Черный квартал

Два слова. Касл Ком.

Деревушка в Уилтшире населением сто тридцать пять человек, половина из которых волшебники в уже давно преклонном возрасте. Они сами, конечно же, предпочитают слово «почтенном». Особенно мужчины. Особенно мистер Поллукс из пекарни на углу, что вместе с хрустящим хлебом выдает каждой представительнице женского пола в возрасте от пяти до пятидесяти комплимент о красоте глаз, волос и даже мочек ушей.

Касл Ком — теперь почти что второй дом. Он как тот самый родитель выходного дня.

Я аппарирую за секунды. Дождевые тучи плотно обнимают небо, не давая закату завладеть горизонтом.

В надежде, что будет дождь, я сменила перед выходом тонкую рубашку на кусачий вязаный свитер. По радио еще с выходных передавали безвозвратное похолодание уже к середине новой недели. Так и вышло. Улыбчивые синоптики не лгали. Холодный ветер колется по линии пульса и завывает все громче, будто раздосадованный неспособностью пробиться сквозь пальто.

Вокруг все пахнет лесом, слегка подгнившей листвой и озоном. Свежо.

Каменный мостик, к которому я мягко приземляюсь, полностью облеплен влажным разноцветным покровом. Будь я лет на десять младше, могло бы повести от ярких пятен под ногами после столь далекого прыжка из Лондона, но мне уже чертов тридцать один. Аппарация, несмотря даже на наличие машины в повседневной жизни, привычна как чашка кофе по утрам, и потому я без раздумий ступаю на скользкую кладку, шагая в сторону дома Поттеров, уже виднеющегося за раскидистыми ветвями деревьев.

Гарри с Джинни перебрались в пригород Уилтшира через год после войны, быстро поняв, что шумный город — не их идеальное место. Они как парочка неразлучников, не сговариваясь, почти одновременно захотели тихой размеренной жизни вдалеке от суеты, достигаторства и постоянных попыток никогда не спящих журналистов поймать больше моментов народного героя и его избранницы.

После того как Джинни, не выдержав очередной вспышки фотоаппарата, превратила одного из репортеров «Пророка» в летучую мышь, Гарри принял меры. Уже на следующий день, предварительно посетив Гринготтс, он купил небольшой двухэтажный коттедж, расположенный в полном уединении. Более ста миль от Лондона и никакой помпезной роскоши. Только зеленые поля, густые леса и спокойствие.

Я знаю, друг на него уже давно засматривался: мельком упоминал пару раз, когда мы оказывались наедине и забирали из холодильника по очередной бутылке «Бирра Морéтти». Но Гарри никогда не давил. Он просто ждал, когда Джинни добровольно будет готова покинуть квартиру в центре.

А это случилось бы обязательно.

Мои лучшие друзья, впрочем, наверное, как и все дети войны, так долго и отчаянно жертвовавшие столь многим ради высших целей и блага других, теперь просто не могли поступиться собственным комфортом. Это казалось невозможным. Ненужным. Если только ты не склонен к садомазохизму.

Изо рта всплывает маленькое облако пара. К ночи станет совсем холодно.

— Гермиона пришла! — слышу я пронзительный детский крик, не успев приблизиться к главному входу и на полметра.

— Гермиона!

Следом — торопливый топот маленьких, но быстрых ног, глухой звук распахивающейся настежь двери и звонкий перелив медного колокольчика, висящего над ней.

Окружающая тишина нарушается радостью.

— Ты пришла! — повторяет Лили, вылетая на улицу в одних вязаных носках, что — я уверена — мокнут в первый же шаг по осенней земле. Рыжие волосы, когда-то убранные в косу, развеваются на ветру, а на щеках сразу же проступают пятна румянца.

Эта девочка в пять — настоящий ураган. А что ждет впереди? Лили собрала в себе все черты своих родителей: бесстрашие, до боли живой интерес к жизни, врожденное бунтарство и неуловимое органам зрения сияние, что поселилось в ней с того самого дня, как она научилась переворачиваться со спины на живот и обратно, гордо кряхтя своим подвигам.

— Привет, лисенок, — на бегу подхватив малышку на руки, я по привычке щелкаю по вздернутому носу с яркими веснушками, зная, что она непременно потянется его почесать.

