Глава XI
Рано утром, — туман ещё лизал траву на пустыре, — Суэро вышел из палатки. Спал он скверно: ночью лёг позднее всех (чтобы не пришлось больше общаться с Хайме), а проснулся раньше. Последнее вышло не нарочно, дурной сон разбудил его ещё до рассвета, а сердцебиение так и не дало уснуть.
В серой предутренней темноте Суэро посмотрел на спящего Хайме. Тот раскинулся на лежанке, свесив руку вниз, до пола, одеяло сбилось, и весь он был таким полным жизни, что, казалось, жар его тела можно ощутить на расстоянии. Потому-то Суэро и вышел из палатки. Он привёл себя в порядок, погулял немного по холодку, заглянул к своей лошади и уже пожелал в душе, чтобы кто-нибудь из труппы проснулся, и лагерь поскорей ожил, когда услышал шаги и голоса.
Это оказались Пако и Реито, которых он меньше всего был бы рад видеть сейчас. Оба несли сумки с нехитрыми пожитками — Реито явно решил покинуть труппу вместе с любовником.
— А, не спится, — мрачно усмехнулся Пако. — Чтоб тебе до конца твоих дней плохо спать.
— Проваливай, — ровно ответил Суэро. Полог их с Хайме палатки откинулся, и Висельник выполз на свет Божий, протирая глаза и почёсывая заросшую рыжей щетиной щёку. То ли ответ Суэро, то ли это явление вывело Пако из себя, и он слабо крикнул:
— У меня выбора не было! За тобой-то, поди, не гоняются кредиторы по всему королевству. Всё равно же его освободили, а мне нужны были деньги.
Хайме молча смерил его взглядом и сплюнул себе под ноги. Пако осёкся, как-то надломился, понурился и побрёл прочь. Суэро задал только один вопрос — и не ему, а Реито:
— Почему ты уходишь с ним?
— Люблю потому что, — хмыкнул тот.
— Несмотря на то, что он последний подлец?
Реито даже руками слегка развёл:
— Сеньор, любовь — она не спрашивает.
Глядя ему вслед, Суэро подумал: нет, я так не могу. Не смогу.
Хайме подошёл к нему, вместе с ним провожая взглядом бывших членов труппы.
— Уже немного осталось, — сказал он и пояснил в ответ на вопросительный взгляд Суэро: — До цели немного осталось.
И Суэро почувствовал, что его сердце обрушивается куда-то вниз, а в горле словно кусок льда застрял.
В самом деле, до конечной точки путешествия оставалось недолго. Весь этот и следующий день Хайме расспрашивал паломников, встречавшихся на пути, крестьян, коробейников – и узнавал, что король проезжал здесь недавно и направляется в замок Бутрон. Молодая сеньора была с ним, пользуясь всё тем же почётом, живая и здоровая. Уже завтра они могли добраться и до короля, и до Леонор. Суэро поторапливал хугларов, подстёгивая таким образом и свой страх... своё нежелание добраться до Бутрона и положить всему конец. Нет, половина его души помнила о Леонор и стремилась спасти её, но другая — и он ненавидел себя за это, — хотела, чтобы цель находилась хотя бы немного подальше.
И всё это время ему удавалось делать вид, что между ним и Хайме не произошло ничего, достойного внимания, а Хайме хватало благородства ему подыгрывать. Впрочем, Суэро уже знал, что у разбойника в самом деле есть и благородство, и сердце... и легче от этого не становилось.
Меж тем погода стала хуже, а караван въехал в сосновый лес. Он заканчивался едва ли не у самых стен Бутрона, и к вечеру, самое позднее к завтрашнему утру они должны были оказаться там.
— Мои места, — сказал Хайме, как всегда, покачивающийся на задке кибитки. – У нас тут несколько укрытий. Мои ребята и я славно погуляли здесь в своё время. Помню... — начал было он, но не договорил. По его лицу Суэро понял, что воспоминание оказалось не из приятных.
— Нехороша история?
Хайме вздохнул:
— Раньше я бы сказал, что хороша, а сейчас даже и не знаю.
— Не расскажешь?
— Ты и без того достаточно знаешь обо мне плохого.
— Тем более нечего бояться.
