Черный квартал

21 сентября, 2010

С очередным ударом я чувствую, как капля пота, что до этого медленно стекала по виску, наконец срывается вниз. Она щекочет кожу, огибая бровь, и мажет влагой по скуле.

В зале душно, пахнет пластиком и моим собственным разогретым телом. Часы над дверью показывают 11:15: ежегодную аттестацию по ближнему бою задерживают уже более чем на полчаса, и потому я вновь бесцельно нападаю на тренировочный манекен, игнорируя неприятную сухость во рту.

Быстрая комбинация. Замах и левый хук.

Костяшки под черными бинтами пульсируют от постоянного давления на них твердой поверхности. Еще немного — и обычная краснота разойдется уродливыми точками лопнувших капилляров. И не то чтобы подобные отметины редкие гости на моих руках, но сейчас дополнительной боли совершенно не хочется. Пора бы сбавить обороты. Тяжесть после недолгого сна давно ушла.

Я отхожу в сторону, часто вдыхая через приоткрытый рот, и быстро подхватываю полотенце, промакивая лицо от лишней влаги. Воспоминания о том, как в начале войны мои навыки защиты и нападения были в отвратительно плачевном состоянии, теперь заставляют слегка усмехнуться, а не поморщиться. Сейчас все в точности до наоборот, но когда-то двигать конечностями на поражение казалось для меня ужасающе тяжелым.

Совсем не от того, что я была не спортивной: тренировки в качестве поддержания тонуса в моей жизни присутствовали регулярно, но одно дело бегать в свободное от занятий время для выработки бодрящих эндорфинов и лучшего качества сна, а совсем другое — в отчаянии биться за собственную жизнь.

Во время войны удары палочкой быстро перестали быть универсальным ответом. Пожиратели зачастую нападали неожиданно и не всегда посредством магии. Они разоружали за долю секунды, а при активном сопротивлении щедро одаривали сильными толчками в центр грудной клетки, от которых перехватывало дыхание и звенело в ушах.

После того случая в Малфой Мэноре, когда на моей руке навечно отпечатался шрам из восьми букв, я больше не оказывалась в плену — элементарно не могла позволить вновь уложить себя на лопатки для бесчеловечных издевательств. Но, к сожалению, решение сохранить свою незатуманненую страхом гордость совсем не знаменовалось полным отсутствием прямых столкновений со сторонниками Волдеморта. Напротив, после падения лорда, когда Министерство еще до конца не окрепло, а ПСы, будто обозлившись из-за смерти лидера сильнее прежнего, не сдались, количество стычек и нападений возросло в стократ. Противостоящие стороны все чаще оказывались в засадах, пытаясь не просто травмировать, а по-настоящему истребить. Продезинфицировать территорию друг от друга.

В то время попасть в заключение к врагу почти в ста процентах случаях приравнивалось к смерти. Считалось, что даже не двадцать четыре, а всего лишь двенадцать часов после пропажи были решающими. К их истечению ты либо мертв, либо временно переиспользован. Второе, по общему мнению, — куда хуже. Пожирателям негде было больше открыто вербовать сторонников, и потому они стирали память некоторых захваченных в плен волшебников, грубо удаляли их воспоминания и подсаживали новые установки.

Люди, приближенные к Гарри, и вовсе не имели вариантов. Рон, Джинни, Луна, я. Оказавшись на вражеской территории, любой из членов Ордена Феникса без исключения подвергался жесточайшим пыткам с целью получения необходимой информации о стратегиях и еще не рассекреченных штаб-квартирах. Пожирателям просто незачем было рисковать и надолго сохранять нам жизнь. Даже такую жалкую, как переиспользованную.

— Твой экзамен начнется через десять минут, — раздается голос Виктора за спиной, и я, стремительно вынырнув из размышлений, оборачиваюсь, откидывая ставшее влажным полотенце обратно на скамью.

Крам распахивает дверь не полностью — ровно настолько, чтобы пройти в плечах и без труда сделать шаг, — а после замирает на пороге зала, не пропуская вперед себя Драко.

Рано.

Вовремя согласно циферблату, но все же рано.

Виктор привез Малфоя даже позже, чем мы договаривались, проснувшись у него сегодня утром после спонтанной встречи, но все еще недостаточно в контексте текущих обстоятельств.

— Доброе утро, — говорю я, пытаясь отдышаться и внимательно рассматривая пришедших. Глухой смешок не без труда, но остается у нёба, что при неосторожности в нынешней акустике мог бы разнестись по помещению гулким эхом.

Мужчины, как бы ни старались это скрыть, всегда остаются мужчинами.

То, как они оба проходятся взглядом по моему телу с головы до ног, кажется почти хрестоматийным. Совершенно синхронно и недвусмысленно черные зрачки скользят по короткому спортивному топу, оголенному животу и бедрам. Вот только Малфой теряет интерес быстрее. И вряд ли из чувства вины или боязни быть пойманным. Это сделано лишь для того, чтобы сразу после тридцатисекундной экскурсии успеть едва заметно обернуться на Крама, отмеряя чужую реакцию.

