Горят огни

Гаснет пламя свечи, но я верю в твое бессмертие
И уведу тебя прочь из ледяных пустынь.

Flёur

Я не знала, что делать в таких ситуациях: плакать, бежать в больницу - в какую? - кричать? Нет, там ошибка, в новостях точно что-то перепутали, это просто чудовищная ошибка. Это просто кто-то другой, какой-то человек, внешне похожий на него, Таля ведь тоже могла ошибиться. А может быть, он просто разрешил кому-то взять на время свою машину, а корреспонденты, не разобравшись, кто находился за рулем, выдали за пострадавшего настоящего хозяина машины, то есть Костю. Потому что он не мог, нет, это просто не может быть он.

Теперь мне стала понятна избитая фраза о том, что мир вокруг становится черно-белым: ты просто не обращаешь внимания на окружающие тебя предметы, и вокруг словно ничего не остается, кроме твоих собственных чувств и мыслей, съедающих изнутри.

- Джина? - я подняла голову, не понимая, что от меня может быть кому-то нужно. Таля трясла меня за плечо. - Джина, приди в себя!

- Что?

- Надо что-то делать, - решительно заявила сестра.

- Что? - переспросила я, до сих пор не понимая. - Это не он, нет, этого просто не может быть. Талечка, давай посидим еще посмотрим, скоро выяснится, что это ошибка, вот увидишь, - в ответ на мои слова Таля тяжело вздохнула, махнула на меня рукой и принялась кому-то звонить.

Черт, а если... Нет, конечно же нет, но если - просто теоретически - это окажется никакой не ошибкой, а самой настоящей правдой? Мы же... Мы ведь с ним поссорились, я снова сбежала, наговорила всякого, но с другой стороны, он не лучше, да и вообще первый начал. Хотя уже, наверное, нет разницы, и глупо выяснять, кто прав, а кто виноват, когда происходит что-то такое, совсем из ряда вон.

Почему-то сейчас, когда произошло что-то по-настоящему страшное, наше расставание - если его можно было так назвать, хотя мы и вместе-то толком не были - и непонятное, но очень обидное поведение Кости показались такими незначительными и неважными. Я ведь даже не знаю, жив ли он, и понятия не имею, куда себя деть от осознания, что вполне вероятно больше никогда его не увижу. А если это и правда был Костя - выходит, я во всем виновата? Наверняка ведь он искал меня, хотя найти было нетрудно: я не выбрасывала сим-карту, и меня с легкостью можно было отследить при необходимости, да и связь вне Костиного дома работала превосходно. Черт, если бы мне только хватило ума вчера не убегать от него, а спокойно поговорить и во всем разобраться.

Таля нахмурилась и снова с силой тряхнула меня.

- Джи, ты еще здесь? Снова зову тебя, зову, а ты в своих мыслях.

- Да, конечно, - рассеянно ответила я, даже не предпринимая попытки сфокусировать взгляд на лице подруги.

Таля вздохнула снова, еще тяжелее, чем первый раз, и решительно взяла меня за руку, показывая, что никаких моих возражений она даже слушать не станет.

- Поехали.

- Куда?

- В больницу! - воскликнула она. - Или ты думала, его после аварии усадили в такси и отправили домой?

- Какая больница? Куда его повезли? Черт, да он вообще жив? - спрашивала я уже на грани истерики.

Таля хлопнула себя рукой по лбу, всем своим видом демонстрируя испанский стыд за меня, но тут же принялась объяснять:

- Пока ты приходила в себя, я уже позвонила и все узнала, хотя и так можно было догадаться, что он точно в склифе.¹ Поехали.

Правда, нас даже внутрь не пустили: вечером воскресенья нам и не могли сказать ничего, кроме дежурного «приходите завтра», и пришлось возвращаться ни с чем. Я снова ночевала у Тали, а на душе было паршиво как никогда, хоть я и не осознавала произошедшего в полной мере, как будто находилась в непроглядном тумане. Сестра полночи отпаивала меня коньяком, взятым из пресловутого родительского мини-бара, и ближе к утру, поддавшись воздействию алкоголя, я все же уснула.

А проснулась буквально через пару часов, подгоняемая страхом, что не успею увидеть Костю. Наскоро натянув джинсы, схватила со стула висевшую на нем кофту и бросилась в коридор. Я выбежала на лестницу, застегивая штаны прямо на ходу, но вовремя вспомнила про деньги: без них далеко не уехать. Чертыхаясь, взлетела обратно на восьмой этаж, перепрыгивая через ступеньку - лифт почему-то не работал - и застала в дверях сонную Талю, которая куталась в халат, напоминая нахохлившегося голубя.

- Ты чего подорвалась в такую рань? - зевнула она, прикрывая рот ладонью.

- Костя в больнице, ты забыла? - я жестикулировала так лихорадочно, что подруге пришлось перехватить мои запястья, чтобы я не снесла вешалку или не разбила зеркальную дверцу шкафа-купе.

Сколько раз со вчерашнего вечера Таля вздыхала в разговоре со мной, я уже не считала.

- Ты время видела? Шесть утра, - прошипела она.

- Так ведь понедельник...

- И что теперь, лететь в больницу, с утра не сравши? Не хватало мне, чтобы ты с бодуна еще ноги на лестнице переломала, - шикнула сестра и, несмотря на мое отчаянное сопротивление, повела меня на кухню. - Сначала завтрак, кофе, минералка с аспирином, - она на мгновение задумалась, - нет, наоборот, аспирин и минералку тебе лучше выпить прямо сейчас. А потом как культурные люди оденемся, накрасимся и вот только потом куда-то поедем, - размеренно диктовала она.

- Таль, ну а краситься-то сейчас зачем?

Она пожала плечами.

- Ну не засыпать же нам обратно? А в больницу все равно раньше одиннадцати не пускают.

