Горят огни

— Завтра в четыре приходи по этому адресу, у нас будет совещание, — Жилинский передал мне листок. Пробежав глазами по названию улицы, я удивленно подняла взгляд на Леонида Викторовича.

— Это ведь не ваш офис. Что тогда?

— Придешь — узнаешь, — был ответ. — Пароль — пасхальный кролик.

— Звучит, э-э-э… весьма необычно. Это чтобы никто не догадался? — да уж, с такой защитой точно никто чужой не проникнет: просто никому не придет в голову, что пароль у настолько серьезных людей может быть настолько дебильным.

— Пароли меняются. Каждую встречу кто-то по очереди придумывает новый.

Я смазанно кивнула, попрощалась с вежливой улыбкой — а что еще было делать? — и вышла из машины. Леонид Викторович предложил подбросить меня до дома, но хотелось побыть наедине со своими мыслями, и я, впрыгнув в первый же троллейбус, чтобы случайно не попасться на глаза никому из одноклассников, направилась к метро. Мать моя женщина, во что я ввязалась… Пасхальный кролик, е-мае.

Насчет того, можно ли кому-то рассказывать, я не уточняла: естественно, что никому чужому, но Таля-то была своей, и вовсе не ее вина, что тетя Лена вот так запросто лишила ее возможности вести семейные дела. Может быть, мне разрешат ее позвать, если я все объясню? Хотя Леонид Викторович вроде бы не дурак и все понимает, но ему по сути нет дела до того, у кого из нашей семьи какая доля в бизнесе, главное, чтобы всему бизнесу в целом ничего не угрожало. Нет, насчет Тали надо говорить не с ним, а с дядей Игорем, как-нибудь уладим, он ведь наш дядя, а пока что придется целые сутки держать все от сестры в секрете.

Собираясь на следующий день, я разбрасывала вещи по всей комнате так, будто там орудовал ураган. Ситуация была классической: шкаф ломится от одежды, а надеть все равно нечего, а я еще и не знаю, в каком виде принято приходить на подобные мероприятия. Наверное, нужно одеться как можно удобнее, мало ли что, но ведь не хочется выглядеть, как чумной бомж: хоть все наверняка слышали обо мне, но уж точно не о моих заслугах, и мне нельзя облажаться хотя бы на первом собрании.

Примеряя кофту за кофтой, я и не заметила, как прошло время, и теперь, чтобы успеть, мне придется бежать до метро со скоростью света. Чтобы не опоздать совсем, пришлось надеть чуть ли не первые попавшиеся вещи, которые я толком и не рассмотрела, кроме колготок: не могла же я пойти в порванных.

Только потом, по дороге к метро, то и дело поправляя падающую с плеча черную бретельку, я поняла, что к майке стоило присмотреться и выбрать хотя бы не настолько открытую. Меня спасала только красная рубашка в черную клетку, которую я для надежности завязала на талии узлом: теперь майка точно не сползет сильнее допустимого. В надежде не встретить никого из знакомых, черные ремни вокруг ног — а я выцепила из шкафа кожаные шорты как раз с такими ремнями — я застегивала уже в метро, стараясь при этом не отдавить никому ногу уже полюбившимися мне мартинсами на толстой подошве. Глупый способ казаться выше и старше, но зато хотя бы не переломаю ноги, как это можно запросто сделать на каблуках — а вариант с туфлями я тоже рассматривала, когда подбирала наряд.

На выходе из метро я проверила содержимое рюкзака: телефон и деньги не вытащили; кожаная куртка-косуха, сложенная в три погибели, на месте. Я начала наконец учиться предусмотрительности: если сейчас тепло, то к вечеру обязательно похолодает, не май месяц все-таки, а начало сентября, а я теперь не могу рассчитывать, как весной, что Костя довезет меня в теплой машине хоть на край света. А адрес, который дал мне Леонид Викторович, на край света как раз был очень похож: дома я посмотрела в интернете, и карты показали, что незнакомая мне улица находится совсем рядом с МКАДом.

Оставалось только найти нужный дом, и поскольку никто вокруг не знал ни такого адреса, ни как туда доехать, то пришлось идти от метро на своих двоих. Выходило далековато, либо же просто я до сих пор не привыкла к таким расстояниям: чем ближе к центру, тем ближе друг к другу все расположено. И почему Ник ничего мне не рассказал даже теперь? Было бы здорово, если бы он подбросил меня, но засранец-брат уже вторые сутки не появлялся дома, заставляя бабушку переживать, а меня — топать сейчас пешком лишних полчаса.

Я уже начинала жалеть, что не купила себе навигатор: можно было бы просто написать адрес, а устройство показало бы маршрут на карте и еще вслух объяснило бы, куда и как лучше пройти, а то от прохожих ничего не добьешься. Пока я плутала по частному сектору, время на часах уже перевалило за четыре, но зато я уже издалека угадала, какое именно здание находится по нужному мне адресу. Таблички с названием улицы и номером дома, конечно же, не было видно, и я подошла поближе. Нет, на ограде не было абсолютно никакой информации, но соседний, восьмой, дом, указывал на то, что я угадала верно.

На калитке, по своей мощности сравнимой с забором «Черного дельфина»,¹ я не без труда отыскала крохотный звоночек. Может, его сделали таким маленьким тоже для того, чтобы чужие не могли сразу же найти? Нет, бред какой-то, у Елисеева тоже работают не полные идиоты, да и вряд ли эти ребята предупреждают о своем визите. Прождав с минуту, я уже собиралась позвонить еще раз, но тут калитка отъехала в сторону. Правда, я так и не смогла рассмотреть ни дом, ни то, что его окружает, потому что весь проход занял собой охранник, по своим габаритам не сильно уступавший охраняемому им дому.

— Что вам нужно? — угрюмо спросил он. Я вздохнула. Либо его забыли предупредить, либо он очень хорошо выполняет свою работу, либо Костин отец решил устроить для меня еще какую-нибудь дурацкую проверку.

Поправив черные солнечные очки в толстой оправе, я ответила:

— Пасхальный кролик.

Никогда в жизни я еще не чувствовала себя настолько по-дурацки. Ну почему, почему никто не мог придумать какой-нибудь нормальный, адекватный пароль? Теперь я точно выгляжу полной дурой, втолковывая громадине-охраннику про милых маленьких праздничных кроликов. Если бы на улице были сейчас другие люди, то точно вызвали бы санитаров, и я даже не стала бы с ними спорить; интересно, а Ник сегодня тоже произносил тот же пароль? Было бы неплохо над ним поиздеваться.