Хайме молча посмотрел на него и неожиданно улыбнулся, оттаяв. Его взгляд был таким тёплым, когда он улыбался, что, казалось, согревал кожу, а лицо вдруг поражало грубой, яростной красотой. Почти пугающей. Суэро отвёл взгляд, чтобы не видеть этой улыбки, и спросил:
— Твои товарищи могут быть поблизости?
— После того, как ты нас чуть не накрыл? — расхохотался Хайме. — Ещё как могут.
Агуэда высунулась из кибитки и шикнула на него:
— Не каркай! И так туман кругом, а ты ещё разбойников поминаешь.
— Я сам разбойник, забыла?
В этот момент где-то за деревьями раздался протяжный свист. В сосновом лесу видно далеко, но в такую туманную погоду Суэро даже с седла не удалось ничего рассмотреть.
— Накаркал, — мрачно подвела черту Агуэда.
— Да уймись ты, — пробормотал Хайме, продолжавший прислушиваться. Он замер в небрежной и одновременно настороженной позе, похожий на лесного зверя. Свист раздался вновь. — Да, там кто-то орудует. Вскоре будет перекрёсток. Там сходятся две дороги и дальше бегут вместе. Вторая идёт вон там, — он махнул рукой налево, — почти что ноздря в ноздрю с нашей. Так что бедолаг, наверное, потрошат на той дороге. Надо бы посмотреть.
— Только не говори, что хочешь спасти невинных жертв разбоя.
В ответ на это замечание Суэро Хайме поднял на него свои прозрачные глаза:
— Нет, конечно. Я хочу выяснить, не грозит ли что-то нам. Ты со мной?
— Куда я денусь. — Суэро направил лошадь в сторону от дороги и скинул с седла полу плаща, прикрывавшую меч. Хайме вскоре обогнал его, показывая путь в тумане. Сейчас тот смирно стелился по коленям лошади, а, если пригнуться, можно было и заглянуть под молочно-белую полосу, но Суэро понимал: стоит моргнуть — и ты заплутал среди этих одинаковых сосен и редких лиственных деревьев, поднимающихся из жидкой дымки.
Однако Хайме неплохо находил путь, следуя одному ему ведомым знакам и забирая немного в гору. Вскоре он вывел их к нужному месту — туман почти растаял, показался спуск вниз, к дороге, а возле неё замаячили человеческие фигуры, и стали слышны голоса:
— Да ладно, время есть!
— Хорошо, хорошо, только... цыц! Здесь кто-то есть!
— Вот черти глазастые, — пробормотал Хайме и, сложив пальцы хитрым образом, издал заливистое чириканье. Пока разбойники перешёптывались, он поманил Суэро за собой. Тот спешился сразу, едва завидел впереди людей, а теперь пошёл следом за ним, ведя кобылу в поводу.
На обочине дороги стояла повозка, запряжённая беспокойно фыркающими лошадьми, — Суэро прикинул на глаз, что принадлежит она, скорее всего, зажиточному купцу, — и часть скарба уже выволокли наружу: сундук, вещевой мешок, какие-то подушки... Возле всего этого богатства стоял на коленях мужчина средних лет, чья одежда и шапочка подтверждали подозрение Суэро. Только один разбойник следил за ним, а остальные столпились в стороне, привлечённые самой ценной добычей — женщиной во вдовьем уборе, молодой и статной. Её лицо застыло, только нижняя губа мелко дрожала, а в глазах стоял чёрный ужас. Но, на свою беду, она была миловидна, а скромный наряд не мог скрыть приятную полноту, изгибы тела и прекрасную грудь, так что становилось совершенно очевидно, почему она привлекла столько внимания.
Суэро почувствовал, как всё внутри у него немного подморозило. Он даже почти не ощутил ни гнева, ни желания защитить — просто понял, что должен это сделать, что вряд ли всё это закончится хорошо и что другого пути он для себя не видит.
***
— Бог в помощь, народ, — сказал Хайме, оглядывая банду. Их было всего четверо, и среди них он увидел пару знакомых лиц: Долговязого Хуана и, конечно, Сандро, куда без него. — А чего вас так мало?
— Висельник! — воскликнул один из незнакомых парней и даже отпустил вдовушку. — Сказать кому — не поверят.
— А ты не говори, — буркнул Хайме. Долговязый же ответил на вопрос:
— Остальные слуг нагоняют, почистят и вернутся. А ты чего шляешься по лесам?
