Интерлюдия Амадея

К кафе приближался молодой человек. Он был одет в тёмно-зелёное пальто, бежевые брюки в клетку и коричневый жилет довольно приличного вида. В руке он сжимал ручку потрёпанного плоского чемоданчика, а под мышкой держал чёрный зонт. Повернув голову, он водрузил на нос почти такие же очки в круглой оправе, как у Карла Видеманна, и осмотрел террасу кафе, прежде чем зайти на неё.

— Добрый день, херр барон, фройляйн фон Штернфельс! — радостно поприветствовал их незнакомец, сняв шляпу, под которой оказались красивые медовые кудри — предмет зависти любой девушки Хакелица. — Вот вы где! А я вас везде ищу!

Он протянул Дитриху ладонь, и тот, даже не потрудившись снять перчатку и подняться, как того требовали правила приличия, вяло пожал её. Молодого человека это не смутило: продолжая по-идиотски улыбаться, он повернулся к Эль и поклонился.

— Очень, очень рад наконец увидеть вас! Это большая честь!

— Фройляйн фон Штернфельс, знакомьтесь, — с раздражением произнёс Дитрих. — Своим вниманием нас почтил комиссар Альбрехт Хессель.

Эль невежливо вытаращила глаза. Комиссар?! Этот щеголеватый парнишка в начищенных кожаных ботинках и с лицом студента философского факультета?! Да он и в подмётки не годится предыдущему начальнику полиции, вечно угрюмому Паулю Ланцу, прославившемуся благодаря своим жестоким методам не только в округе, но и за его пределами. Эль видела его всего пару раз, и то лишь мельком — за общение с полицией после смерти отца отвечал Дитрих, — но этот похожий на медведя мужчина и его громогласный голос успели произвести на неё неизгладимое впечатление.

Как его место мог занять этот франт, наверняка не видевший в жизни ничего, кроме тёплой постели, приседающих перед ним слуг и встреч с напыщенными друзьями в богатых поместьях? «Перестань! — одёрнула себя Эль. — Ты ещё ничего о нём не знаешь, а уже делаешь такие выводы!..»

А какие выводы ещё можно было делать, глядя на чисто выбритую, ухоженную кожу лица, дорогую одежду и повадки вышколенного английского джентльмена?

Не подозревая о её мыслях, Альбрехт попытался приложиться губами к тыльной стороне её ладони, но Эль, ответив ему крепким рукопожатием, задумчиво проговорила:

— Интересно, каким...

— Прошу прощения?

Растерянный разрумянившийся Альбрехт напоминал щенка золотистого ретривера, отставшего от хозяев на незнакомой улице. Помотав головой, чтобы вытряхнуть из неё глупые ассоциации, Эль смело поинтересовалась:

— Каким образом вы стали комиссаром в столь юном возрасте? Отцовские связи? Или вы удивите меня и скажете, что раскрыли уже сотню дел и заслужили высокое звание исключительно из-за своего острого ума и невероятной сообразительности?

Краем глаза она заметила, что Дитрих сжал кулаки, и самодовольно ухмыльнулась: злое замешательство барона доставило ей куда больше удовольствия, чем вишнёвый торт. Ну и пускай позлится. Не ему одному дозволено ставить людей в неловкое положение и упиваться их смятением и беспомощностью.

Расслабленно откинувшись на спинку стула, Эль сложила руки в замок и повторила:

— Так как? Поде́литесь секретом успеха?

— Я не так уж и молод, — смущённо ответил Альбрехт, почесав затылок. — Мне почти тридцать пять лет.

— И вы не женаты, — заметила Эль.

Комиссар вспыхнул ещё сильнее.

Прекрати.

Она сама не понимала, почему так набросилась на Альбрехта с невежливыми вопросами и откуда взялось это желчное зубоскальство. Вероятно, причиной тому была сильная усталость или неудовлетворённость потраченным впустую днём; однако вряд ли это могло как-то оправдать её перед виляющим хвостом Хесселем.