Охранник посмотрел на меня с подозрением, и мне пришлось снять очки. Видимо, тогда он все же узнал меня — ему показывали фото? — и отошел в сторону, давая мне дорогу.

— Первый этаж, третья дверь налево по коридору.

— Спасибо, — я улыбнулась в знак благодарности, однако совершенно бессмысленно: грозный страж этого дома уже отвернулся.

Далее я уже беспрепятственно зашла внутрь и решила от греха подальше перевести телефон в беззвучный режим: еще не хватало, чтобы во время собрания мне позвонила Таля или бабушка. Отключая звук, с ужасом для себя отметила, что уже четверть пятого, и лучше, наверное, вообще не приходить, чем настолько сильно опаздывать, — по крайней мере, в школе я всегда руководствовалась этим принципом. Правда, сейчас у меня не то чтобы большой выбор, и я должна хоть в лепешку расшибиться, но прийти; что-то мне подсказывает, что я не в том месте, где прокатывают отмазки про бабушку на дереве или котенка на дороге, и Леонид Викторович будет недоволен, а про дядю и говорить нечего. Мигом забыв обо всем остальном, я стремглав понеслась к нужной двери, думая о том, как бы не перепутать: налево по коридору, третья.

Оставив хорошие манеры до лучших времен, я рывком распахнула дверь сразу же, как только к ней подлетела. Я даже толком не успела оценить обстановку помещения, в которое попала: только очень большой овальный стол, все в коричнево-розовых тонах, и примерно сорок пар глаз, обладатели которых расположились на многочисленных стульях. Во главе стола должен был сидеть Костин отец — я заметила его пиджак на спинке стула — а вот два места рядом с ним пустовали: видимо, с одной стороны должна сидеть его жена, с другой, там, где еще одно соседнее место свободно — дядя Игорь и тетя Кристина, но их сейчас почему-то не было.

Сразу за их местами на своем стуле восседал Ник. Я заметила, что стул напротив него пустовал, — почувствовала, что там обычно сидит Костя. Дальше вдоль стола расположились те люди, которые, как я поняла, не имели доли в бизнесе, но работали в нем и занимали важное положение: я выцепила взглядом Диму, который тут же мне подмигнул.

Куда во всей это идиллии податься мне, я не имела ни малейшего понятия.

Негромкие переговоры в зале сменила неловкая тишина: слишком неловкая, чтобы оставить ее без внимания. Меня разглядывали так пристально, что захотелось провалиться под землю, еще сильнее — когда по залу прошли едва слышные шепотки, из которых я смогла разобрать только обрывок имени, очень похожего на «Анастасия», но о маме речь или нет, я так и не поняла.

Интересно, а Леонид Викторович уже объявил обо мне или решил сделать не самый удачный сюрприз? Наверное, стоит хотя бы со всеми поздороваться, тем более, что мне все равно даже присесть некуда, а продолжать и дальше мяться в дверях тоже было не самой удачной тактикой.

— Ну… Здравствуйте, — произнесла я, стараясь не трусить и улыбаться пошире, но из-за волнения вместо нормального приветствия получилось скомканное «здрасте». Готова поставить на что угодно, улыбка тоже получилась дебильной.

— Да уж, здрасте, — передразнил меня сидящий за столом молодой человек лет тридцати со смутно знакомым лицом. — Вот только не говорите мне, что новый член семьи — баба, — добавил чуть потише, обращаясь к сидящим за столом, как будто меня тут и вовсе не было.

Да уж, уважение здесь еще придется заслужить.

— Не баба, а девушка, — буркнула я, отгоняя подальше навязчиво-грустные мысли. Уже произошло достаточно событий, перед которыми я не сдалась, так почему я должна переживать из-за слов человека, которого впервые вижу? — Было бы неплохо следить за выражениями, — давлю из себя нахальную ухмылку, всеми силами показывая, что он нисколько меня не задел, а наоборот, даже рассмешил.

Мужчина, поняв посыл, покраснел, затем сразу же побелел и сжал кулаки; он поднялся, собираясь сказать, видимо, еще что-нибудь нехорошее. Заметив это, привстал со своего места Ник, и я, с трудом поборов соблазн плюхнуться на его стул, пока тот пустует, лишь наблюдала за развернувшейся немой сценой. Интересно, мужчинам кто-нибудь говорил, что большую часть времени они ведут себя, как идиоты?

— Думаешь, легла под серьезного человека и теперь имеешь право сюда приходить?

— Эй, полегче, — я улыбнулась еще нахальнее, в глубине души надеясь, что братские чувства Ника дадут ему сил и мозгов в случае чего меня защитить. — Между прочим, я имею свою долю в бизнесе, чего не могу сказать о вас, — подчеркнула формальное обращение.

Как бы еще мне хватило мозгов не влипнуть в открытый конфликт; приходится старательно держаться, потому что желание треснуть этого человека кирпичом вот-вот пересилит любые страх и неловкость.

— Никто не мог передать тебе ни процента без согласования, — влез в разговор еще один молодой мужчина, впрочем, без выраженной агрессии. — Такое возможно только с супругами и близкими родственниками.

Когда первый человек, заговоривший со мной, отпустил еще какую-то пошлую шутку, не успела я сообразить ответ, ситуация плавно начала выходить из-под контроля, если она вообще когда-нибудь там была. На удивление, все происходящее меня одновременно пугало и смешило.

— Никто здесь ни при чем, доля моя по праву рождения, — уверенно заявила я. Прозвучало слишком пафосно, как в книжках, поэтому я поспешила свести тему к другому, не менее важному для меня сейчас вопросу: — Так можно здесь где-нибудь присесть?

— Это, между прочим, моя сестра, — предупреждающе сказал Ник, не дав никому больше даже рта раскрыть. — Идем сюда, — брат отодвинул свободный стул рядом с собой. — Кристины сегодня все равно не будет, она здесь редкий гость, а к следующему собранию поменяем рассадку.

Никто не успел ничего на это ответить, потому что как раз тогда, когда я заняла законное место на стороне своей семьи, Леонид Викторович вернулся в зал — про себя я назвала его залом переговоров — через другую дверь. Надеюсь, он не будет против, что я заняла место его сестры, ведь именно она была женой дяди Игоря уже лет так пятнадцать или около того. Но Костин отец вовсе не возражал, а наоборот, кажется, был рад меня видеть: обогнув стол, он даже подошел ко мне и приобнял за плечи в знак поддержки.

