Blue Ruby

Приёмный покой городской поликлиники гудит гробовой тишиной. Леону чудом удается найти в мусорке почти чистые бахилы. Он неуклюже зажимает подмышкой букет мимоз, пока пытается свободной рукой дотянуться до пят. По коридорам мечутся медсёстры и врачи, совершенно не заботясь о толпящихся в проходе больных.

Наверно, очередная детская эпидемия ветрянки или ещё чего-нибудь – быстро убеждает себя Леон.

В подтверждение его мыслям у соседнего кабинета надрывно харкает от сухого кашля ребенок. Обеспокоенная мать бессильно прижимает голову малыша к груди, желая разделить недуг сына, но всё, что ей остаётся, это слушать его хрипы вместо вздохов.

Люминесцетные лампы проливают холод безжизненно голубого света на стерильно чистые стены и кафельный пол. Леон проскакивает к лестнице, ведущей на цокольный этаж. С каждой пройденной ступенькой гудение ламп становится тише, пока вовсе не исчезает, уступая место мертвой тишине последнего лестничного острова, куда свет попадает лишь сквозь рельефные стекла на дверях.

Не так Леон представлял себе круглосуточный стационар: на стенах и низком потолке отходит хлопьями потрескавшаяся краска, на неисправных каталках прямо в коридоре дремят больные, а средства для уборки бесхозно валяются в углу. Хотя, вполне вероятно, все могло быть в разы хуже.

Молоденькая медсестра подбегает к посту, одаривая Леона безразличным или просто усталым взглядом: он не может знать точно из-за медицинской маски на лице девушки. Она только шурудит руками по столу в поисках журнала или чего-то ещё.

— Вы к кому? — рутинно спрашивает она. Теперь Леону нужно попробовать включить актерские навыки.

— К миссис Уомак. Джордан Уомак. Я ее… племянник.

Худые ладони медсестры замирают на обложке журнала учета, блеск в ее глазах тухнет одновременно с фатальным треском лампы, освещающей стол. Точнее сказать, освещавшей.

— Я могу передать ваш букет миссис Уомак, когда она… придёт в себя.

— Извините?

Юная медсестра прячет взгляд на бледно мерцающем экране компьютера. Трещины на сухих от антисептиков руках разглаживаются, когда она сжимает ладони в кулаки, совсем позабыв об обложке журнала. Девушка не хочет отвечать Леону – это ясно, как день: где-то высоко-высоко, над небом Раккун-сити.

— Болезнь миссис Уомак протекает проблематично. Доктора пока в процессе… выяснения, что это за вирус. Но мы уже взяли все необходимые анализы, не беспокойтесь.

Какой там – не беспокоиться? Теперь уж точно. Леон топчется на месте, мнет скромный букет мимоз, гадая, стоит ли попросить разрешения войти ещё раз, или просто включить обояние. Иногда оно работает, а на девчонках – почти всегда.

— Понимаете, кроме меня у неё никого рядом нет, — это ведь почти правда. — Я мчался сюда на всех парах, как только узнал, что моя любимая тетушка Джордан заболела. Знаете, как иногда сложно бывает убедить пожилого человека пойти на уступки и, например, переехать из квартиры к родственникам. Я много раз ей говорил, чтобы она переехала ко мне на время, пока в ее квартире не уберут плесень, а она все отнекивалась. А теперь…

Леон прячет глаза за свободной рукой: весь из себя примерный племянник, почти внучок, но никак не актер. И медсестра ему охотно верит – то ли от жалости, то ли от желания прекратить сей цирк под самое начало дежурства.

— Палата номер семнадцать. Не забудьте надеть халат и маску, — до ушей Леона доносится долгожданное царап-царап в журнале: новый звук после вздохов-ахов и гудения ламп.

Но, конечно, на тумбочке в конце коридора – где и находится палата семнадцать – лишних халатов не оказывается. Да там их вообще нет. Благо масок положили с избытком, добрые люди. Леон неуклюже цепляет резинки марли на уши одной рукой, пока ногой пытается толкнуть дверь. И он не сразу понимает, что нужно дергать ручку на себя.

Контуры бледно-зеленых стен сливаются под леденяще холодным светом люминесцентных ламп. Леон не сразу узнает в лежащем на кушетке теле миссис Уомак, да и человека вовсе.

Хороший повод отвести взгляд, – думает Леон и отворачивается совсем.

