Горят огни

Я храню свою тайну, да и кто мне поверит,
Но я знаю, ты спишь, просто спишь слишком крепко...

Flёur

Первого сентября я пошла в школу, как и решила за пару недель до того. Перед этим мы с Талей, по ее же настоянию, устроили себе домашний день спа, перемеряли и мой, и ее гардероб, и сестра составила нам по-настоящему классные образы. Я сама все еще не была готова так париться насчет подобных мелочей, и, наверное, просидела бы с безразличным видом весь день, если бы не знала, насколько все это важно для Тали.

— Точно, мы ведь можем сделать парные образы! — восклицала сестра. — У тебя «тотал-блэк», у меня — «тотал-вайт», как раз не зря я покрасилась в середине августа. Ну, что скажешь? — с вдохновленной улыбкой спрашивала она. — Мы с тобой теперь совсем двойняшки, как инь и янь, смотри!

Я через силу улыбалась и кивала.

Мы пришли на линейку вместе: решили, что теперь я всегда буду заходить за Талей по пути, как раз дорога до школы лежала через ее дом. Проходя по школьному двору, краем глаза я видела, как на нас смотрят старшеклассники; видимо, выбранные сестрой для меня черные рубашка и кожаная юбка — не та короткая, которую я надевала в первый учебный день здесь, — действительно мне шли. Сама Таля, как она и задумывала, была одета во все точно такое же, только молочного цвета, да и обувь мы выбрали разную: я пришла в высоких черных мартинсах,¹ а Таля — в белых кедах.

Ни ее, ни меня наш класс сразу не узнал, и это было неудивительно: короткие стрижки в сочетании с новым макияжем визуально меняли черты лица, делали их взрослее, да и меня за лето помотала жизнь. Артем Смольянинов смотрел на меня еще более заинтересованно, чем в прошло году, а Макс, с которым Таля рассталась летом, и вовсе не сводил с нее глаз, хотя она старательно это игнорировала, как будто его и вовсе не существует. Наверное, никто и не думал, что я — Таля тоже — можем вот так вдруг сменить имидж на кардинально отличный от того, что был раньше, и в выпускном классе мода уступит место стилю.

Если совсем уж честно, мне по-прежнему было почти все равно. Несмотря на то, что подруга в кратчайшие сроки добилась того, что я стала искренне нравиться себе в зеркале, это не отменяло того факта, что я абсолютно не разбиралась в нарядах и замудреных сочетаниях одежды, обуви и макияжа: в том числе потому, что это казалось мне пустой тратой времени и сил, особенно с недавних пор, когда каждая новая проблема оказывалась на порядок серьезнее предыдущей.

После долгой и нудной линейки, хотя, казалось бы, в выпускном классе я должна была радоваться и запоминать каждый школьный момент, мы разошлись по классам. Кабинет английского языка, рассчитанный на тридцать человек из-за какой-то там экспериментальной программы — на самом же деле из-за нехватки учителей — без Кости выглядел совершенно пустым. Не было его вещей: очков в толстой черной пластиковой оправе, которые он надевал для бумажной работы, пачки сигарет, которую он так старательно прятал то в одном месте, то в другом; не было дорогущей красной ручки, которой он проверял тетради, как не было и такой же синей, которой он заполнял журнал; в шкафу не висела его куртка и сменная одежда на всякий случай, из кармана не торчал брелок от автомобильных ключей. В общем-то, кармана тоже не было, потому что не было самого Кости.

Это все было бы ничего — обычно все учителя забирают личные вещи на время каникул — но учительский отпуск заканчивается за пару недель до начала учебного года, и учителя успевают снова «обжить» свои кабинеты.

Без своего хозяина кабинет английского языка казался брошенным и каким-то неправильным. Не успели мы распределиться по своим местам, как в распахнутую дверь вбежал запыхавшийся Николай Петрович, наш директор.

— Одиннадцатый «Б», ребята, все на месте? Все дошли? — он повторил вопрос сразу же, не успели мы понять, чего от нас хотят. Только тогда, когда класс нестройным хором заверил его, что все в сборе, директор вышел на середину класса. — Я хотел бы сделать объявление о том, что Константина Леонидовича пока не будет в школе. Временно вести английский у вас будет Кристина Антоновна, она же пока возьмет на себя классное руководство.

Я недовольно загудела вместе с одноклассниками, даже не различая собственный голос в общем гомоне. Если без Кости мне и так хотелось волком выть, то крикливая и постоянно чем-то недовольная Кристина Антоновна меняла отметку моего состояния с уже привычного «хреново» до «так ужасно, что хоть вскрывайся».

Николай Петрович поднял руки в примирительном жесте.

— Тише, ребята, я же сказал: вре-мен-но, — по слогам произнес он, — это только временно, — добавил еще тише.

— А почему Константина Леонидовича не будет в школе? — раздался с задней парты высокий девчачий голос. Если память мне не изменяет, то это Ира, которая, как мне казалось, с самого начала неровно дышала к Косте — хотя по правде ему то и дело строили глазки почти все старшеклассницы, и их не в чем было упрекнуть.

Директор вздохнул.