— О, Джина, ты быстро добралась, — заметил он, как ни в чем не бывало, как будто я и не опоздала вовсе.

— Извиняюсь за задержку, но горячо любимый брат даже не подумал предложить мне помощь, — обращаясь к Жилинскому, я не забыла одарить сидящего рядом любимого брата гаденькой ухмылкой: после возвращения домой я не уставала устраивать ему мелкие, но в целом безобидные пакости, чтобы хоть как-то отплатить за то, что меня держали взаперти. Ник не обижался, но в последние дни перестал обращать внимание: эта игра ему уже надоела, и ненавязчиво бесить его на совещаниях могло стать новым уровнем.

Ник успел только пнуть меня ногой под столом и приоткрыть рот, чтобы объясниться, но его снова опередил Леонид Викторович.

— Он узнал о твоем приезде буквально десять минут назад, так что не злись, — затем он обратился ко всем присутствующим: — Рад спустя долгие годы отсутствия представить вам Джину Александровну Снегиреву-Грейсон.

Двойная фамилия непривычно резанула уши: все-таки просто «Снегирева» звучало уже гораздо ближе и роднее.

В этот раз молчание продлилось не больше пары секунд, а потом помещение взорвалось гулом голосов. Теперь я уже не считала нужным встревать в обсуждение себя самой, тем более, что мне, пожалуй, нечего было сказать, кроме своего имени. Вряд ли кого-нибудь впечатлит мое бурное лето, особенно есть учесть то, что Жилинский-старший мигом меня рассекретил, а в том, что он никому обо мне не рассказал, нет моей заслуги. Когда в зале стало совсем уж шумно, Леонид Викторович поднял руку в утихомиривающем жесте, и сидящие за столом стали понемногу успокаиваться. Как бы мне ни хотелось блеснуть перед Ником, упорно не верившим в мою самостоятельность, еще чем-нибудь, кроме обретенной доли, — например, знанием дела — блистать было нечем, и пришлось просто прибегнуть к помощи старшего брата.

— Чего они так расшумелись? — я наклонилась к нему поближе. — Или вы и им тоже заливали, что я погибла?

— Как ты…

— Нетрудно было догадаться, — я издевательски улыбнулась в очередной раз. — Вы бы еще в башне меня заперли, как Рапунцель, чтобы я там точно померла.

— Поговорим после, — шепчет Ник и начинает слушать Костиного отца так внимательно, как будто меня и вовсе нет рядом.

Собрание проходит так быстро, что я не успеваю ничего понять. В голове только догадки, что дело с самого начала обстояло не совсем так, как я представляла: я-то думала, что дедушка тесно связал нашу семью с криминалом, чтобы обезопасить открытую им фирму, а впоследствии и весь остальной стремительно разраставшийся бизнес, но похоже, что было ровно наоборот. Дедушка основал фирму только для того, чтобы чем-то прикрывать бандитские дела, которыми он стал заниматься.

Я снова чувствую себя последней тупицей, поэтому отмалчиваюсь, всеми силами стараясь вникнуть в курс дела, но пока что не получается ничего уловить даже в общих чертах. Все вокруг так много говорят, что-то бурно обсуждают, а я просто радуюсь, что сижу рядом с Ником и через пустой стул от Костиного отца: они меня не дергают, давая замечательную возможность пока что просто слушать. Дядя Игорь приезжает только под конец собрания, когда я выгляжу уже не настолько уверенной в себе, но, кажется, уже ничего не боюсь. Он видит меня, недовольно цокает языком, затем что-то спрашивает у Леонида Викторовича, качает головой примерно так же, как моя бабушка, и наконец занимает свое место за столом.

После совещания ко мне подходит грозного вида и немалых габаритов девушка, и я ловлю себя на мысли, что не хотела бы повстречаться с такой в темном переулке.

— Добро пожаловать в семью, — она протягивает мне руку.

Пожимая широкую ладонь, громко шучу:

— Говоришь так, будто здесь собралась местная мафия, — только почему-то никто не смеется.

Значит, мои догадки оказались верны.

Поговорить с Ником тогда, когда он обещал, мне не удалось: старший брат сразу же уехал, сославшись на какие-то срочные дела, а дядя Игорь и вовсе сказал, что «заехал только на минуточку, узнать, все ли в порядке». Мне было не по себе от того, что до аварии я могла знать все это и даже больше. Конечно, я никогда не знала ровным счетом ничего, но какие-то воспоминания могли бы пригодиться, причем не только мне, но у меня не осталось воспоминаний, и я снова чувствовала себя маленькой и бесполезной.

Дима вызвался проводить меня до дома: понемногу начинало темнеть. Я была рада и этому, ведь все-таки мне тоже хотелось пообщаться с другом, от которого я не получала вестей уже больше месяца. Да, после возвращения домой я так и не связалась ни с кем из ребят, и в этом была только моя вина, но я не находила в себе сил нормально общаться вообще с кем-либо, кроме Тали, и то не понимала, как она меня терпит до сих пор.

К метро мы вышли гораздо быстрее, чем я ожидала, из чего я сделала вывод, что Димас уже бывал в доме, где проводились собрания: он не отличался умением находить короткую дорогу с первого раза, как, впрочем, и я сама.

Вопрос назрел моментально.

— А ты неплохо знаешь район. Часто тут бываешь?

Дима ловко уклонился от бабули, которая запросто могла отдавить ему ногу своей тележкой.

— Уже больше месяца, сразу после того, как нас приняли на полноценную работу. Обычно мы собираемся где-то раз в неделю-две, но иногда бывают экстренные совещания, если происходит что-то из ряда вон, — он нервно усмехнулся куда-то в сторону. — А вообще мы раньше жили здесь неподалеку.

— Тогда ты точно знаешь, что это за дом? — я прошмыгнула поближе к стене, чтобы не разминуться с другом во время спуска по лестнице.

— Что-то вроде штаб-квартиры. Как я понял, все, что не касается непосредственно рабочего процесса компании, обсуждается здесь: Жилинский и Снегирев боятся прослушки в своих офисах, — Димас оттащил меня подальше от людского потока и снизил голос. — Так может быть, ты все-таки расскажешь о своей роли во всем этом?

Я вздохнула. Ребята хоть и знали, кто я такая и с кем связана, но в детали наследования бизнеса я их не посвящала: я и сама тогда была не в курсе. Пришлось рассказать Диме все, что я знала сама, добавив, что все равно ни черта не понимаю, и мне еще только предстоит разбираться. Как ни странно, друга эта ситуация очень забавила, и это позволило мне немного расслабиться.

