Глава II
— Ааах, Боже, вот так!
Парень держался за хлипкую спинку кровати, и при каждом толчке та ходила ходуном. Сильные мышцы перекатывались на его плечах и спине, когда он выгибался. Кожа блестела от пота в молодом утреннем свете, который падал из оконца, и оттого особенно выделялись синяки на его плечах — следы поцелуев, — и старый уродливо сросшийся шрам на рёбрах — след ножа. Оказалось, что парню чертовски нравится, когда этого шрама касаются языком.
Хайме трахал его довольно резко, а, когда взял за бёдра и ускорился, парень впился зубами себе в руку, чтобы стонать не так громко, и это вызвало у самого Хайме довольный стон. Ничто не заводило его так, как удовольствие любовницы или любовника.
Он немного подразнил его, входя медленно, плавно и сильно, и дождался всхлипов и сбивчивых просьб:
— Пожалуйста... пожалуйста, сильнее, выеби как следует, дай кончить, дай... ох! — Он вскрикнул, когда Хайме вновь стал вбиваться быстро и жёстко, чувствуя, что самому осталось немного, и почти жалея об этом. Несколько последних толчков — и Хайме вздрогнул и замер, крепко держа парня за бёдра. Горько-сладкий момент, когда тебе чертовски хорошо, но уже сейчас, в мгновение, когда вроде бы невозможно быть ближе, тебе уже становится чертовски одиноко.
Потом он небрежным хлопком по плечу заставил любовника перевернуться и взял в рот, чтобы отблагодарить. А тот был уже почти готов — застонал, едва Хайме обвёл языком головку, и кончил, тот еле отстраниться успел. Вытерев рот, он упал рядом с парнем, чьего имени не помнил, на отчаянно заскрипевшую кровать.
— Уф, хорошо.
— Да. Правду сказать, я не ожидал. — Парень повернулся к нему, подпёр голову локтем. Он был тёмненький, со светлой кожей, редкое и приятное сочетание. Большие и сочные губы немного портили его, делали слишком женственным и каким-то порочным, но Хайме не был против. — Ты о ком-то другом думал, а?
— Да.
— Мужчина или женщина?
— Мужчина. Но не в этом смысле.
— Всё равно завидую ему. — Парень захихикал. Хайме слегка улыбнулся в ответ:
— Дай тебе Бог, чтоб я никогда о тебе в этом смысле не думал, дорогой. Я его убить собираюсь.
— А что так?
— Да месть, — небрежно бросил он, и парень понимающе кивнул.
Дверь открылась, тоже отчаянно скрипя, и к ним безо всякого стеснения заглянула Челита:
— Собирайтесь, голубки. Мне скоро открываться, а вы же не хотите, чтоб вас застукали?
Хайме кивнул и поднялся с постели. Стыдиться в своём теле ему было нечего, Челиты он не стеснялся, — та повидала его во всех видах, — да и вообще не беспокоился из-за наготы.
Давно ли он работал в поле в одних брэ? Давно, если подумать, уже десять лет, но привычки с трудом нас оставляют.
Он зашнуровался, надел сорочку. Его случайный любовник, просунув голову в горловину своей рубахи, заметил:
— Можно при случае повторить.
— Если свидимся, — согласился Хайме, обулся и пошёл вниз.
Там Челита уже готовила зал к открытию: бочонки стояли полные, а свежие, лоснящиеся от масла лепёшки горой громоздились на блюде. Хайме цапнул одну и обжёгся. Пришлось перекидывать с ладони на ладонь, пока не остынет, а Челита тем временем налила ему стакан лёгкого пива. Пока Хайме жевал, его любовник — теперь над вид приличный подмастерье седельщика, только губы припухли, ну так на нём не написано, кто его целовал, — вышел на улицу, махнув рукой на прощание.
— Мужиков сюда води сколько угодно, — сказала Челита, — а девку даже не думай. Я ревновать буду.
— У тебя же теперь твой Маркос, чего ты такая собака на сене?
— Старые привычки умирают с трудом. — Она пожала плечами, и Хайме — тоже привычка, — загляделся на её грудь в глубоком вырезе. Он был совершенно пуст после подмастерья, но красота всегда приносит удовольствие. А Челита была красива: пышная грудь, прекрасные бёдра и гордая осанка танцовщицы. Она заметила его взгляд и улыбнулась, он улыбнулся в ответ, и они чокнулись кружками.