В узкое горлышко банки на подоконнике засовывает букет и краем глаза ловит движение худощавой руки миссис Уомак. Сердце сковывает льдом, но Леон вынуждает себя повернуться, чтобы позвать кого-нибудь на помощь. Пронизанная десяткой игол ладонь женщины еле дрожит, комкая тонкий плед. Она не может говорить из-за аппарата искусственного дыхания, всё её тело нанизано капельницами и катетерами.

Леон с трудом решается заговорить.

— Здравствуйте, миссис Уомак. Надеюсь, вы поправитесь в скором времени. Меня зовут Леон, я снимаю комнату у семьи Смит. Тетушка Пэрл попросила проведать вас.

Шаг и второй, разделявшие его от кушетки, таят. Леон подгоняет вздохи под писк аппаратов, чтобы быть тише, ниже и менее заметным под испытывающим взглядом миссис Уомак.

Она не отвечает. Конечно же.

Полоски на экранах то пляшут, то сходят на нет – если бы только Леон разбирался в этой технике.

Треснувшая плитка под ногой скрипит, нарушая царившую в палате тишину. Взгляд в разрастающейся панике цепляется за любую мелочь: крошки высохшей затирки под плиткой, катышки на старом пледе, металлический блеск на локтях и запястьях миссис Уомак…

Сердце пронизывает жгучей болью от осознания. Ремни. Неужели из-за бешенства её привязали к кровати? Бедная-бедная миссис Уомак.

Страх подползает незаметно и пускает когти в кожу, холодной дрожью бежит по всему телу вниз, затем вверх, а потом опять вниз. Нет надобности в размышлениях – Леон признается самому себе сразу. Он боится смерти, а такой – тем более: вдалеке от дома, лишившись разума и возможности попрощаться с близкими.

Как будто у него действительно есть кто-то, кроме семьи Смит и Марвина Брана.

— Мне очень жаль, миссис Уомак…

Только на этот раз Леон не уверен точно, что эти слова обращены к ней. Вероятно, она не может понять и половину сказанных им слов – да и каков в них смысл? Что Леон может сказать, кроме слов сожаления: горьких, как боль, и соленых, как слезы?

Незванная боль сдавливает горло – говорить дальше получается с трудом.

— Тетушка Пэрл сказала, у вас есть дети.

А вместо ответа или слабого кивка – только еле слышный писк аппарата вентиляции лёгких. Грудь женщины едва заметно поднимается под хлопковой ночнушкой, запятнанной каплями крови. Леон снова притворяется, что его слова остаются услышанными в стенах палаты, больше похожей на комнату в хосписе.

Стук нескольких пар каблуков за дверями нарушает неуютную тишину. За рельефными стеклами в дверях непонятно, кто и куда бежит, удается разглядеть только белые пятна, и то с трудом. Ставшим почти родным шерстяной свитер вдруг щекочет шею – Леон снова мечется из угла в угол, словно кто-то вынуждает его остаться рядом с миссис Уомак подольше. Кто-то или что-то. Ещё немного, и запах хлорки с этанолом въестся в его любимый свитер, волосы и кожу.

— Я думаю, они любят вас, — слова снова опережают мысли. Нет, он хотел выразиться корректнее. — Но иногда обстоятельства бывают сильнее, чем…

Ожидаемо все подходящие слова – а были ли они вообще – заканчиваются с запасом кислорода. Леон жадно глотает воздух ртом, как после удушья. Но завершить предложение всё равно не удается. Может, и к лучшему.

Он снимает маску с лица и тянет ладонь к жилистой руке женщины, чтобы робко сжать ее пальцы и добавить тихим шепотом, что всё непременно наладится: она выздоровеет, и её родные приедут из другого города. Ведь именно это Леон хотел бы услышать на её месте. Но успевшие растаять между их рук сантиметры вдруг искрятся инеем от холодящего душу испуга.

Казавшемся бессильным от болезни тело миссис Уомак сотрясается судорогами, из обветренных уголков губ вытекает кровь: сначала тонкими струйками, чуть позже – неконтролируемом потоком. И Леон почти чувствует, как в собственных жилах кровь спешит свернуться и застыть, стоит только поднять глаза выше.

Господь милостивый.

— Эй… Эй! Врача!

Но быстрые шаги за дверями оказываются совсем не того человека – простой уборщицы, в спешке вытирающей пыль под тумбами и скамейками. Крик как назло застревает в горле.

Где этих врачей черти носят?