— Ник обещал все объяснить по-человечески, но я даже не знаю, когда он появится дома: например, до сегодняшней встречи я не видела его два дня. Слушай, — я постаралась перекричать шум подъезжающего поезда, — а что Жилинский успел обо мне сказать до моего прихода?

Димас почесал затылок.

— Ну, он начал издалека. Сказал, что в семье новый человек, — выждав паузу, чтобы я сгорала от любопытства, друг продолжил: — А потом ему позвонили, он вышел и не успел больше ничего сказать, а может, хотел дождаться твоего появления. Но в последний месяц слухи разные ходили, сама понимаешь, — невесело добавил он.

— Вы поверили? — с замиранием сердца спросила я, впрочем, понимая, что даже если ребята мысленно меня похоронили, то теперь, когда я стою тут, перед Димой, совершенно живая и здоровая, никто мне в этом не признается.

— Не-а, — он помотал головой для убедительности, — ты слишком везучая. Да и не сходилось ничего: после твоей якобы гибели ты еще вернулась в Заречье, а потом уехала вместе с Жилинским.

В ответ я могла лишь хлопнуть себя рукой по лбу: точно, как же я могла забыть.

— Я до сих пор не возьму в толк, почему мое появление вызвало такую бурную реакцию, — я снова вздохнула. — Надеюсь, хотя бы мой брат все-таки снизойдет до объяснений, а то у меня от мыслей голова лопнет, — пробормотала я себе под нос — это были скорее мысли вслух, чем продолжение разговора.

Надежда и правда только на Ника. На дядю нечего и рассчитывать, уж он-то точно не расскажет.

Проводив меня до самой калитки, Дима сразу засобирался домой: ему еще предстоял неблизкий путь, а дома ждала наша Зоя по кличке Пересмешница: после детства с пьющими матерью и отчимом она боялась оставаться одна. Я хотела спросить, не вместе ли они, — Зоя показалась мне не тем человеком, которого можно напугать пустой квартирой, и я подозревала, что она напросилась к Диме жить совсем не поэтому — но друг сам поспешно объяснил:

— Ты только ничего такого не подумай. Она мне как сестра, очень уж характером напоминает меня в ее возрасте. Ну, бывай, — взъерошив мне волосы на прощание, друг направился обратно.

Глядя ему вслед, мне оставалось лишь вздохнуть и пожелать Пересмешнице удачи: ее чувства к Димасу не заметил разве что слепой — и, конечно же, сам Димас.

Ник дома так и не объявился — я надеялась, что брат ночует у Кости дома, чтобы не пустовал — а вот в понедельник в школе меня ждало не только объяснение с одноклассниками, но и еще одна весьма неожиданная новость. Конечно, вечером воскресенья я перестала игнорировать Талины звонки — я боялась сказать лишнего, поэтому решила просто не отвечать, но под конец взяла себя в руки — и выслушала более-менее сносную версию произошедшего в больнице. Поскольку мы и так совершенно правдиво говорили, что наши с Костей семьи дружат, сестре нетрудно было убедить ребят и в том, что с Костиным отцом я тоже хорошо знакома: сама Таля помнила его еще с детства.

Я дополнила легенду историей о том, что мы с Леонидом Викторовичем пересеклись в больнице случайно и он, пользуясь случаем, попросил меня заезжать почаще, поскольку сам вынужден ненадолго уехать по работе, а за разговором подвез меня до дома: не признаваться же мне, что я по-быстрому свинтила сама, пока никто не видел. В целом все звучало вполне правдоподобно, к тому же, лучшего вранья в этой ситуации было не придумать.

Я подозревала, что слухи все равно пойдут, причем самые разные, но на то они и слухи, что передают всякие небылицы: на деле-то и обсуждать было нечего.

Но главной новостью дня в нашем классе стал не субботний визит к Косте, а новый учитель английского и немецкого, который так неожиданно пришел в нашу школу почти в середине сентября, как по волшебству. Немецкого у нас в школе, в общем-то, никогда и не было, но директор воодушевленно обещал со следующего года предоставить младшим классам выбор иностранного языка, а всем остальным предложил факультатив. Несмотря на то, что мне гораздо больше хотелось бы выучить французский, у меня даже были мысли записаться, пока я не увидела, кто будет нашим новым учителем.

— Знакомьтесь, Никита Игоревич, молодой и очень талантливый специалист, очень любезно согласился выручить нашу школу, — вещал директор, светясь неподдельной радостью и добавляя слово «очень» буквально к каждой фразе. — Теперь я сниму с Кристины Антоновны лишние часы, а вся нагрузка Константина Леонидовича перейдет новому педагогу. Ну что же, — он посмотрел на часы, — оставляю вас наедине, вместо урока можете провести классный час, все-таки ребята у нас, а теперь еще и у вас, Никита Игоревич, непростые, — и, улыбнувшись напоследок, Николай Петрович заспешил по своим директорским делам.

И если в случае с Костей нас на первый взгляд мало что связывало, то Ник был нашим с Талей братом, и этого было уже более чем достаточно. Кажется, наступало время рассказать сестре о вчерашнем: она ведь уже знала, что смерть моих родителей не была несчастным случаем и что Костя устроился к нам школу исключительно ради того, чтобы следить за моей безопасностью. У Тали уже возникали вопросы, почему никогда ничего не случалось с ней и ее мамой, тем более, что они находились гораздо ближе и были намного более уязвимы, но ответов мы с ней так и не нашли. Теперь-то я точно знаю: дело в том, что тетя Лена вышла из бизнеса еще тогда, когда нам с Талей не было и двух лет.

Демонстративно игнорируя горе-учителя весь урок, мы с Талей подошли к нему только после звонка: не подойти совсем мы не смогли тоже. Наверное, во время занятий все же стоит соблюдать субординацию, но одна фамилия на двоих выдала то, что Ник — мой брат, еще до того, как я успела бы произнести его имя и отчество.

— Ну и как это понимать? — прошипела я, за рукав притянув старшего брата поближе.

— Ты и так целую неделю ходила в школу без присмотра, это слишком опасно, — в тон мне ответил Ник, озираясь, чтобы не привлечь лишнего внимания, хотя весь класс был занят исключительно побегом в столовую, и до нашей троицы никому не было дела. — Знаешь ли, я тоже не в восторге по полдня торчать здесь и охранять тебя.