Реакция не заставляет себя ждать: Лили, слегка морщась, фыркает словно маленький взъерошенный зверек и тут же трет нос ладошкой. Не улыбнуться при виде этого невозможно.

— Я так ждала тебя, — неожиданно тихо говорит она, оборачивая тонкие ручки вокруг моих плеч. Мир вокруг моментально становится мягче. Ощущение от того, как маленькие пальчики бережно, но в то же время сильно обнимают, касаясь шеи за плотным воротом свитера, пускает теплые мурашки по спине. — Ты давно не приходила.

— Прости, милая, — отвечаю, прижимая ее ближе к себе, и поворачиваю обратно к дому. — Постараюсь больше не пропадать надолго.

Шаг. За ним другой. Ботинки слегка увязают в мокрой земле, оставляя темные ребристые отпечатки.

— Обещаешь? — отстраняясь, Лили поднимает на меня глаза. Точки зрачков на фоне ярко-зеленой, почти изумрудной радужки, смотрят прямо и ждут ответа.

— Я очень постараюсь, — слова отдаются чем-то большим, чем рядовое обещание.

— Поклянемся на мизинчиках? — предлагает она, хитро улыбаясь.

Губы тянутся в ответной улыбке, пока я закрываю дверь за нашими спинами с помощью невербальной магии.

— Лили Луна Поттер, — раздается голос Джинни совсем рядом, прежде чем я успеваю ответить. — Ты поклялась мне на мизинчиках, что не будешь больше выбегать на улицу. Кажется, это было сегодня утром, не так ли? — выйдя из кухни, она останавливается у лестницы и упирается рукой в бок. Тонкие огненно-рыжие брови в точности как у дочери приподнимаются, пуская по лбу небольшую морщинку.

— Ну мам...

— Никогда не обещай того, что не сможешь выполнить.

С этим не поспоришь.

— Прости, — мямлит Лили в ответ на строгость, не заметив, как на самом деле уголки губ ее матери слегка приподняты. — А можно... — она на мгновение сжимает в кулачке край моего пальто и, будто набравшись смелости, приподнимает совершенно щенячьи глаза на Джинни. — Можно я подарю подарок Гермионе прямо сейчас? — спрашивает она, и я чувствую, как крохотное тельце, все еще находящееся в руках, дрожит от нетерпения.

Как можно отказать ей? Как можно отказать тому, кто так на тебя смотрит?

— Конечно, — теперь уже без утайки, широко улыбнувшись, отвечает Джинни. — Неси.

Я едва успеваю опустить Лили вниз. Голые ноги в мокрых носках начинают бежать намного раньше, чем касаются твердой поверхности пола. Спустя секунду она уже взбегает по лестнице вверх, скрываясь в коридоре, ведущим к комнатам. Последней перед ее исчезновением я отчетливо вижу пятку, на которую прилип маленький желтый листик.

Мило.

Лили — синоним слова мило.

— Привет, — подруга тянется ко мне с теплыми объятиями.

— Привет, Джин.

— С днем рождения, — шепчет она мне в висок. От ее выбившихся из пучка волос, что теперь щекочут мне скулы, пахнет корицей и терпким розмарином. Пряный, согревающий аромат моментально заставляет расслабиться.

Собственные руки находят друг друга и смыкаются некрепким замком за спиной Джинни.

В этом доме обниматься обязательно. Не из вежливости или потому что так принято, а крепко и всегда искренне. Объятия — часть ежедневного ритуала Поттеров, которым они с радостью делятся со своими друзьями. Со мной.

Гарри и Джинни никогда не заставляли чувствовать себя лишней. Даже когда я молчала или наоборот неоправданно резко бросалась острой фразой, за которой непременно следовало сожаление. Они никогда не давали повода усомниться в собственной нужности и важности. Но несмотря на это, порой я все же чувствую себя никем иным, как подкидышем на пороге этого теплого дома. Кажется, что в некоторые особенно темные дни я одним своим присутствием делаю это идеальное семейство неправильным.

— Спасибо, — говорю, отстраняясь. В доме тепло, и оттого желание снять пальто поскорее становится невыносимым. — Аромат просто восхитительный.