— Ваш классный в августе попал в крупную аварию, и сейчас не смог бы работать даже при огромном желании.

— А когда он вернется? Долго у нас Кристина Антоновна будет? — вопросы посыпались один за другим.

— Честно, ребята, я не знаю. Не хотел вам говорить, но может быть и так, что Константин Леонидович не успеет поправиться даже к вашему выпуску, но вы не расстраивайтесь, — Николай Петрович окинул взглядом класс. — Все образуется, вот увидите, все образуется. А насчет Кристины Антоновны скажу, что она будет у вас вести только до тех пор, пока я не найду нового преподавателя. К первому сентября, извините, ребята, не вышло: ведь перед самым началом года, ну кто бы мог подумать...

Директор, махнув рукой, вышел из класса, уже крепко над чем-то задумавшись. Наша временная англичанка пока еще не пришла, что было удивительно, и мы с Талей принялись обсуждать происходящее с таким видом, будто это были теории масонского заговора, не меньше.

— А если Кристина Антоновна потом не захочет от нас уходить?

— Поверь мне, захочет, — безапелляционно ответила мне Таля. — Ей не так много доплачивают за нас. А если все-таки не захочет, — заговорщицки шепнула она, — то мы сделаем так, что будет пулей лететь из нашего класса.

Я снова принялась рассуждать.

— А кого тогда нам дадут вместо нее? Даже если Костя быстро придет в себя, а я на это очень надеюсь, то на восстановление ему может понадобиться не один месяц, вспомни, сколько лежала я. Николай Петрович прав, нужен новый учитель.

— Да только где бы его взять... — протянула сестра.

Придумать, где нам достать учителя во время учебного года, мы не успели: пришла Кристина Антоновна. С ней кабинет начал казаться и вовсе каким-то нереальным, ненастоящим, словно в плохом кошмаре, когда привычные тебе места выглядят и ощущаются иначе. Но зато я сразу же поняла, что новая классная мне не нравится, причем это совсем не так, как было, когда Костя меня безумно раздражал и бесил. Эта мне просто никак не нравится, хотя она вроде бы не нравится вообще никому.

Выпускной класс, большая ответственность, экзамены, новогодняя постановка, профориентация, внеклассные мероприятия... Кристина Антоновна что-то говорила и говорила, но я и не думала ее слушать — так, ловила краем уха на случай, если потом зададут вопрос. Слишком сложно было сохранять бодрый вид и следить за собой, чтобы не разреветься при всех от снова накатившего чувства безысходности.

На удивление, учительница не стала слишком долго нас мучать, и уже через час мы были свободны, словно птица в небесах.

— Как сопля в полете, — буркнула я, не успела Таля по привычке сказать то же самое. Настроение сегодня стало еще хуже, чем было в последние дни, хотя до этого я была уверена, что хуже быть уже просто не может.

— Ребят?

В самое большое скопление одноклассников, где Артем Смольянинов рассказывал о летней поездке на Кипр, протиснулась Милана. Она никогда не была старостой — и слава богу — но в компенсацию этого была очень дотошной и чересчур активной в плане всего, что касалось общественной работы. Если вдруг нас припахивали к какой-нибудь неожиданной внеклассной и наверняка очень полезной деятельности, то проклинать надо было именно ее, Милану Столетову. Случайно вышло так, что мы с Талей тоже оказались именно в том месте, где наша активистка собиралась озвучивать новую идею, скорее всего, уже согласованную и с администрацией школы, и даже с нашей временной классной. Я развернулась, насколько это было возможно, и попыталась выбраться туда, где посвободнее, но стоило услышать предложение Миланы — и я остановилась как вкопанная.

— А давайте завтра после уроков пойдем навестить Константина Леонидовича? Наверняка ему очень одиноко в больнице, и мы должны его поддержать, — черт, нет. Только не это. Нет, нет, нет. — Все скидываемся по двадцать рублей на фрукты! — с минуту подумав, прикидывая что-то в уме, Милана добавила: — А если по тридцать, то даже на йогурты хватит.

Сказать или промолчать? Я не знала, как правильнее поступить, но очередной приступ ярости снова пришел на смену апатии, как и происходило на протяжении последних двух недель по несколько раз на дню.

— Дура ты, Милана! — я старалась дышать глубже, считать до десяти, но получалось плохо, и меня несло дальше. — Он в коме, какие фрукты? Какие нахрен йогурты, ты вообще в курсе, что такое кома? Он даже не приходит в сознание! — почти что прокричала я, и, замолчав, с удивлением обнаружила, что мертвой хваткой вцепилась в плечи напуганной Столетовой.

Я тут же отскочила от Миланы подальше, но одноклассники уже насторожились.

— А откуда ты знаешь? — тягучим голосом спросила Ира.

Я на мгновение растерялась, но когда увидела панический взгляд Тали, то все сразу стало на свои места.

— Дело в том, что Константин Леонидович еще с детства дружит с нашим старшим братом, — за локоть я подтянула Талю поближе к себе. — И родители наши всегда дружили. Естественно, мы в курсе.

— Вот-вот, — кивнула сестра в подтверждение моих слов, — мы даже на праздники обычно собираемся семьями.

