Глава XII
День ещё не закончился, когда сосны стали попадаться реже, дубы и вязы чаще, а башни Бутрона выросли впереди.
— Если поедем туда сейчас, то доберёмся уже в темноте, — заметил Суэро. — Лучше расположиться на ночлег в лесу.
Хайме молча кивнул. Кажется, после случившегося он чувствовал себя неловко. Странное зрелище! Хайме всегда оставался собой и днём, и при свете луны, и в замке, и в подземном лазе. И, как Суэро недавно убедился, лёжа полураздетым на сосновых иголках тоже.
Ему уже доводилось видеть Висельника расстроенным, даже смущённым. Но таким — пожалуй, ни разу.
Однако Суэро не знал, что сказать, да и нужно ли. Хайме крикнул ему в лесу: «Имей смелость получать удовольствие». А чего хотел сам Хайме? Просто получить удовольствие? Стравить чувства, обуявшие его после встречи с бывшими подельниками? Сперва Суэро думал именно так. Сейчас уже был не уверен.
Видит Бог, он не хотел причинять ему боль, но как этого избежать — не знал.
Да и что сказать не только ему, но и самому себе? Какие слова будут правдой?
«Я не смогу тебя убить, давай просто мирно разойдёмся»?
«Я не хочу тебя карать, ты стал мне другом»?
«Я не дам волосу упасть с твоей головы, потому что...»
— Видишь? — шепнул Хайме, и Суэро с облегчением отбросил бесплодные мысли.
— Что?
— На дороге впереди растяжка.
Суэро в который раз поразился его внимательности и оглядел деревья, подступившие к дороге.
— Кажется, на дереве справа за ветками человек.
Хайме едва заметно покосился на кроны:
— На вязе слева второй, — и небрежным движением забрался в повозку. Казалось, ничего достойного внимания не происходит.
— Кто это может быть? — шёпотом спросил Суэро, когда его спутник снова вылез на задок кибитки.
— Должен признать — скорее всего, мои бывшие друзья, — вздохнул Хайме.
Растяжка была уже близко. Пальцы Хайме поигрывали рукоятью метательного ножа, спрятанного в рукаве.
— Я предупредил Хинио, он готовит лук.
Суэро почувствовал холодок, ползущий по спине.
Его меч был приторочен к седлу и скрыт полой плаща. Ладонь легла на рукоять, готовая выхватить клинок.
— Я думал, ты для них всё-таки свой.
— Ты тоже свой для короля, а он чуть не обвинил тебя в измене.
Суэро против воли улыбнулся:
— Твоя правда.
Хайме услышал улыбку в его голосе и обернулся. В мягком вечернем свете его глаза казались почти жёлтыми.
Суэро не к месту вспомнилось, какими горячими и неожиданно мягкими были его губы.
Случайное грешное удовольствие, которого не должно было быть в его жизни и которого больше никогда не будет.
Даже если они оба выживут.
— Давай по моему сигналу, — сказал Хайме. — Я кину нож. До этого не дёргайся.
Вся неловкость, всё напряжение между ними куда-то испарились. Нашлись куда более важные вещи.
Суэро кивнул:
— Не буду. Даже если кинешь нож мне в глаз, — и теперь уже Хайме заулыбался.
К тому времени все хуглары заметили растяжку, и Мануэль, сидевший на козлах первой кибитки, ловко заставил лошадей развернуться и поставил повозку боком поперёк дороги. Хайме пришлось схватиться за рейку крыши.
— Ну, — крикнул Мануэль, — хватит пугать, мы не из пугливых! Покажитесь и говорите, чего надо.
Этот нелюдим никогда не отличался вежливостью и, видно, не собирался делать исключение для разбойников.
Стрела вонзилась в землю возле кибитки, а потом из-за деревьев показались недавние знакомцы: главарь в красной куртке, долговязый тощий разбойник, здоровяк, которого Хайме называл Сандро...
Они выбирались на дорогу один за другим, и теперь их было уже шестеро. Не считая лучников на деревьях.
И у каждого в руке короткий меч или рогатина, а у одного даже алебарда с крюком.
Плохо. Очень плохо.