— Приятно слышать, — Джинни отступает на шаг, позволяя мне избавиться от верхней одежды, оставив ее на маленьком деревянном крючке у входа. Рядом с тем местом, где Гарри совершенно по-магловски оставляет карандашные метки о росте дочери, отмеряя футы и дюймы строительной рулеткой. — Это ведь ужин в твою честь.

— Я вообще-то просила ничего не готовить. Мы же будем вчетвером? Падма сказала, что не успевает, а Лили есть, как птичка.

— Да даже если бы мы были вдвоем, — с наигранным недовольством бросает она. — Ты за кого меня принимаешь? За флегму, что выдает чертовых улиток за сытный аперитив?

Я выдыхаю некоторое подобие смешка, счастливо жмуря глаза. Хочется сказать, что совершенно не всем на этой планете даны потрясающие способности к готовке, но едва я успеваю раскрыть рот, как с лестницы, словно ветер, закрученный в девчонку, сбегает Лили со звонким вопросом:

— А что такое «флегма»?

— Да, Джинни, расскажи поподробнее про флегму, — говорю я с едва слышным сарказмом.

— Это такое дикое животное, милая, — Джинни с легкостью находит ответ.

— А как оно выглядит?

— Подари-ка Гермионе уже ее подарок, — мягко уводит тему подруга, пока смех с новой силой забивается мне под кожу.

На самом деле Джинни давно приняла Флер в семью. Намного раньше миссис Уизли — еще до свадьбы. Просто девочке, выросшей среди шести братьев, в доме, где огромные кастрюли жаркого томились по три часа, а хлеб пекли каждое воскресенье в немыслимых количествах, не до конца понятна французская микро-кухня. Но зато очень понятна в меру шутливая язвительность в качестве средства выражения симпатии, а также значение слова «семья».

— Это тебе! — Лили, помявшись с ноги на ногу, протягивает мне небольшую коробку, до этого крепко прижатую к груди. — Мы за месяц начали собирать сокровища, чтобы успеть.

— Сокровища? — переспрашиваю с улыбкой, на что малышка, хитро улыбаясь, кивает. — Давай посмотрим.

Аккуратно взяв в руки перевязанную красной атласной лентой коробку, я замечаю, что тонкие бумажные края чуть влажные, должно быть, от того, как крепко и волнительно ее держали по пути из комнаты.

— С днем рождения!

В первую секунду, когда я откидываю крышку и вижу содержимое, дыхание перехватывает от красоты.

Внутри и вправду сокровища.

На подложке из множества красных леденцов-сердечек поблескивают маленькие бусины, будто крошечные светящиеся сферы, нанизанные на тонкие нити между закрученными ракушками и миниатюрными морскими звездами. Даже в теплом свете лампы они переливаются всеми оттенками радуги — от перламутрового до сине-золотого, а под некоторыми углами и розовато-фиолетового.

— Музыка ветра, — уточняет Лили на всякий случай. — Когда мы смотрели мультик про рыбок, ты рассказывала, что очень хочешь такую штуку, а еще увидеть море, но все никак не успеваешь из-за работы, — сказано очень серьезно и лишь немного стеснительно. — Поэтому я попросила маму с папой перенести нас к океану и собрать их для тебя. Ну, чтобы море было рядом и пело тебе. Всегда.

К чему подготовиться невозможно, так это к собственной чувствительности. Не чувствам в целом, а именно к их обостренности.

Я не сразу нахожу слова, чтобы ответить.

— Это... это так красиво. Большое спасибо, лисичка.

— Они из Сиднея, — выпаливает Лили. — Там кенгуру ходят прямо по улицам. Я сама не видела. Мы были только на пляже, но папа сказал, это так. Прям как с ослами в Англии, представляешь? Ты была в Австралии, Гермиона?

— Однажды, — отвечаю, чувствуя, как немеет тело. Голос, кажется, вот-вот сорвется. — Но я никогда не видела кенгуру.

— Значит, в следующий раз можем воспользоваться порт-ключом вместе, — говорит она буднично, будто речь идет о прогулке до соседнего дома.

Но дело в том, что для нее оно так и есть. Для Лили Австралия — это место, где живут мечты о море и прыгучих животных с длинными хвостами. И только для меня отправиться в Сидней приравнивается к повторному изъятию сердца из грудной клетки.