— Извините, — всё же произнесла Эль, расправила складку на юбке. — Виновата... привычка подмечать детали, даже если это совсем не к месту. Я ни в коем случае не хотела вас обидеть.

— Ничего страшного, — быстро ответил Альбрехт. — Всё-таки наша работа действительно...

— Может, поговорим о том, зачем вы сюда пришли? — перебил его Дитрих.

Он так и не предложил комиссару сесть, и тот топтался у стола, не зная, куда поставить свой чемоданчик и положить зонт. Эль вздохнула: она никогда не отличалась особой жалостью к людям и по большей части воспринимала их, как потенциальных жертв преступников, за которыми охотилась; однако что-то в Альбрехте и его неуверенной улыбке заставило её сердце дрогнуть.

— Присаживайтесь вы уже, — строго сказала она. — Не мельтешите.

Хессель с благодарностью взглянул на неё и занял свободный стул.

— Не думаю, что здесь стоит обсуждать то, что случилось с девочкой, которую нашли у ворот вашего поместья, херр барон. Но также я осведомлён о том, что ни фон Штернфельсы, ни фон Ляйнингены не переступают порог здания полиции... по собственной воле. — Он бросил на барона многозначительный взгляд. — Предыдущий комиссар в подробностях рассказал мне о том, как обстоят дела с властью в Хакелице и всём Кюнендорфе, да и вы, херр фон Ляйнинген, доступно объяснили, что от меня требуется. Повторюсь, я согласен со всеми условиями, однако со своей стороны прошу, чтобы вы держали меня в курсе расследования, ничего не утаивая.

Открыв портсигар, Дитрих нарочито медленно перебрал его содержимое, закурил, подозвал кельнера, заказал ещё кофе... Альбрехт, которому, судя по вцепившимся в чемоданчик пальцам, прямолинейная речь далась с большим трудом, смиренно ждал ответа. Эль решила немного разрядить обстановку.

— Так вы не из Хакелица? Местные жители с момента рождения знают, что всем здесь заправляет моя семья. В последние годы — не без помощи фон Ляйнингенов, конечно.

— Да, я из... — Хессель запнулся. — Из Альтеберга, что в Грауэнхайме...

Эль машинально присвистнула. Альтеберг считался главной финансовой столицей страны, большим котлом, где варились заводы, фабрики, гостиницы, рестораны, университеты, горные лечебницы... Это был город известнейших живописцев, писателей и актёров, и все они вместе с самыми богатыми представителями общества образовывали закрытый круг, в границах которого происходило бог весть что. Выходцем из этого круга мог быть политик или режиссёр, но никак не полицейский, оказавшийся на службе в небольшом городке.

Только сейчас Эль вспомнила, что фамилия Хессель была ей знакома. Она не раз видела витиеватую гравировку на часах из платины, усыпанных розовыми или синими бриллиантами: ими владели чуть ли не все богачи, которых она встречала на приёмах и личных встречах. Фразу «Хессель — великолепие в каждой секунде» можно было увидеть в газетах и на ярких рекламных плакатах, что не так давно стали появляться на улицах. Сама Эль предпочитала вещи менее вычурные и более надёжные, поэтому продукцией заводов Хессель не владела, несмотря на то что капитала фон Штернфельсов хватило бы на все часы, что произвела данная компания за всё время её существования.

Громко щёлкнув, все шестерёнки встали на свои места. Эль снова посмотрела на Альбрехта, — но уже другими глазами.

— Всё-таки отцовские связи, — протянула она. — Но почему...

— Давайте не будем о том, как я оказался в Хакелице! — взмолился Альбрехт. — Это не стоит ни вашего внимания, ни моего времени, в отличие от того, что случилось с тем несчастным ребёнком! Что с ней случилось?