— Висельник, — крикнул главарь, вместо ответа лишь скользнув по Мануэлю презрительным взглядом, — нас здесь вся банда. На деревьях лучники. Давай без глупостей.
— Не думал, что вы такие мстительные, — протянул Хайме. — И не лень тебе было собирать всю толпу, обгонять нас и ждать в засаде? Вы давно могли пить и блядовать в Лицарре на деньги того купца.
— Мы сможем погулять гораздо веселее на награду за твою голову, — отозвался Сандро.
— Я думал, для разбойника нет позора сильнее, чем продаться властям, — заметил Суэро, выезжая вперёд и ненавязчиво ставя лошадь между разбойниками и Хайме.
Он надеялся хотя бы немного пристыдить их, но добился только презрительного смеха. Лишь долговязый парень счёл нужным оправдаться:
— Деньги есть деньги. Ты, Хайме, нам больше не брат, а награду за тебя предлагают хорошую. Не заставляй нас убивать всех, — рассудительно прибавил он. — Давай, кидай ножи наземь. Нам ещё надо искать место для ночлега.
— Хорошо, — ответил Хайме недрогнувшим голосом. — Остальных не тронете?
— Смотрите, какой он добренький стал, — рассмеялся главарь. — Мы точно их тронем, если не сдашься по-хорошему, а в остальном уповай на нашу милость. Или мне приказать для начала пристрелить твоего дружка-дворянина?
— Нет-нет, — торопливо сказал Хайме. — Я сдаюсь. Смотрите, выбрасываю оружие.
Он выпрямился, стоя на задке кибитки. Поднял вверх руку с ножом, чтобы каждый видел.
Лицо у него было напряжённое, бледное. Он так хорошо изображал последние колебания перед тем, как сдаться, что Суэро почти ему поверил даже сейчас, зная об условном сигнале.
Нож выпал из пальцев, и, не успел он удариться о дорогу, как холщовый навес кибитки откинулся, Хинио выпрямился с луком в руках, выпустил две стрелы — и скрылся снова.
В тот же миг Хайме кубарем скатился в траву с кибитки, а Суэро погнал лошадь вперёд, отвлекая разбойников от него и от повозок.
Когда ты не обучен стоять в строю, а на тебя мчит огромное животное, поневоле растеряешься. Сперва разбойники рассеялись, боясь лошадиных копыт, и это позволило Суэро оттеснить их назад, достать меч и обрубить одну из рогатин. Он не видел, что сейчас делают Хинио и Хайме, но мимо него просвистела стрела, а долговязый, Сандро и главарь бросились, очевидно, на поиски своей главной добычи.
Рогатины не позволяли подобраться близко, непривычная к бою лошадь косила глазом и испуганно ржала, но Суэро удалось достать одного из нападавших — совсем молодого парня. Удар меча обрушился на его руку и грудь, почти отрубив кисть и глубоко пропахав тело. Он завыл и упал под ноги лошади, и другой разбойник, рослый бородач, невольно отвлёкся на это. Тут его и достал удар копыт — Суэро поднял кобылу на дыбы.
Он думал, что это заодно отпугнёт остальных, но просчитался.
Последний бившийся с ним разбойник ловко схватил лошадь за узду, и откуда-то вынырнул здоровяк Сандро с алебардой в руках.
Земля и небо перевернулись. Резкая боль в ноге сообщила Суэро, что его подцепили крюком и вырвали из седла.
Он успел вытащить ноги из стремян, удачно упал и сумел откатиться в сторону, но меч остался лежать на дороге.
Ухмыляясь, Сандро пошёл на него, а за ним и второй — его рогатину Суэро обрубил в самом начале, но теперь он держал в руке короткий меч.
Суэро поднялся на ноги. Голова кружилась после падения.
Что теперь? Только бегать от них, как заяц.
Они стали заходить с двух сторон, и от первых двух взмахов алебарды Суэро сумел увернуться, но мечник теснил его к кибитке, спина упёрлась в доски, и...
Хайме налетел сбоку, крича во всё горло, с отбитой у кого-то рогатиной в руках. Острый конец с хрустом вошёл Сандро в глаз.
Но расслабляться было рано: умирающий сполз на землю, а следом за ним — и застрявшая в кости рогатина.