Раздалось курлыканье — за стойкой в спокойном месте стояла клетка с голубем.
— Какой он общительный стал. — Хайме покрошил ему немного лепёшки. — Даёшь ему полетать?
— Конечно.
— Смотри, это учёный голубь. Стоил мне немало денег и сослужит важную службу в случае беды, так что береги его.
— Тебя ищут?
Он пил, когда Челита задала этот вопрос, и поэтому сперва только пожал плечами, а, проглотив пиво, сказал:
— Не больше чем обычно.
— А этот твой враг?
— Сангуэса? Побегал за мной как собачка да и сбился со следа. Всё слава Богу. А на случай беды у меня всё продумано: есть этот вот голубь, есть место для связи, куда он приучен прилетать, есть разные сообщения... Словом, не дрожи.
— Поверю тебе на слово.
— Скоро мои парни в город вернутся, и с Сангуэсой будет покончено.
— Ты уже год это повторяешь.
— Значит, тем более давно пора разобраться.
— Давай, допивай и выметайся. Скоро народ пойдёт, а ты как начнёшь про свою страшную месть чесать, так не остановишь. — Она шутливо хлестнула его салфеткой, и он, сделав вид, что замахнулся кружкой, сделал последний глоток, чмокнул Челиту в щёку и вышел на улицу.
Утро было свежее, как хрустящее яблоко. Солнце уже встало, но ещё не разогрелось, самая хорошая погода. Хайме пригладил свои рыжие лохмы и, заложив большие пальцы за пояс, прогулялся немного. Он любил Памплону, хоть грязи в городе и хватало. Жёлтые и белые стены, плоские крыши, хозяйки перекрикиваются, высунувшись из окон, яркие вывески, а в лавках выставлен то крокодил, то огромный клык слона, то ещё какая-нибудь диковина. И деньги здесь водились лёгкие.
Ноги сами понесли его к городскому дому Сангуэсы. Он часто ходил через улицы, где стояли дома богатеев, а в последние дни прогуливался мимо этого дома довольно часто — исподтишка рассматривал, как лучше подобраться. Теперь дом стоял жилой, окна были открыты, слуги проходили туда-сюда то и дело. Прошёл слушок, что герцог собрался жениться, и что он поссорился со своим соседом до смертоубийства. Ещё немного — и смерть унесла бы Сангуэсу от Хайме, прежде чем тот успел бы до него добраться.
На душе было легко, и он завернул в церковь. Утренняя служба ещё не началась, но двери стояли открытые. Она была слишком роскошная на вкус Хайме, да ещё и построена в этом нынешнем духе, когда строят долго, а стен потом всего ничего, одни окна сплошные, кружева какие-то, а не здание. Но тут было светло, и это всё же пришлось ему по душе. Он окунул руку в святую воду, перекрестился, прошёл по нефу, поглазел на алтарный образ — Благовещение, — и хотел сесть на скамью, но услышал сбоку, из неприметной капеллы, женский плач.
Заглянул. Девушка в богатом платье дворянки сидела на скамье боком к нему. Не молилась на коленях, просто сидела и плакала. Её наряд сперва вызвал у Хайме только одно желание: посмеяться, что и дворянские мрази иногда проливают слёзки, видно, кусок лебединого мяса в горлышке застрял. Но всё же спросил:
— Помочь чем, сеньора? — Уж больно тяжело ему было слышать, как женщина рыдает.
Она сразу же выпрямилась, утёрла слёзы и сказала:
— Нет, я... со мной всё в порядке.
Он пожал было плечами и думал уйти, но она вдруг заговорила — тихо, монотонно, как неживая. Он хорошо знал эту манеру. Так говорят люди, на мгновение увидевшие преисподнюю.
— Просто я осталась совсем одна. Вся семья мертва. Мать, отец, кормилица, все слуги. У меня остались родственники, и у меня есть крыша над головой, но их всех убили, а я ещё жива. Три месяца живу.
Хайме понял, что не уйдёт. От такой истории никогда не смог бы уйти. В нём не было ни капли сочувствия к богатеям, но когда у тебя и отца, и мать убили... нет, не смог бы уйти.