— Множественные ножевые ранения, — пояснила Эль. — Но смертельным оказалось последнее.

Альбрехт снял очки, протёр их платком из нежнейшего белого шёлка и глухо спросил:

— Это точно?

— Точно. Я лично осматривала тело и делала вскрытие.

«Сейчас он полдня ещё будет удивляться», — измученно подумала Эль и оказалась права. Комиссар вскочил со стула, будто увидав рядом давно почившего родственничка в полном здравии, и воскликнул:

— Не может быть! Вы?!

— Своими руками, — подтвердил Дитрих, утопив окурок в кофейной гуще. — Я свидетель. И скажу вам больше, херр Хессель, она делает это с таким удовольствием и таким счастливым лицом, что даже мне становится страшно. Видели бы вы, как она смотрит на органы, когда вытаскивает их на свет божий!.. Ни один мужчина ещё не удостаивался подобного взгляда с её стороны. Ну, не считая мертвецов, естественно.

Альбрехт прижал платок ко рту и забормотал:

— Я ожидал, что вы, как фон Штернфельс, способны на многое, но это... Неужели среди ваших подопечных нет никого, кто бы справился с подобной... грязной задачей? Вам настолько нравится пачкать руки?

— Дело не в... — начала Эль, но тотчас же замолчала.

Она никогда не рассказывала окружающим о своей необычной способности, доставшейся ей от отца, как и всё остальное, что было связано с их семьёй и её секретами. Само вскрытие как таковое казалось ей бесполезным: всю информацию она получала через некий, как отец его называл, «бестелесный контакт». Стоило лишь посмотреть на раны — как внешние, так и внутренние, — и понимание того, что, каким образом и в какое время было сделано, приходило на ум само по себе и никогда не оказывалось неверным. Эта способность, с другой стороны, не приносила пользы в процессе осмотра места преступления: все детали Эль приходилось высматривать с максимальной тщательностью, а вот определение причин смерти без какой-либо связи с медициной давалось ей с лёгкостью.

Единственным, кто знал об этом являлся Дитрих: от него невозможно было утаить всё, что касалось фон Штернфельсов, как бы отчаянно Эль ни пыталась оставить хоть одну тайну только для себя.

— В завещании отца фройляйн фон Штернфельс и моего хорошего друга Вильхельма есть особый пункт, — вдруг завёл барон. — Она обязана проводить вскрытия вплоть до своей смерти, иначе оскорблённый дух отца, деда, прадеда и всех остальных будут приходить к нам обоим каждую ночь...

Уголки губ Эль против её воли поползли вверх. Вконец замороченный Альбрехт пригладил волосы пятернёй и уточнил:

— Почему к обоим?

— Хватит, — прервала Эль, посильнее пнув Дитриха по ноге носком сапога. — У меня, дорогие друзья, нет ни малейшего желания растягивать нашу идиотскую беседу на несколько часов, поэтому вы, уважаемый барон, сделайте милость и заткнитесь, а вы, комиссар Хессель, сядьте и внимательно слушайте!

Как ни странно, оба мужчины её послушались. Дитрих занялся приглаживанием усов, а Альбрехт положил руки на стол, как послушный ученик, и посмотрел на Эль.

— По всему телу жертвы насчитывается восемь ножевых ранений, — сказала она. — Некоторые из них были нанесены уверенно, я бы даже сказала, опытно. Другим не доставало такой же точности, а одно и вовсе похоже на ссадину. Думаю, убийц было несколько, и один из них, вероятно, не хотел принимать участие в забаве. Умерла же девочка из-за того, что кто-то из них перерезал ей горло...

Эль хотела продолжить, но не смогла вымолвить ни слова. Одна из мыслей, что редкими вспышками донимали её, неожиданно обрела форму.

— Восемь ножевых, — шёпотом повторила она, не обращая внимания на вновь встревожившегося и чересчур впечатлительного для своей должности Альбрехта.