Сейчас Хайме останется безоружным против мечника.
А к нему уже бежали главарь шайки и долговязый.
И у главаря в руке был меч Суэро.
Хинио следил за происходящим поверх оперения стрелы, но, поймав взгляд Суэро, покачал головой. Суэро и сам понимал: в такой суматохе слишком легко попасть в своего.
Думал он об этом уже на бегу, пытаясь найти хоть какое-то оружие.
Вот оно. Короткий меч на поясе у парнишки с перерубленной рукой. Юный разбойник уже не шевелился, и Суэро быстро вытащил клинок из ножен.
— Агуэда! — крикнул он. — Реквизит! Кинь мне щит!
Хуглары затаились в своих повозках, но из-под навеса выкатился щит Капитана — маленький, хлипкий.
Только на этот фальшивый щит и дурной разбойничий клинок Суэро теперь мог рассчитывать.
Уже на бегу он увидел, что Хайме окружён.
Что он поймал удар меча намотанным на руку плащом, но главарь оттеснил его к повозке, а долговязый рогаткой рогатины прижал за горло к стенке.
— За живого больше дают, — сказал он, тяжело дыша. — Но и за мёртвого неплохо заплатят. Я тебе отплачу за Сандро, мразь.
— Ну-ка подвинься, — буркнул главарь, размахиваясь.
Никогда Суэро не видел его в одном шаге от смерти. Они уже рисковали вместе, и не раз, но сейчас он через мгновение мог потерять Хайме навсегда.
Суэро с удивлением услышал жуткий, отчаянный вопль, который, оказывается, издал он сам, когда с разгону врезался в мечника и сбил его с ног, а потом оказался лицом к лицу с главарём и принял на щит удар, предназначавшийся Хайме.
Разбойничий клинок скрестился с его собственным, и Суэро почувствовал, какое скверное оружие держит в руке. Рыцарский меч с одного удара расщепил хлипкий щит. Суэро отступил назад, позволил главарю атаковать, тяжёлый клинок потянул разбойника за собой, и он открылся для удара. Разбойничий меч вошёл ему под рёбра, и Суэро отбросил умирающего подальше от себя, а потом налетел на поднимавшегося на ноги мечника, которого недавно сшиб наземь, и несколькими ударами рукояти по голове сделал так, чтобы он уже больше не вставал.
Оглядевшись, он увидел, что с долговязым Хайме справился и сам: он сумел отбить рогатину и теперь сам наставил розовые от крови острия на бывшего подельника.
— Шёл бы ты отсюда, Хуан, — сказал он, сплюнув.
— Бей давай, — хрипло пробормотал тот. Хайме пожал плечами:
— Не хочу. Ты безоружен и больше для меня не опасен. Держись от меня подальше, и будешь жить. Попробуй напасть снова — умрёшь.
— Спасибо тебе, Хайме, спасибо, — забормотал долговязый Хуан, наклоняясь будто от наплыва чувств, а на самом деле — Суэро ясно увидел, — потянулся к рукояти ножа на поясе.
Хайме наверняка заметил и сам, но у Суэро не было времени это проверять. В два шага он оказался рядом и вогнал клинок Хуану под лопатку.
Убил не по-рыцарски, в спину.
Впрочем, он был разбойником.
Хрипя и цепляясь сжимающимися в судороге пальцами за грудь, Хуан упал на колени.
Хайме пожал плечами:
— Что ж, я дал тебе шанс.
Суэро спросил его
— Цел?
— Цел. А ты?
— С лошади упал разве что.
Мгновение или около того Суэро смотрел ему в лицо — а казалось, что долго, невероятно долго.
И даже если б смотрел час, всё равно было бы мало.
Потому что каждую минуту, что он мог смотреть на живого Висельника, потирающего оцарапанное рогатиной горло и морщившегося, подарило ему Провидение.
Хайме мог лежать мёртвым на этой залитой кровью дороге.
И только сейчас Суэро в полной мере осознал, что это значило бы для него.
Что он готов умереть за этого человека.
Они отволокли раненых и мёртвых на обочину, надеясь, что, если им повезёт в Бутроне, они сумеют прислать кого-нибудь за ними, а если нет — может, жалостливый путник похоронит их по-христиански.