— Я сама могу за себя постоять! — взвилась я. Тему самозащиты мы с Ником больше не поднимали с момента моего возвращения, но своим молчанием брат еще тогда ясно дал мне понять, что оружие он мне доставать не будет. — Летом же я справлялась сама, — подумав, я добавила более весомый аргумент, тактично умолчав о том, что все это время люди Леонида Викторовича меня страховали. Впрочем, это никак не отменяет того, что я справлялась сама: раз никто не вмешивался, значит, у меня все получалось как надо.

— А у меня, веришь, полно других дел, вот только большинство голосов в лицах наших с Костей отцов решили иначе, — брат выдавил из себя елейную улыбку, которая означала, что он очень зол, и лучше не усугублять.

В ответ на это я закатила глаза, старательно демонстрируя пренебрежение, мол, не сильно и хотелось спорить.

— Ладно, я просто надеюсь, что хотя бы на уроках ты не будешь трогать ни меня, ни Талю, — сестра, придвинувшись ближе ко мне, закивала в поддержку моего предложения. — Спроси пару раз за месяц, чтобы было из чего ставить четвертную оценку, и хватит.

Ник, чуть подумав, кивнул, но я и не думала, что старший брат согласится так просто, и оказалась, в общем-то, совершенно права.

— Тогда вы обе организовываете хэллоуинскую вечеринку к тридцать первому октября. Запишем это на мой счет как знакомство с культурой и традициями англоязычных стран.

— Ладно, подавись, — угрюмо ответила Таля. — Но тогда ты как классный руководитель будешь время от времени отмазывать нас от уроков.

— Хрен с вами, — вздохнул брат, быстро оттаяв после нашей с ним перепалки, — но сегодня чтобы не вздумали прогуливать, — Ник пытался казаться строгим, но с нами этот фокус никогда не проходил, с самого детства, мне рассказывали. — Я серьезно, сегодня прикрывать вас я не собираюсь, это мой первый рабочий день! — для убедительности он даже прикрикнул.

Помахав на прощание, мы с Талей упорхнули на следующий урок — что нам еще оставалось? Но добросовестно досидеть до конца занятий стоило хотя бы ради того, чтобы Ник отвез нас домой, и тогда мы бы наконец могли с ним поговорить о том, о чем я собиралась еще вчера, только теперь вместе с Талей, и так получалось даже лучше. Я не нашла более удобного способа все прояснить, ведь тревожить Костиного отца лишний раз не хотелось, да и играть в сломанный телефон, передавая все сестре от кого-либо, было бы не очень хорошо.

Стоило нам затащить старшего брата в дом, как я набросилась на него с расспросами. Таля, знавшая еще меньше моего, только поддакивала, но старалась сильно не высовываться: боялась, что Ник не захочет говорить при ней, и придется подслушивать за дверью. Оставив изначально наивные, но полные надежды попытки отмахнуться, Ник прошел в столовую и плеснул себе коньяка.

— Ты же за рулем? — уточнила я.

— Как видишь, сегодня уже нет, — ответил брат, делая глоток. — Ну, и чего ты еще не поняла вчера?

В этот момент я пожалела, что не записала все интересующие меня вопросы на бумажку: как раз сейчас-то они все и вылетели из головы, и вместо того, чтобы обстоятельно спрашивать про все с самого начала, по порядку, я выпалила первое, за что удалось ухватиться в потоке мыслей:

— Почему мое появление вызвало у всех такую реакцию? Дело как будто не только в том, что я внезапно восстала из мертвых.

Ник задумался, подбирая слова для ответа.

— Понимаешь, некоторые не верили даже тому, что весной ты приехала в Москву. А после разговоров о твоей гибели уж тем более мало кто мог ожидать, что ты объявишься на собрании как полноправный член семьи, — объяснил брат. — Не скрою, некоторые так и вовсе рассчитывали на то, что ты не только останешься в Лондоне, но и откажешься от своей доли в пользу нас с отцом.

— Какая им выгода?

— Тогда пара человек могла бы рассчитывать на то, чтобы в будущем за сравнительно небольшое вложение повысить свой статус в семье. До твоего отказа твоя доля была неприкосновенной, и, хотя теперь ничего в этом плане не поменялось, тебе стоит быть осторожнее: никогда не знаешь, что у других на уме, даже если это наши люди. Да и вообще советую тебе не рваться в управление, сиди и помалкивай, пока мой отец тебя всему не научит. Тебя примут далеко не сразу, если… — Ник вдруг запнулся и виновато посмотрел на меня.

«Если примут вообще», — мысленно закончила я.

Старательно переваривая информацию, я задала еще один волновавший меня вопрос:

— А Таля?

— А что Таля?

— Моя доля, — пояснила сестра, до этого сидевшая тише воды, ниже травы, и внимательно впитывавшая в себя каждое сказанное Ником слово.

— Но твоя мама отказалась от всего, когда вы обе и разговаривать-то едва умели. У тебя нет никакой доли, разве не так? — напомнил Ник.

Я улыбнулась так, как улыбалась всегда, собираясь позлить старшего брата.

— Наверное, ты не понимаешь, но вскоре ваши с Костей отцы передадут руководство вам, это вопрос нескольких лет, не больше. А вы двое запорете дела примерно так же, как умудрились упустить меня в мае, и я одна при всем желании не смогу вытащить все на себе.

— Слушай, может вы обе не будете лезть в договоренности, которым лет столько же, сколько вам самим? — не скрывая раздражения, скорее утвердил, чем спросил Ник. — Мой отец и так был против того, чтобы тебя, Джи, ввязывать во все это, но Леонид Викторович решил иначе, и между прочим именно ты стала причиной их самого большого за столько лет разногласия.

— Ладно, — с как можно более безразличным видом согласилась я, — тогда я сама поговорю с дядей. Если не получится, просто перепишу на Талю часть своей доли, и у вас просто не останется выбора, кроме как считаться с нами обеими, — в ответ Ник злобно посмотрел на меня, понимая, что, как бы он ни старался быть убедительным, я все равно его не послушаю и сделаю только так, как сама захочу: это было моей постоянной практикой.

Все это время сестра молча слушала наш разговор, увлеченно потягивая коньяк, про который Ник уже напрочь забыл. Она хотела присоединиться и смертельно обиделась на маму, которая лишила ее этого выбора ради ее же безопасности. Оставалось только надеяться, что они все прояснят друг с другом, а дядя прислушается ко мне, и в семье больше не будет разногласий. Когда Ник вышел на улицу покурить, Таля спешно засобиралась домой, аргументировав это тем, что Женьку нужно пораньше забрать из садика, а потом и тетя Лена вернется с работы, а им теперь уж точно есть, о чем поговорить.