И девушка была красивая: бледная с тёмными волосами, он любил таких. Большие чёрные глаза, небольшая, но приятная глазу грудь, как это бывает у дворянок. С решительным, сильным лицом — кто-то назвал бы её слишком мужественной, но не Хайме. Хайме нравился характер в людях, и в женщинах, и в мужчинах.
Но к людям с характером и подступиться сложно.
— А как так-то? — неловко спросил он. — Почему?
— В том и дело, что не знаю, — тускло ответила она. — Говорят, это был разбойник по кличке Висельник.
— А? — глупо переспросил он, а потом сел на скамью рядом. Дело стало принимать забавный оборот. — И что, ловят того Висельника за это преступление?
— Мой кузен поклялся изловить его и предать казни.
Чёрт с твоим кузеном и всеми его родственниками, подумал Хайме, и не от таких уходил, но ведь истинного виновника ты не найдёшь. Подумав, он сказал:
— Слушай, сеньора, так угодно судьбе, что я и есть Висельник, и я никаких семей со слугами не вырезал три месяца назад.
— Каждый с готовностью назовётся Висельником, откуда мне знать, что это ты. Я вижу тебя впервые в жизни.
— Если знаешь моё имя — знаешь и мою особую примету. — Он закатал рукав и показал ей шрам на предплечье — след хлыста.
***
Она только вдохнула — и бросилась на него прямо в церкви. Пусть грешно проливать кровь в таком месте, да и шанса у неё почти не было, — она не рассуждала, взяла и бросилась со стилетом, который носила на поясе всегда со дня нападения. Охнув, он еле увернулся, отступив на шаг, выставил руки:
— Эй, эй, спокойно! Ну и норов у тебя, сеньора.
Она не была умелым бойцом на ножах, только обучена немного защищаться, а он был крепким, сильным на вид мужчиной. И ей было страшно. Она знала, что слаба. Но, если ты слаб, ты должен бить первым и не давать врагу опомниться. Собственная слабость толкала её вперёд, слабость — и ненависть. И она напала снова.
Однако, снова увернувшись, Висельник сделал ей подножку и выкрутил руку со стилетом. Клинок с глухим стуком упал на пол. Леонор рванулась, не обращая внимания на трещащие и горящие огнём связки, и попыталась выкрутиться, вывернуться, укусить ублюдка, пнуть его по голени...
— Да послушай меня, — прошипел он ей в самое ухо и охнул, всё-таки получив пинка. — Стал бы я говорить, кто я, если я их убил! А? Я дурак, по-твоему? — Она молча продолжала сопротивляться, тяжело дыша. — Да не рвись так, руку себе повредишь. — Он выкрутил ей руку сильнее, и Леонор вскрикнула от боли, судорогой прошедшей до самого плеча.
Пришлось остановиться. Это было слишком больно. Слёзы градом катили по её щекам, но она всё ещё яростно скалилась.
— Один из твоих людей был убит там, — прохрипела она.
— Каких ещё моих людей? — опешил тот. Следовало признать — опешил искренне, или он сам отец лжи.
— Лысый, родинка под правым глазом.
— Пикарито, что ли? Он давно не мой человек. Так, давай ты послушаешь меня хоть минуту. А? Тогда никому не придётся никого калечить. — Она промолчала в ответ. Выдавить признание своей неправоты перед разбойником не позволяла гордость. Но Висельник, наверное, воспринял молчание как знак согласия и отпустил её руку — медленно, как будто ожидая внезапного нападения. Леонор бы и напала... если б только у неё были силы.
Она вытерла слёзы, обняла себя за плечи, пытаясь унять боль, и обернулась к разбойнику.
Лицо у него было грубое, простое, с крупными чертами. Довольно открытое, тем более что бороды он не носил. Такой человек казался прямым и честным, если не знать о сотне его проделок, о которых рассказывал Суэро. Но в церковь же зашёл? Значит, не пропащая душа.
Она покосилась на алтарь, но служки не было видно. Уберегла Мадонна от позора.
— По описанию получается Пикарито, — сказал он. — Он ушёл от меня с полгода назад. Мы с ним повздорили из-за доли, да и то, что я украл реликвию, ему не понравилось. Лысый, родинка, как ты сказала, здоровый, глаза карие, уши топырятся, говорит медленно так. Он?
Леонор помедлила, но всё же неохотно кивнула.
— Вот и выходит, что мой человек вовсе не мой. Ну-ка садись спокойно и расскажи толком, что произошло.