Даже после спасительной таблетки, двух чашек кофе и восхитительного омлета, приготовленного Талей, я все равно не пришла в себя. Причитая, совсем как бабушка, сестра чуть ли не силой потащила меня в ванную и загнала под холодный душ, который помог едва ли больше завтрака, заставила умыться и заявила, что теперь уж точно приведет меня в порядок. Я не могла понять, какой порядок вообще может быть в сложившейся ситуации, поэтому мне нечего было возразить подруге, с довольным видом потирающей руки.

Она что-то делала с моими волосами, укладывала их, причесывала несколько раз, потом решила меня накрасить - «обязательно с красной помадой, родная» - и даже распотрошила пакеты с купленной вчера одеждой, без конца твердя, что к парню нужно ехать непременно красивой, даже если место встречи такое, что наряжаться туда не принято. Последним железобетонным аргументом заверив меня, что в своем естественном виде я не вызову доверия врачей, сестра заставила меня надеть ее парадные черные джинсы, в качестве верха напялила какой-то шелковый топ и уже почти без боя - я выдохлась еще когда спорила насчет топа - впихнула меня в красные замшевые лодочки, своим цветом так напоминающие кровь. На удивление, ходить на каблуках я совсем не разучилась, хотя втайне очень на это надеялась.

На пороге больницы я нервно переминалась с ноги на ногу, прямо как весной перед кабинетом английского, не зная, что меня ждет за дверью, и топталась бы в такой нерешительности еще долго, если бы Таля не протащила меня за руку в холл. Взглянув на сестру, я поняла, что в таком опрятном виде и с ее настроем перед нами точно будут открыты все двери, но прямо перед лестницей, как назло, нас окликнула дежурная.

Выдавив из себя нужные фамилию, имя, отчество и год рождения, я с надеждой посмотрела на медсестру, но та сухо заявила, что к больным пускают только близких родственников: родителей, детей, супругов. Конечно же, я не входила ни в одну из этих категорий, но Таля с завидным упорством продолжала доказывать медсестре, что я невеста - какая из меня, к черту, невеста? - Жилинского Константина Леонидовича, и что мне жизненно необходимо попасть к нему.

В самый разгар спора подруга аккуратно пихнула меня в бок и стала потихоньку подталкивать к себе за спину. Поняв ее намеки, я спешно ретировалась на лестницу, моля все высшие силы о том, чтобы каблуки не так громко цокали по плитке и чтобы дежурная не заметила мое исчезновение так скоро. Кажется, она упоминала, что Костя в реанимации, хотя я и сама могла бы догадаться: ночью я пересматривала повтор новостей, видела кадры с места аварии, и вряд ли после такой мясорубки - машина была просто всмятку - Костю поместили бы в обычную палату.

Пробраться на нужный этаж реанимации мне удалось без приключений, но уже через пару метров от лестницы меня окликнули. Я замерла, бессмысленно надеясь, что пока я не двигаюсь - меня не видно, как в старой детской игре. Мысленно отругав себя, я еле сдержалась, чтобы не хихикнуть от своего дурацкого положения, и снова себя отругала: на этот раз за то, что в голову лезут какие-то глупости, когда Костя, может быть, умирает в соседней палате.

Собрав всю волю в кулак, я развернулась: меня звала медсестра. Мне пришлось уже самой повторять, к кому я направляюсь, и для убедительности не помешало бы знать палату, но я надеялась найти ее по ходу дела. Добавила, что дежурная меня пропустила, но застукавшая меня медсестра только принялась объяснять, что в палату реанимации все равно нельзя пройти, однако, заметив, видимо, что так просто я не сдамся, шепнула, что нужный мне человек в коме, и о моем визите никак не узнает. Я незамедлительно возразила, что родственников ведь как-то пускают - я сама видела в кино - но тут же на меня обрушился такой поток непонятных мне длинных терминов и правил, что я просто махнула рукой, не в силах как следует вслушиваться.

Плохо соображая, что делаю, я открыла сумочку - ее Таля всунула мне в руки перед самым выходом - и незаметно выудила из купленного вчера кошелька тысячу рублей. Сделав вид, что поправляю рукав бежевого жакета, аккуратно затолкала купюру в карман медсестринского халата.

- Одиннадцатая.

- Спасибо, - выдохнула я и поспешила к двери с нужным номером. Так бы сразу.

Больничная палата встретила меня режущей глаза неестественной белизной. Белые пол, потолок, стены, кровать и даже тумбочка, непонятно зачем понадобившаяся здесь. Какие-то непонятные мониторы, трубки и заполняющий все пространство, проникающий глубоко под кожу не то писк, не то гул аппаратов. Говорят, что определенные звуковые частоты могут воздействовать на организм, и теперь я лично в этом убедилась: данная частота норовила вызвать у меня рвотный рефлекс, хотя это вполне объяснимо. Не прошло и года, как я сама лежала в палате вроде этой, и, наверное, мое подсознание еще тогда возненавидело звуки, исходящие от медицинской техники. Я не могла найти в себе силы идти дальше, ведь еще шаг, и я увижу Костю.

Должна ли я это видеть?

За какое-то мгновение страх разогнался до такого предела, что я непроизвольно шагнула к больничной койке, будто кто-то со спины нарочно подтолкнул меня вперед: иного объяснения, откуда у меня взялись силы на этот маленький, но такой важный шаг, у меня не было.

От увиденного мое сердце сжалось. Я и не знала, как на самом деле ужасно видеть любимого человека, пусть и до невозможности невыносимого, но все-таки любимого, без каких-либо признаков жизни, всего в непонятных трубках и бинтах. Удивительно, но Костя был красивым даже сейчас, и если бы не вся абсурдность происходящего, я бы им залюбовалась, но так некстати появившийся комок в горле вызывал желание отвернуться где-то на уровне инстинктов.