⸻

Внутри каждого человека живет множество разных версий его собственной личности. С годами они могут множиться или наоборот сокращаться. Я — не исключение. Разные версии меня для совершенно разных людей поселились внутри, никого не спрашивая, уже очень давно. Гермиона-старший-аврор на заданиях, Гермиона в тот единственный день в году, Гермиона в нóчи, проведенные рядом с Виктором, или со случайным незнакомцем из магловского бара. Но одной из главных всегда была и навсегда останется Гермиона, которая приходит на ужин к Поттерам и реже — к Падме. Эта версия самая теплая и принадлежащая больше друзьям, нежели мне самой.

— Как дела на работе? — спрашивает Гарри, отодвигая вилку в сторону, пока Джинни опускает на его тарелку последнюю, несправедливо залежавшуюся в общей миске, ложку салата.

Он наверняка наелся, как, впрочем, и все мы за последние пару часов, но отказаться от того, что приготовили женщины Уизли, он никогда не был в состоянии. Сколько себя помню, лучший друг плотно утрамбовывал абсолютно каждую крошку, дабы не задеть чувства тех, кто тратил для него время на кухне. Это было чем-то вроде его личного кодекса чести.

— Лучше расскажи, как обстоят дела с Крамом? — Джинни перебивает вопросом вопрос и обратно усаживается на свое место за круглым деревянным столом. Подобрав ноги под себя, она всем своим видом намекает, что ждет развернутого ответа.

— Как обычно, — я пожимаю плечами. Мне действительно нечего добавить к этому. Из нового в моей жизни только пожиратель смерти и карта на собственном теле, транслирующая его точное местоположение. — Лучше расскажи мне еще что-нибудь про вас, — выдыхаю, откидываясь на спинку стула. Сознание после бутылки пива легкое, а тепло комнаты, навеянное огнем, будто пробралось в нити свитера: согрело до размягчения суставов и теперь просит слегка прикрыть глаза. — Кто знает, когда расследование закончится и я опять смогу приехать на ужин.

Взгляд соскальзывает в сторону — к потемневшему миру за окнами эркеров, выходящих во внутренний садик и к камину. На узкой софе со стегаными подушками прямо напротив огня крепко спит Лили. Переутомленная и переполненная впечатлениями, малышка задремала, едва выйдя из-за стола. Пламя тихо потрескивает, окрашивая ее губы-бантики в теплый оттенок персикового. Раскрытая ладошка с ослабевшими перепачканными пальцами все еще хранит недоеденный черничный маффин. Сытая усталость забрала ее в царство Морфея очень быстро. Так случается давольно часто. Этот ребенок истрачивает энергию подчистую, а после засыпает так крепко, что, реши мы прямо сейчас сыграть на трубе партию Генделя, вряд ли даже шевельнется.

Я тихо шепчу заклинание очищения, что стирает надкусанную выпечку и остатки ягод из реальности.

— Уже не знаю, что у вас значит «как обычно», — говорит Джинни, бросаясь в меня морковной палочкой и напрочь игнорируя мои пожелания о дальнейшем диалоге. — Как обычно делаешь вид, что тебе все равно на него?

— Я никогда не «делаю вид».

И именно поэтому у нас все как обычно.

Джинни знает об этом. Знает, что после Рона я ни разу не завела даже близкого подобия нормальных отношений. То, что связывает нас с Крамом на данный момент времени, — мой максимум. Он все еще слишком нормальный, я — нет. О чем вообще может идти речь, если за прошедшие десять лет после войны я не подпустила к себе достаточно близко никого нового. Гарри, Джинни и Падма — мой неизменный круг доверия, который я совершенно не стремлюсь расширять. С другими при повторных встречах сложно и всегда непонятно. Кто бы что ни говорил, но люди, пережившие ужасы войны, отличаются. А я в какой-то степени больше других. Итог: никаких новых друзей и тесных привязанностей, что могли бы потенциально по прошествии времени стать потерями.

— Может... — Гарри отрывает меня от мыслей, покачивая в руках бутылку и завороженно наблюдая игру еле различимых оттенков. — Может, ты как-нибудь приведешь его на ужин?

Смешно.