Меня до жути бесило то, что никто так толком и не посвятил меня в курс дела, и оставалось лишь гадать, снова ли это проверка, устроенная Жилинским-старшим, — а мне без конца казалось, что он постоянно на чем-нибудь меня проверяет, — или же нежелание Ника и дяди видеть в семейном бизнесе кого-либо, кроме их самих. Но не успела я толком подумать, что мне делать дальше и как во всем разбираться, если никто как будто не планирует мне ничего объяснять, как в дом ввалилась Таля с огромной спортивной сумкой.

— Е-мае, что там? — я сразу же вскочила на ноги. — Если ты притащила бомбу, чтобы взорвать Ника, то от меня большое спасибо, — уже спокойнее добавила я.

— Не против, если я пока поживу тут? Думаю, бабушка тоже возражать не будет, — сестра огромным усилием водрузила сумку на диванчик. — Ну что ты смотришь, просто я поговорила с мамой, и после этого разговора жить с ней в одной квартире я больше не намерена.

— Твою мать…

— Вот именно. Есть пожрать?

Бабушка еще не вернулась с работы, и мне оставалось лишь гадать, как мы с Талей будем выкручиваться, когда она вернется, а пока что, полюбовавшись на почти совсем пустой холодильник, я заказала доставку продуктов и заодно бургеры и картошку из «Макдональдса»: было ужасно лень готовить. В это же время сестра выудила из моего беспорядка чистый лист бумаги и принялась усердно рисовать на нем какие-то кружочки с цифрами найденным тут же карандашом.

— Что ты там чертишь?

— Смотри, — Таля подтолкнула бумагу ко мне. Ее кружочки оказались диаграммами, разделенными на несколько частей. — Это компания, основанная дедом, — она обвела первый круг по контуру. — Потом дед поделил ее поровну между своими детьми, — сестра повторила линии, делящие круг на три части, как пирог на куски, затем указала на пустой круг: — А это бизнес Жилинского, его пока что не трогаем. Потом моя мать вероломно отказалась от всего, и теперь ее доля принадлежит дяде, — вслед за этими словами Таля стерла одну из линий в круге и написала внутри «66%», в оставшейся части — «33%». — Зная то, каким предусмотрительным был наш дед, я не верю, что он не оставил внукам никакого наследства: стоит полагать, что где-нибудь что-нибудь по этому поводу написано.

— Где и что, Таль? И как ты собираешься это искать?

— Ну у тебя ведь есть теперь доступ ко всем документам и архивам, — пожала плечами сестра, примеряясь укусить яблоко, найденное на столе. — Смотри дальше, — она снова склонилась над своими кружочками. — Твоя мама передала свою долю дяде Игорю во временное управление и сохранила твои права на нее, теперь ты заявила об этих правах, и доля твоя, — она зачеркнула в диаграмме мамино имя и снизу вписала мое. — Хотя нет, не так, подожди, — и Таля, додумав свою идею, нарисовала посередине листа новый круг, гораздо больше предыдущих. — Вскоре после каких-то там давних событий, сейчас неважно, каких, дядя и Костин отец объединили бизнес в единое целое, и у каждого оказалось поровну: по пятьдесят процентов, если условно считать твою долю под управлением дяди частью его собственной доли, — Таля разделила круг пополам.

Я все еще плохо понимала сестру, и смысл ее рассуждений доходил до меня чересчур медленно: к сожалению, я была не очень сильна в математике, и мне нужно было время, чтобы включиться в то, что Таля уже успела прокрутить и устаканить у себя в голове.

— Давай подробнее, — встряла я в ее монолог, тем самым выигрывая себе немного времени.

— Тогда, если рассматривать половину, принадлежащую нашей семье, то у дяди тридцать три процента от общей доли, у тебя — семнадцать. Но дядя передает половину своей доли Нику, и у вас у всех получается по семнадцать процентов. Это условно, — пояснила она, — потому что такие числа не делятся без дробей, а они сейчас только все запутают. У Жилинских все еще проще: Леонид Викторович поделил свою часть пополам между собой и единственным сыном, и у каждого из них сейчас по двадцать пять процентов.

— И зачем нам эти цифры? — уточнила я.

— Я думаю! — воскликнула сестра. — Понимаешь, должна быть какая-то лазейка и для дедушкиных внуков, то есть, для меня: с тобой и Ником и так все ясно. К тому же, если все вдруг разойдутся во мнениях и перессорятся, то начнется полный балаган, и даже если ты перепишешь на меня несколько процентов, как грозилась Нику, то в сумме у нас с тобой их останется столько же, а это невыгодно.

— И что ты предлагаешь?

Подруга сощурилась.

— А мебельная компания твоего папы, кажется, процветала?

— А при чем здесь она?

— Ни за что не поверю, что дедушка упустил бы возможность сотрудничества или партнерства с зарубежной фирмой. Нужно поискать информацию, вдруг и вовсе компания твоего отца давно присоединена в долю нашей семьи, да и мне почему-то кажется, что мебель может быть просто прикрытием для еще каких-нибудь криминальных дел. Честно, был бы твой папа итальянцем, я бы ни секунды не сомневалась, что он занимает не последнее положение в рядах настоящей сицилийском мафии, — призналась сестра, — я видела в кино. Так, фирма, — она хлопнула в ладоши, снова концентрируясь на расчетах, — мы не знаем, сколько процентов в общем бизнесе она занимает и занимает ли вообще, так что придется все-таки поискать.

Расправившись с прибывшей наконец доставкой и разложив все продукты по полкам, мы с Талей схватили увесистые бумажные пакеты и торжественно потащили их ко мне в комнату: есть фастфуд на кровати было гораздо приятнее, чем в столовой. На этот случай у меня не было цитаты из книги или фильма, но были живые доказательства в виде меня и сестры.

Всю следующую неделю Ника мы не встречали нигде, кроме школы: вероятнее всего, если он и ночевал дома, то приезжал тогда, когда все, включая бабушку, уже спали, а уезжал еще до нашего первого будильника. Разумеется, мы с Талей, несмотря на данное старшему брату обещание, и не думали ни про какой Хэллоуин в школе, тем более, что до него было еще целых полтора месяца, а у нас — целая куча гораздо более срочных дел.