Усилием воли я заставила себя смотреть; это бы все равно ничего не изменило, но что-то внутри подсказывало, что я просто должна быть рядом. Говорят, что состояние комы еще не изучено, что человек может слышать голоса и чувствовать прикосновения, но я сама была в такой же ситуации, что и Костя сейчас, и могла авторитетно заявить, что говорят полный бред: за те свои три дня я не услышала и не почувствовала абсолютно ничего. Разве что память отшибло напрочь, да и то из-за черепно-мозговой травмы.

Я и правда ничего не чувствовала тогда - что бы там ни говорили врачи и ученые - просто открыла глаза в следующий миг после аварии, но вместо родительской машины оказалась в жуткой белой пищащей палате, среди мониторов, бинтов и трубок, точно так же, как и Костя сейчас. Вот только он еще не очнулся, и неизвестно, когда наступит этот момент.

За спиной послышались размеренные шаги, судя по тяжести - мужские, и даже не оборачиваясь, я предположила, что в палату зашел врач, может, даже заведующий, потому что обычно только они так ровно и спокойно ходят по отделению. Мне было даже все равно, что сейчас он вытурит меня отсюда к чертовой матери, после увиденного сил на другие переживания уже не осталось. Но мужчина - я угадала верно - тихим ровным голосом произнес:

- Нам очень жаль, но шансов практически нет. Состояние очень тяжелое, и боюсь, от известного науке лечения будет мало толка.

Значит, все-таки врач.

- Что вы такое говорите? - отчего-то севшим голосом спросила я, забыв даже удивиться тому, что у него не возникло вопросов касаемо моего не очень легального нахождения в палате.

Мужчина вздохнул, как обычно вздыхают, собираясь сообщить плохие новости. Я это знаю очень хорошо: точно такой же вздох предшествовал словам о гибели родителей.

- В состояние комы впадают по разным причинам и на разные промежутки времени. Эта область до конца не изучена, все очень индивидуально. В некоторых случаях мы можем делать приблизительные прогнозы: обычно так происходит, когда больного получается относительно быстро вывести из критического состояния.

- И в чем же тогда проблема?

- В вашем случае даже сам бог, наверное, не решился бы дать точный ответ. Случай и правда очень тяжелый. Отец Константина провел здесь весь вчерашний день, и по его настоятельным просьбам я попытался сделать более определенные выводы, - врач снова вздохнул и скрепил пальцы в замок на животе. - Пока что медицина не продвинулась так далеко, и остается лишь ждать и надеяться только на то, что организм перенесет все травмы.

- Сколько?

- Что вы имеете в виду?

Постаравшись скрыть раздражение, я повторила вопрос:

- Сколько ждать?

- Может быть, месяц или несколько. Может быть, год или два, может, пять, а может... - он запнулся, - можно ждать и до бесконечности. Повторюсь, в данном случае это вполне может растянуться на очень долгие годы. К сожалению, нет никаких гарантий благополучного исхода, но мы делаем все, что в наши силах.

Нет, не больно. Сил нет даже на это.

- И зачем вы мне это говорите?

Врач на мгновение растерялся.

- Вы сами задали вопрос.

- Да, конечно.

Я рассеянно кивнула, как будто даже не уловив сути нашего разговора, и только после до меня начал доходить смысл его слов: от услышанного минутой ранее дрожь электрическим разрядом пробежала по телу. Почему-то хотелось накричать на этого мужчину в тошнотно-бирюзовом костюме и до невозможности белом халате, сливающемся с цветом стен. Но кричать было нельзя, плакать - наверное, тоже, и в который раз за сегодня я, уверенная в том, что ни за что не смогу, сдержала подступающую истерику - или же, наоборот, своим молчанием разогнала чувства до немыслимой скорости. Меня захлестывало отчаяние, где-то уже далеко за гранью паники, настолько сильное, что не издать ни звука и не пошевелиться.

- Кажется, вам пора, - ненавязчиво заметил врач. - Вход в палаты реанимации закрыт, посещение запрещено.

Снова выдавить из себя дежурную бесцветную улыбку, это ведь так просто.

- Пять минут, и я пойду, - я снова повернулась лицом к больничной койке.

К моему удивлению, возражений не последовало: только еле слышно хлопнула за моей спиной дверь палаты. Меня и впрямь очень обеспокоили слова врача, ведь он, можно сказать, прямым текстом заявил, что шансов практически нет. Да что он, черт возьми, понимает? Шансы есть всегда, это я тоже знала очень хорошо: мне говорили, что я выжила только каким-то чудом, не иначе.

Я никогда не разбиралась в подобном, и не мне было сомневаться в компетентности врачей, но либо дело в разных принципах работы системы здравоохранения, либо мое состояние было более утешительным, либо характер моих травм был другим. Главное - что Костя все-таки жив, а денег на лечение наверняка достаточно, но врач, сообщивший мне горькую правду, как будто не понимает, насколько важно, чтобы он выжил. Я невесело усмехнулась собственным мыслям: ну что за глупости, просто мне нужно на ком-то выместить эмоции, как будто поиск виновного спасет положение. Конечно же, здесь делают и сделают все возможное, все, что в силах медицины.

Но что, если и это не принесет никаких результатов?

Я подошла еще ближе, присела на корточки перед кроватью - ни намека на стул в палате все равно не было - и легонько сжала Костину руку.

- Я знаю, что ты ни черта из этого не услышишь, но это ничего. Мы тебя вытащим, вот увидишь, - от прикосновения моих губ на его ладони остался красный след от помады. - Я люблю тебя, - произношу впервые на своей памяти - это вылетает машинально, как само собой - и сама пугаюсь и этих слов, и тех чувств, что за ними стоят.