Он срывается на бег, игнорируя ворчание уборщицы. Распахивает каждую дверь на пути, пока на повороте почти не сталкивается с той самой медсестрой. Она секунду смотрит ему в глаза, затем притворяется, будто Леон призрак: пробегает к рабочему месту и сразу нажимает тревожную кнопку.

С грохотом санитары проталкивают тележку, накрытую простыней, через приоткрытые двери лифта. Леон жмется к стене, чтобы хотя бы здесь не стать кеглей в череде жизненный неудач, больше напоминавшей боулинг, а не будничные трудности.

Колени подкашиваются, язык немеет во рту, когда он возвращается в палату и замечает, с каким усилием санитары пытаются удержать тело миссис Уомак в постели: та дергается и извивается на мокрых от пота и крови простынях.

Почти вовремя приходит и сам врач, оказавшийся мужчиной средних лет, только-только вступившим на дежурство. Он буднично осматривает палату и кривит губы от вида перепачканного постельного белья.

— Молодой человек, выйдете или не мешайте! И где ваша маска?!

Смысл слов доходит не сразу: отголосками теряется где-то над толщей холодной воды, куда Леона успел затянуть страх: глубоко и, кажется, надолго.

Взгляд снова останавливается на контрастно ярких пятнах крови на фоне бледно-зеленых простыней. Миссис Уомак выгибается дугой, царапая ногтями оголённый матрас. Трещат ремни, санитары наваливаются на её плечи и грудь с новой силой, но всё без толку – они не могут удержать в койке пожилую и больную женщину, которая несколько минут назад даже дышать самостоятельно не могла.

— Стив, срочно неси из лаборатории иммуноглобулин!Препарат, усиливающий иммунитет при борьбе с вирусными и инфекционными заболеваниями. — врач из-за спешки и дрожащих рук с трудом надевает перчатки. — Кто-нибудь, позовите наконец реаниматолога!

Ему удается быстро и без усилий вытащить трубку изо рта Уомак, пока один оставшийся санитар прижимает руки больной женщины к матрасу. Воздух палаты вмиг приобретает гнилостный запашок, вероятно, исходящий изо рта Уомак. Её больничная сорочка пачкается от слизи и рвотных масс. Женщина вовсе перестает двигаться, будто кто-то нажал кнопку выключения на её панели управления.

Пугающая тишина растягивает минуты. Но миссис Уомак хватает нескольких секунд, чтобы пугающе резво наклониться вперёд.

Крик. Треск разломанной плитки. Снова кровь.

Врач не понимает, что произошло, но старается отстраниться. Тщетно. Как и попытки вырвать ладонь из чужих зубов. Усердие и сдавленный крик не приносят врачу желаемого результата. По стеклянным глазам миссис Уомак сложно догадаться, в здравом ли она уме вообще.

Всё замедляется, как под водой. Теперь страх затянул в свою обитель еще двоих.

— О, Господи! — санитар отскакивает от больной как от огня.

Оттенки зеленого пестреют на его лице, а рация выпадает из дрожащей руки. Но он все-таки находит в себе смелость на секунду отвести взгляд от хищной улыбки миссис Уомак.

Теперь дурно всем, кроме нее.

— Введи этой стерве два кубика оксазепамаАнтипсихотический и снотворный препарат и вызови дежурного психиатра! — полным болезненного гнева врач приказывает санитару, уже успевшему найти укрытие на полу. — Ты глухой что-ли?! Живо зови психиатра!

Он стаскивает с тележки марлевую салфетку и прижимает её к рваной ране: белые нитки быстро впитывают выступающую темно-красную кровь – по виду она почти вишневый сок. На курсах оказания первой помощи Леон научился отличать венозное кровотечение от артериального. 

Необязательно иметь медицинское образование, чтобы по внешнему виду понять: рана довольно серьёзная, а припадок миссис Уомак – ещё более пугающий.

— Простите ради всего святого, я не знаю, что на неё нашло…! — осторожно Леон приобнимает пострадавшего врача за плечи и мельком замечает его фамилию на запачканном бейджике. — Может ли это быть проявлением вируса?

— Не знаю. Правда, не знаю, — доктор Бёрн проглатывает очередной болезненный стон, ещё крепче прижимает промокшую марлю к кровоточащей ладони. Леон сразу понимает, ему сейчас не до вопросов. — Пожалуйста… Не уходите до прихода психиатра, нужно подписать… ох, черт возьми… бумаги. Документ о соглашении родственника на перевод в другое отделение. Бюрократические заморочки, ничего более…

Он с опаской поглядывает на наручные часы. Половина десятого. Чудесно, на час он уже опоздал и схлопотал как минимум штраф за неявку.