— Лес королевский, кто хочет шляется. — Банда ответила смешками, так что знакомство, можно считать, состоялось. Некоторые на всякий случай положили ладони на кинжалы и покосились на лежащие на траве рогатины, когда завидели их с Суэро, а теперь расслабились. Вот и славно.
Хайме вновь оглядел сперва знакомцев, а потом пленников и улов. Знакомая картина, успокаивающая даже. За вдову он бы их отругал, будь он за главаря, а так... три года тряс богатеев подобным образом, так с чего сейчас как будто заноза в глазу? Моргаешь, трёшь — а боль не проходит.
— С кем ходите? — спросил он Долговязого. — Как жизнь-то?
— Ну я за главного, — отвечал мужик в красной куртке. — Присоединяйся, если хочешь, договоримся. Только этот улов наш, ты на готовенькое пришёл.
— Не, ну бабой можно и поделиться, — сказал Сандро. — Извини, брат, я знаю, ты это не любишь, но сам видишь, она не девушка давно.
— Да и не против будет, — один из тех, кто держал пленницу за руки, ущипнул её за бок. — Вдове без мужской ласки грустно, а?
— Пожалуйста, — просипел вдруг купец. Ему, судя по тому, с каким трудом он говорил, дали недавно несколько крепких тычков под дых. — Пожалуйста, сеньор, я вижу, вы из благородных. Пусть берут деньги, убивают меня, только сестру не троньте, ради милосердия Девы Ма... — парень, что его охранял, отвесил ему пинка:
— А тебе мы и без твоей просьбы глотку перережем, жирдяй.
Забавно, отрешённо подумалось Хайме. Купец-то даже не жирный. Обычный он. Просто так считается, что все у всех купцов изрядное брюхо. А все дворяне чванливые сволочи.
На Суэро он даже смотреть не стал. Знал, что увидит. Вместо этого он посмотрел на женщину. Челюсть у той дрожала, но она ответила прямым взглядом в упор — глаза чёрные, огненные. Такой взгляд был у Леонор. И милосердия она не просила. Знала, что не будет его.
В глубине души Хайме сразу понимал, что совершит глупость. Судорожный вдох Суэро, когда тот увидел пленницу, намекнул на это. Потому Суэро-то точно глупость совершит, а где он — там и Хайме придётся.
Но на самом деле всё решилось сейчас, когда он заглянул женщине в глаза.
Что сталось с тем ублюдком, которым я был, подумал он почти с печалью. И сказал:
— Верно Сандро говорит, я такое не люблю.
— А кто это с тобой? И правда на сеньора похож, — протянул главарь, а Сандро, разрази его Господь, тут же вспомнил:
— А это не герцог Сангуэса, которого мы тогда чуть не порешили? — Суэро честно кивнул в ответ. — Бог в помощь, ваша светлость или там хуетлость, не опознали без всех ваших цацек. — Он изобразил поклон, а кто-то из парней даже поклонился вполне всерьёз.
— Не думал я, что ты будешь якшаться с Сангуэсой, — сказал Долговязый Хуан, и Суэро откинул голову и почти открыл рот. Пока он не угробил всё дело, Хайме заговорил первым:
— Так вот, парни, я это не люблю. Давайте вам улов, а пленников нам. Оставим вдове её добродетель, перед Богом же грех.
Женщина прикусила губу и сжала зубы, борясь с дрожью, и теперь застыла совершенно неподвижно, словно боясь спугнуть надежду. Не двигались и разбойники — все четыре рыла молча смотрели на Хайме.
— Я не понял, ты вместо неё портки, что ли, снимешь? — спросил главарь.
— Ты действительно не понял, — сказал Хайме. — Это не вопрос.
Прежде чем кто-нибудь из парней успел хотя бы потянуть нож, над ухом у Хайме свистнуло — это меч вынырнул из ножен.
— А говорил, насилие не выход, — усмехнулся он, не оглядываясь. Суэро невозмутимо ответил:
— Из этого правила есть пара исключений.
Что ж, когда у тебя за плечом стоит герцог Сангуэса с мечом наголо, ставить условия немного проще. Немного.
— Вы чего, сдурели, — примирительно сказал Хуан, тоже достав короткий клинок, но не решаясь рвануть к рогатине. Хайме слегка улыбнулся ему, держа метательный нож у плеча. Главарь рявкнул:
— Тебя, говно свиное, забыть спросили, как мне свой же навар делить.
— Если ты действительно главарь, то подумаешь, надо ли тебе связываться с двумя бойцами ради двух кусков мяса.