Сложно было понять, удовлетворил ли Иру такой ответ, но во всяком случае вопросов она больше не задавала, как и все остальные.

Я понимала, что вряд ли Костя собирается и дальше работать в школе, что ему сейчас и вовсе неважно, уволят его или нет, и что школьные разбирательства — меньшее, что его когда-либо заботило. Однако мне не хотелось лишнего шума, как не хотелось и слухов по всей школе: тогда вне зависимости от моего желания мне придется что-то отвечать, что-то делать, оправдываться или даже просто слать всех куда подальше с их вопросами, и все это будет выдергивать меня из наскоро, но крепко выстроенного защитного домика. В общем-то, одна Ира, даже если и заподозрила что-то, не смогла бы ничего доказать, даже если бы у нас с Костей и правда что-то было, поэтому я почти сразу потеряла к ней интерес.

Но разве могло что-либо остановить Милану, особенно если учесть, что некоторые уже начали сдавать деньги?

Не дав Столетовой ни рубля, мы с Талей покинули класс, и теперь брели по коридору уже опустевшей школы. Мы шли настолько медленно, что, когда мы были на середине коридора, одноклассники уже начали уходить через лестницу, которая находилась прямо возле кабинета. Не обращая на них внимания, мы дошли до конца и почему-то развернулись обратно. Никогда бы не подумала, что все обернется вот так, но что теперь думать? — уже именно так и есть, и остается только привыкнуть жить со всем этим.

Решив вдруг, что у меня больше нет никаких сил идти дальше, я остановилась; развернувшись, слегка подпрыгнула и нагло уселась на подоконник.

— Джи, ты чего? — Таля с возмущением повернулась ко мне. — Пойдем!

— А вот возьму и не пойду, — сказала я с самой что ни на есть самодовольной улыбкой: что бы ни происходило, мне нравилось бесить сестру, и это было абсолютно взаимно. На душе нисколько не стало легче, но на какое-то время показалось, будто ничего из ряда вон с нами не происходило, и жить по-прежнему беззаботно и хорошо.

Подруга скинула кеды и села рядом со мной, увлеченно болтая ногами. Она выглядела так, будто хочет сказать мне что-то очень важное, и, пока я гадала, что же это может быть, Таля вдруг с громким смехом начала меня щекотать. Мое положение усугублялось не только сложностью ответного выпада, а еще и тем, что я до жути боюсь — да и всегда, наверное, боялась — щекотки. В конце концов, мне удалось извернуться и осуществить справедливую месть, и настала Талина очередь визжать и вырываться. Наши бешеные вопли эхом отдавались по всему зданию, и возможно, такое эхо казалось бы пугающим, но я не успела осознать эту мысль: сестра снова до меня дотянулась.

— Ай, щекотно!

— Психопатка!

— Кто бы говорил!

— Ай!

— Ну держись!

— Сама виновата!

— Придурочная!

— Бля! — с чувством произнесла Таля, наблюдая, как эпично, словно в замедленной съемке, падает на пол горшок с каким-то явно необычным и редким цветком: очень уж неместным он выглядит на школьных подоконниках. Выглядел.

— Пиздец, — одновременно прошептали мы. Потому что прямо по курсу на нас шла завуч.

Ну что мы могли сказать ей, когда нас застукали с поличным? Отпираться было бессмысленно, но и одних извинений оказалось недостаточно: цветок отказался жутко экзотическим и действительно очень редким, и в наказание, вопреки здравому смыслу, на выходных нас с Талей запрягли уборкой в школе. Мне, конечно, гораздо проще было купить точно такой же цветок, благо, денег хватает, а вот времени — нет, ведь на выходных я могу на час дольше прийти к Косте. Блин, вот же влипла.

Уже порядком расстроенная, я брела домой и думала, как отвертеться от субботнего труда на благо школы. Минут пять назад Таля повернула в свою сторону, а я — в свою, и сейчас как раз подходила к спуску с обломками кирпичей, торчащими из земли. Вдруг я вспомнила одну важную вещь: Бродяга.

Конечно же, через пару дней после аварии я его забрала. Ну как забрала, я попросила об этом Ника, потому что сама не находила в себе силы приехать в тот дом, из которого убежала накануне беды. Но Ник, который и без того, по моему мнению, не особо отличался умом и сообразительностью, забыл его любимую игрушку и крепкий поводок; другой, попроще, щенок-подросток порвал в первую же прогулку после того, как вновь оказался со мной, и с тех пор по два раза в день отправлялся на самовыгул по участку, но такое положение дел не устраивало ни меня, ни вернувшуюся с дачи бабушку, ни ее огороды, которые все лето вспахивал Ник.

Можно было бы снова попросить брата съездить, но он опять что-нибудь напутает, забудет, и все равно все придется делать самой. Если честно, я не хотела приходить к Косте домой: если бы он там был, то я бы уже давно побежала вприпрыжку, но сейчас я попросту боялась. Я боялась возвращаться в то место, где так много — буквально все — было о нем. Где, может быть, лежат нетронутыми его вещи, где наверняка остались незаправленная кровать и недописанный список дел в ежедневнике. Где в пепельнице лежат окурки, как будто бы он оставил их еще вчера: он ведь никогда не пускал домработницу в свой домашний кабинет и всегда убирал там сам.

