Интерлюдия Амадея

Хакелиц относился к числу тех маленьких городов, жители которых из кожи вон лезли, чтобы закопать страшные секреты поглубже, и которые сами же с поставленной задачей не справлялись. Сплетни, тайны и прочие обсуждения бесконтрольно вырывались наружу из богатых и бедных домов, ресторанов, кофеен, театров и вольготно разлетались по улицам, словно тополиный пух в погожие июньские дни.

Обычно люди обсуждали те события, что испокон веков были интересны роду человеческому: семейные измены, незаконнорождённых детей, отправленных в богадельни стариков и их подлых отпрысков, вечерние встречи, что ярко гремели на весь Хакелиц, и выпитые на них литры шампанского («Лучше бы эти деньги в больницы отдали, ей-богу!»). Но теперь, с приездом Эль, которая тщетно надеялась на то, что её прибытие пройдёт незамеченным, город шумел в несколько раз пуще обычного.

Её провожали любопытными взглядами, а кто-то даже чуть ли не тыкал пальцем, откровенно перешёптываясь со спутниками или спутницами. Пожилые фрау, прикрываясь ажурными веерами, качали седыми головами, выражая притворное сострадание к «бедной сироте». Некоторые из них подходили к Эль, неосознанно прятавшейся за спину барона, и пытались вовлечь её в оживлённую беседу о судьбе фон Штернфельсов, вновь сильно взволновавшей старшее поколение Хакелица. «Ну мы же имеем право знать!» — возмущённо говорили фрау после отказа Эль, и сочувственное покачивание сменялось неодобрительным пофыркиванием.

Когда они с Дитрихом добрались до мастерской, над дверью которой висела приметная вывеска с позолоченной надписью «Karl Wiedemann's Gewand*», Эль наконец-то смогла спокойно вздохнуть. В том, что она привлекла к себе много ненужного внимания, была только её вина: барон намеревался отправить к дому Марты Елинек карету вместе с Готтвальдом или, на худой конец, коня, чтобы лихо помчаться по городским улицам верхом; но Эль беспрекословно отказалась от столь заманчивой возможности. И почти сразу же пожалела об этом: вместо того чтобы недолго потерпеть присутствие Дитриха рядом с собой в одной карете, ей пришлось чинно идти с ним под руку по главной улице Хакелица, что в конечном итоге и привело к нежелательному общению с благообразными старушками.

«Теряешь хватку», — загадочно сказал барон, но съязвить в ответ Эль не успела: дверь швейной мастерской Карла Видеманна открылась перед ними, как по волшебству, пропуская внутрь, туда, где пахло мылом и слышалось весёлое щебетание детских голосов.

— У Видеманна много внуков? — недоумённо уточнила Эль, остановившись у входа.

— Ни одного, — без тени улыбки ответил Дитрих. — Зато он заведует портняжной школой, в которую набирает беспризорных детишек, несмотря на случай, на время подпортивший его репутацию...

— Какой случай?

Барон закрутил кончик уса вверх и пустился в воспоминания:

— Было это около тридцати лет назад. Мы с Вильхельмом тогда отдыхали на Штайнензее в Грюненберге, что в сорока милях от Хакелица, и ввязались в одно омерзительное дельце о пропаже целого класса местной гимназии. Ранним утром двенадцать мальчишек, не дождавшись опоздавшего учителя, самостоятельно ушли в поход к устью реки Небельфельд и исчезли без вести. Не буду мучить тебя подробностями, но некоторые из свидетельств указывали на причастие Карла Видеманна ко всей этой истории: в те времена он жил в Грюненберге, недалеко от места, где пропали мальчишки, и шил им школьную форму...

— Ну и? С каких пор шитьё является весомым доказательством причастности к преступлению?

— Он лично общался с учениками и встречался с ними на выходных и каникулах, вроде как чтобы занять их свободное время дополнительными практическими уроками, о которых родители мальчиков были ни сном ни духом, — спокойно продолжил Дитрих. — Поэтому Вильхельм и пытался выбить из Карла признание, что это именно он отвёл жертв неизвестно куда и там расправился с ними...

Эль скептически уточнила:

— Расправился? Один мужчина против двенадцати мальчишек? И ни один из них не рискнул вырваться?