Главарь посмотрел Хайме в глаза. Долго смотрел, можно было изучить даже то, как у него слегка провисает веко и какие жёлтые пятнышки украшают серую радужку. Хайме слегка прищурился, но взгляда не отвёл. Нож оставался наготове возле плеча. Слева совершенно неподвижно завис в воздухе клинок Суэро.
Сейчас. Сейчас кто-то из них не выдержит.
Хуан первым устало закрыл глаза, словно почувствовав, что главарь медленно уберёт свой нож обратно за пояс:
— Ладно, хер с вами. Берите это говно и проваливайте, пока я не передумал. И вот что Висельник... — Он снова поймал взгляд Хайме, будто так и не нагляделся. — Ещё увидимся.
Хайме ничего не почувствовал — ни облегчения, ни страха, ни что там могло бы быть от мысли, что мало кто в королевских лесах будет ему рад после такого. Разбойники отпустили женщину, и та очень быстро и сноровисто отошла от них подальше. Кто-то ворчал:
— Да и ладно, с такой добычи каждый себе по шлюхе купит, — кто-то начал сбивать замок с сундука. Суэро спустился с пригорка, помог купцу подняться на ноги, а вдову, обняв за плечи, повёл по дороге прочь. Лошадь послушно поцокала за ними. Хайме двинулся следом, то и дело оглядываясь на бывших товарищей, и увидел, как Сандро отворачивается, а Хуан качает головой.
— Большая ошибка, Хайме, — сказал он. Хайме отвернулся и пошёл прочь, покручивая в пальцах метательный нож.
Пока он шёл, чувствовал, как всё напряжение собирается внутри него. Где-то в груди, он даже мог показать, где. Как будто кто-то сматывает нитку в клубок, и он становится всё больше. Разбойники уже и скрылись из виду, а оно только росло. У вдовы же, едва они отошли подальше, подкосились ноги, да так, что она едва не упала. Но, когда Суэро хотел помочь ей, женщина молча выставила руку, глубоко вдохнула и вновь поднялась.
— Я справлюсь, — глухо сказала она. Купец ковылял, прижимая руку к животу и покачивая головой. Суэро довёл их до перекрёстка и там сказал:
— Вот та дорога ведёт на Лицарру. В паре лиг была деревенька, а оттуда вы сможете переправиться в город. Скажите наместнику, что дон Суэро де Сангуэса прислал вас. Берите лошадь, она из моей конюшни.
— Я не знаю, как и благодарить, — растерянно и тихо сказал купец.
— Никак. Пусть это зачтётся мне на небесах. Разве что молитесь об этой душе, — он кивнул на Хайме, и тот даже на шаг отступил от удивления. — Вот кто в действительности вас спас.
Две пары тёмных глаз вперились в Хайме, оба спасённых кивнули, и купец попытался сказать что-то и ему, а его сестра просто молча смотрела — так, что лучше бы рассыпалась в благодарностях, и то меньше бы смущало. А хуже всего было то, что он хотел бы сказать «Не стоит», или «Да езжайте уже, пока фора есть», или «Я уже жалею, что вас спас», но не мог выговорить ни слова. Так и молчал, пока купец не погрузил сестру на лошадь, и они не поехали прочь, а Суэро кивнул на дорогу, ведущую в противоположную сторону — идти навстречу кибиткам хугларов. Судя по следам, те ещё не миновали перекрёсток.
Они двинулись по тракту, держась обочины. Песок под ногами был мелкий, рассыпчатый и даже на вид поразительно тёплый для такого сумрачного дня.
Хайме думал, что уж и перетерпит как-то, но Суэро не ограничился кивком и тронул его за плечо. И всё, плотину прорвало. Хайме остановился, уткнулся лицом в сгиб локтя, зажал зубами ткань рукава и заорал.
Как ни давил он этот крик, тот всё равно вышел громким, а ещё злобным и чертовски жалким. Походил на рычание медведя Агуэды, но Хайме слышал в нём поскуливание щенка, оставленного на ночь за дверью. И Суэро наверняка тоже слышал.
— Что? — коротко спросил он, и Хайме рванул от него подальше — в сторону от дороги, продравшись через какие-то молодые деревца. Но Суэро догнал, развернул за плечи к себе и повторил:
— Что?