Потом отъехали подальше от места побоища и остановились на старой ярмарочной площадке возле самых стен замка, куда никакие разбойники бы не сунулись. Старая Мануэла, громко благодаря Мадонну за то, что причиняющие столько беспокойства спутники их скоро покинут, отправилась к воротам замка, чтобы предложить услуги хугларов знатным господам.
Суэро ждал её возле палаток. Щуплая фигурка показалась в лагере уже в полной темноте.
— Они хотят посмотреть наше представление завтра, — сообщила она, проходя мимо. — Будет пир в честь приезда короля. Хоть бы на этом всё и закончилось!
— Спасибо! — крикнул Суэро ей вслед, но Мануэла лишь махнула рукой.
Он же посмотрел на палатку, где они с Хайме провели бок о бок несколько ночей. Эта будет последней.
Он откинул полог, вошёл и увидел, что Висельник при свете масляной плошки изучает разошедшуюся на плече рубаху, держа её в руках. Другой у него не имелось, и он остался обнажённым по пояс. Слабые отблески света играли на его коже, выхватывая веснушки на плечах, делая синяки на рёбрах ещё темнее, чем они были, и подчёркивая мышцы на широкой груди.
— Уж извини, — довольно-таки едко заметил он. — Наверное, теперь тебе будет тяжеловато на это смотреть, но ничего не поделаешь.
Суэро молча покачал головой и сел рядом. Хайме отложил рубаху, почувствовав, что близится какой-то серьёзный разговор.
Но Суэро и сам не знал, что хочет сказать. Есть ли вообще слова для этого.
Поэтому, когда взгляд Хайме стал из вопросительного удивлённым, а из удивлённого почти умоляющим, он не выдержал и просто обнял его, стараясь не задевать синяки.
И это объятие с самого начала не было честным братским объятием.
Пальцы Суэро зарылись в волосы на затылке Хайме и погладили — таким нежным движением, какого он не позволял себе никогда в жизни. И тот, растерянный, напряжённый, расслабился под этим касанием и обнял его в ответ.
Они едва не погибли сегодня и могут погибнуть завтра.
Если он успеет исповедоваться, он покается сразу за всё.
Если не успеет — всё равно предстанет перед престолом Божьим содомитом.
Значит, терять ему нечего.
— Я уже думал, что потеряю тебя, — сказал он, — я думал...
Хайме с лёгким смешком отстранился, но не успел испортить всё очередной шуточкой, потому что Суэро подался вперёд и накрыл его губы своими.
Тогда, в лесу, всё произошло торопливо. Суэро потерял голову от возбуждения и действовал быстро, чтобы не дать себе шанса опомниться и остановиться. Сейчас он твёрдо знал, что делает.
И они целовались до исступления. Суэро как будто весь день скакал по жаре, а теперь наконец-то окунулся в прохладную реку и мог вволю напиться. Он гладил Хайме по волосам. По щекам, к вечеру уже колючим от щетины. По сильной шее, чувствуя под пальцами царапины от рогатины и стараясь их не бередить. По спине, без стыда и содрогания лаская ладонями позорные следы плети. Потом касался и губами — виска, шеи, плеч...
И Хайме на этот раз тоже не спешил, позволяя ему делать что хочется, хотя несколько раз его пальцы и норовили ослабить шнуровку и забраться под одежду Суэро.
— Я думал, что потеряю тебя, — повторил тот, отстранившись.
— Как у тебя губы припухли, — усмехнулся Хайме вместо ответа. — Хочешь как сегодня в лесу или показать тебе чего поизвращённей?
Суэро вернул ему усмешку:
— Терять мне нечего.
Пальцы Хайме тут же стали стягивать с него куртку и сорочку, пока он шептал на ухо Суэро:
— Тогда расслабься. И скажи, если что-то придётся не по душе.
Сняв сорочку, он поцеловал Суэро в плечо, длинно провёл языком по его груди и неожиданно захватил губами сосок. Суэро даже вздрогнул от непривычного ощущения. Сперва оно показалось ему скорее забавным, чем приятным, было щекотно... пока Хайме не прикусил нежную кожу зубами.