Восемь ножевых на теле. Кто-то бил уверенно, кто-то — нет.

Восемь... Кого ещё было восемь?

Три паяца. Панталоне. Парочка трубочистов. Один бродячий музыкант. Фриц, брат Мари. Он-то не хотел делать ей больно, но его заставили.

И девятый — порезавший горло — режиссёр спектакля.

Карл Видеманн? Томас Видеманн?

Или тот, кто подделал бирку для платья?

— Мне надо поговорить с детьми, — обронила Эль.

Резко поднявшись, она сделала вдох — неудачный, быстро сменившийся протяжным грудным свистом, — шагнула вперёд и —

упала прямо на незадачливого Альбрехта Хесселя.

***

Избавиться от комиссара удалось не сразу. Несмотря на протесты Дитриха, который хорошо знал, что следует делать в подобной ситуации, Альбрехт развил бурную деятельность и поставил на уши не только порядком уставшего от них кельнера, но и прохожих, среди которых оказалась пара молодых врачей.

Лишь убедившись, что Эль окончательно пришла в себя (благодаря трём рюмкам обжигающе крепкого виски, подсунутого ей бароном), Хессель горячо пообещал заглянуть к ней позже, чтобы справиться о здоровье, и наконец ушёл, забыв свой зонт. Подхватив его, взмыленный кельнер побежал за комиссаром, оставив Эль и Дитриха наедине.

Небо над Хакелицем затянулось серыми облаками. Накрапывал мелкий дождь, неслышно стуча по доскам террасы. Закутавшись в тёплое пальто Дитриха, которое он набросил ей на плечи поверх тонкого плаща, Эль вдохнула смесь запахов табака, кофе и горелого дерева, ехидно спросила:

— Ну и чем тебе не нравится наследник часовой империи? Вполне хороший человек, вон как распереживался из-за моего обморока!

Дитрих поправил закатанные до локтей рукава рубашки («И как только ему не холодно?» — запоздало удивилась Эль) и ответил:

— Он слишком добр для всех тех дел, которыми пытается заниматься. Ему больше подходят спокойная чиновничья работа в уютном личном кабинете и семейные вечера в компании милой жёнушки и десятка ребятишек.

Эль поморщилась. Она целиком и полностью разделяла мнение барона, однако ей тем не менее хотелось дать комиссару Хесселю шанс. В отличие от несговорчивого Пауля Ланца, не до конца доверявшего фон Штернфельсам, Альбрехт казался ведомым и бесхитростным и посему являлся идеальным партнёром, с помощью которого можно было продолжать втайне управлять округом.

— Ну... — протянула она. — Вообще-то он...

— Кстати, ты не угадала, — не дав ей закончить, сказал Дитрих. — Связи старшего Хесселя никакой роли в карьере нашего нового комиссара не сыграли. Уж не знаю как, но он сам дослужился до высокого звания.

— Как это ты не знаешь? — фальшиво удивилась Эль. — Не ты ли должен быть в курсе обо всём, что происходит в городе и с его жителями, пусть даже прибывшими сюда недавно?

Барон увильнул от ответа.

— Хватит о Хесселе. От одного упоминания этой фамилии у меня начинается изжога. Пойдём, я провожу тебя до дома.

Эль протестовать не стала. Поймав свободного извозчика, Дитрих заботливо помог ей забраться в карету и сам сел напротив. Молодой жеребец за недолгих пять минут доставил их к дому фрау Елинек. Сама Марта, заметив подъезжающую карету из окна своей спальни на первом этаже, царственной походкой вышла на крыльцо и сделала вид, что крайне увлечена письмами, невесть сколько провалявшимися в забитом почтовом ящике. С Дитрихом она поздоровалась сухо, но в её глазах блеснул огонёк, когда барон, склонившись, запечатлел поцелуй на пухлой ладони. Закатив глаза, Эль обогнула фрау Елинек и поднялась ко входной двери.

