шкафы.

Немолодая женщина в накрахмаленном белом фартуке, склонившаяся над цветами, выпрямилась и равнодушно поприветствовала гостью. Несмотря на наигранную холодность в её голосе, от Эль не ускользнул тот факт, что лицо экономки осветилось удивлением и радостью.

Заметно сконфуженный Альбрехт, повелев принести чай и угощения, дождался, когда экономка выйдет из гостиной и предложил Эль сесть в одно из стоящих у камина кресел. Она опустилась на светло-бежевую обивку и, протянув Хесселю потрёпанный конверт, предложила:

— Посмотрите на имя. Вам ничего не кажется странным?

Комиссар сдвинул очки на кончик носа. Молчание, прерываемое тихим потрескиванием огня в камине, затянулось, и Эль решила взять дело в свои руки.

— Я сама не сразу это поняла. Но на конверте нет конкретного указания, отправлено ли письмо человеку с этим именем, или же сам человек оставил свою подпись. Понимаете? Здесь не написано, например, «от херра комиссара» или «идиоту, который хранит принадлежности для ухода за усами в серебряной шкатулке из-под праха его бабушки»...

Альбрехт фыркнул и, спрятав улыбку за конвертом, кашлянул. Вернувшаяся экономка подкатила к ним столик на колёсах, разлила чай и придвинула к Эль миниатюрное фарфоровое блюдце с крошечным пирожным в виде вишни. Та поблагодарила женщину кивком и, дождавшись, пока она откланяется и уйдёт, продолжила:

— Я понимаю, что не все придерживаются установленных правил корреспонденции. И меня не волновало бы это так сильно, если бы... — Эль помедлила. — Если бы это имя не принадлежало моему младшему брату.

Проглотив пирожное, она рассказала Альбрехту всё, что могла на данный момент, ограничившись краткой информацией о пропаже брата и убийстве родителей, после чего перешла к убийству «Мари» и возможной причастности к нему Карла Видеманна и его «свиты», состоящей из беспризорников. Хессель слушал не перебивая

— Восемь ножевых, — напомнила Эль. — Детей у портного, которым отведены особые роли из «Щелкунчика», тоже восемь. Учитывая, что ранения варьировались от неумелых до вполне точных, могу предположить, что у кого-то из детей больше опыта, а кто-то взялся за нож впервые. Горло же было перерезано взрослой рукой. Вряд ли в этом виноват кто-то из женщин, работающих в мастерской, поэтому я и подозреваю самого Карла Видеманна. — Она вздохнула. — Единственное... Я не могу понять, как с этим всем связаны дела моей семьи. Да, мой отец расследовал исчезновение мальчиков, в котором был замешан Видеманн, но что из этого следует? И откуда у обычного портного украденные из нашего дома вещи. А зачем нужно было оставлять девочку и конверт у поместья фон Ляйнингенов?

Альбрехт открыл рот, но Эль не дала ему высказаться.

— Знаю, это слишком запутанный клубок. И если мы хотим во всём разобраться, надо продвигаться вперёд медленными и желательно осторожными шагами.

— И с чего вы хотите начать? Кажется, тогда, в кафе, вы говорили, что нужно поговорить с детьми. Получается, нам нужно отыскать восьмерых воспитанников портного?..

— Нет. Они разбегутся в разные стороны при виде нас. И хорошо, если не доложат Видеманну о нашем интересе, а это маловероятно. Начинать нужно с малого. Мне нужны те дети, которые часто играют неподалёку от того чёртового старого дуба. Я увидела их сразу после приезда. Мне кажется, они вполне могут что-то знать.

Альбрехт недоумённо взглянул на неё.

— И как вы планируете их найти? Мало ли кто играет у этого дуба...

— Увидите, — загадочно улыбнулась Эль и воскликнула: — Ах да, ещё кое-что!

Ловким движением фокусника она выложила на столик фотографию, найденную в мастерской Карла Видеманна.

— Вот, посмотрите. Я почти забыла про это фото, но сегодня утром нашла его и потратила полчаса, чтобы рассмотреть все лица в деталях. Воспитанники выглядят прилично, несмотря на их дурацкую одежду с указанием ролей, а вот портной...

Альбрехт прищурился.

— Это точно Карл Видеманн? Больше похоже на искусно сделанную куклу. Не скрою, на первый взгляд можно подумать, что это живой человек, но если присмотреться, становится жутко... Что же это может быть?

— Это нам и предстоит выяснить, — ответила Эль.

* Классическая немецкая выпечка, открытый листовой пирог на дрожжевом тесте с верхним слоем из миндаля с жиром и сахаром, который при выпекании карамелизируется.

** Крепкий алкогольный напиток, получаемый методом дистилляции забродившего сусла чёрной черешни вместе с косточками.

*** Одно из административных зданий Мюнхена, принадлежащее Баварскому министерству юстиции.

**** Эклектичный архитектурный стиль, сформировавшийся в середине XIX века.