Суэро выругался, пытаясь скрыть дрожь совсем иного толка, прошедшую по всему телу приливной волной.
Но Хайме почувствовал эту дрожь и продолжил ласкать его зубами, заставляя дышать чаще, хрипло выдыхать, а потом и застонать, когда Суэро ощутил, что пальцы любовника легли ему на пах и занялись шнуровкой.
Отстранившись, Хайме переставил плошку с маслом подальше, чтоб ненароком не опрокинуть, и слегка надавил сперва на плечо Суэро, заставляя откинуться назад на тюфяк, а потом на внутреннюю сторону бедра, раздвигая ноги.
Тот послушно сделал это. В голове невольно пронеслась мысль о том, какое зрелище он собой представляет: полуголый, растрёпанный, со следами поцелуев на груди и шее, с раздвинутыми ногами и отвердевшим членом, торчащим из складок белья.
Хайме окинул его взглядом, и ему эта картина явно понравилась.
— Господи, как я давно хотел... — пробормотал он, с поцелуями спускаясь вниз.
Вскоре головки коснулось горячее дыхание, и Суэро невольно напрягся — но затем сперва застонал, а потом зажал себе рот рукой, когда Хайме нежно обвёл чувствительную плоть языком, раз, и ещё раз, захватил губами, пропустил член в рот глубже, ещё глубже...
— Боже, — Суэро свободной рукой вцепился в тюфяк, и набивавшая его солома уколола ладонь.
Он имел смутное представление о таких ласках, но даже не подозревал, что это настолько приятно.
Хайме улыбнулся с наполненным ртом и обхватил член губами плотнее. Посмотрев вниз затуманенными глазами, Суэро словно завороженный наблюдал за ритмичными движениями. Головка сперва касалась бархатистой внутренности щеки, оттопыривая её, а потом, кажется, достала до трепещущего горячего горла. Когда Хайме стал ещё и помогать себе рукой, Суэро не выдержал — застонал в голос, стараясь не подаваться бёдрами навстречу, и это вызвало у его любовника ответный стон, отозвавшийся приятной вибрацией. Суэро снова пришлось зажимать себе рот рукой, а потом вцепиться зубами в запястье.
«Мы перебудим всю труппу, — подумал он, вздрагивая, — мои стоны слышны на весь лес».
Но сдерживаться не было никаких сил, особенно когда Хайме ускорился, лаская его настойчивей, а потом вдруг отстранился, едва ощутимо касаясь языком.
Минута сладкой пытки — и Суэро не выдержал, простонал сквозь зубы:
— Боже, пожалуйста...
С довольным стоном Хайме исполнил его просьбу и больше уже не мучил — ласкал сильно, быстро, поглаживая свободной ладонью по бедру, словно норовистую лошадь. А Суэро мог только из последних сил сжимать запястье зубами, давя стоны, и пытаться не слишком сильно двигаться. Но под конец воля изменила ему: он несколько раз сильно толкнулся Хайме в рот, еле отстранившись в последний момент, и кончил ему на лицо, поминая Мадонну и всех святых.
— Как богохульно, — заметил тот, улыбаясь и вытирая семя с лица.
— Боже, прости, — пробормотал Суэро, с трудом переводя дух.
— Ничего. Это довольно приятно, на самом деле, — Хайме навис над ним, откровенно любуясь.
— А что ещё делают содомиты?
— Занимаются, собственно, содомией. — Рука Хайме скользнула между ещё раздвинутых ног Суэро, и пальцы обвели задний проход. — Я бывал в разных ролях, и обе довольно приятны. — Это вызвало довольно-таки сложные чувства, и они, должно быть, в полной мере отразились на его лице, потому что Хайме засмеялся: — Но в походных условиях содомия не самая лучшая идея.
— Тогда ты, наверное, хочешь, чтобы я ответил любезностью на любезность? — поинтересовался Суэро и вызвал новый приступ смеха — на этот раз смущённого.
— Для первого раза лучше что попроще. Перевернись на живот.
Хайме заставил его приподнять бёдра и, стянув брэ с себя и с него, сперва просто прижался сзади, так что Суэро ощутил, как тот возбуждён.