Хайме попытался скинуть его руки с себя, но не преуспел и рявкнул:
— Иди ты нахуй, сеньор! Или поумнее что спроси. У меня всё кончено, понимаешь, всё!
Но Суэро рук не убрал и продолжал молча смотреть. И что-то заставило Хайме продолжать:
— Я десять лет думал, что отомщу. Ждал подходящего часа. Три года сколачивал банду, создавал себе имя. Вот столечко оставалось до твоей смерти, — он показал Суэро одну фалангу мизинца. Тот потихоньку отпустил его. — А потом началось всё это говно, и я уже тебя не могу убить, мести не хочу, и вообще какой смысл? Ты был прав, ты с самого начала был прав. Мои дела ничего не изменят. — Он провёл ладонью по лицу и глухо сказал: — Мир не изменится. А по-другому я не умею. И что я буду со всем этим делать, когда мы доберёмся до Бутрона? Я потерял из-за тебя свою месть, свою банду, даже свою справедливость. Я не знаю, кто я теперь. Знаю только, кем я перестал быть. Кем не хочу быть. Кем никогда не был. А кто я есть? Что мне теперь делать? Может, ты мне ответишь? — Он толкнул Суэро в плечо и, не встретив сопротивления, толкнул ещё раз, сильнее.
— Может, ты самого себя спросишь? — Барчук сохранял такое спокойствие, что кровь закипала.
— А кто виноват во всём этом? Ты и твоя поганая невеста! Мои успехи были так себе, но они хотя бы были, а сейчас я доведу тебя до твоих ебучих документов, вы возьмётесь за руки и уйдёте к чёртовой матери, а останусь разгребать то, что ты оставил после себя!
Он попытался снова толкнуть Суэро, но тот перехватил его руку и сильно сжал:
— Это я должен предъявить тебе счёт за всё, что ты сделал с моей жизнью, Висельник.
Хайме рассмеялся и попытался высвободить руку, но хватка была крепкой. Он попытался пнуть его, но Суэро увернулся. Рванулся вновь — и потерял равновесие, а вместе с ним и Суэро. Ещё одна попытка ударить, и они оказались на земле, где Хайме, отплёвываясь от сосновых иголок, забился, придавленный весом Суэро, пнул его, пересилил и опрокинул, оказавшись сверху уже сам.
Вот и настал тот момент, о котором Хайме так долго мечтал, сперва в фантазиях о мести, а потом в совсем других фантазиях. Он сидел на Суэро верхом и мог сделать с ним что угодно — если справится, конечно. Но достаточно было заглянуть ему в лицо, чтобы оробеть. Чтобы рука не поднималась ни избить его в кровь и стереть чёртову красоту, ни погладить по щеке и шее, которых он так хотел коснуться. Что самому себе-то врать, он много говорил о своей ненависти к дворянам, но перешагнуть последнюю границу не мог. Не с ним.
Несколько мгновений он просто смотрел на него, растерянный и несчастный, пока не набрался решимости... и в этот момент Суэро притянул его к себе.
Тут только Хайме вспомнил о перепавших ему вчера побоях — нижняя губа заныла, когда её коснулись губы Суэро, и во рту стало солоно. Но на это ему было ровным счётом наплевать. Он ответил на поцелуй торопливо, лихорадочно, зная, что это продлится недолго. Его редко целовали, даже если доходило до блуда. Поцелуй — это особое дело. И Суэро вскоре отстранился, но не попытался скинуть Хайме с себя, а коснулся, так же торопливо и лихорадочно, его волос, плеч, провёл ладонью по спине, перекатился и снова оказался сверху. Меч Суэро двинул его по бедру. Ударившись затылком о землю, Хайме засмеялся, а пальцы Суэро неуверенно, но жадно сжимали его плечо, перебирали волосы, гладили по груди, пытались справиться со шнуровкой. Лежать так на земле было дико неудобно, отбитые рёбра ныли, а под рубаху уже каким-то образом забились иголки, но и на это Хайме было ровным счётом наплевать. Он развязал на Суэро пояс, откинул его подальше вместе с мечом, расстегнул куртку, распустил завязки сорочки и коснулся его кожи — и она была именно такой, как он представлял, гладкой и чуть прохладной. Мимоходом жалея, что не выйдет раздеть его и полюбоваться как следует, Хайме гладил его по груди, по спине, с наслаждением наводя чудовищный беспорядок в его одежде, сминая ткань сорочки, задирая её, коротко целовал в висок, в щёку, в шею — и, наконец, услышал судорожный вдох, почти стон. Опустил руку на его пах и убедился в том, что стяг есть на что вешать и в этот раз.