Пересилив себя и вытерев рукавом внезапно подступившие слезы — как хорошо, что Таля подарила мне водостойкую тушь — я развернулась и направилась к остановке: кажется, тут можно было доехать на автобусе, причем на том же самом, который едет до моего дома. Дорога не заняла много времени, вот только нужный транспорт пришлось ждать почти двадцать минут. За это время в наушниках прошло пять моих любимых песен, которые то ли помогали мне двигаться дальше, то ли добивали окончательно — я сама еще толком не поняла.

Хорошо, что я, хоть уже и ношу туфли снова, но только в самых крайних случаях — ни с того ни с сего начался дождь, хотя сегодня вроде бы даже не было пасмурно, тучи набежали в считанные минуты. Разумеется, мне и в голову не пришло в такой день брать с собой зонтик, да и толстовка с капюшоном осталась дома: Таля так меня закрутила, что я просто-напросто забыла забросить кофту в рюкзак, и теперь радовалась только непромокаемым ботинкам. Не желая приходить в насквозь мокрой рубашке, я рванула к Костиному дому на всей скорости, которую позволяла уже зажившая после пули нога.

Все уже давно было хорошо, просто глубоко внутри засел страх сильной нагрузки, и сейчас мне подвернулась идеальная возможность его побороть.

Перед его домом я остановилась, словно наткнулась на невидимую непреодолимую стену. Неужели вот так просто? Просто зайду внутрь, привычно поздороваюсь с Геной, практически бессменным сторожем, похожим больше на машину для убийств, пройду дальше, окину взглядом террасу, живую изгородь и уютный сад, а потом открою входную дверь: если с воспоминаниями у меня беда, то четырехзначный пин-код я запомнила как минимум надолго. Ничего необычного, вот только в этот раз он не спустится в прихожую, не скажет что-нибудь ободряющее, не обнимет хотя бы по-дружески, чтобы успокоить, и я даже была согласна сейчас на его занудные нотации о безопасности, но и их быть не могло. В этот раз все будет уже не так.

Я подхожу к калитке. Неуверенно тянусь к звонку, затем резко отдергиваю руку.

Ну же, не трусь, Джина.

Все-таки жму на звонок, жду пару секунд, отпускаю. Где-то через минуту, — наверняка шел из своего охранного домика, — Гена открывает дверь.

— Джина Александровна? — он с неким недоверием окидывает меня взглядом, а меня, как и всегда, забавляет сочетание имени и отчества. Папу звали Александром, и его, конечно же, все называли Алекс, и только мама упорно на русский манер звала его Сашей, а папа улыбался. Интересно, а если бы его звали как-нибудь совсем по-английски, например, Джеймсом или Рональдом? Боюсь представить, какое у меня тогда здесь было бы отчество.

— Да, это я. Я хотела бы забрать пару своих вещей. Знаете, Ник... — осекшись, я исправляю себя на привычные для Гены имя и отчество: — Никита Игоревич приезжал и забирал собаку, но забыл поводок и любимую игрушку. Можно мне пройти за ними?

— Конечно, Джина Александровна, — такое официальное обращение по-прежнему режет слух, хотя я не могу отрицать, что мне все-таки нравится. — Константин Леонидович дал указание, что в его отсутствие здесь распоряжаетесь вы и Никита Игоревич, но вас обоих давно не было, и несколько вопросов по дому ждут вашего одобрения либо наоборот.

Проморгавшись, я застыла от неожиданности. Что? Несмотря на то, что я была здесь под домашним арестом, как в клетке, почти что в плену, Костя буквально наделил нас с братом правами хозяев дома? С Ником-то все понятно, они лучшие друзья, но я ведь ни при чем. Нет конечно, что за бред, Гена наверняка что-то перепутал, и, подгоняемая желанием уточнить слова охранника, я окликнула его. Тот подтвердил и, видимо, обидевшись, что я сразу ему не поверила, предложил показать бумагу с Костиной подписью, где черным по белому написано то же самое. Заверив Гену, что это будет излишним, я вежливо улыбнулась и спросила, какие вопросы требуют моего решения.

Если честно, я и сама не совсем понимала, что и как, но пришлось задержаться часа на три: больше всего я боялась сделать что-нибудь не так, дом ведь не мой, и решать здесь не мне, какие бы указания ни дал Костя. Пообещав наведываться хотя бы раз в неделю, я отправилась домой, попутно надеясь, что Ник и без меня будет заезжать почаще: слишком уж мне было неловко. Помимо поводка и любимой игрушки Бродяги я забрала еще парочку кофт, которые собиралась носить, и Костину фотографию, потому что у меня до сих пор не было ни одной: он даже в соцсетях ставил на аватарку картинки котов из интернета.

Дождь уже закончился, и на улице приятно пахло мокрым асфальтом: мне нравился этот запах, он даже, кажется, имел отдельное название, которое вылетело у меня из головы за ненадобностью.² Через полчаса я уже была дома и снова втихаря заимствовала коньяк из импровизированного домашнего мини-бара.