Не веря самой себе, она послушно села, всё ещё придерживая ноющую руку, и сказала, как примерная ученица:
— На нас напали в охотничьем домике ночью. Дом подожгли, и, когда все стали выбегать, перебили, а тела бросили во дворе. Я смогла убежать в лес и пряталась там, пока кузен меня не нашёл.
— Украшения сняли? — деловито спросил разбойник.
— Нет...
— Я, да и никто из лесных братьев так делать не станет.
— Если хорошо заплатят за дело — отчего бы и нет?
Висельник усмехнулся.
— Плохо ты знаешь разбойников. Зачем брать меньше, когда можно взять больше?
Помедлив и вновь потерев руку, Леонор осторожно спросила:
— А зачем ты здесь?
— Вообще-то просто в церковь зашёл. Наверное, Господь тебя любит, раз свёл нас вместе. Говорят, Он любит, когда всё по справедливости. Уж не знаю, так ли это, но у тебя, сеньора, есть возможность узнать, кто на самом деле во всём виноват.
— А ты не хочешь это узнать? — спросила Леонор, всё ещё будто бредя по болоту, но уже видя впереди некую мысль — странную и дикую, но совершенно очевидную.
— Меня обвиняют в половине преступлений этого королевства. Одним больше, одним меньше... — он пожал плечами. — Но я не могу пройти мимо женских слёз и женского горя. Потерять всю семью — страшное дело. Так что я готов помочь тебе с поисками, если хорошо заплатишь, конечно.
— Если ты не собираешься закончить начатое, — недоверчиво заметила Леонор.
— Это я мог сделать уже десять раз, — развёл руками Висельник, и следовало признать: в этом он тоже прав.
Мать всегда бранила Леонор за то, что он поддаётся чувствам и делает первое, что взбредёт в голову. Но, говорят, человек не может изменить свою натуру. Она сняла с запястья золотой браслет и кинула разбойнику. Тот ловко поймал.
— Это задаток, — небрежно бросила она, вспомнив, как вела себя в таких делах мать.
Тот попробовал браслет и на зуб и спрятал за пазуху.
— Что ж. Вот что я знаю: мой Пикерито ушёл к человеку по прозвищу Кривой Хосе. Он не разбойник, скорее, наёмник. Бывший солдат, человек без совести. Скорее всего, он-то и устроил резню по чьему-то приказу.
Леонор почувствовала тяжесть в животе. Кривой Хосе, Висельник и их жизнь были чуждыми, непонятными. Она могла только слепо слушать то, что ей рассказывает её неожиданный помощник.
Но разве вся её жизнь после резни не похожа на блуждание вслепую?
— Тогда прежде всего нас интересует заказчик, — сказала она. — Кривой Хосе и его банда должны найти своё наказание, но потом. Сперва найдём главного виновника.
— Я должен буду сперва узнать наверняка, на кого работал Пикерито, а там найду и самого Хосе, если это он. И принесу всё, что смог узнать. — Разбойник широко улыбнулся и убрал браслет за пазуху. — Приду в эту церковь через два дня, после утренней службы. Приходи, помолись за успех нашего дела, заодно и поговорим о том, что мне удалось узнать.
Леонор кивнула:
— Договорились.
— И, сеньора... стоит ли говорить, что лучше обойтись без дуэний, ваших кузенов и прочих лишних людей.
— Не стоит, — усмехнулась она.
Она не стала говорить это разбойнику, но Суэро для подобной истории был ещё и слишком... порядочным. Слишком честным. Он никогда не чувствовал себя таким беспомощным, как она, и вряд ли бы понял, зачем ей помощь разбойника, когда у неё есть он, её доблестный кузен.
А она меньше всего хотела полагаться на милость кого-то одного. Больше никогда.
***
Хайме лежал на плоской крыше напротив дома Сангуэсы и смотрел, как туда-сюда снуют слуги, а вот пришёл священник зачем-то, а потом знатную даму увезли в паланкине. Компанию ему составляли Сандро и Долговязый Хуан — парни надёжные. Сандро был туповат, но зато здоровяк, а с Хуаном Хайме и вовсе хорошо сошёлся ещё три года назад. Таких можно было взять на важное дело.
— А почему в дверь-то не войти? — никак не хотел уразуметь Сандро. — Хайме мастер замки снимать, вскрыли двери — и вперёд. Охраны не вижу никакой, а слуг перерезать много ума не надо.