Не ожидав от себя такого, я резко выпрямилась в полный рост, чуть не зацепив какой-то громоздкий аппарат, на прощание посмотрела на Костю и покинула палату. Держать спину ровно вместо того, чтобы сжаться в комочек, оказалось ничуть не легче, чем прыгать по крышам, взрывать машины и метаться ножами в живых людей. Врач, который, сам того не зная, стал для меня олицетворением всех бед, все еще находился в коридоре, решив, видимо, проконтролировать, чтобы я не осталась в палате надолго.

А вот про «ждать и надеяться» он сказал очень хорошо, хотя мне показалось, что я уже встречала эту фразу в какой-то книжке, но об этом я вспомнила уже тогда, когда спускалась по лестнице.

Стоило мне одной ногой ступить на плитку холла, как Таля сразу же подбежала ко мне с немым вопросом в глазах. Проигнорировав подругу, я молча прошла мимо нее: кажется, мне был необходим глоток крепкого алкоголя, никотина или хотя бы свежего воздуха. Таля поспешила за мной, не переставая без умолку что-то говорить и спрашивать, но это шло мимо меня, фоном, я даже не разбирала слов: я вообще не замечала ничего вокруг, просто ноги сами несли меня куда-то вперед. Свежий воздух, разумеется, ничем мне не помог, разве что меня теперь еще и шатало во все стороны, словно пьяную.

- Девушка, с вами все в порядке?

- Девушка, вам помочь?

Голоса звучали как будто в тумане, словно кто-то включил запись фонового шума для какого-нибудь фильма или передачи. Я то и дело врезалась в случайных прохожих и, не извиняясь, шагала дальше, а в голове прокручивались воспоминания тех ничтожно коротких минут, что мы провели вместе с Костей. И зачем только я уходила? Нельзя знать, что было бы, если бы, и эти рассуждения не имеют смысла, но черт возьми, такие мысли сами лезут в голову, и мне никак не удается их прогнать. Если подумать, мы потеряли так много времени, а могли бы... Да если бы я не сбежала позавчера, он наверняка и вовсе не попал бы в эту гребаную аварию.

Из головы все никак не уходит вопрос «как с этим жить».

Хотелось заплакать: сейчас уже было, наверное, можно, но слез, как назло, не находилось. Такое паршивое-паршивое чувство, когда на жизнь не остается уже никаких моральных сил, и ты существуешь просто по инерции, хотя на самом деле не сильно-то хочешь. Убиваться попусту - не выход, я знаю, но что остается делать теперь? Просыпаться по утрам, как ни в чем не бывало, улыбаться, как будто мой любимый - этот факт пугает не меньше, чем его состояние, - человек не находится на грани жизни и смерти, делать вид, что все в порядке? Разыгрывать очередной спектакль лицемерия, которые мне уже порядком надоели? Впрочем, сейчас это не столь важно. Мы ведь еще многое успеем сделать, может быть, даже будем вместе - чем черт не шутит? Костя скоро поправится, и впереди у нас будет много-много дней и даже, наверное лет: по-другому и быть не может.

Психологи, которые работали со мной после аварии, называли такое позитивным мышлением, но внутренний голос - откуда он только взялся? - услужливо нашептывал, что только по-другому и может быть, что так не бывает. Я выжила, а Костя не сможет, потому что жизнь - это что угодно, только не сказка со счастливым концом.

В реальность меня вернул резкий рывок назад, звук тормозов и истошно громкий вопль Тали:

- Джина!

Я обернулась и посмотрела на сестру, отчаянно пытаясь сфокусировать взгляд на ее лице; пока что получалось не очень.

- А? Что? Что-то не так? - рассеянно спросила я, озираясь по сторонам: я и не заметила, как мы оказались на этой улице.

- Да, блять, не так! - на моей памяти это первый раз, когда Таля так злилась на меня и тем более кричала матом. - Ты чуть под машину не попала, ты вообще соображаешь, что ты делаешь? - не унималась она. - И все время молчишь, Джи! Я бы попыталась помочь всем, чем могу, но из тебя же и слова не вытащить.

- Он в коме, Таль, что тут рассказывать. Говорят, что шансов практически нет. Его врач, - я сглотнула, пытаясь загнать вновь подступающую панику поглубже, - сказал, что состояние тяжелое, ничего не понятно, - я заморгала часто-часто в попытке прогнать неожиданное жжение в глазах и закусила губу, содрав зубами кусочек помады. Не хватало еще плакать сейчас при Тале. Она и так со мной возится, как с маленькой, опекает, а у самой ведь проблем не меньше.

Сестра обняла меня, прижала к себе точно так же, как это делала мама, желая меня поддержать.

- Все будет хорошо, вот увидишь, родная. Поехали домой? - тихо предложила она.

Спускаясь по бесконечным эскалаторам в метро, стоя потом на платформе, я думала о том, что полгода назад я должна была умереть. Да, должна была, но все же выжила, хоть и было в этом что-то неестественное и неправильное. Теперь умирает Костя, и это тоже неправильно, ведь на его месте должна находиться я, с самого начала должна была. Интересно, а что, если высшие силы и правда существуют и решили таким образом соблюсти некий баланс между жизнью и смертью? Узнай я наверняка, то без раздумий бросилась бы прямо сейчас под поезд, и все стало бы на свои места, вот только чудес все еще не бывает.

Меня чуть не сбила машина сегодня - от них, похоже, вообще нет ничего, кроме неприятностей - а теперь, еле держась на ногах в мчащемся на всей скорости вагоне метро и крепко вцепившись в Талю, я думаю о том, что попади я под машину, Костя не то что сразу вышел бы из комы, а даже вернулся бы с того света и даже поднял бы восстание роботов, чтобы мне помочь, а затем, конечно же, извести меня своим безразличием и нотациями на тему безопасности. Меня это так раздражало еще пару дней назад, а сейчас я все на свете готова отдать, лишь бы все было как раньше.