***

Суббота началась не с кофе и не с кормежки голодного соседского кота, а с выгула собаки: нормального выгула на нормальном поводке. На выходной день у меня было немало планов, а именно: послать наказание завуча куда подальше, попытаться разобраться с оравой одноклассников, — или их просто развернут работники больницы? — и навестить, наконец, Костю.

Милана сказала, что лучше сходить к любимому классному руководителю в субботу, потому что после уроков у многих дополнительные занятия и подготовка в ЕГЭ. Я молча согласилась с ней, не желая спорить и опасаясь очередной вспышки агрессии: какая мне разница, они все равно не пройдут дальше холла, в крайнем случае — поднимутся на нужный этаж, но непосредственно в отделение все равно не попадут, ведь хоть Костю и можно было навещать теперь, но это разрешение распространялось только на близких.

То ли меня хорошо запомнили с первого раза, то ли с того дня, когда я приезжала вместе с Ником, и старший брат, которого в больнице уже знали, велел всегда пропускать и меня тоже, но в любом случае мне проход в палату к Косте был всегда открыт, и оставалось только удивляться, как я ни разу не столкнулась с его родителями.

Он вскользь упоминал отца и про то, что у него совместный бизнес с моим дядей, да я все это знала и сама, а летом узнала даже больше, но про Костину маму я за все время знакомства не услышала практически ни слова — за исключением мечты о своей кондитерской. Может, его родители в разводе, как и дядя Игорь с тетей Инной?

Родители Ника разошлись так давно, что тогда я даже еще не родилась, и брат рассказывал, что они до сих пор его делят и борются за внимание, хотя он уже давно совсем взрослый человек. В детстве Ник несколько лет жил с мамой и даже не видел отца, а потом, будучи подростком, сам нашел его, а чуть позже все закрутилось так, что и не разобрать: я догадывалась, что у старшего брата непростые отношения с обоими родителями. По той же логике закрадывались подозрения, что Костины родители тоже разошлись, а он остался с отцом и просто перестал общаться с мамой или что-нибудь в этом духе. Когда-нибудь я у него обязательно об этом спрошу, но ответ, наверное, получу не сегодня.

Мы с Талей уже подходили к больнице. Подруга с таким же саркастическим выражением лица, как и у меня, потихоньку пинала по тротуару одинокий камешек и украдкой посматривала вдаль, к главному входу, проверяя, похоже, смотрит ли на нее Макс: не зря она сегодня выглядит еще восхитительнее, чем обычно; надеется после неудачного визита в больницу помириться и утащить его на свидание или просто решила от скуки привлечь внимание бывшего парня?

Заметив взгляд Макса, устремленный на нас, сестра удовлетворенно прикрыла глаза и следующим шагом отбросила камешек на газон.

— И зачем только им это все, подруга дней моих суровых? — с усталым вздохом спросила так, будто это не она только что высматривала Макса в толпе.

— Да дегенераты потому что, — уныло ответила я. — Я же сразу им русским языком говорила, что затея обречена на провал. Туда никого не пускают просто так.

— Кроме, конечно, тебя, — подмигнула мне Таля.

Я провела рукой по уже немного отросшим волосам, которые к началу учебного года как раз прошли стадию прически домовенка Кузи, если не делать укладку, и потушила сигарету, даже не заботясь о том, заметил ли кто-то из одноклассников, что я стала курить. Собственно, самое страшное, что может произойти, — кто-то из учителей узнает и настучит на меня бабушке, но ее вообще сложно чем-либо удивить: я знаю, я слушала рассказы о том, каким трудным подростком была моя мама. Вчера я купила первую пачку сигарет, а сегодня утром распаковала уже вторую: как оказалось, курение и правда помогает отвлечься или хотя бы успокоиться.

Так странно думать, что совсем недавно мне было до жути плохо от сигаретного дыма и я не стеснялась отчитывать Костю и Ника, как первоклашек, за то, что они курят при мне, да и вообще курят, а теперь я сама выдыхаю в запыленный и загазованный московский воздух такой же дым. Я чувствую, что за последнее время стала какой-то совсем другой, почти чужая самой себе, и пока не знаю, как к этому относиться.

Возле входа Милана Столетова, которая при желании была способна перекричать любой громкоговоритель, уже начала что-то вещать столпившимся одноклассникам. К моему удивлению, ее даже слушали, хотя около половины пришедших стояли чуть в стороне, всем своим видом показывая безразличие к организационным моментам. Мы с Талей, не скрывая угрюмости лиц, подошли к ребятам. Я поздоровалась с ними не менее мрачным, чем мое настроение, тоном; подруга же предпочла промолчать, свысока поглядывая на наш класс и Макса в частности.

Пришли абсолютно все, без исключения: несмотря на то, что как учитель Костя был самой настоящей задницей, в классе, да и в принципе в школе, его любили, и сейчас все хотели поддержать. Не знаю, внял ли кто-то моим словам о том, что совершенно бесполезно пытаться пробиваться в палату к учителю, но в любом случае спорить со Столетовой было невозможно: только нервы себе зря трепать.