Втайне он до сих пор подозревал — или опасался? — что его чувства схлынут, как только он получит удовольствие. Что просто грех туманит голову, и поэтому ему кажется, что один вид Хайме сводит с ума. Но сейчас, когда возбуждение утихло, оставив после себя только приятную истому, ему нравилось чувствовать, как Хайме прижимается к нему, слышать, как он тихо стонет, ощущать его поцелуи на плечах и спине.
Ни один из его грехов, ни одно из удовольствий не могли с этим сравниться. Ни купленный разврат, ни шашни со служанкой, ни целомудренный поцелуй невесты.
Суэро завёл руку назад, чтобы погладить Хайме по волосам и мокрой от пота шее, и тот ответил на ласку благодарным стоном. Его член скользнул между бёдер Суэро, и тот, поняв, чего от него хотят, сдвинул ноги сильнее и слегка выгнулся.
И ощущать это тоже было приятно. Когда Хайме начал двигаться, коротко выдыхая, Суэро на короткое время забыл о том, кто сейчас вжимается в него, кто он сам, где они находятся и что предстоит им завтра.
Всё это было неважно. Важны были только стоны, поцелуи, запах свежего пота. Звук, с которым тело касалось тела. То, как член скользит по чувствительной коже на внутренней стороне бёдер.
Суэро сжал пальцы в волосах Хайме и понял, что снова возбуждается.
Такая ретивость даже смутила его, но поздно смущаться, когда тебя вжимают в постель, прихватывают зубами за шею сзади, и толчки отдаются во всём теле, заставляя воздух с хрипом вырываться из лёгких.
Хайме, конечно, заметил, что происходит.
— Быстро ты. Я польщён.
Его ладони снова заскользили по коже Суэро. Он сжал пальцы на его бёдрах, погладил по груди, приласкал соски и снова впился губами в шею, которую Суэро охотно подставил. И продолжил двигаться, быстрее, резче, и Суэро казалось, что с каждым толчком его возбуждение возрастает, пока, наконец, он не мог больше терпеть и не начал ласкать себя, а потом задохнулся, когда поверх его пальцев легли пальцы Хайме.
Семя брызнуло на тюфяк. Но, кончив, Хайме не отстранился и продолжил ласкать — бережно, медленно, и чувствительное после первой разрядки тело откликнулось наслаждением одновременно более слабым и более острым. Суэро задыхался, прижимаясь к нему, извиваясь, толкаясь в его руку, всхлипывая, пока очередной лёгкий укус в шею не стал последней каплей, и он расслабленно, блаженно застонал, содрогаяясь.
К этому моменту он совершенно перестал бояться, что их услышат.
— Всю лежанку заляпали, — заметил Хайме, кое-как вытер тюфяк краем сорочки и кинул её на земляной пол, а сам упал на узкое ложе и посмотрел на любовника.
Он, наверное, считал, что смотрит дерзко и уверенно, но Суэро видел, сколько в его взгляде нерешительности. Даже страха. Хайме сделал широкий жест рукой, надеясь, что Суэро ляжет с ним рядом, но ни мгновения не ждал, что тот в самом деле это сделает.
— Ну, теперь-то обниматься не страшно, раз уж потрахались, — заявил он.
— С кем же ты имел дело до сих пор? — вдруг вырвалось у Суэро.
— Ты о чём?
— Когда мы вышли вдвоём против шестерых, ты не выглядел таким испуганным, как сейчас.
Рука Хайме упала на подушку.
— Ну... — буркнул он, пряча глаза. — Я боялся, что ты сейчас передумаешь. Или решишь, что я тебя унизил. Ты же дворянин.
— А ты дурак. — Суэро толкнул его плечом и устроился рядом, хотя и с немалым трудом. На этом тюфяке можно было лежать вдвоём только крепко обнявшись.
И это Суэро вполне устраивало. Он прижал Хайме к себе и устроил его голову у себя на плече.
— В первый раз ты именно это и сделал, — заметил тот, хотя и ощутимо расслабился.
— Это ты сказал, что можно забыть обо всём случившемся.
— Я думал, ты и хочешь забыть.