— Тут нет лишних стульев, Поттер, — бросаю я с улыбкой, сводя все в шутку, но по взгляду из-за стекол круглых очков, стремительно скользнувшему в мою сторону, вижу уже привычную обеспокоенность.

Лишних стульев не было не за этим столом. Их просто не было в моем сердце. Гарри знает это, потому, посмотрев с нажимом еще мгновение, он кивает, а затем растягивает губы в легкой улыбке на грани грусти и снисходительности. Он видит меня насквозь и лишь делает одолжение, не продолжая развивать данный разговор.

По крайней мере сегодня вечером.

⸻

— Вот же ж черт! — кряхтит Гарри, ударяясь ногой о ножку кресла-качалки. Скрип лакированного дерева коротким эхом отзывается в ночи. — Темно, как в заднице у тролля.

После светлой гостиной моим глазам тоже потребовалось время, чтобы научиться различать очертания всего вокруг. По-хорошему стоило бы зажечь «Люмос», но Поттер, вопреки собственному недовольному ворчанию, так же, как и я, продолжает шагать на ощупь, уже через секунду опускаясь на ступеньки террасы совсем рядом.

— Как там Оттери-Сент-Кэчпоул?

— Стоит.

Вопрос слишком размытый. Почти риторический. Я могла бы и не отвечать. Гарри и Падма единственные, кто знает о моих ежегодных поездках к Луне и Дейзи. Для остальных я просто за городом восполняю ресурсы в уединенном одиночестве. Боюсь представить, что было бы, узнай Джинни, где я на самом деле нахожусь в свой день рождения.

Почувствовав, как на мои плечи опускается теплый плед, я сразу же с благодарностью улыбаюсь. Очень вовремя. Губы наверняка побелели от холода. Я вышла подышать минут десять назад, не взяв с собой даже пальто. Хотелось смыть ветром алкоголь и остыть до дрожи в пальцах. Все же несколько бутылок «Бирра Морéтти» постепенно превратили гостиную Поттеров в мировую ось, вокруг которой начали слегка размываться предметы. Коварство светлых лагеров предсказуемое, но оттого не менее опасное.

— Выглядишь неплохо, — вдруг произносит Гарри, укладывая голову поверх рук себе на колени и поворачивая ее в мою сторону. — Замерзше, но неплохо, — в свете тусклой луны я с трудом различаю его силуэт.

— Какие комплименты, — смешок вырывается наружу с облачком пара. Термометр, будь он здесь, точно показывал бы ниже нуля. — Неплохо в сравнении с чем? — полностью отзеркалив его положение, я безуспешно всматриваюсь в лицо напротив. Мы сейчас будто дети в Хогвартсе: под чарами, сжавшиеся в размерах, шепчемся о секретах, сидя на диване гостиной Гриффиндора. — С прошлым ужином? С позапрошлым? Или с учетом того факта, что я теперь работаю в паре с гребаным ПСом?

— Наверное, все из перечисленного, — звучит спокойно и задумчиво. — Я видел статью в «Пророке», — Гарри стягивает очки, сразу же принимаясь разминать уставшие глаза и то место на переносице, где прозрачные носоупоры оставили тонкие красноватые следы. — Про Малфоя, я имею в виду. Люди у Министерства действительно митингуют?

— Да. И это только начало.

— Звучит хреново.

— Я знаю.

Молчание накрывает нас словно одеялом.

За городом тишина другая. Она в некоторые промежутки суток совершенно безмолвна.

— Надеюсь, он будет полезен вам, — не знаю сколько мы сидим замерли, прежде чем эти слова прерывают момент затишья.

— Только тогда я и смогу переварить все это, — произношу, растирая кончик носа тыльной стороной ладони. — Я... Мне кажется, я переступаю через столь многое внутри себя, чтобы работать с ним. Я обещала себе: ни один Пожиратель не получит прощения. Каждый будет найден и наказан в соответствии с законом. Ради всех, кого мы потеряли, — эти слова ощущаются холоднее ночного воздуха. — И что в итоге? — я качаю головой, разочарованная собственным же признанием. — Пока его помощь минимальна, мы только начали, и неизвестно, на каком этапе случится прорыв, — сильно вдаваться в подробности сейчас нет смысла. Благодаря Драко мы точно зафиксировали личность, но это все еще ничтожно мало для громкого, приводящего к успеху, прогресса. — Мне просто нужно задушить принципы и идти вперед.