Постепенно ко мне приходило осознание случившегося: не лихорадочные вспышки паники, а бетонные плиты, медленно придавливающие душу своей тяжестью. Мы уже подходили к Талиному дому, и если в больницу я неслась так, что едва не переломала на тонких шпильках все ноги, то обратный путь прошла без проблем, как будто по всей округе был идеально ровный асфальт: я просто не смотрела под ноги и не замечала ничего вокруг. Сестра смотрела на меня так обеспокоенно и в то же время заботливо, как и в первые дни после моего приезда, и я снова почувствовала себя то ли больной, то ли сумасшедшей - наихудшее сочетание из всех.

Я быстро переоделась в свои вещи, в которых мне все же было намного удобнее, и уже спустя полчаса прихлебывала из чашки с забавным котиком зеленый чай с ромашкой, мелиссой и кучей других успокаивающих трав, которые умела смешивать Таля. Она еще пыталась меня накормить, но мне кусок в горло не лез, что было вполне ожидаемо.

В конце концов сестра не выдержала молчания. Оно и понятно: будь я на ее месте, ни за что не смогла бы продержаться так долго.

- Мы вернулись всего час назад, а у тебя такое лицо, будто по нему кирпичом приложили, - бросив наконец попытки впихнуть в меня бутерброды, она уселась рядом, подперев голову рукой. - Хватит съедать себя, это не улучшит дело. Чем я могу помочь?

- Ничем, Таль, пока что ничем, - вздохнула я. - Мне надо подумать, что и как делать дальше, а Косте мы никак сейчас не поможем, - как бы я ни сопротивлялась, этот факт пришлось признать.

- Может, поспишь?

Я выдавила из себя слабую улыбку.

- Я лучше домой. Сто лет там не была, а сегодня вдруг так захотелось, - словно оправдываясь, что оставляю Талю одну дома, объясняла я.

На самом деле я готова была куда угодно, лишь бы остаться наедине с собой хоть ненадолго, но стоило сказать, как меня и впрямь нестерпимо потянуло домой, к бабушке. Бабушки, конечно, там сейчас нет, да и не будет до осени, но это тоже к лучшему: если мне действительно опасно появляться дома, без охраны и прочей защиты, и за мной кто-нибудь да явится, бабуля не пострадает. Хотя вряд ли мне вообще что-то грозит теперь, когда Костя и Ник так убедительно распространили слух о моей гибели. Остается лишь надеяться, что в школу об этом никто не сообщал, а то первого сентября получится крайне неловкая ситуация.

Но школа - это только через две недели, а пока что можно не думать и о ней.

- А Ник? - уточнила сестра.

- Да к черту Ника, - я махнула рукой, допивая вторую порцию травяного чая.

Таля повздыхала, но не стала возражать, хоть и порывалась проводить меня и остаться ночевать, чтобы я не была одна в таком состоянии; я заверила ее, что это совсем не нужно. Сестра торжественно поклялась - это прозвучало как угроза - прийти ко мне завтра и тепло обняла меня на прощание. Я обняла ее в ответ, а затем, сцапав заботливо предложенный рюкзак, наскоро побросала в него свои вещи и отправилась домой.

Я любила эту дорогу, соединяющую наши с Талей дома: от многоэтажек спускаешься ниже, проходишь мимо парковки, а потом - дальше вниз, по узкой асфальтированной дороге, мимо колосящихся трав, синеющих лепестков цикория и медуницы, мимо тысячелистника, лютиков и ромашек. Если выбрать другой путь - пойти левее и никуда не спускаться - то можно забрести не туда и попасть в небольшое болотце, которое я, впрочем, ни разу не находила, если шла в другом направлении, то есть к Тале, а не от нее. Но если идти правильно, то асфальт вскоре закончится, и обязательно наткнешься на очень крутой спуск, весь в обломках кирпичей и плитки, камнях и корнях деревьев, причудливо торчащих из земли.

После этого идти нужно по небольшой дорожке, примостившейся среди высокой травы, и дойдешь до маленького деревянного мостика через речку. Раньше ходило много слухов, что именно эту местность облюбовали то ли сатанисты, то ли сектанты: по крайней мере, в мае на трубах, соседствующих с мостиком, и на парочке поваленных деревьев мы с Талей находили странные надписи и символы, смахивающие на иероглифы, но больше нигде ничего об этом сказано не было.

А через пару десятков шагов после мостика начинался частный сектор, в котором я и жила, правда, на противоположном его конце. Там была грунтовая дорога, были подъемы и спуски, я знала наперечет всех собак, которые начинали лаять, стоило только кому-то поравняться с их калиткой. А после самого долгого и мучительного подъема вверх, в тот самый момент, когда думаешь, что еще пара шагов - и без сил повалишься на землю, дорога выравнивается, становится полностью горизонтальной и почти полностью асфальтированной.

После этого остается пройти всего несколько домов, один из которых - совсем деревянный, черный и обгоревший, и там никто не живет, но этот дом не по нашей стороне улицы. Соседская собака, огромный белый алабай, лает на меня громче всех: она невзлюбила меня с самого моего переезда, но она не любит, наверное, вообще никого.

***

- Ай! - я въехала ногой прямо в крапиву. Таля на полном ходу врезалась мне в спину, и такой шум не мог остаться незамеченным для сторожевой собаки.

Соседская собака Тина постоянно лаяла, стоило мне приблизиться к низкому проволочному забору, разделяющему наши участки. Мы с Талей даже придумали игру, в которую и играли сейчас: успеть пробежать по узкой дорожке между нашим домом и забором до того, как собака начнет лаять. Задача была не из легких, но смягчающим обстоятельством служили кусты малины, растущие вдоль забора плотной стеной и полностью скрывающие нас от собачьего взора.