— Твоему отцу показалось, что это хорошая версия, — сказал Дитрих, всмотревшись в глубь мастерской. — Помимо обычных предположений, у него были более весомые причины подозревать Карла, но я о них ничего не знаю, потому что Вильхельм так и не удосужился поделиться ими со мной. В общем, его попытки узнать истину ничем не увенчались, да и Видеманн всячески помогал в поисках, ничего о своём общении с учениками не утаивая. К тому же он ухаживал за хворым братом-близнецом, поэтому его оставили в покое...

Эль нахмурилась. Она не помнила Карла Видеманна, несмотря на вполне убедительный рассказ Дитриха о том, как портной шил платья и для неё тоже, и сейчас перед ней рисовался образ довольно неприятного типа, которого вполне можно было подозревать в совершении каких-либо преступлений.

— И спустя столько лет он решил взять к себе беспризорников, чтобы... — Она поёжилась от налетевшего на неё порыва ветра. — Искупить вину?

— Кто знает? — туманно отозвался Дитрих. — На данный момент это всего лишь предположение. Пойдём, мы и так уже заставили херра Видеманна ждать!

Только после этих слов Эль заметила «швейцара» — невысокого и чумазого пацанёнка лет восьми. «Неужели он слышал наш разговор?» — подумала она и произнесла:

— Добрый день.

Мальчик замотал головой и указал на сжатые губы, а потом — на уши, точнее, уродливые шрамы на месте ушей. Почувствовав неуместный жгучий стыд, что неизменно настигал каждого человека, который ошибался по незнанию, Эль неловко помахала рукой и поспешила пройти в мастерскую вслед за бароном. Тот успел пройти к противоположному концу оказавшегося огромным помещения и опереться на прилавок из чёрного дерева, заваленный бумагами, катушками с нитками и обрывками тканей.

Подойдя к нему, Эль взглянула на вполне бодрого старика с шапкой белоснежных волос и такой же бородой, ближе к концу перетянутой тёмно-красной шёлковой лентой. Не успел Карл Видеманн раскрыть рот и горячо поприветствовать гостей, как со всех сторон к нему подбежала целая толпа детей, за которыми, подбирая юбки, спешили молодые женщины — все как одна с осунувшимися от усталости, но улыбающимися лицами. Эль моргнула, — и её саму окружили круглые грязные мордашки, любопытно заглядывающие ей прямо в глаза.

— Прошу нас простить, — сказал Карл Видеманн, смеясь. — Не каждый день нас посещает лично херр барон фон Ляйнинген, ещё и в компании прекрасной фройляйн! Или, уж извините старика, вы теперь фрау? И кто счастливчик?

Он лукаво посмотрел на безмятежного Дитриха, который снова накрутил уголок усов на палец, и Эль гневно ответила:

— Нет никакого счастливчика. Я не замужем.

— Как жаль! — ахнул старик, и она уставилась на него, пытаясь понять, издевается он или нет.

Но Карл Видеманн не издевался. Его лучезарная улыбка ослепляла, и Эль моментально занесла портного в свой мысленный список чересчур добродушных людей, которым нельзя доверять, не разузнав побольше об их истинных намерениях.

— Ваша бирка? — спросила она, швырнув улику на прилавок.

Карл Видеманн, в очередной раз поправив очки, беспрестанно сползающие на кончик толстого носа, взял бирку двумя пальцами. Пока он неотрывно изучал её, дети, так ни на шаг не отошедшие от Эль, вдруг загалдели, привлекая её внимание, — наперебой, как голодные чайки, поджидающие удобного момента, чтобы украсть еду у зазевавшегося человека. Эль с трудом подавила желание отшатнуться: у неё не было положительного опыта общения с детьми, и находиться в их окружении ей отнюдь не хотелось.

По прошествии пяти невыносимо долгих минут портной оглушительно расхохотался, затряс бородой и весело проговорил:

— Бирка действительно похожа на мои. Но надпись сделана не моей рукой.

— Чьей же? — спросила Эль. — Кто-то из присутствующих здесь детей или женщин мог сделать это ваше отсутствие, например?

Карл посмотрел на неё поверх очков. Дети отбежали подальше, почуяв зарождающийся конфликт.

— Не могу поверить, что передо мной такая симпатичная девушка, а не прежний комиссар, загубивший, по слухам, немало жизней! Вы всегда общаетесь так настойчиво или же решили надавить на бедного старика-портного, чтобы он испугался и выдал всё, что знает?