— Если б они стояли посреди леса, так бы и вышло, да только мы в городе, и стража сразу прибежит, — буркнул Хуан. — Мне нравится мысль с деревом. На ту крышу перебраться будет легко, а оттуда к Сангуэсе на крышу, как по королевскому тракту.
— Комнаты Сангуэсы вон там, слева, — показал Хайме. — С крыши спустимся на галерею по столбу, а там сразу к нему в спаленку. Вы посторожите, а я убью его. Это личное, братья, уж простите, но тут я сам. Потом обнесём его комнаты и уйдём так же, как пришли.
— А я слышал, невеста у него живёт? — спросил Сандро. — Знаю, что ты это дело не любишь...
Хайме поморщился, но сказал:
— А, дворянку не больно-то и жалко. Сам силой брать не хочу, мерзость это, а вы развлекайтесь, но только если она сама под руку подвернётся, и нас не застукают. Дело прежде всего. А то ещё возьмут тёпленькими со спущенными штанами. — Он поднялся. — Ладно, бывайте. Встретимся здесь же после пятой стражи, а сейчас у меня дела.
Да, дела в церкви Благовещения, где его ждёт дворянка совсем по другому делу. Забавно даже.
Это утро выдалось жарким, и шагнуть с раскалённой улицы в прохладу было как в рай попасть. Пришёл рановато, месса ещё шла, так что он нашёл местечко за столбом и так и отслушал всю службу. Не подошёл к причастию со всеми, какой там. Ему и заходить-то сюда при его грехах не положено.
Он всё-таки сомневался, что девушка придёт, но она сдержала слово, да ещё и отослала дуэнью за молитвенником, что ли. Сидела в боковом пределе, он даже видел её из своего укрытия. Когда народ потянулся к выходу, Хайме потихоньку нырнул к ней и встал на колени неподалёку.
— Ну, сеньора, — прошептал он, откидывая капюшон, — дела таковы. Нашёл я вдову моего Пикарито и узнал, что и в самом деле он работал на Хосе. Только Хосе полгода как от холеры помер, так что уж я говорил с новым главой их шайки.
— Когда ты дойдёшь до главного? — уголком рта спросила она, но Хайме спешить было некуда:
— Он мне рассказал, что его нанял какой-то богатей. Человек с приметной внешностью: смуглый, на виске шрам, лоб с залысинами, а волосы носит длинные, шут гороховый. Одет был скромно, как торговец, но забыл снять богатое кольцо. Назвал он и место, где тот человек их нашёл. И вот это самое скверное, потому что дело было в «Гранатовом яблоке».
Дворянка молча подняла брови. Удалось ей это изумительно — Хайме никогда не видел, чтобы кто-то одним маленьким движением заставил тебя почувствовать собственную глупость.
Чёртовы богатеи.
— Это такая забегаловка в нижнем городе, — терпеливо объяснил он, подавив раздражение. — Там часто заключают сделки тёмные людишки, а стража его обходит стороной. В этом месте действуют два правила: в стенах заведения не проливают кровь, а за порогом ничего не говорят о том, что было внутри. Репутация в любом деле важна, так что ни чёрта лысого нам не расскажут.
— А что-то ещё тебе удалось узнать? — спросила дворянка, и теперь-то её шёпот звучал более взволнованно. Увы, если б Хайме мог её помучить, а потом всё-таки рассказать что-то важное, было бы куда приятнее. Но он мог только помучить.
— В том и дело, что ничего. Этот мужик ничего им не сказал, только дал чёткие указания и хорошо заплатил. Он сказал, что примерно в такие-то дни в тот замок приедет знатный хер с женой, выглядит, мол так и так, вот и все сведения. Они должны были дождаться его и перебить всех. Разве что интересно, откуда он это знал?
— У меня есть ответ, — впервые она посмотрела Хайме прямо в лицо, и глаза у неё были широко открыты. — Незадолго до резни мой отец получил письмо. Оно его раззадорило: он всё ходил и грозил моему кузену самыми страшными карами, говорил, что займёт охотничий домик своими силами. Наверное, заказчик убийства нарочно заманил его туда. Бросил ему наживку, зная, что отец распалится и сам пойдёт в расставленный силок.
Что-то в этом было знакомое. Наверное, мелькало в слухах, гуляющих по кабакам. Как же: такое смертоубийство.