— Ох, подождите, милая Амелия, — обратилась к ней Марта, жеманно хихикнув. — Неужели вы бросите херра барона здесь, так и не попрощавшись? Я вас оставлю, не то пирог сгорит!..

Продолжая прихихикивать, она с несвойственной ей расторопностью скрылась в доме.

— И зачем только выходила? — недовольно проворчала Эль.

— Со мной поздороваться, — усмехнулся Дитрих. — Я этого не заслужил? Или тебе не нравится, когда дамы уделяют мне внимание?

— Тебе могут уделять внимание хоть горные козлы, — огрызнулась Эль. — Мне абсолютно всё равно.

— Есть вещи поважнее. — Барон приблизился к ней и негромко спросил: — Что изменилось за то время, пока тебя не было в Хакелице? Почему ты не помнишь Карла Видеманна и его мастерскую, если прежде бывала там по меньшей мере пять раз? И этот обморок... Мне казалось, с ними давно покончено.

— И снова ты меня раскусил, — рассмеялась Эль, не сумев скрыть искренний восторг. — Надо же, я столько сил потратила, чтобы научиться закрываться от твоего внимания, но тебе по-прежнему удаётся читать меня как раскрытую книгу! Но я всё ещё могу не отвечать, не так ли?

— Выбор за тобой, — ответил Дитрих. — Всегда был, есть и будет.

Прекратившийся несколько мгновений назад дождь зарядил с новой силой. Смахнув повисшую на ресницах каплю, Эль прямо сказала:

— Я ходила к гипнотизёру. Так долго, что оставила у него, наверное, десять килограммов золота. Я хотела забыть то, что произошло здесь, в Хакелице, и он мне помог. Кошмары прекратились. Вместе с ними из памяти ушли и многие чужие лица. Да только вот обмороки вернулись, а способность, о которой ты осведомлён не хуже меня, обострилась настолько, что ощущается множеством острых бритв, режущих меня изнутри, пока я пытаюсь ею воспользоваться.

— Ты могла бы не приезжать, — сказал барон. — Даже если дело в письме, я по-прежнему не совсем понимаю, почему ты решила вернуться.

— Да, дело в письме. Но не в том, что оставили на месте преступления, а в том, что прислал ты.

За острыми шпилями гор прогрохотал гром. В дождливом полумраке яркие домики Хакелица казались ненастоящими, как будто кто-то, подобравшись к незаконченному полотну, разноцветными пятнами добавил их на серый пейзаж. Повернувшись к дому, Эль кивнула на дверь.

— Зайдёшь? Я планирую открыть это чёртово письмо...

Она надеялась, что Дитрих согласится. На самом деле надеялась, как ребёнок надеется, что увидит под ёлкой на Рождество именно ту вещь, о которой мечтал, несмотря на то что родители ни при каких обстоятельствах не смогут позволить себе её купить. И из-за этой надежды ей хотелось ненавидеть то ли себя, то ли Дитриха, то ли обстоятельства, в которых они вновь оказались рядом, плечом к плечу, — то ли всё это вместе взятое. Ненавидеть так, чтобы опять разбить пару стаканов, бросить старую переписку в огонь, перевернуть стол — и в результате понять, что это всё делалось вовсе не из-за ненависти, а из-за замаскировавшегося под неё желания получить хоть малую толику прежнего внимания со стороны барона.

«Дело в виски, — с облегчением решила Эль. Мысль была абсолютно нелепой, но, несмотря на это, показалась ей разумной. — Если бы не пила, то никогда в жизни не предложила бы ему зайти. Да, всё так и есть. Надо просто успокоиться и...»

Она напряглась, заметив, что Дитрих собирается ответить.

— Нет, спасибо, — с улыбкой отказался он. — У меня ещё много других дел.

Затея провалилась.

И Эль пришлось с позором отступить.