— Быстро ты, — сказал Хайме, и зря, потому что Суэро как будто пришёл в себя и попытался отстраниться. Но Хайме закинул руку ему за шею, прижал к себе:
— Шшш.
Он вообще хотел просто удержать его, но Суэро при этом очень удачно упёрся бедром Хайме в пах, и его глаза расширились, когда он почувствовал, как тот возбуждён. Его лицо было так близко, что можно было ресницы пересчитать. Хайме прижался сильнее, уткнулся лицом ему в шею и сдавленно застонал. Было очень просто и чертовски приятно гладить и лапать его, но сейчас, когда Хайме, постанывая, слегка тёрся о его бедро и осторожно расшнуровывал гульфик на его шоссах, это было едва ли не стыдно. Потому что теперь Суэро видит, сколько у него власти. Как сильно его хотят. А Хайме хотел сильно, видит Бог, так сильно, что перед глазами темнело. При мысли о том, чтобы взять у него в рот, руки подрагивали. Но это как-нибудь в следующий раз — сейчас он боялся спугнуть. Но коснуться рукой должно быть не хуже.
Так и оказалось: когда Хайме осторожно прошёлся пальцами по его члену, и Суэро всхлипнул и попытался прижаться к ласкающей руке, это было потрясающе. Улыбаясь ему в шею и коротко целуя, Хайме подразнил его ещё немного, а потом всё-таки приспустил свои брэ, в которых было уже порядком тесно. Пара подлых игл тут же впилась прямо в задницу, но в жизни бывали и более неприятные вещи.
Вообще-то они грешат прямо возле обочины дороги, отделённые только полосой молодых деревьев. Если кому-то приспичит соскочить с подводы и пойти отлить, он увидит прекрасную картину: как герцог Сангуэса почти что распластался над разыскиваемым по всему королевству разбойником, тихо ахает и двигает бёдрами, а тот, обхватив ладонью свой и его член, гладит их одновременно.
Пусть приходит, подумал Хайме, мне теперь сам чёрт не брат, и обвёл головку большим пальцем, заставив Суэро вздрогнуть и сквозь зубы пробормотать:
— Боже.
Хайме уже расслабился, когда Суэро внезапно отстранился и положил руку ему на запястье.
— Только не говори мне, что тебе не нравится, — задыхаясь, сказал Хайме.
— Нравится, — коротко ответил Суэро и вернул его руку на свой член, а сам после короткого колебания коснулся Хайме.
— Ох, — выдохнул тот и закрыл глаза. Это было хорошо. Суэро дрочил быстро и довольно жёстко, Хайме медленно и мягко, но постепенно ритм выровнялся, стал общим, и резкие выдохи тоже раздавались в такт, прерываемые только сдавленными стонами. Суэро закрыл глаза и прикусил губу, а Хайме смотрел ему в лицо, смотрел, даже когда особенно сильно толкнулся ему в руку, прижался и забрызгал её семенем, и потом тоже не отрывал взгляда. Хотел увидеть, каким будет лицо Суэро, когда тот кончит. И был вознаграждён даже сверх ожидаемого: он открыл глаза, вскрикнул:
— Боже, Хайме, — и, положив свою руку поверх его пальцев, судорожно выдохнул. Хайме почувствовал чуть тёплую влагу на запястье и слизнул её, поднеся руку к губам. Суэро посмотрел на это с удивлением, но говорить ничего не стал — просто скатился с Хайме и лёг рядом с ним, глядя в небо. Хайме тоже посмотрел: белое, затянутое облаками, жиденькое какое-то. Обычно он такое не любил. Сейчас мог бесконечно смотреть.
— Ну и жёстко же тут лежать, — сказал Суэро. — Как ты только терпел всё это время.
— Я бы и ещё потерпел.
Помолчали немного. Хайме наслаждался полной расслабленностью. В голове было пусто, во всём теле осталась только лёгкость, а на сердце нежность.
Эти мгновения были тем приятней, что не могли продлиться долго.
Суэро быстро зашевелился. Хайме обернулся, собирая волосами иголки, и встретил его взгляд — глаза у него сейчас были не непроницаемо-чёрными, а почти золотистыми.
