3
— Ты тоже здесь? — знакомый мужской голос, в меру звонкий, но такой уверенный и сильный, сквозь который успевает пробежать непонятная для Барб радость, заставляет её резким движением выключить музыку и вытащить наушники из ушей.
Она разворачивается, чувствуя, как внутри всё сжимается. Не придумывает ничего лучше, кроме как начать активно кивать в ответ, потому что в горле пересохло, да ещё и все слова вылетели из головы. Лучше не позориться, как она считает.
Когда Барб встречается с двумя изумрудами, такими чистыми и глубокими, в которых так ясно отражается в полутёмном помещении будто светящийся аквариум с медузами, то мир на секунду для неё замирает. Ладно, не на секунду. На множество секунд.
Роджер, тот самый парень, о своей влюблённости в которого она уже успела подумать утром, подходит ближе. Несколько медленных, неторопливых шагов. Несколько сантиметров теперь разделяют их друг от друга.
Его плечо слегка касается её плеча, когда Роджер находит место, куда им с Барб можно присесть. На её коленях — полупустой маленький рюкзак, на его — альбом для рисования и совсем небольшой пенал. Она помнит и знает, что он рисует, что он дышит этим, что он хочет связать всю свою жизнь с искусством.
Для Барб Роджер и сам был самым настоящим искусством: чутким и понимающим, решительным и храбрым, весёлым и свободным. В нём она находила все те качества, в которых нуждалась сама, которые считала необходимыми. В нём она видела хорошего человека, который был вынужден проходить через многое, как и подавляющее большинство людей в мире, но сохранил в себе что-то светлое, не терял это. И Барб знала, что это наверняка далось ему с огромным трудом.
— Можешь включить снова? — Роджер мягко улыбается лишь уголком губ, смотрит не на Барб, а на её нежного сиреневого цвета левый наушник, аккуратно и немного боязливо касается его пальцами.
— Конечно, — хрипло выдыхает она, берёт в руки телефон и нажимает на песню, чтобы возобновить её воспроизведение.
Барб поворачивается к Роджеру, кротко наблюдает за его взглядом, восхищённым и зачарованным необычными глубоководными обитателями. На тёмные волосы, цвет которых схож с цветом плитки дорогого горького шоколада, короткими линиями ложится голубоватый свет. Сердце бьётся быстрее, и Барб смущённо отводит глаза, тоже теперь смотрит на медуз, таких странных и несуразных в её понимании.
Музыка сливается с мыслями, поглощает всё, что находится вокруг, оставляет только Барб, Роджера и крупный аквариум. Прочие посетители океанариума теряются, размытыми фигурами предстают в глазах. Все звуки становятся лишними, ненужными, неважными. Это похоже на сон. Прекрасный сон, чьего конца совершенно не хочешь, потому что растворяешься в нём и даёшь себе отдохнуть. Позволяешь себе отпустить на пару мгновений всё то, что скребёт изнутри, царапает скрытую ото всех сторону кожи острыми когтями, впивается в неё клыками, оставляя глубокие и болезненные следы.
Барб от неуверенности мнёт пальцы, кажется, снова начинает всматриваться в бездну, думая и думая, но успевает остановиться, потому что цепляется мысленно за Роджера, за самого верного своего друга. Иногда она удивляется, как же так: ты можешь быть знаком с человеком вечность, но сомневаться в нём постоянно, сомневаться в том, что можешь рассчитывать на него, а потом вдруг встречаешься с кем-то, за какой-то очень короткий промежуток времени сближаешься с ним и понимаешь, что он является всем, чего тебе раньше так не хватало. Понимаешь, что в дружбе важно не столько время, сколько две души, способные общаться на одном языке и сочувствовать, сопереживать, подтягивать друг друга на какие-то новые уровни, заставлять друг друга стремиться к чему-то интересному, неизведанному ранее. Понимаешь, что дружба это не столько способность разделить счастье, сколько способность разделить грусть и потом помочь опять выйти из тяжёлого состояния на свет.
Наверное, дружба — тоже всё-таки любовь в каком-то смысле, самом сильном и самом добром. И если действительно так, то Барб вполне начинает осознавать своё наивное и такое романтичное желание разделить с Роджером всю свою оставшуюся жизнь. Его дружба дарит ей и душевное спокойствие, и широкие улыбки, от которых потом болят щёки, и бессчётное множество незабываемых моментов, полных ярких и сильных эмоций. Да, в последнее время она заробела в его компании, но на такой незначительный и незаметный процент, что прежняя свобода и уверенность выигрывают. Ей нечего стесняться перед ним, нечего от него скрывать: он уже знает о ней так много, как и она о нём, что вряд ли что-то в их отношениях осталось под крупным и жирным знаком вопроса, мешающим дышать ровно.
Барб выдыхает, отпускает трепет сердца, позволяет ему биться в прежнем темпе и расслабляется.
«Это второстепенно, — думает она, еле заметно улыбаясь. — Это может подождать».