— Но я-то этого не говорил. Я сказал, что ты перевернул всю мою жизнь. Какое там забыть.
Суэро вздохнул. В палатке стоял крепкий запах недавнего блуда. Хайме приподнялся на локте, чтобы посмотреть ему в лицо. Сейчас он выглядел... беззащитным.
И в кои-то веки не пытался это скрыть.
— Я ведь крепко привязался к тебе, барчук. Я понимаю, ты впервые открыл для себя содомитские радости. Считай это моим подарком тебе. Надеюсь, ты будешь грешить приятно и обильно и вспоминать меня. Но не надо морочить мне голову. Если это для тебя ничего не значит — не целуй меня, не говори, что не сможешь забыть и всё такое. Имей мужество честно сказать, что у тебя на душе.
Так вот что с ним творится. Суэро даже приподнялся следом за ним, чтобы горячо сказать:
— Мужество мне нужно не для этого. Мужество мне нужно, чтобы признать, что я тоже крепко к тебе привязался. Что я хочу повторить наш грех. И что я не знаю, как мне сдержать обещание покарать тебя, потому что, видит Бог, я не хочу, чтобы даже волос упал с твоей головы.
Хайме явственно смутился и опустился обратно на лежанку.
— Ну уж, — пробормотал он. — Надо сперва дожить до завтра, а там уж решим, как быть. Может, успеем хотя бы ещё погрешить. Может, король мне полное помилование пропишет, и тебе придётся склониться перед его волей, а?
— Сомневаюсь, — сказал Суэро, тоже опускаясь на постель, но на душе у него после признания стало спокойнее. И сама близость Хайме, тепло его кожи и запах так умиротворяли, что его вскоре начало клонить в сон. Он так и уснул, уткнувшись ему в шею, понимая, что утром проклянёт весь свет из-за неудобной позы, и всё равно не жалея. Его тело уже начало цепенеть во власти дремоты, когда он почувствовал на своём виске поцелуй Хайме и услышал его шёпот:
— Какое счастье, что мне не удалось тебя убить.
***
— Благослови Бог донью Габину, — заметила Леонор, проскользнув в комнату. — Не думала, что дама королевы окажется такой ловкой сводней.
Карлос слегка развёл руками, признавая греховность двора, и по его рукаву тут же вскарабкалась обезьянка.
— Смотри, какое милое создание, — заметил он. — Единственный приятный результат сегодняшней встречи с кастильцами. Но времени у нас мало.
Леонор протянула руки, и он, подхватив цепкое животное, посадил его ей на руку. Обезьянка пробежалась до плеча девушки и стала с большим интересом изучать её ухо, волосы и серьгу. Леонор засмеялась вполголоса и обшарила кошель и рукава на предмет каких-нибудь лакомств. С собой у неё до сих пор был орешек, так что она расколола его рукоятью ножа и протянула обезьянке.
В последние дни ей редко доводилось без задней мысли повеселиться. Вот и сейчас времени умиляться не было.
— Когда прибудут твои люди? — спросила она, наблюдая, как маленькие лапки выбирают кусочки ядра среди осколков. На Карлоса она не смотрела, но ощущать его присутствие рядом ей было приятно.
— Сегодня они уже в городе. Завтра можно начинать.
— Значит, они подкрепят мою идею.
— Какую идею?
Леонор подняла на него улыбающиеся глаза.
— Сущая безделица. Я доверительно поделилась с парой дам, что король-де ищет какие-то бумаги, стал боязлив и планирует что-то после завтрашнего пира. И обещал мне, что я посмотрю не только выступление хугларов, но и нечто более занимательное. Так вышло, что сказала я это при одном из слуг епископа. Если завтра его преосвященство не сорвётся с цепи и не свяжется с другими заговорщиками, то он просто стальной человек.
Она была уверена, что Карлос одобрит её провокацию, но тот даже отступил на шаг:
— Бумаги? Ты сказала про бумаги? Леонор, но со страху они могут попытаться убить тебя в открытую. Они и так выдали себя с попыткой у оврага, а, проглотив твою наживку, они решат, что им всё равно уже нечего терять!