— Так вот, значит, что я сделал с твоей жизнью? — усмехнулся Хайме, хотя на душе стало... не то чтобы погано. Страшно.
— Да, — просто ответил Суэро. — Вот что ты сделал с моей жизнью. И я теперь не знаю, как быть дальше.
— Господи, почему с тобой всегда так сложно. — Хайме сел и стал приводить себя в порядок. Сложно разговаривать серьёзно с болтающимся членом. Вести тяжёлые разговоры — тем более глупо как-то. — Просто забудь обо всём этом. Исповедуешься, женишься. Может, будешь потом блудить помаленьку, как все делают, может, героически терпеть, как это ты любишь.
Суэро против воли усмехнулся, тоже сел и стал зашнуровываться, застёгиваться, стряхивать иголки — становиться обычным собой.
— А мы с тобой? Наши нерешённые дела?
— Не пойму я, Суэро, почему я тебя сейчас утешаю? — проворчал Хайме, затягивая пояс. — Ещё недавно именно я испортил себе имя среди бывших товарищей, и именно мне было плохо. Или, думаешь, если кончить тебе в руку — никакие беды больше не страшны?
Он надеялся, что снова заставит его улыбнуться, а лучше покраснеть и рассмеяться, но Суэро вскочил на ноги с самым ледяным выражением лица.
— Да шучу я, шучу! — заторопился Хайме, тоже поднимаясь и ненавидя себя за то, что теперь ещё и оправдывается, лишь бы он не уходил вот так. — Просто всё это ничего не значит. Повесишь меня, если повезёт, и дело с концом.
— Действительно, чего уж проще.
Хайме не выдержал — зарычал:
— Имей смелость просто получить удовольствие! И, если получил всё, что хотел, то развернись и уйди. А если хочешь ещё, говори прямо. Будь мужиком, идальго ты чёртов.
Суэро под влиянием его слов, похоже, взял себя в руки. Он подвязал ножны меча к поясу и заметил:
— Я не могу куда-либо уйти, потому что нам нужно нагнать труппу, и поскорее. Иначе в Бутрон придётся идти пешком.
Ну вот и ответ.
Интересно, будет ли он потом блудить с какими-нибудь конюхами или так и продолжит терпеть искушения, стиснув зубы?
Какая к чёрту разница. От Висельника он получил что хотел.
Хайме нашёл в себе силы ухмыльнуться в ответ.
— Тогда давай поспешать, сеньор.
***
Сразу после прибытия в Бутрон Леонор ещё могла избегать разговора с Энтенсой — в конце концов, её едва не прикончили. Пережитые ужасы оправдывали вдобавок и проведённую вдали от королевы и её дам ночь, и даже задумчивый вид, который ещё не покинул её лицо наутро после того, как они с Карлосом так обильно нагрешили.
Как это удобно, оказывается, когда тебя пытаются убить. Не поэтому ли мужчины так стремятся на войну? Там попыток убийства происходит по сто на дню, и тут уж можно оправдать абсолютно что угодно.
Однако они успели разместиться в Бутроне, переночевать и провести там почти что целый день, отдыхая после долгого пути. Уже наступил вечер, а новостей всё не было: Карлос принимал то одного просителя, то другого, Леонор видела его лишь один раз и издали, и его лицо хранило непроницаемое выражение. А Энтенса смотрел на неё всё пристальней, всё настойчивей. Леонор старалась проводить время на виду, с королевой и её дамами: чтобы убийца не подобрался из-за угла, чтобы дон Галиндо не подошёл с роковым вопросом... и чтобы ни у кого не возникло сомнений в том, что она чиста.
Рассудок подсказывал ей, что никто и не думает об этом. Что греха таить, получи королева хоть намёк на случившееся вчера, она тут же попыталась бы ославить Леонор на весь мир. Пока она лишь молча окидывает её неодобрительным взглядом — всё, можно сказать, в порядке.
Но Леонор упорно казалось по взглядам дам и рыцарей, что они знают. Слышали, как она стонала под ласками Карлоса накануне. Говорят, что лишившуюся невинности девицу всегда можно опознать по каким-то загадочным признакам. Переодеваясь, Леонор на всякий случай рассмотрела своё лицо в зеркало, положила ладони на грудь. Но её лицо не стало каким-то особенно опытным, взгляд не сделался развратным, грудь не округлилась и походка вроде бы осталась той же.