— Вон оно что. Наверное, так и есть. Кого-то непростого твоё семейство разозлило.
— Как же иначе, — тихо и горько сказала она и снова начала смотреть на алтарь. Хайме отвёл от неё взгляд и подумал: мне ли не знать.
Он тряхнул головой, отгоняя мысли об этом, но никак не мог избавиться, всё увязал в них, пока дворянка не отвлекла:
— Возьми меня с собой в «Гранатовое яблоко».
— Что? Зачем тебе туда?
— Я должна хотя бы попытаться. Нельзя бросать след, не разведав до конца. — Он открыл было рот для возражений, но она подняла узкую ладонь: — Я слышала твои слова. Может быть, мне удастся выведать что-то. Я не из вашего сообщества. Просто возьми меня и проведи к хозяину таверны. Пожалуйста!
Пожалуйста. Он усмехнулся. Быстро же дворянская дочка начинает уважать чернь, когда от черни что-то нужно! Но всё-таки согласился:
— Завтра днём. Часу в четвёртом, уже и сиеста закончится, и вечерние завсегдатаи ещё не придут. Сегодня мне ещё есть к каким делам готовиться.
— Как скажешь, — ответила та, хотя он видел, как ей не терпится пуститься вскачь к «Гранатовому яблоку». Страстная натура. Весело должно быть с ней кувыркаться, подумал он, хотя сам никогда не спал с дворянкой. Всем говорил, что брезгует, а на самом деле... даже представить себе не мог, что ли.
Попрощавшись с девушкой, он в самом деле отправился по делам: перебрать свои пожитки, подобрать одежду поудобнее для ночной вылазки, хорошую верёвку... от каждой мелочи, бывает, может жизнь зависеть. Всё это делал с холодной головой, но, чем ближе к вечеру, тем страшнее ему было.
Рискованно всё это. Не повезло упустить Сангуэсу тогда, в лесу, и теперь приходится лезть прямо волку в пасть.
Но дело было не только в этом. Он помнил, какое смятение чувствовал, когда впервые за столько лет посмотрел ему в глаза. Ночью-то он, конечно, будет спать, и всё пройдёт гладко. Спящих убивать самое простое дело. Но он чувствовал в себе эдакого поганого червячка, заранее знал: захочет его разбудить. Задать все эти глупые вопросы. А помнишь ли ты меня? Помнишь моего отца?
Бред. И смысла нет спрашивать, и не помнит он ничего.
Хуан и Сандро ждали его, как договаривались, и лишние мысли выветрились из головы, когда стали работать руки и ноги. Они дождались обхода стражи, забрались по дереву на крышу соседнего особняка — Менди, что ли, — и перебрались через узкий зазор между домами. Вот он и в доме Сангуэсы.
На плоской крыше в ночной темноте он смог рассмотреть стулья и столик. Должно быть, Сангуэса сидит здесь вечерами, когда жар больше не льётся с неба, а поднимается от земли, и пьёт вино со снегом и фруктами. С крыши был спуск на галерею, а дальше осталось только прокрасться до дверей в комнаты. На другой стороне мелькнул огонёк, и Хайме потянул было нож из рукава, но слуга со свечой прошёл куда-то в другую сторону и тем спас себе жизнь.
А вот и покои. Одни оказались пусты, и Хайме вышел обратно к товарищам несолоно хлебавши. Но, едва он заглянул в другую дверь, как почуял: здесь. Казалось, он даже запах узнал.
У Сангуэсы и впрямь был свой запах — нагретых солнцем камней, апельсина и чего-то горького, как дым. Его покои пропахли им, как нора зверя. Хайме вытянул нож из рукава и мягко, медленно прокрался в комнату, ощущая со всех сторон присутствие врага. В темноте можно было различить только смутно белеющего единорога на гобелене да белые простыни на постели. Подобравшись поближе и дыша тихо и медленно, в такт со спящим, Хайме наклонился к нему. О да, это он. Хотя его лицо было едва различимо в темноте, Хайме узнал его.
Красивый мужик, и кого-то напоминает. Будь он каким-нибудь сборщиком винограда, а не дворянином с гербом, Хайме не отказался бы пограбить его виноградник. Уж врагами они тогда так и так не стали бы. Правда, тогда его кожа не была бы такой белой.