Под боевой клич Миланы: «Одиннадцатый «Б», за мной!» — мы двинулись вперед. Никогда бы не подумала, что такую ораву, как наш класс, со стороны больше похожий на стадо диких обезьян, вообще пустят в больницу, однако я оказалась права: движение свернули уже в холле. На этаж пустили всего пять человек, и даже это было удивительно: неужели Столетова так быстро зомбирует сознание людей? Таля легонько подтолкнула меня к Милане и тоже стала рядом. Едва ли не первее нас к Столетовой подскочила и Ира, и, на удивление — или нет? — Макс.

Разумеется, в палату нас не пустили. Я думала, что непонятную, хоть и маленькую, кучку старшеклассников врачи будут выпинывать отсюда прямо ногами, но даже возле входа в нужное отделение никого не было, и это показалось мне странным, но всего на пару мгновений: большая застекленная дверь распахнулась, и прямо навстречу нам вышла знакомая мне медсестра. Приветливо поздоровавшись со мной по имени и отчеству, она уже собиралась пройти дальше, но в последний момент задержалась и окинула удивленным взглядом одноклассников. Таля, выдавив из себя неловкую улыбку, захлопала глазами и поспешила исправлять положение, потому что на лице медсестры назрел весьма понятный вопрос.

— А мы уже уходим, — и за рукава потащила Милану, Иру и Макса обратно к лестнице.

— Эй, а почему она? — синхронно возмутились Милана и Ира. Если с Ирой все было и так понятно, то Милане было попросту обидно, что пускают не главную активистку класса — а то и всей школы — а меня, но Таля, надеюсь, объяснит, что дело совсем не в этом. Господи, как же неудобно получилось, что медсестра поздоровалась со мной при одноклассниках.

Таля, не прекращая тянуть троицу в сторону выхода, с готовностью объясняла:

— А Джина уже говорила, что Константин Леонидович — близкий друг нашего брата, мы дружим семьями, поэтому нас тут знают.

— Но поздоровались только с ней, — не унимались девочки.

Таля вздохнула и потянула ребят к выходу с новой силой.

— А я живу отдельно, и пока мама нагружает меня делами по дому, Джина делит все поровну с нашим братом и бабушкой, и поэтому часто приходит сюда дежурить, — сестра, хоть и не сказала ни слова неправды, посмотрела на меня страшными глазами, давая понять, чтобы я быстрее ретировалась за двери, подальше с глаз возмущенных девчонок.

Макс же был спокоен, как удав: то ли его не колыхало происходящее, то ли он специально строил из себя мистера-безразличие рядом с бывшей девушкой, то ли просто был в наушниках и даже не понял, что происходит. Я побыстрее направилась к двери, как вдруг, словно нарочно подчеркивая абсурдность происходящего, Столетова взревела:

— Передай Константину Леонидовичу апельсины, — Милана потрясала в воздухе желтым прозрачным пластиковым пакетом-маечкой с ярко-оранжевыми фруктами внутри. — Только скажи, что от всего класса, не забудь!

Бросив Тале умоляющий взгляд, я скользнула за дверь, в отделение, и уже за спиной слышала ее многообещающий голос:

— Я тебе эти апельсины сейчас в задницу засуну, — в ответ были какие-то невнятные протестующие звуки, — пошли отсюда быстрее, пока не выгнали.

Стоило двери, отделяющей палаты от общего коридора, захлопнуться, я показала пропуск, выписанный мне самим главврачом, новой медсестре, и прошла к Косте. С момента моего первого посещения здесь ничего не изменилось, только на прикроватной тумбочке появился пышный букет; наверное, его принесла Костина мама, потому что его отец представлялся мне более рациональным человеком, да и любой мужчина слабо виделся мне любителем ярко-розовых пионов.

Я казалась самой себе бесчувственной эгоисткой, но у меня в голове практически не откладывались визиты к Косте, постепенно они все сливались в один, бесконечно долгий. Хотя что может быть удивительного, когда каждый раз ты битый час сидишь и, то вовсю заливаясь слезами, то едва сдерживая их, разговариваешь с человеком, который не может тебе ответить?

Господи, да он и слышать-то меня не может.

Этот раз мне запомнился надолго даже вовсе не из-за «субботника», организованного Миланой Столетовой: когда я спустя неопределенное время покинула палату, от стены в коридоре отлепился среднего роста мужчина, невероятно похожий на Костю. До этого он стоял, прислонившись к стене, и, хоть его одежда была совсем другого цвета, он был настолько неподвижен, что буквально сливался с окружающей обстановкой.

Пройдя еще пару шагов, я сообразила, что это не он был похожим на Костю, — это Костя был похож на своего отца.

Мужчина подошел ко мне.

— Добрый день. Джина Александровна Снегирева?

— Да, — я кивнула, параллельно удивляясь, как у меня получилось держать себя в руках и не заикаться. — Здравствуйте, — добавила в последний момент, едва не забыв.

— Очень приятно, Леонид Викторович Жилинский, — он аккуратно пожал мне руку в знак приветствия и добавил: — Я отец Константина.