Бабушка рассказывала, что когда мы были еще совсем маленькими, Тина несколько раз выбиралась из ошейника, перепрыгивала забор и проникала на наш участок, и распугивала всех наших котов. Сейчас она залаяла так истошно, что я перепугалась до смерти и повалилась на дорожку, выложенную поломанными кирпичами, утягивая Талю за собой. Лай приближался, но собаки не было видно за малиной, и оттого становилось еще страшнее. Вот сейчас она как выпрыгнет сверху и как загрызет нас обеих своими огромными зубами!

Но мы были уже большими - нам ведь целых шесть лет! - пора было переставать лежать и ждать своей участи и начинать вести себя как взрослые. Хватая Талю за руку, я вскочила на ноги, не чувствуя даже боли от разодранной коленки.

- Бежим! - и рванула вперед изо всех сил. Сестра побежала за мной.

Каково же было наше удивление, когда мы поняли, что никто, похоже, и не собирался гнаться за нами. Решив, что Тина не такая опасная, какой кажется, мы задумали настоящее приключение.

- Ви-и-и-и-ка-а! - вопили мы, вызывая подругу.

- Привет! - из-за угла соседского дома выбежала Вика, родители которой и были хозяевами Тины. Вике было уже целых восемь лет, но мы часто вместе играли, правда, только через забор: подружка все время звала нас в гости, но из-за собаки бабушка не разрешала ходить к соседям. Но теперь-то мы знаем, что Тина не хочет нас съесть, а значит, все в порядке.

- А можно мы придем к тебе? - спросила я.

- Конечно! - подруга просияла.

Я уже направлялась в дом, чтобы предупредить бабушку, но Таля дернула меня за подол платья, заставив обернуться.

- А давай мы бабушке все расскажем потом, когда уже вернемся?

- А она не будет волноваться?

- Нет, мы же только поиграть, - пожала плечами сестра, и, взявшись за руки, мы с ней побежали к калитке.

***

Кто бы мог подумать, что собачий лай заставит меня вспомнить? Я словила себя на мысли, что знаю, что произошло дальше: бабушка нашла нас через пару часов или около того, нам негде было узнать время. Она страшно перепугалась, когда увидела, как мы с Талей гладим большую собаку и обнимаем ее, и пришлось ей объяснять, какая Тина на самом деле добрая и хорошая: взрослые ведь сами ничего не понимают. Правда, когда мы вернулись домой, нам все равно влетело, но зато мы подружились со своим когда-то самым большим страхом. Мама смеялась, а папа был в ужасе, когда узнал, поэтому потом пришлось знакомить с Тиной и его тоже.

Сейчас соседского алабая звали Тея, она была вовсе не такой умной, как Тина, и у нее был самый ужасный собачий характер на свете. Бабушка рассказывала, что она загрызла двух наших котов, и это даже не удивило меня: лай, раздающийся из-за зарослей малины, был каким-то злым и очень, очень агрессивным. Кажется, именно из-за Теи котов бабушка больше не заводила.

Стремясь поделиться радостью нового воспоминания даже с таким засранцем, как Ник, я рванула в дом, но внутри никого не оказалось: стояла просто гробовая тишина, а обуви брата на коврике в прихожей не было. Я удивилась, впрочем, сразу же забыв про это: какое мне дело до того, когда и где ходит Ник.

Эйфория от восстановления нового кусочка памяти быстро сменилась слабостью во всем теле, и я, бросив рюкзак на пол, затряслась в немой истерике: у меня не получалось даже кричать, хотя теперь это было можно и даже, пожалуй, нужно. Развернувшись к стене, я ударила по ней кулаком, как будто она была как-то виновата в происходящем. Выместить внезапно появившийся гнев было просто необходимо, и я ударила в стену еще раз, еще и еще: я потеряла счет практически сразу. Мне так понравилось это занятие, что я стала получать от избивания прихожей какое-то болезненное удовлетворение, на грани с тошнотой, но это только подстегивало молотить кулаками дальше. Я била не только стены, но и тумбочки, двери, с силой смела со стойки домашний телефон и пухлый блокнот с кучей бумажек внутри, которые веером выпали из обложки.

Следующий удар пришелся по зеркалу: с громким звоном стекло разбилось, осколки разлетелись во все стороны, посыпались на пол, стали резать мои и без того уже сбитые в кровь кулаки. Я никак не могла остановиться, и поэтому продолжила и дальше мутузить зеркало, до тех пор пока не выбила из него все стекло до последнего кусочка. За эмоциями я не чувствовала боли, и это лишь распаляло мой азарт: хотелось почувствовать физическую боль сильнее душевной, хотелось почувствовать стекло, проникающее под кожу, и ноющую боль в костяшках, но ничего не получалось, и оттого я еще больше злилась на себя, на зеркало, на стены, на усталых врачей, которые, как бы ни старались, делают недостаточно, на Костю, который умудрился попасть в аварию, и снова на себя - круг замыкался. Если бы в этот момент мне в руки попался нож, я, наверное, смогла бы и убить кого-нибудь.

Наваждение закончилось так же внезапно, как и началось, и я, лишенная всяких сил, прислонилась к стене, тыльной стороной ладони вытирая со лба выступивший пот, но вместо этого только измазала лицо собственной кровью. Что со мной сейчас было? Никогда раньше я не страдала от приступов настолько неконтролируемой агрессии, и теперь, когда все прошло, я боялась саму себя, не зная, что еще могла бы вытворить.

Было бы неплохо умыться, и я побрела в ванную. Зеркало, висевшее там, не попалось мне под руку только благодаря закрытой двери, и теперь показывало насмерть перепуганную бледную девушку; под ее глазами пролегли тени, а короткие черные волосы растрепались так, что девушка становилась похожей на недавно вылупившегося птенца. Мамочки, неужели это и правда я? Еще вчера я не могла узнать себя в парикмахерской, а теперь... Теперь тоже не могу, но уже совсем по другой причине.