Что ж, сейчас окрасится красным, а потом побледнеет ещё сильнее.
Хайме поднёс клинок к самой его шее, так что почти ощущал лезвием, как бьётся жилка. Вслушался в сонное дыхание и остановился на мгновение.
Он ведь так долго к этому шёл. Десять лет ждал мести. Так долго завоёвывал уважение. Три года водил банду. Столько сил было потрачено на то, чтобы навести страху на окрестности, чтобы добавить в мир хоть немного справедливости. Теперь наконец-то пора увенчать это дело местью первому из врагов, и... стоило распробовать это мгновение? Продлить его хоть немного. Не делать пока шага в новую жизнь, где уже не будет Сангуэсы.
И он не успел, чёртов дурень, потому что дыхание спящего сбилось с ритма, и Сангуэса открыл глаза.
Вот и пограбил виноградник.
Он перехватил руку Хайме и отклонился вбок, так что удар пришёлся в подушку, взметнув тучу пуха. Пока Хайме пытался высвободить руку из хватки, в которой Сангуэса так и сжимал её, тот навалился сверху и хотел взять его в захват, но Хайме отбился, выставив руку и ударив ребром ладони.
— Тревога, ко мне! — заорал Сангуэса и всё продолжал давить, но тут-то удалось вырвать руку вместе с ножом и перекатиться по кровати, подминая врага под себя.
Вот уже Хайме оказался сверху, занёс нож и нанёс несколько коротких сильных ударов, но сволочь успела выставить подушку вместо щита, а затем и ткнуть её Хайме в лицо. Рот и глаза забил пух, и, пока Хайме отплёвывался, Сангуэса сумел столкнуть его с кровати, а сам вскочил и метнулся к сундуку, верно, за оружием.
Тут в спальню ворвались Сандро и Хуан:
— Долго ты, там уже... Твою-то мать. — Хуан углядел Сангуэсу, который уже вооружился каким-то стилетом, и сам потянул нож из-за пояса. — Так бы и сказал, что помочь.
— Нет! — Хайме даже перехватил его руку. — Это личное дело. Он мой!
— Тогда бежим, — рявкнул Сандро. — Там уже слуги с факелами, а ебаться тут ты долго будешь.
Хайме смерил застывшего в стойке Сангуэсу последним взглядом — и бросился бежать.
Упустить его дважды!
На ближний конец галереи уже высыпали люди, и в свете их факелов блестел металл. Вооружены. Хайме бросился в другую сторону, ведя подельников за собой, но уткнулся только в двери каких-то комнат. Чёрт, как выйти на крышу из этого крыла?
Обернувшись, он увидел в проёме открытой двери женщину в одной сорочке. Сперва ему даже подумалось, что это привидение, но сперва он узнал стилет, а потом поднял взгляд на лицо.
Она!
Так вот кого ему напомнил Сангуэса.
Так вот кто её кузен!
Она тоже узнала его, судя по широко раскрытым глазам. Хуан поднял нож, но Хайме вскинул руку, не позволяя ему — а сам так и замер, ожидая, что сейчас она поднимет тревогу. А слуги уже бежали по галерее, ища их.
Его нанимательница подняла руку и указала куда-то вглубь коридора. Ни секунды не размышляя, Хайме сказал:
— Спасибо, — и побежал туда, а Сандро с Хуаном за ним.
И действительно, в конце коридора обнаружилась лестница, а следом и выход на крышу.
— Давайте на ту, и уйдём поверху, — сказал Хайме. — Найдём где спуститься.
— Вечно ты всё портишь своими сраными играми, — прошипел Хуан. — То твоё личное, то ещё что выдумаешь. — Но послушно пошёл за ним следом и перепрыгнул на соседнюю крышу.
Вскоре слуги с факелами рассеялись по всему дому: везде в окнах мелькали пятна света. Но Хайме мог любоваться ими уже издалека. Слабое утешение: план сорвался, и неизвестно, когда вновь выдастся такая удачная возможность. Сангуэса прирос жопой к своему замку и редко появляется в городе, а в замке достать его, понятно, куда труднее.
Были и другие неприятности: теперь герцог перевернёт всё вверх дном, а собственные подельники точили на Хайме зуб.
Всё замечательно, куда ни посмотри.
Но один вопрос волновал его больше всего: ждать ли ему завтра свою дворянку в церкви, или та побоится прийти?