В этот раз я молча кивнула, не зная, что еще тут можно сказать. Если я и могла представить знакомство с его родителями, то уж точно не так, и, хоть сейчас было вообще не до внешнего вида, я мысленно благодарила Талю за то, что вынудила меня каждый раз одеваться в больницу дорого и со вкусом: еще когда мы собирались к Косте впервые, она говорила, что в таком виде гораздо больше шанс, что меня не вытурят отсюда к чертовой бабушке. Может, сестра оказалась права — я не проверяла наверняка — но сейчас мне все это очень помогло как минимум создать первое впечатление... Кого? Надеюсь, хотя бы взрослой.

— Вы не возражаете, если мы немного пройдемся?

— Конечно, я не против, — ответив дежурной вежливой, но безрадостной улыбкой я зашагала рядом с Жилинским-старшим. Как удивительно он называет меня на «вы».

Он не спешил что-либо говорить, но я чувствовала, что ему есть, что сказать: он вообще как будто специально меня ждал. Возможно, не хочет, чтобы разговор случайно услышали? Мне оставалось лишь молиться, чтобы одноклассники уже разошлись по домам, а то вопросов возникнет столько, что даже Талино профессиональное вранье ничего не исправит.

Но, как бы я ни старалась, мои молитвы не были услышаны кем бы то ни было, и в холле на нас уставилось двадцать пять пар одноклассничьих глаз. Мысленно выругавшись самой забористой формулировкой, я решила, что с этим разберусь в понедельник, а Таля, которая, кивнув мне, осталась с ребятами, наверняка что-нибудь сымпровизирует, чтобы хотя бы на выходных у меня было время придумать наиболее убедительное и логичное объяснение.

Выйдя на улицу, я уже хотела закурить, но в последний момент передумала: Леонид Викторович Жилинский ускорил шаг, и мне пришлось поспевать за ним. Как только мы сели в машину, — странно, я думала, он ездит с водителем, как дядя Игорь, — мужчина повернулся ко мне. Черт, как же Костя с отцом все-таки похожи.

— А теперь можем и поговорить, — на удивление добродушно после формального диалога в здании сказал он. Весь путь из больничного корпуса до машины мы проделали в полном молчании, и я буквально сгорала от невесть откуда выросшего страха и нетерпения узнать, что же ему могло от меня понадобиться. — Ты ведь уже все знаешь, так? — Леонид Викторович вдруг перешел на «ты».

— Знаю, но уверена, что далеко не все, — уклончиво ответила я. К сожалению, я даже не могла прикинуть, какой частью сведений от целого я располагаю: все слишком перемешалось и запуталось.

— Тогда я вкратце расскажу, что мне известно о тебе, — предложил Леонид Викторович, и мне стало понятно, что мой ответ, каким бы он ни был, никак не повлиял бы на ход беседы. — Я почти с самого начала был в курсе, когда ты поселилась с теми ребятами, которые, — он промычал что-то неопределенное, подбирая подходящее слово, — помогали нам, можно и так сказать. Полноценно работать на нас они стали только в августе, но это ты наверняка знаешь и сама. До этого достаточно долгое время они были для меня просто людьми со стороны, которые — за деньги, естественно, — выполняют мои поручения.

— Я называла их фрилансерами, — я усмехнулась. Теперь было ясно, почему он замялся: то, чем мы с ребятами занимались летом, и правда было ни на что не похоже.

— Можно сказать и так, — миролюбиво согласился Жилинский-старший. — Но несмотря на то, что всю вашу компанию нельзя было считать моими людьми, ты вела себя крайне неосторожно: никто из ребят и словом не обмолвился о тебе, но я все равно быстро узнал.

— Как именно?

— Ты активно выполняла заказы и привлекала к себе все больше внимания со стороны, слишком рискованно и отчаянно, так никто не делает, — манерой поучать и разъяснять ошибки Костя точно пошел в отца, только Леонид Викторович, в отличие от сына, позволял уловить из его речи какую-никакую информацию. — В конце концов, ты назвала свое настоящее имя. Если я правильно понял и твоей целью было спрятаться ото всех, в том числе и от нас, то ты провалила эту задачу.

Знакомство с Костиными родителями я представляла не то чтобы не так, а вообще не так.

— Тогда почему меня не нашли? Костя очень сильно удивился, случайно заметив меня на улице.

Леонид Викторович пожал плечами.

— Потому что я ему не говорил.

Это и вовсе противоречило всему, что я знаю, и никак не укладывалось в голове.

— Но... почему?

— Я хотел, чтобы он догадался сам, а до того момента мои люди на расстоянии следили, чтобы ты была в безопасности. В относительной безопасности, — он кашлянул, — потому что ты очень уж рисковала на заданиях, и вместо охраны мои люди выполняли для тебя лишь роль страховки на случай, если что-то пойдет не так.

Выходит, шпионская сеть тут ничуть не уступает Елисеевской. Выходит, все лето, когда я по-настоящему поверила в себя, я была все той же домашней собачкой, просто на длинном поводке. Замечательно.

— Но я никого не заметила.

— Естественно, не заметила.

