7
«Я понял, что хочу остаться с вами», — звучат слова папы в голове Барб на пути домой, в которые она никак не может поверить до конца, потому что о подобном можно было только мечтать.
Неужели темнота закончилась? Неужели что-то налаживается? Такое вообще возможно? Вот так, за один день, за один разговор изменить то, что тянулось два года? Вернуть человека, которого, казалось, ты потерял?
Барб смотрит в окно их с мамой автомобиля, не может сдержать улыбку и мыслями возвращается к Роджеру. Он делает её жизнь лучше каждый раз. Когда появляется он, всё обязательно налаживается, всё обязательно становится на свои места, всё обязательно приходит в норму. И как тут сдержаться? Как продолжать уверять себя в том, что любовь к нему — безнадёжность? Рядом с ним ей хорошо так, как ни с кем другим. Рядом с ним она чувствует себя собой, чувствует себя счастливой. Рядом с ним она не забывает о своих проблемах — они решаются. Барб хочется верить, что, возможно, Роджер тоже что-то к ней чувствует, но она опасается совершить ошибку. Самую страшную и самую большую ошибку. Она возвращается к тому, что начинает опять заталкивать все свои душевные порывы обратно, в тот далёкий уголок, из которого они бегут.
Домой они с мамой вернулись уже к вечеру, но ни разу не пожалели, что потратили большую часть дня на неторопливую прогулку по океанариуму, что им удалось ощутить на себе его непонятную магию, что новое радостное место позволило привнести что-то новое и радостное и в их жизнь тоже. Не пожалели, потому что обе встретились с дорогими им людьми и вернули себе кусочек того, что так не хватало. Обрели какое-то умиротворение, поняли, что всё будет хорошо.
Душевная лёгкость и желание танцевать оставались рядышком с Барб, подобно приветливым и ласковым певчим птичкам с пёстрыми крылышками, до самой ночи. Она успела и поиграть с мамой в Монополию, и посмотреть с ней две серии любимого сериала, и приготовить лёгкий ужин.
Единственным источником света в комнате Барб был тот самый бесполезный торшер, чьи тёплые лучи еле опускались ниже половины его основания, ложились слабыми округлыми пятнами на ковер и мягко задевали спящую на уютной подстилке золотистую Молнию, которую Барб часто сравнила со сладкими кукурузными хлопьями. Стол оставался в тени, лишь одна полоска от фонаря уместилась где-то на самом его краю, даря плохо различимые блики пластиковым коробочкам и прозрачным обложкам, и пеналам, глянцевым блокнотам и стеклянным камушкам в открытой коробке. На прикроватной тумбочке тихо стояла уже пустая бежевая высокая чашка с нарисованным на ней спящим мишкой, в которой пару минут назад был апельсиновый чай с корицей.
Барб, утонувшая в одеяле, хоть было и довольно жарко, не могла уснуть по двум причинам: скорый переезд отца и её чувства к Роджеру. И если мысли первой причины были невесомыми и наполняли каждую клеточку тела воодушевлением и счастьем, то вот мысли второй медленно набирали вес и приобретали какой-то тревожный оттенок, заполняли собой всё пространство сознания и постоянно крутились на одном месте. Раньше она думала об этом не так тяжело, не так болезненно, не так часто. Сейчас она чувствует, что тонет, возвращаясь к состоянию, близкому к тому, что было этим утром. Сейчас она сомневается в убеждениях самой себя в том, что это ничего «не стоит». Может, чего-то да стоит. Может... есть смысл в том, чтобы тонуть глубже и глубже в своих чувствах, потому что видны проблески света, тянущиеся навстречу?
Барб агрессивно перевернулась на другой бок, накрывшись одеялом с головой. Она подумала, что станет легче, если у неё получится сосредоточиться на том, что завтра приедет папа и привезёт первую половину вещей. Она подумала, что станет легче, если у неё получится сосредоточиться на том, что завтра будет хороший день. Потому что сегодня день у неё был прекрасный.