Получив у Костиного отца доступ на закрытый сайт компании, а заодно немного информации касаемо доли моего отца и личное разрешение Жилинского полностью ввести Талю в курс дела — я подозревала, что дядя либо был против, либо попросту еще не знал — я смогла выяснить, что после свадьбы родителей часть фирмы моего отца действительно присоединилась к семейному бизнесу, причем по объему она была равна доле моей мамы, то есть трети компании. После этого объединения получились четыре равные части: дяди Игоря, тети Лены, мамина и папина. Перед отъездом в Лондон папа переписал свою часть на маму и тоже отдал ее под временное управление дяди Игоря, а уже в Лондоне продолжил развивать ту часть своей компании, которая осталась независимой.

Я словила себя на мысли, что мне стоит связаться с лондонским управляющим, поскольку полгода назад я не глядя подписала какие-то бумаги, что было по меньшей мере безответственно, и больше ни разу не интересовалась вопросами фирмы, довольствуясь получаемой на счет прибылью: я все равно только раз воспользовалась ей, когда сбежала, в остальное же время старалась не выходить за рамки карманных расходов, ежемесячно выплачиваемых на карту. К тому же, до этого момента я и знать не знала о том, что доля была еще и у папы: мало того, что об этом нигде не было ничего написано — такое я бы точно не пропустила — так еще и Леонид Викторович как-то об этом умолчал. Может, опять ждал, пока я сама что-нибудь выясню, намеренно решил скрыть или попросту забыл за давностью лет? В любом случае, мне было пока что не до мотивов его поступков: здесь и сейчас я разбиралась с другим.

— Может, съездим еще и в архив? — предложила Таля.

— А там нам вынесут всю информацию на блюдечке с голубой каемочкой, — съязвила я. — Уверена, что то, что нам нужно, находится с государственными учреждениями в разных вселенных.

— Я имела в виду семейный, должен же такой быть, учитывая масштабы, — вытянутыми руками сестра обвела в воздухе большой круг.

— Если такой и есть, я все равно не знаю, где он, — с досадой от того, что не додумалась первой, призналась я. — Можно будет спросить потом, но я не хочу никого тревожить лишний раз, а то меня точно сочтут несамостоятельной, дядя так и вовсе напомнит, что «не доросла еще», — я с издевкой передразнила дядин голос.

— Ладно, если так подумать, то у Жилинских половина бизнеса, половина — у нас. По двадцать пять процентов у Кости и его отца, — Таля снова пустилась в рассуждения, — у тебя, как мы выяснили, получается половина от нашей половины, то есть тоже двадцать пять процентов плюс не зависящая от семейного бизнеса мебельная фирма в Лондоне, которой ты можешь распорядиться как угодно, — сестра мечтательно улыбнулась, — даже присоединить к семейному делу, но не думаю, что это можно будет сделать раньше, чем через пару лет, — добавила она. — Идем дальше, у дяди Игоря и Ника в сумме двадцать пять процентов, по отдельности — по двенадцать с половиной.

— И что? — я уже видела расчеты с процентами, но пока слабо представляла, к чему именно так настойчиво ведет Таля.

— И то, что во-первых, мне позарез нужно урвать у дяди хотя бы один крохотный процент, а тебе ни за что в жизни нельзя ссориться с Костей.

— Да я и так не собиралась, — про обстоятельства нашего с ним последнего разговора и мой побег я старалась тактично не вспоминать, — но в чем дело?

Таля посмотрела на меня, как на маленькую, и, вытащив невесть откуда клочок бумаги, снова принялась рисовать свои кружочки.

— Если твой Костя поругается с отцом, а их мнения и без того порой расходятся, то у вас с ним вместе будет ровно половина. Но его отец может объединиться с Ником и дядей, и ваши голоса касаемо того или иного решения будут пятьдесят на пятьдесят. Так нельзя, — объяснила сестра. — Если у меня будет хотя бы один дядин процент, я смогу встать на твою сторону в случае чего. А когда Костин отец передаст ему свою долю, то тебе вообще нельзя будет с ним ссориться, потому что тогда у твоего Кости будет ровно половина от целого, и даже если Ник поддержит тебя, а не его, голоса тоже будут пятьдесят на пятьдесят.

Нервным движением я откинула волосы со лба, переваривая информацию.

— Боже мой, Таля, как ты вообще это все понимаешь?

Сестра сделала страшные глаза.

— А ты сама не думала, что без этого никуда? Или тебя лично устроит просто получать положенный доход и молча соглашаться со всем, что решат остальные? — в ответ на это я замотала головой из стороны в сторону. — А вообще пока Костя не может заниматься делами, его доля находится под управлением его отца, значит, тебе лучше пока что во всем соглашаться с Леонидом Викторовичем.

— А если я буду не согласна?

Таля пожала плечами.

— Тогда останешься в меньшинстве.

***

Когда на следующем совещании я слышу знакомую фамилию, то сразу как будто оживаю: я снова в теме, которую понимаю и уже успела прочувствовать на себе. Я, конечно же, в курсе, что я уже не работаю на семью, как это условно было летом: теперь я скорее отношусь, к тем, на кого работают другие, но этот факт меня не сильно волнует. Я не планирую ничего менять — по крайней мере до тех пор, пока не заслужу искреннее уважение, а я знаю всего один способ.

Это Таля каким-то волшебным образом разбирается во всех этих долях, процентах и наиболее выгодных решениях, хотя ее, как и меня, этому никто не учил. А я за лето уже успела привыкнуть к опасности, мне уже доводилось рисковать жизнью для достижения результата, так кто мне запретит делать то же сейчас, если мне принадлежит — сколько там говорила Таля? — аж четверть бизнеса. К тому же, я знаю, что Костя с Ником неоднократно проворачивали разные опасные и рискованные штуки, значит, и в моем случае никто не должен возражать, а для меня это едва ли не единственная возможность проявить себя.

Внимательно вникаю в курс дела: нужно проникнуть прямо в дом Елисеева — на такое решится только самоубийца — и выкрасть несколько важных договоров, подробности которых я благополучно пропустила мимо ушей еще в самом начале. Желательно еще разведать обстановку и составить приблизительный план здания: на всякий случай, мало ли что может случиться потом. Боясь показаться недалекой, я не задаю вопросов вроде «почему домой, а не в офис?» или «какой же должен быть случай, чтобы понадобилась планировка его дома?», только про себя предполагаю, что без веских причин никто не ставил бы настолько невыполнимых задач. Если бы нужно было пронести к Елисееву бомбу, чему я лично очень симпатизировала, то получалась бы настоящая диверсия.