Вздохнув от собственной глупости, я отвернулась от отражения и взобралась на стул: где-то над раковиной, на самых верхних полках, должна была лежать аптечка с бинтами, боюсь, без них мне сегодня не обойтись. Наскоро перемотав левую кисть, я переключилась на правую и тут же столкнулась с трудностями: порезов там было намного больше, и перебинтовывать руку пришлось почти до самого локтя, что оказалось намного сложнее. Справившись и с этой задачей, я прихватила с кухни совок и веник и принялась устранять наведенный мной беспорядок. Осколки зеркала усеяли пол не только в прихожей: они разлетелись и дальше в коридор, и в столовую, и даже немного на кухню.

Я почти закончила уборку, когда слух уловил звук открывающейся входной двери. Это точно Ник, больше некому. Черт, а я ведь не хотела, чтобы кто-то видел меня в таком состоянии, и не рассчитывала, что брат заявится домой так рано. И почему у меня ничего не может просто быть нормально? Пусть даже не совсем хорошо, но по-человечески, не хуже, чем у всех.

Ответом послужила лишь тишина, то и дело перебиваемая хороводом моих бессвязных мыслей.

Быстро сориентировавшись, я метнулась в комнату к бабушке и выбросила оставшиеся осколки на улицу, туда, где никто не ходит: окна бабулиной комнаты выходили на соседский забор, нашу малину и ту самую узкую дорожку, уложенную кирпичными обломками. Потом уберу, главное только не забыть, пока соседские коты, иногда забредающие к нам, не поранились или пока в ту сторону не сунулся Ник.

- Кто здесь? - судя по голосу, брат знатно струхнул, и, хоть всеми силами старался этого не показывать, мне было заметно.

- Привет, Никита, - я медленно вышла из комнаты, нарочно выделяя имя. Никитой его никто на моей памяти не называл, разве что бабушка, но брат терпеть не мог свое полное имя, а мне до жути хотелось его позлить.

- Мелкая? - ошарашенно спросил Ник, пропустив мимо ушей мое обращение. - Откуда ты здесь?

- Мелкий у тебя в штанах, - огрызнулась я, совсем глупо и по-детски, а затем безразлично пожала плечами, все же отвечая на его вопрос: - Просто вернулась домой.

Не зная, как заполнить неловкую паузу, я опустила глаза, но от увиденного мое сердце рухнуло куда-то вниз, и я тут же снова посмотрела на брата. Надеюсь, он просто не будет включать свет в прихожей, не будет смотреть вниз и не заметит на полу кровь, которую я совсем забыла отмыть.

- Слушай, Джи, такое дело, - многозначительно прокашлялся брат после минутного молчания. Наверняка обдумывал, с чего начать, потому что тем накопилось немало, и теперь в ожидании следующей фразы можно было делать ставки, какие плохие новости я услышу на этот раз. - Костя...

- Я знаю, - как можно быстрее произнесла я: возвращаться к этой теме не хотелось, только не сейчас. - Знаю, - повторила уже спокойнее и мягче и, совсем не ожидая от себя, добавила: - Я сегодня была у него.

- Когда вы в последний раз общались? - прямо в лоб спросил Ник, игнорируя все остальное. - О чем разговаривали?

- О том, что я больше не желаю его знать, и тебя, кстати, тоже, - я горько усмехнулась и бросила взгляд на большой настенный календарь. - Так, если сегодня у нас понедельник, значит, в субботу я ушла. Точное время не скажу, я вообще не доставала телефон.

Брат нахмурил брови.

- То есть, ты хочешь сказать, что после этого ты его не видела?

- Нет, конечно! - вспылила я, но тут же взяла себя в руки. - Я и не собиралась возвращаться, если хочешь знать, эти ваши шпионские игры мне до смерти надоели. Не знаю, сколько времени я просидела в парке, но до Тали добралась пешком только к ночи.

- Почему ты шла пешком?

Я взорвалась.

- Мы не на допросе, Ник! - помедлив, сухо добавила: - Не было налички на проезд.

Брат жестом пригласил меня в столовую, и мне ничего не оставалось, кроме как последовать за ним и плюхнуться на мягкий голубой диван. А ведь кажется, совсем недавно на этом диване сидел Костя, которого я тогда еще иногда называла по имени и отчеству и на «вы», и с улыбкой наблюдал за тем, как я заимствую алкоголь из бабушкиных запасов.

- Ты понимаешь, что мы не знаем, почему и как Костя попал в эту чертову аварию? Важна каждая деталь, - Ник запрокинул голову запустил пальцы в волосы, тихо выматерившись себе под нос. - Ведь то, что случилось с тобой и твоими родителями, тоже сначала показалось нам обычным несчастным случаем, - объяснил он, как будто без этого я не понимала всю нешуточность ситуации.

Не решаясь озвучить мысль вслух, я заламывала пальцы, своими усилиями рискуя сломать какой-нибудь из них.

- Я не уверена, конечно, но есть вероятность, что Костя поехал искать меня, я ведь сбежала.

- Почему? - Ник перебил меня, не давно закончить. Несмотря на серьезность разговора, захотелось немедленно его придушить. - Твой побег - это отдельная тема, тебе нельзя было...

- Знаю, - спокойно ответила я. - Честно говоря, я не планировала это с тобой обсуждать. Думала, Костя сразу все рассказал, вы ведь лучшие друзья, - о том, как мы целовались на курилке клуба, я предпочла тактично умолчать.

- Ну, как оказалось, не все, - примирительным тоном ответил брат, - Поэтому обсудить рано или поздно придется. А с руками что? - он перевел взгляд на бинты, и настала моя очередь материться. Я совсем забыла спрятать руки под столом, и черт знает, как теперь выкручиваться.

- Перенервничала, - с как можно более беззаботной улыбкой ответила я.

- А ну покажи, - Ник с грозным видом потянулся к бинтам.