— Я могу помочь вам дойти до вашего кабинета… или куда вам нужно? — но Леона на секунду ослепляет надежда избежать ожидания другого врача и бумажной волокиты.

— Нет, благодарю. В этом нет необходимости.

И он уходит, слегка прихрамывая. Так запросто оставляет его наедине с миссис Уомак, уже готовой переломать собственные кости – только бы избавиться от ремней. Мутный от жгучей боли взгляд цепляется за единственного человека в палате. Леон тут же отворачивается, но продолжает чувствовать на себе чужие глаза и, кажется, даже дыхание, сиплое от тяжёлой болезни и усталости.

А страх затягивает Леона всё глубже. Решение сбежать меркнет потухшей свечой от дуновения холодного ветра – треска натянутых ремней под аккомпанемент скрипучего матраса.

Беззвучно обернуться не получается – ботинок скользит по влажному кафелю. Миссис Уомак в очередной раз дёргается вперёд. Очевидно, врач после своего прихода включил ещё одну лампу в палате – Леон тогда упустил это из внимания. Но теперь гематома на лице больной кажется менее безобидной: темно-бурой, почти черной, с расплывчатыми границами. Ещё несколько подобных пятен виднеются на шее и под воротником сорочки.

Худощавые руки и ноги выглядят не лучше от трения ремней и пролежней, что успели приобрести пугающий темный оттенок. Потрескавшимися синюшными пятками бедная женщина опять упирается в матрас, пытаясь как-то освободиться от кожаных «кандалов». И опять провал. Кушетка трясется под телом беспокойной миссис Уомак – она же, кажется, только набирает силы и продолжает брыкаться, словно уж на раскаленной сковородке.

Полные боли и отчаяния стоны стихают, пока кричащий об опасности аппарат жизнеобеспечения не перебивает последние вздохи женщины. Кривые линии на экране загораются красным, все цифры показателей падают до нуля почти одновременно.

Мерцает предупреждение «Нужно реанимировать». Затем – «Состояние критическое». И ещё одно – «Сердцебиение сто пятьдесят.»

Леон жмется к стене, вспоминая все молитвы, которые когда-то читал в приюте. Стереть пятна крови из памяти не выходит – она почти повсюду. Прелый запах мочи и пота добавляет яркости к всплывающим картинкам перед глазами. Почему Леона опять бросили одного разбираться с этой чертовщиной?

И тут сердцебиение миссис Уомак резко падает до восемьдесяти и продолжает снижаться, пока числа не замирают на отметке десяти. Разве такое вообще возможно?

Экран снова вспыхивает цифрами, на этот раз это время. Леон подтверждает догадку беглым взглядом на настенные часы около двери.

Лязг пряжек натянутых ремней режет слух, пугает и без того быстро бьющееся сердце. Леон все никак не может найти смелости, чтобы сбежать от налитых кровью глаз женщины.

Время смерти миссис Уомак – девять сорок пять.

Но это не мешает ей продолжать смотреть на Леона.

━┅━┅━

Айронс снова выпивает на рабочем месте. Скоро офицерам придется отмечать в календаре «сухие» дни, когда шеф полиции – что случается крайне редко – не притрагивается к алкоголю. Ходят слухи, что иногда он даже помогает детективам, но для Леона это звучит как сказка. Может быть, когда-нибудь Брайан Айронс действительно был хорош в своем деле, но сладость власти испортила его, по всей видимости, безвозвратно.

Лейтенант Брана, из раза в раз прикрывающий Леона от нападок шефа, сегодня разделил недовольство с Айронсом.

— Леон, ты славный парень. И очень добродушный, что редко встретишь у полицейского, — будто издалека подходит к сути он. — Но я не могу вечно защищать тебя. Чтобы стать хорошим копом, нужно больше, чем доброе сердце и физическая подготовка. Дисциплина не менее важна.

Леону нечего ответить в оправдание. Слова лейтенанта скользят меж воспоминаний об утреннем визите к миссис Уомак. Что теперь с ней будет и как все это объяснить тетушке Пэрл?

Лейтенант Брана выдергивает Леона из пучины отвлекающих мыслей.

— Ты меня слушаешь вообще?!

— Прошу простить, виноват, — Леон почти подпрыгивает на кресле, выпрямляет спину, как учили в академии, и не глядя находит мышку рядом с клавиатурой. Старания подавить зевок оказываются безуспешными.