— Не знаю, как им, а мне точно нечего терять, — бросила Леонор, чувствуя, что в ней поднимается гнев. Обезьянка испуганно сунула последний кусок ореха за щёку и сбежала на пол, цепляясь за платье, а с пола забралась на стол, опасливо следя за людьми. — Я хочу действовать, Карлос, я хочу разворошить это осиное гнездо. Хватит с меня ожидания, когда кто-то опять попытается меня убить. Завтра во время пира или перед ним они забегают, и тогда-то мы поймём, кто помогал Аснаресу. А если и будет новая попытка — что ж, мы наготове.
Карлос смотрел на неё со смесью восхищения, тревоги и осуждения.
— Ладно, — сказал он, помолчав. — В конце концов, дело уже сделано. Остаётся надеяться, что никто не успеет уничтожить бумаги. Завтра мои люди войдут в замок, и я прикажу взять под стражу епископа, Энтенсу и всех, кто покажет себя подозрительным. А до тех пор держись возле моей матери и её дам, всегда будь с кем-то, ради Бога, Леонор, может, тебе и не жаль лишиться жизни, но я не хочу тебя потерять!
Леонор даже засмеялась:
— А зря, тебе бы стоило присоединиться к моим убийцам.
Карлос даже взял её за плечи:
— Не шути этим. Никогда.
Неожиданно для себя она заметила:
— А ты повзрослел. Стал серьёзнее.
Он отпустил её:
— Что ж, прости, если беспечным я нравился тебе больше. Когда на кону жизнь кого-то, кто тебе дорог, нельзя оставаться прежним.
— Нет, — сказала Леонор. Она помедлила, но признание всё же вылилось наружу. Уж слишком он был хорош сейчас, когда боялся за неё. — Таким ты мне нравишься куда больше.
Карлос усмехнулся. Кажется, её похвала выбила почву у него из-под ног, и он, как и вчера, не придумал ничего лучше, кроме как поцеловать её — и после этого они с трудом оторвались друг от друга.
— Что я буду делать, когда придётся возвращать тебя Сангуэсе? — спросил он, погладив её по щеке.
— Спросишь моего мнения, быть может? — лукаво заметила она. Карлос покачал головой:
— Всё будет зависеть от него, ты же понимаешь. А он не захочет отдать тебя мне. И я не хочу оскорблять его и развязывать скандал, из которого все мы выйдем запятнанными.
Она думала об этом. Старалась гнать эти мысли, потому что сперва надо закончить дело, но всё же думала.
— Ты плохо знаешь женщин из нашей семьи, — коротко ответила она и прибавила то же, чем утешала себя: — Кроме того, сперва надо закончить дело.
Он кивнул и уже повернулся к двери, но не выдержал — вернулся для второго поцелуя, и, когда он попытался отстраниться, теперь уже она не пожелала отпускать.
— Иди, иди, — шепнула она наконец, отталкивая его. — Иди, а то никогда не уйдёшь.
— Береги себя, пожалуйста. Возвращайся прямиком к себе, держись возле матери, будь на людях.
— Да, да, я помню.
— Завтра я не смогу перемолвиться с тобой словом. Я буду слишком на виду, и...
— Не бойся. Иди.
Карлос впился в её губы последний раз и торопливо вышел.
Даже про обезьянку забыл. Леонор улыбнулась, проводя пальцами по горящим губам, и обернулась к столу.
Надо бы сказать прислуге, что животное осталось здесь. Ей самой появляться с королевской обезьянкой будет просто немы...
Мохнатое тельце безжизненно лежало на столе. Когда Леонор подбежала, бедное животное было ещё тёплым и слабо дёргалось в последних судорогах, но сомнений не было: оно умирает.
Леонор отбросила скорлупки ореха, которые до сих пор сжимала в кулаке, и тщательно оттёрла ладонь.
Хотя яд, конечно, был не на скорлупе и не в позолоте, а в ядрышке. Как только они его туда занесли? Иглой?
Неважно.
Важнее то, кто угостил её этим лакомством.
Как она раньше не поняла? Всё же очевидно.
И теперь она даже не может сказать Карлосу.
А её план...
Леонор зажала себе рот ладонью.
Господи, она сама себя загнала в ловушку.