Я отдернула руку резче, чем следовало бы, но поспешила объяснить:

- Я же говорю, перенервничала. Ну разбила зеркало, господи, делов-то. Кажется, мои руки сейчас не главная проблема.

Брат снова вздохнул. Это казалось до невозможности неправильным, и хотелось просто стереть этот звук ластиком. В двадцать три года так не вздыхают.

- Может, ты и права. По-хорошему тебе стоит вернуться обратно...

- Нет, - резко перебила я. - Я остаюсь дома. Хоть силой меня тащи, все равно сбегу, - для убедительности я постаралась придать своему лицу грозное выражение. Ник издал нервный смешок, наблюдая за моими попытками, но затем, мельком посмотрев мне в глаза, вдруг стушевался и притих. - И вообще можно было посоветоваться со мной, прежде чем распускать слух о моей смерти.

- Это было нужно для твоей же безопасности, как ты не понимаешь? - устало возразил Ник.

- Отлично, значит, мне вполне безопасно жить дома, - я хлопнула в ладоши, закрывая тему. - Но хотя бы Тале можно было не врать, - упрекнула следом.

Старший брат вздохнул снова.

- Хоть она ничего не знает, но ей могли бы заинтересоваться. Лучше было бы, если бы правду знали только мы с Костей.

- Я собираюсь вернуться в школу, - заметила я. - Надеюсь, с этим ты спорить не станешь?

- Ну как тебе сказать, - с отсутствующим видом возразил Ник. - Костя устроился в школу специально, чтобы присматривать за тобой. Охранять, если хочешь. Это было моей задачей, но я не успевал вернуться в Москву к твоему приезду, а потом было бы слишком подозрительно что-то менять, - брат складывает пальцы в замок, собираясь с мыслями дальше.

Не дав ему продолжить, я спешу задать новый вопрос, пока не забыла.

- Ты ведь был в Германии не просто так, да?

Об этом я догадалась давно, просто за ненадобностью мысль так и болталась в голове, не оформившись во что-то связное. Если Ник так важен здесь, если вокруг всех нас давно сплетена и продолжает неустанно плестись сеть криминального бизнеса, то он не мог просто так уехать на год-другой учиться по обмену. Еще предстоит выяснить, как их с Костей занесло в педагогический вместо чего-нибудь действительно полезного для их деятельности.

- Да, - кивает брат, - налаживал деловые связи. Да и само предложение учебы и практики по обмену было, скажем так, устроено отцом специально, потому что я не хотел бросать университет. В копеечку влетело, но в итоге сотрудничество с иностранцами принесло нам гораздо больше.

- Примерно так я и думала, - криво усмехаюсь я, - еще хотела спросить, на кой вам вообще сдалась педуха? Там ведь не дают знаний, нужных для ваших, - я запинаюсь, подбирая слово, - дел.

Ник просиял, как будто давно хотел поделиться со мной.

- О, мы бунтовали, - он улыбается еще шире. - Мы вообще не хотели заниматься тем, что диктуют старшие, перепробовали в юности несколько субкультур, даже группу свою пытались создать, но усидчивости не хватило. Ну и как максимум - поступили в никому не нужную педуху, факультет выбирали методом тыка, - я и сама смеюсь, потому что все сказанное, черт возьми, слишком похоже на моего брата, а вот Костю представить бунтарем оказывается нелегко. - И гордо переехали в общагу, без денег и минимального понятия, как жить эту жизнь.

- Тогда тем более странно так допекать меня из-за моего побега, - замечаю я.

Старший брат в миг посерьезнел.

- Тогда все было иначе, понимаешь? - он придвигается ближе и обнимает меня за плечи, а я, поддавшись порыву родственной любви, забираюсь на диван с ногами и уютно сворачиваюсь калачиком. - В целом мы получили беззаботную юность только потому, что нам это позволили. Когда дедушки не стало, тут начался такой пиздец, что никому и не снилось, и нам пришлось вернуться. Но учебу мы все-таки закончили, - под конец добавляет Ник.

- Выходит, мой бунтарский период начался просто в неподходящее время?

- В общем, да, - нехотя соглашается брат, и, словно испугавшись таких откровений, возвращается к прошлой теме: - Теперь, как ты понимаешь, в школе Кости не будет, и у меня слишком много работы, чтобы находить время еще и на это. Лучше тебе перевестись на домашнее обучение, - заключает он.

- Я сама могу за себя постоять.

- Ты безоружна, - напоминает Ник.

Мне остается только снова пожать плечами.

- Тогда достань мне оружие.

Ответом послужило многозначительное молчание, и, поняв, что больше Ник не собирается продолжать диалог, я тихонько улизнула в свою комнату. Гитара осталась у Тали, и сестра уже пообещала завтра ее принести, а пока что мысли разъедали меня до такой степени, что чем-то заняться было просто необходимо. Включив музыку на колонках, я запрыгнула на кровать в самой удобной для плевания в потолок позе. Сказывалась и усталость от последних двух дней, но заснуть в ближайшее время я бы все равно не смогла. Когда Ник поднимется к себе, будет неплохо разорить бабушкины запасы еще на пару глотков армянского пятизвездного - исключительно для успокоения нервов.

Пока что я пыталась уложить в голове последние события. Теперь опять придется начинать все заново: морально я уже давно распрощалась со школой, но все-таки очень хочу вернуться, хотя школа теперь и правда стала меньшей из проблем. Несмотря на то, что я передумала бросать учебу, это лето все равно кардинально изменило мое отношение к жизни и взгляд на мир, и прежней я уже никогда не стану, как бы ни старалась. Просто бывают такие события, после которых человек уже никогда не будет таким, как раньше, а последние три месяца стали, черт возьми, просто кладезем таких событий.

***

1 - НИИ скорой помощи им. Н.В. Склифосовского.