Марвин явно хочет устало вытереть пот со лба или закатить глаза, но сдерживается, как подобает наставнику. Он оценивающим взглядом скользит по лицу и телу Леона прежде чем пробормотать слегка надменно:

— Не выспался что ли?

— Простите, сэр. Виноват…

— Отставить.

Как всегда голос лейтенанта бодрит лучше двойного эспрессо на голодный желудок.

От мерцания монитора глаза заволакивает болезненной резью. Леон лениво массирует согнутыми пальцами закрытые веки, но это не помогает избавиться от сухости.

Курсор замирает на пустой папке с делом о пропавшем бриллианте Эшли Грэм. Белый экран выглядит многообещающе, примерно как трёпка от Айронса.

— Тебе бы жениться, а то постоянно ходишь с помятым воротником, — буднично добавляет Марвин, не стесняясь откровенных слов. — У тебя как вообще дела на личном фронте? Не познакомился ни с кем?

Хочется соврать, что ещё не повезло. Но язык не поворачивается пробормотать невнятно, что сердце и душа его пока ещё пустуют.

— Сплетничаете? — весело спрашивает Дэвид Форд: давний друг Марвина, опытный детектив и в целом неплохой мужик. — Воркуете как девчонки, ей богу.

— Дэвид, шуруй назад в кабинет. Ты мне до сих пор отчёт за август не сдал. Соскучился по променажу в трущобах? — насмешливо парирует лейтенант Брана и тычет разряженным пистолетом в пузо детектива, тот чуть не роняет надкусанный пончик из руки.

— Ты больной что-ли?! Средь бела дня стволом размахиваешь! — Дэвид показательно запихивает остаток сладкого бублика в рот, ведь оттуда он его точно не выронит.

Марвина Брана он по-настоящему опасается только в конце месяца, когда тот принимается колупать детективу мозги из-за плохо составленных отчётов. А Айронс в свою очередь сворачивает кровь каждой живой душе в полицейском департаменте почти ежедневно.

— Кунсткамера, внимание!

Помяни чёрта.

— Сводка дня!

Хриплым от быстрого шага голосом объявляет шеф, только переступив порог офицерского офиса. Марвин инстинктивно прячет пистолет в кобуру, а Дэвид подобно миражу в знойный день исчезает за дверями коридора.

Айронс беспардонно сплевывает мокроту на пол. Его скользкие пальцы комкают листы бумаги на планшетке. Освещение в комнате кажется все тускнее, как в видеоигре после трагической смерти главного героя.

— Уэс, зайди в кабинет на втором этаже за ордером на обыск. Тони… Где Тони?! — не найдя взглядом кинолога среди присутствующих, шеф хмыкает и перелистывает страницу. – Передайте засранцу, что через неделю по его душу приедут студенты на практику. Теперь Кеннеди…

Айрон нарочито не спешит, только слюнявит пальцы и мнет страницы – а от влажной кожи свеженапечатанный текст расплывается.

— Судя по твоим докладам, далеко в расследовании ты не продвинулся. Я мог бы сказать, что мне жаль, но делать этого не буду. Даже больше, тебя можно похвалить! Хоть где-то ты держишь планку – продолжаешь разочаровывать меня изо дня в день.

Бедное сердце сдавливается болью в грудине, а тошнота быстро сжимает горло. Перед глазами мельтешит проклятая пустая папка - и Леон шустро закрывает ее щелчком мыши. Будто это что-то изменит.

— Поэтому я решил по доброте душевной приставить к твоему делу второго детектива, — все в офисе вдруг переглядываются.

Очевидно, никто не ожидал снисходительства со стороны шефа. Обычно нерадивых дураков он втаптывает в грязь или сразу увольняет. Что из этого унизительнее – сказать сразу сложно.

— Джилл Валентайн, она согласилась выкроить из отпуска несколько дней для помощи в продвижении дела. С завтрашнего дня вы будете работать вместе. И запомни, щенок, — теперь Айронс смотрит прямо перед собой: на лицо растерянного Леона. — Я терпеть не могу, когда департаменту приходится отчитываться из-за незакрытых дел. Считай, это твой шанс проявить себя, но не увлекайся и не мешай людям, которые определенно опытнее тебя. Все свободны!

Удушающая духота рассеивается далеко не сразу после ухода шефа. Если бы Леон был котом, то непременно от чувства жгучей вины или простого испуга поджал уши.