Карл посмеивался, но в его голосе отчётливо слышалась злость, смешанная с презрением. Эль, не ожидавшая такой реакции, быстро овладела собой и хладнокровно ответила:

— Мне просто нужно узнать, кто из ваших подопечных мог подписать бирку, вот и всё.

— Для начала посмотрите на те надписи, что были сделаны мною. — Не дожидаясь согласия, Карл Видеманн разложил на прилавке несколько блузок. — Различается не только почерк, но и наклон. Кажется, тот, кого вы ищете, левша.

— Тогда кто в лавке левша? — осведомилась Эль и не удержалась от колкости: — Надеюсь, этот вопрос покажется вам более простым, чем предыдущий, и вы наконец дадите мне чёткий ответ.

Портной внезапно переменился в лице. Складывалось впечатление, что он прилагал неимоверные усилия, чтобы казаться добрым и обходительным стариком, но не смог продержаться положенное время. Маска Вайнахтсманна** рассыпалась на куски, обнажив злобную гримасу, и Эль поняла, что не зря с первых минут беседы испытывала к Карлу Видеманну искреннюю неприязнь.

Было ещё что-то в портном, что не давало ей покоя, но сосредоточиться на этой детали ей мешал, как ни странно, неприятный запах, пробивающийся сквозь аромат мыла. Гниюще-сладковатый, он напоминал запах разложения, но Эль никак не могла понять, остался ли он на ней самой, после того как они с Рейнальдом весьма увлечённо вскрывали тело погибшей девочки, или шёл откуда-то из недр швейной мастерской.

— Да, знаете, возможно... — Карл сгрёб блузки и прижал их к себе. — Пожалуй, это кто-то из моих дорогих беспризорников напакостил, не спросив разрешения. Они вполне могли взять мою ручку и...

— Никто из нас и писать-то не умеет, — раздался девичий голосок.

Эль повернула голову направо и увидела полную рыжеволосую девушку с корзиной чистого белья в руках. Она смело смотрела вперёд, но не на Эль, а на Дитриха, который за всё это время не произнёс ни слова.

— Что ты сказала, милая Лотта? — переспросил Карл.

— Мы не умеем писать, — повторила девочка. — Этому вы нас не учили.

Эль перевела взгляд на портного. Тот выглядел ещё более недовольным, чем раньше, и теперь весь его гнев был очевидно направлен на Лотту.

— Ах да, верно, — с досадой сказал Карл. — До письма мы так и не дошли. В мастерской так много дел, что выделить время на учёбу удаётся очень редко. Но главное, что все сыты и здоровы, верно, Лотта?

Кивнув, девушка бросилась к полураспахнутой задней двери.

— Хорошенькие у вас воспитанницы, Карл, — заметил Дитрих.

Эль возмутилась. И о чём только он думает?!

— А? — Портной попытался улыбнуться. — Да, так и есть... Не желаете ли присмотреться к Лотте, херр барон? Девушка красивая, трудолюбивая и послушная. Если уж не в качестве фрау подойдёт, — он хохотнул, — то как горничная подойдёт идеально, если вы понимаете, о чём я.

— Благодарю, — усмехнулся Дитрих. — Но мне больше нравятся высокомерные худощавые девицы с чёрными волосами и знатной родословной.

Эль негодующе вскинула подбородок. Как бы ей хотелось сейчас влепить барону пощёчину, чтобы он перестал так нагло ухмыляться и нести чушь!..

— И сколько у вас таких девиц за всю жизнь было? —осклабился Карл Видеманн.

Он заметно расслабился: с щёк спа́ла чахоточная краснота, ладони перестали трястись, а из глаз ушла настороженность — маска добряка Вайнахтсманна, любящего детей и веселье, вернулась на положенное ей место.

— Ох, немало! — хвастливо воскликнул Дитрих.

Эль хотела остановить его, чтобы он не ушёл в долгие рассказы о прежних любовных достижениях, но барон вдруг крепко сжал её колено и, подержав его так несколько секунд, отпустил. Это был не слишком понятный жест, но Эль, прислушавшись к интуиции, не стала вмешиваться в беседу.