Только она сама знает о своём грехе. Но что ей делать, когда они вновь увидятся с Суэро?
Ох, дожить бы сперва до этого часа, а потом думать. Может статься, ответ придётся давать уже на том свете.
Лишь бы он и Хайме оказались там ещё нескоро. Где-то они сейчас?
Голос королевы вывел её из раздумий:
— Тебе нехорошо, дитя?
— О нет, нет, ваше величество. Простите мою рассеянность.
— Держи, пусть это тебя порадует, — она протянула ей золочёный орешек. — И читай следующей.
Леонор взялась за книгу и продолжила чтение романа хорошо, даже складно, но спроси её кто-нибудь, в чём сюжет — она бы под страхом смерти не сказала бы.
Её терзали мысли о Карлосе, о Хайме и Суэро, о том, кто пытался её убить.
И откуда последует новый удар?
Даже орешек она на всякий случай есть не стала — спрятала в рукаве.
Дотерпев до конца главы, где рыцарь, обуянный грешной страстью, поцеловал королеву, она передала книгу следующей чтице и вышла — якобы по естественной надобности.
Остаётся надеяться, что меня не пристрелят в нужнике, усмехнулась она про себя. Да если и так — надо хоть немного отдохнуть от подозрений и постоянных разговоров.
Выйдя в одиночестве в коридор, она помассировала ладонями лицо. Никаких сил больше не было улыбаться.
«Ничего, разбойник смог несколько дней играть монаха, значит, и я смогу».
Она и в самом деле направилась к нужнику. За ней могли следить.
И действительно. Едва она свернула за угол, как на её запястье сжались старческие, но цепкие пальцы.
Энтенса.
— Боже мой, дон Галиндо, нас могут увидеть!
— Так дайте мне свой ответ до того, как нас увидели, — прошипел он. Куда девался тот благородный вельможа, озабоченный благом династии! Казалось, он сейчас ударит её.
— Дон Галиндо, вы поставите меня в двусмысленное положение.
— Не зли меня, девочка. Почему королева так тебя обихаживает? Почему король отправил гонца в Памплону? — Энтенса схватил её второй рукой за плечо и как следует встряхнул. В конце коридора мелькнула служанка, но, испуганно покосившись на эту сцену, шмыгнула прочь, делая вид, что ничего не видела.
Леонор почувствовала, как в ней поднимается ярость.
Возьми себя в руки, сказала она себе.
— Дон Галиндо, вы сами дали ответ на свой вопрос, — холодно проговорила она. — Всё это время у меня не было возможности побеседовать с вами. Не знаю, что у королевы на уме. Должно быть, её беспокоит, что король оказывает мне знаки внимания. Но его внимание ко мне не настолько велико, чтобы он посвящал меня в подробности своей переписки. Я впервые слышу о каких-либо гонцах. — Энтенса начал остывать под влиянием её слов, и она прибавила: — А теперь отпустите свою будущую королеву.
Он отпустил, но усмехнулся в усы:
— Вы кое-чего не понимаете, милая сеньора. Мы с вами уже обсудили достаточно, чтобы, потонув, я утянул вас за собой следом. Так что прекращайте разыгрывать оскорблённую невинность. Я был уважителен к вам в память о ваших родителях и дал вам время подумать. Из ваших слов я заключаю, что вы согласны. Это хорошо. Иначе кто знает, что может оказаться в вашем бокале в следующий раз.
— Конечно, я согласна, — уверила она. — Но нам нужны бумаги епископа, не так ли?
— Да, да, — поджал губы Энтенса, — я пытаюсь их раздобыть. Завтра будет большой праздничный ужин в честь его величества. У меня появится возможность найти документы.
— Я буду молиться за ваш успех, — уверила она. Энтенса, ещё не растративший весь гнев и всё напряжение последних дней, помялся немного, прежде чем уйти, но всё же поклонился ей как особе королевской крови, и скрылся. Леонор прислонилась к стене, переводя дыхание.
«Кто знает, что может оказаться в вашем бокале».
Может, всё это с самого начала было подстроено им? Но зачем?
И как теперь сообщить обо всём Карлосу?
Или нужно просто дождаться его людей, а там пусть Энтенса рассказывает всё королевским дознавателям?
Леонор задумчиво повертела в пальцах орешек. Краска оставляла золотистый след на её пальцах.
Ну уж нет. Просто ждать не в её обычае.