С минуту мы помолчали. Я не знала, что отвечать, чтобы не показаться глупой, а Костин отец, похоже, ждал какого-то ответа или хотя бы нового вопроса. Так и не дождавшись от меня ни звука, он продолжил:

— Может быть, ты не в курсе, что для Елисеева — уж кто это такой, ты знаешь, — твоя жизнь представляет большую ценность. Может, тогда бы ты не подвергала эту самую жизнь такому риску, но в этом есть и доля моей вины, — в ответ на мой вопросительный взгляд Леонид Викторович объяснил: — Мы с Игорем Львовичем, — подчеркнул отчество, лишний раз напоминая об авторитете моего дяди, — поручили заботу о тебе нашим сыновьям. Никита, так кстати закончивший педагогический, должен был присматривать за тобой не только дома, но и в школе, чтобы ты всегда оставалась под защитой. Все было бы очень просто, но Ник сильно задерживался в Германии, и Костя сперва устроился в школу вместо него, а затем начал приглядывать за тобой и вне школьных стен тоже. Правда, он умудрился влюбиться и своим ужасным характером чуть не выпустил тебя в лапы Елисеева.

— Что? — завороженно слушая рассказ до этого момента, я не удержалась, чтобы переспросить. Выходит, о чувствах Костя все-таки не соврал?

Мужчина вздохнул.

— Если бы мой сын был чуточку поумнее, то вел бы себя более сдержанно и не доводил бы ситуацию до твоего побега. Да и Никита тоже хорош, не брат, а... — Леонид Викторович осекся и вздохнул снова. — А если бы поумнее был я, то сперва поговорил бы с тобой сам, прежде чем ставить этих пацанов, — он особенно выделил последнее слово, — на твою защиту. Я бы сразу рассказал тебе правду, и ты сама не захотела бы подвергать себя опасности хотя бы в память о родителях, но эти герои решили, что лучше тебе ничего не знать до поры до времени, а в итоге чуть не просрали и тебя, и бизнес, — выплюнул он.

Сложно было не заметить, что несмотря на агрессивную интонацию и даже, пожалуй, злость — слава богу, не на меня, я и без того до смерти боялась — лицо Жилинского не выражало никаких эмоций, и это, пожалуй, Костя унаследовал тоже, только в гораздо меньшей степени.

— Я знаю, что смерть родителей не была несчастным случаем, их убили люди Елисеева, подстроили ту аварию. И я тоже должна была умереть, — тихо, но с неожиданной для себя твердостью проговорила я. — Это я выяснила еще в день побега, кажется.

— А о причинах их убийства ты знаешь? — в ответ я отрицательно помотала головой. Несмотря на более-менее сложенный в уме пазл, хотелось услышать все от непосредственного участника событий, связанных с моей семьей: а он мог рассказать гораздо больше, чем Костя и Ник вместе взятые. — В самом начале девяностых твой дед, Лев Геннадьевич Снегирев, основал, скажем так, компанию.

Что-то внутри напряглось от этого нехорошего «скажем так», но я гнала подозрения прочь: желание узнать, что дальше, было сильнее.

— Вестерн Анлимитед Интернешнл.

Леонид Викторович удовлетворенно кивнул.

— Через пару лет он разделил руководство между своими детьми, каждому вышло по тридцать три процента. В девяносто седьмом году произошло несколько событий, которые вынудили Елену Львовну Власенко, в девичестве Снегиреву, отказаться от своей доли в пользу брата Игоря. Твоя мама, Анастасия Львовна, тоже думала над тем, чтобы переписать свою долю на брата: у твоего отца все равно был свой бизнес на родине, куда вы и собирались переехать. Но в последний момент твои родители решили, что сделают иначе: твоя мама отдала свою долю Игорю под временное управление с условием, что ты, когда вырастешь, в любое время можешь заявить о своих правах на нее. Но по достижении совершеннолетия тебе в любом случае пришлось бы либо переписать эту долю на Игоря Львовича, либо вливаться в семейный бизнес.

— Родители ничего такого мне не рассказывали, — задумчиво произнесла я. — Бл... — я запнулась на полуслове и хлопнула себя по лбу, — я же все равно ничего не помню. Гребаная амнезия.

Леонид Викторович, словно что-то обдумывая, постукивал пальцами по рулю. Мне нещадно хотелось курить, но не хватало смелости даже достать сигареты при Костином отце.

— У меня есть к тебе предложение, Джина, — развернувшись ко мне, мужчина перестал мучать руль, — пора тебе входить в курс дела. Конечно, ты и сейчас можешь отказаться от доли, это возможно, — помедлив, он продолжил: — но я знал твоих родителей, я много лет знаю всю твою семью и знаю, что ты никогда этого не сделаешь. Поэтому чем раньше ты подключишься в семейный бизнес, тем лучше будет в первую очередь для тебя. К тому же, летом ты и так по уши ввязалась в опасные игры, и обратной дороги для тебя теперь попросту не существует.

— Хорошо, — я киваю головой и надеюсь, что при этом не дрожу от страха.

***

1 - ботинки Dr.Martens

2 - Речь идет о слове «петрикор».