— Одна такая фройляйн целый год ещё присылала мне письма, несмотря на то что я сказал ей, что между нами не может быть ничего серьёзного, — произнёс Дитрих. — И бог с ними, с письмами, они неплохо послужили Готтвальду в растопке печей; но вот был у фройляйн брат...

— Точно, брат! — Карл хлопнул себя по лбу. Эль с удивлением посмотрела на него. — Как же я не догадался! Простите великодушно старого идиота! — Портной вздохнул. — Вы, наверное, знаете, что у меня есть брат-близнец. Он тяжело болен, и я с самого детства ухаживаю за ним, однако в последние годы он стал идти на поправку!..

— Вы хотите сказать, что ваш брат мог подписать бирку? — уточнила Эль.

— Вероятно. — Карл протёр очки рукавом. — К Томасу почти вернулась подвижность, но он, к сожалению, слаб умом и поэтому чересчур отзывчив. Я не хочу надумывать лишнего, но, может, кто-то пришёл сюда, пока меня не было, и попросил Томаса об одолжении...

Эль навострила уши. Ладонь барона по-прежнему находилась рядом с её коленом, и она слегка отодвинулась вбок, чтобы не задевать плотную кожаную перчатку.

— Мы можем поговорить с вашим братом? — спросила Эль не терпящим возражений тоном.

— Кажется, у меня не получится вам отказать, — с натянутой улыбкой ответил Карл. — Позвольте, я пойду подготовлю Томаса ко встрече с вами! Он не жалует незнакомцев, и сначала мне нужно убедить его в важности нашего разговора... А вы пока можете выпить чая!

Договорив, портной шмыгнул за внутреннюю дверь. Эль двинулась было за ним, проигнорировав предложение владельца мастерской, но путь ей храбро преградила одна из женщин.

— Прошу, подождите херра Видеманна здесь, — негромко, но твёрдо сказала она.

Эль ничего не оставалось, кроме как опуститься на предложенный стул рядом с бароном, который умиротворённо потягивал дымящийся чай из изящной фарфоровой чашечки. Сама Эль пить не стала: она никогда не принимала ни еду, ни питьё от чужих людей, опасаясь отравления.

Дети безостановочно сновали туда-сюда, бесцеремонно хихикая: судя по всему, их невероятно радовала возможность отвлечься на гостей, а не заниматься унылой монотонной работой. Их пёстрые рубашки и брючки выглядели подозрительно: это была не одежда подмастерьев портного, перешитая десятки раз и покрытая многолетними пятнами, а, скорее, карнавальные костюмы, которые обычно надевали во время празднования Фастнахта***.

В душу Эль закрались смутные подозрения, и она, изловчившись, схватила пробегавшего мимо мальчишку за шиворот. Шмыгнув носом, тот набычился и вызывающе спросил:

— Ну? Чего надо-то?

— Ничего особенного, — ответила Эль, не отпуская норовящий порваться воротник. — Сделай милость, не шевелись минутку.

Мальчик помрачнел, но перечить не стал. Осмотрев яркий наряд, Эль разглядела короткое слово «паяц», вышитое на груди тонкими золотыми нитками, после чего отпустила стремительно умчавшегося куда-то пацанёнка и схватила следующего. Спустя десять минут, за которые Карл Видеманн так и не вернулся, она нашла среди детей ещё двух паяцев****, Панталоне, парочку трубочистов и одного бродячего музыканта*****. «Фриц******» же отыскался под прилавком, где он увлечённо перебирал игрушечных солдатиков, не обращая внимания на шум вокруг.

Машинально пригладив его светлые волосы, Эль огляделась по сторонам. Во всей этой импровизированной постановке не хватало только самого Щелкунчика и той, чьё имя было написано на бирке.

Мари.

* Одежда Карла Видеманна.

** Символическая фигура Рождества, образ которой распространён в северной, центральной и восточной Германии, а также других странах мира (Санта Клаус, Пер-Ноэль и т.д.)

*** Обозначение карнавалов перед Великим постом в юго-западном регионе Германии, в западно-австрийском Форарльберге, в Лихтенштейне, в немецкой части Швейцарии и в Эльзасе.

**** Пая́цы — клоуны, шуты. Комедийный персонаж старинного народного итальянского театра.

***** Персонажи повести «Щелкунчик»: три паяца, Панталоне, четыре трубочиста, два бродячих музыканта и барабанщик.

****** Брат главной героини «Щелкунчика».