Другие офицеры вмиг рассыпаются по углам, делая вид занятости, или они правда чем-то занимаются. Только Марвин остается стоять рядом со столом Леона, от начала и конца планерки.

— Эй, Леон, — обращается он осторожно, а в голосе его теплота и искреннее сопереживание. — Только не принимай близко к сердцу. Думаешь, ты первый и последний, на ком Айронс злость срывает?

— Поддерживаю, — удачно вовремя вылезает из безопасной конуры и Дэвид Форд. Леон робко поднимает глаза на детектива: от крошек пончика на его усах и след простыл. — Пороховой бочке просто некуда направлять свои… выхлопные газы, во! До тебя тут был другой полицейский, он его на завтрак съел, то есть вынудил уволиться. Его звали Бэн, хороший был однако парень.

Слова старших помогают частично смыть неприятный осадок после встречи с шефом. И не скажешь, что ожидания от планерки не оправдались. Глупо – ждать похвалы от пороха с нынешним положением дел, менее безрассудно – хотя бы надеяться на избежание публичного позора, что тоже маловероятно.

Но мысль о помощи некой Джилл оказывается окрыляющей: быстро выбивает разум Леона из гнетущего настроения. И шум в наполненном офицерами офисе теперь не давит на истерзанную душу. Быть может, шеф дал поблажку не только ради отчётности. Марвин Брана, Дэвид Форд и другие старшие относятся к Леону с уважением с самого первого рабочего дня. Не может быть, что шеф полицейского участка упорно закрывает глаза на заслуги Леона второй месяц.

Во всяком случае ему не хочется в это верить.

— Предлагаю выйти покурить, пока Айронс ковыляет на третий этаж, — бодро говорит Дэвид, уже протягивая руку к набедренному карману, где он обычно хранит сигареты и пачку спичек.

Марвин хрипло смеётся, прикрывая ладонью рот. Но от щедрого предложения не отказывается.

— Полагаю, перед рабочим днём нужно немного расслабиться. Леон, что скажешь?

Он же тщетно пытается сморгнуть попавшую за веко ресницу.

— Я не курю… Но на улицу выйду с радостью.

Дай Дэвиду волю и лом, чтобы с корнем вырвать из потолка пожарную сигнализацию, он закурил бы прямо на рабочем месте. Марвин же пытается бросить курить – он сам поклялся в этом перед другими офицерами. Говорит: если кто увидит меня с сигаретой, может смело пнуть. И с того времени с сигаретами его никто не видел, только рядом с курящими.

Во время обеденного перерыва Леон любит выходит во внутренний дворик участка, чтобы покормить кротов и бражников. На улице легче отвлечься от сложности навалившейся работы. И вид со двора открывается волшебный, совсем не тот, что из окна его комнаты. Куда ни глянь, везде горят фонари, а над головой мерцают кристаллы. Кто родился и вырос в Раккун-Сити, называет их звёздами. Леон ещё не решил, на что ещё может быть похож скалистый купол города, увенчанный ярким самоцветами.

Дэвид находит удачное место для перекура за воротами и утаскивает за собой Марвина. Леон же остаётся во дворике, измеряет шагами каменную плитку и осматривает ростки горошка, ползущие по деревянной изгороди вверх.

Единственный фонарь обрамляет теплым светом кусочек дворика вместе со скамьей и служебным выходом. Крохотные мошки кружат вокруг плафона, а некоторые из них бьются в закрытые окна. Через пыльное стекло виден коридор восточного крыла: будка дежурной части, широкая скамья и настенные часы.

Время уже близится к полудню. Надолго пропадать на улице опасно. Если шеф почти смирился с никотиновой страстью Дэвида и Мартина, прощать Леона за импровизированные перерывы никто не будет.

Наручные часы показывают то же самое время, надежда отсрочить возвращение в офис рассыпается пеплом. Придется всё-таки возвращаться в офис.

Но Леон не успевает даже приблизиться к двери – его кто-то мягко дергает за рукав формы. Должно быть, один из старших или знакомых офицеров. Леон смело оборачивается и забывает всё: куда собирался идти, каков сейчас час и в какую сторону открывается дверь.

Сердце подпрыгивает в груди, прилившая к лицу кровь бьёт по щекам и ушам.

— Привет… — голос подводит как всегда невовремя.

Но неожиданно появившаяся Клэр в ответ улыбается почти ласково и... совершенно обезоруживающе.

— Здравствуй, Леон. Найдется минутка?