Оставалось решить одну маленькую, совершенно пустяковую проблему: если охрану и камеры в офисах еще было возможно обойти, хоть и не без труда, то у него дома это было примерно невозможно.

На ум услужливо приходят слова Ника о том, что лучше всего прятаться у врага под носом, и чем ближе, тем надежнее. Выходит, миссия все-таки выполнима? В то время, пока все наперебой предлагали различные идеи, чтобы выманить самого Елисеева из дома, а Дима по громкой связи транслировал в зал рассказ какого-то гениального техника Васи о том, как в это же самое время только им с Димой, видимо, понятным способом обойти охрану, в моей голове начал медленно созревать план, достойный шпионов мирового уровня, не меньше.

В какой-то момент я, успокоив мысли и собрав всю смелость в кулак, решаюсь прервать размеренный гул голосов:

— Если мы не знаем, как проникнуть к Елисееву незаметно, то что нам мешает прийти к нему открыто? — это ведь так просто, нужный ответ лежит на поверхности.

— А потом он так же просто нас всех прикончит?

— Нет, вы не поняли, — с видом непонятого гения объяснила я. — Мы наведаемся к нему домой так, чтобы он даже заподозрить не мог, кто мы такие на самом деле. Устроим маскарад: переоденемся, примерим на себя образы тех, кого он наверняка сам охотно пустит в дом.

Теперь все внимание в переговорном зале было обращено на меня. Возможно, моя идея многим показалась безрассудной, но лучше уж маскарад, чем попытки стать ниндзя в кратчайшие сроки, а затем переквалифицироваться и в самураев: если оказаться пойманным у Елисеева, да еще и за кражей документов, то поможет только харакири.

— А это мысль, — произнес кто-то, сидящий неподалеку от меня — я еще не всех запомнила. — Но лучше всего, если открыто пойдет один человек, а остальные будут на подстраховке: так меньше риска.

— В этом что-то есть, — прервал Жилинский, — но это слишком опасно.

— Да, — согласилась я, — с нашей целью по-другому и не будет, — но тут же снова пустилась в объяснения: — Если провалимся, то будет еще хуже, чем пытаться пройти незаметно. Но если все пройдет хорошо, то получим гораздо больше, разве не так?

Ник почесал затылок.

— А если сделать наоборот? Отправим несколько человек, которые будут отвлекать Елисеева и охрану, а в это время кто-то один тайком проникнет в дом и заберет нужные документы?

— Нет, это то же самое, что и первоначальный план, — возразила я, — запорем с самого начала. Но даже если Елисеев заметит, как какая-нибудь журналистка или оператор что-то ищет в его столе, можно хотя бы оправдать тем, что хотелось сделать необычный сюжет, или каким-нибудь заданием начальства, надавить на жалость, притвориться дурочкой, разыграть страхе увольнения или что-нибудь еще, что угодно, — теперь на меня смотрели с еще большим недоверием. — Не факт, что такие фокусы сработают, но шанс есть. Но конечно, это совсем уж на всякий случай, — уверенно добавила я, — по плану никто не должен увидеть, что мы копаемся в Елисеевских бумагах.

На самом деле уверенность была показательной: я и сама понимала, что моя идея держится на чистом везении, как, впрочем, абсолютно любой план по проникновению в дом Елисеева, но тут снова заговорил Дима:

— Есть вариант понадежнее, но, боюсь, риск окажется еще выше.

— И что же это? — с недоверием спросил Ник.

— Нужны дети, — выдавил Димас, — либо кто-то, кто в загримированном виде может сойти за детей или подростков.

— У нас таких нет, — сразу отозвался дядя. — Даже девушки, работающие на нас, слишком, — он замялся и несколько раз щелкнул пальцами, как будто это помогало ему подобрать подходящее выражение, — как бы так сказать…

— Габаритные, — пришел ему на помощь Ник. Мне было сложно представить, что он имеет в виду. — У нас есть, конечно, Вася, — услышав это, Дима удивленно вскинул брови. — Не этот Вася, — добавил Ник, обращаясь к нему. — Но Вася программист, причем самый стереотипный, и стопроцентно не справится.

— А как же Алиса? — раздалось через несколько стульев от меня.

Ник помрачнел.

— Она откажет. У нас с ней договор, мы не станем даже предлагать.

Я снова перевела взгляд на Диму.

— Какие именно дети и подростки тебе нужны?

— Например, такие, как ты, — воодушевленно ответил он. — Помнишь, летом ты часто переодевалась в пацана? — я утвердительно кивнула. — В идеале нужны мальчишки-подростки, но девчонки, такие как ты, худенькие и невысокие, тоже сойдут.

Костин отец хмурится.

— Таких мы тем более обычно никуда не посылаем. К тому же, Джина только вернулась в семью, как ты себе это представляешь?

— Да, но только она все лето вытворяла такое, на что решились бы далеко не все здесь присутствующие, — не унимается Димас.

— Я пойду, — тихо говорю я, но все меня слышат.

— Тебе бы в куклы еще играть, — презрительно фыркает мужчина, который подначивал меня еще в прошлый раз; я вспомнила потом, что его фамилия Аникеев. Ну ничего, он мне тоже не понравился, еще летом, когда я изучала флешку с данными на каждого нашего более-менее значимого человека, и видела его фотографии. Даже удивительно, что я не узнала его сразу, при первой встрече.

— А ты, я смотрю, хочешь стать моей марионеткой? — я вижу, как он приходит в ярость буквально со скоростью света, но грозный взгляд Ника заставляет его оставаться на месте.

Дима задумался.

— В принципе, можно загримировать Джину и Зою, — в ответ на удивленные взгляды он коротко пояснил: — Пересмешница. Наш человек. А еще было бы неплохо достать цыган, они, случайно, на нас не работают?

— Нет, — процедил дядя Игорь сквозь зубы; в радиусе метра вокруг него чувствуется недовольство, и я со злорадным удовлетворением отмечаю про себя, что не все решения остаются за дядей, как бы он того ни хотел.

— А я как раз собиралась поступать в актерское, — послышался радостный голос. На пороге зала стояла запыхавшаяся Таля, которая отчего-то очень широко улыбалась, совсем как Чеширский кот на картинках. — Я могу сыграть кого угодно, правда.

***

1 - Исправительная колония особого режима для пожизненно осужденных в городе Соль-Илецке, самая большая (и самая известная) колония подобного типа в России.