— Чего стоят принципы, что не приводят к результату? — тихо спрашивает Гарри.

— Очевидно именно поэтому Драко сейчас греет задницу в квартире в центре Лондона, а не в Кроус-Хилл.

— Я думаю, это правильно.

— Неужели начнешь речь о том, что он тоже жертва обстоятельств? — я дотрагиваюсь до края пледа, словно проверяя, можно ли этим куском шерсти спрятать еще и свое недовольство.

— Ты знаешь мою точку зрения насчет этого. Знаешь, что я не собираюсь оправдывать его прошлые поступки, — Гарри, не надевая очков, поднимает глаза к звездному небу. — Но я все еще считаю их спонтанными и совершенно непредсказуемыми. Как будто... не до конца его.

— Ну конечно, — фыркаю я. — Он сначала стал пожирателем из-за угроз Волан-де-Морта, а после пытал членов Ордена из-за какого-то нового, неизвестного нам обстоятельства, — будь у Малфоев реальный шанс доказать невиновность Драко, я не сомневаюсь, они бы сделали это еще в суде. В чем смысл утаивать подробности, потенциально способные вынесению другого, более милосердного приговора? — Не начинай. Мы обсуждали это сотню раз. Там не в чем сомневаться.

— Мы живем в мире сомнений, Гермиона. Я, ты, кто-то, кого мы еще только узнаем, — Гарри не спорит, просто рассуждает вслух. — Люди сомневаются даже в правильности выбора блюда, съеденного за завтраком, что уж говорить о более глобальных вещах, — он на мгновение замолкает. — Я просто думаю, что иногда... иногда стоит дать шанс не потому, что кто-то его заслуживает, а потому что без этого шанса все остальное может разрушиться.

Черт. Гарри Поттер — поистине ученик своего учителя. Дамблдор мог бы гордиться тем, кого воспитал. Еще в Хогвартсе он бы никогда не заговорил о подобном прощении, если это можно так назвать, но сейчас...

— Такие пронзительные философские речи, что буквально тянет утереть слезу.

Гарри подтягивает воротник вязаного свитера почти до самых губ, пока его широкая грудь сотрясается от легкой вибрации смеха.

— Больше ты не сможешь говорить Рону, что его эмоциональный диапазон ограничен. Посмотри на себя.

«Для того чтобы хоть что-то говорить Рону, нужно как минимум поддерживать с ним связь», — думаю я, но эта мысль остается неозвученной. Вместо этого я совершенно по-детски закатываю глаза и несильно толкаю друга в плечо.

— И все же, — с внезапной серьезностью продолжает друг под короткое движение палочки. Гарри очерчивает в воздухе дугу с шелестящим «Маффлиа́то», и нас моментально накрывает звукоизоляционным полотном. — Если это Беллатриса, он — идеальный инструмент для ее поимки, — говорит он уже в глухой тишине. — Никто не был близок к ней так, как он. Никто из живых не знает ее лучше.

Я втягиваю холодный воздух, и не так давно выздоровевшие легкие отзываются острой болью. Оглядываюсь, будто боюсь быть пойманной, но мы все еще одни.

— Нам не стоит говорить о Беллатрисе, — отвечаю, заставляя голос звучать ровно. — Я рассказала тебе некоторые детали текущего дела из соображения вашей безопасности, а не потому что планирую вести совместное расследование.

— Ты рассказала мне, потому что мы все можем оказаться под ударом. Потому что боишься за нас, — отрезает он. — Сегодня это маглорожденные, завтра — все, кого она вспомнит.

— Гарри... — начинаю я, но в кармане джинсов вибрирует телефон. Дрожь пробегает по бедру. — Прости, — бросаю, вытаскивая гаджет, и сразу же принимаю вызов. Обычно звонки в такое время не означают ничего хорошего.

Этот тоже не становится другим.

Через секундные помехи, сопутствующие соединению, на поверхность выходит едва сдерживающий ярость голос Эббота. Четко и без лишних вступлений сообщающий о том, что в хорошо известном нам квартале произошло очередное убийство.