Виктор никогда не стеснялся своей симпатии в отношении меня. Смотреть открыто и с благоговейным желанием — в этом весь он. Тогда, сейчас, завтра. Крам знает, что имеет на это право, и это право охраняет: сознательно или же нет встает между Драко и мной.

В целом, я не думаю, что Малфой захочет обсудить увиденное. Сделает выводы — совершенно точно. Но в остальном наверняка не станет спрашивать открыто, избрав позицию: «Всегда говори меньше, чем видишь».

Мне это не нравится. Совершенно. На подсознательном уровне от подобного рода изучения под микроскопом хочется сразу же закрыться и поплотнее задернуть шторы, оставив личной за непроницаемой ширмой. Каждый день Драко собирает обо мне неприятно большое количество фактов, не напрягая при этом ни один чертов мускул тела. Я же в ответ о нем имею на руках ничтожно мало.

— Могу занять его еще на некоторое время, — говорит Крам и, подняв бутылку с водой, что осталась вместе со спортивной сумкой у входа, бросает мне прямо в руки. Без труда замечает потребность на пересохших губах.

Я без труда ловлю ее на лету, даже не задумываясь. Пластик скрипит подобно тонкому льду.

— Это уже было бы наглостью.

— Было бы, — ухмыляется он игриво. В такие моменты в его голосе пробивается легкий румынский акцент, что делает слова менее округло-британскими. — Но я сам предложил.

— Я разберусь, — отвечаю с улыбкой, откручивая крышку против часовой, и сразу делаю первый глоток. Вода кажется ледяной и совсем не утоляет жажду.

— Тогда не буду больше отвлекать. Ваш груз доставлен в целости и сохранности, — сказанное не позволяет усомниться в смысле его межстрочной неблагосклонности. Все же не только я не рада новому консультанту по делу.

— Груз все слышит, — невозмутимо произносит Драко и проскальзывает в зал под быстро потяжелевшим взглядом Виктора.

Он не комментирует сказанное. Крам не из тех, кто будет тешить свое эго и без надобности вступать в бесполезную полемику, а потому быстро смещает фокус внимания обратно на меня: одними губами желает удачи, подмигивает на прощание и скрывается за стенами зала.

И единоличное времяпрепровождение с Малфоем вновь достается Гермионе Грейнджер.

Ура.

— Посидишь тут, пока я не вернусь, — бросаю через плечо, уже направляясь к центру зала за полотенцем. — Это не займет много времени.

— Собираешься всех их уложить? — звучит в следующее мгновение совсем близко, после чего я сразу же чувствую, как чужие руки сковывают мои движения. Перехватывая и фиксируя в двух местах.

— Первое правило ближнего боя — всегда будь готова, — как бы между делом горячим шепотом на ухо.

Ладонь Драко мягко, но уверенно сжимает горло именно в тот момент, когда я сглатываю остатки слюны. Этот жест кажется таким телесным и интимным; тело моментально откликается напряжением. Ощущать движение собственной гортани под чужими пальцами не ново в отличие от человека, рядом с которым это происходит.

Как и тогда, в чертовом министерском лифте, я чувствую спиной дыхание Малфоя и каждую твердую линию, скрытую за тонким плащом.

Мне требуется мгновение — тянущееся, как ледяная капля пота вдоль позвоночника, — чтобы осознать происходящее и выйти из оцепенения. Задержав дыхание и повернув голову вбок, я приподнимаю подбородок, встречаясь в упор с серебристой радужкой глаз.

— И что, по-твоему, ты делаешь? — в этих словах — холодный вызов.

— Никогда не подставляй спину врагу.

Его голос все еще не громкий. Ровный и почти ленивый. Но сердце в ответ замирает, вздрагивает и снова ударяется о реберный корсет. Больно до колик и шума в ушах.

Я машинально прижимаю сжатую в кулак руку к груди, будто готовясь ударить. Мышечная память даже в момент короткого оцепенения не подводит. Тело точно знает, что делать в случае опасности: чуть согнуть колени, сместить центр тяжести, с силой отвести локоть назад.

Но несмотря на первоначальный сильный захват, на самом деле давление в большей степени иллюзорно. Драко дает мне место для маневра: кисти и предплечья остаются свободными, и я не чувствую себя загнанным в ловушку зверем. Я кристально ясно осознаю, что он опять играет.

Раздражение в этот раз не слепит — оно медленным и вязким движением поднимается вверх, как ртуть по стенкам стеклянной колбы. Это та его разновидность, что возникает в теле, когда непоседливому ребенку приходится напоминать в третий раз за утро, что не стоит совать пальцы в розетку.

День в Левкноре, как и всегда, оказал поразительное терапевтическое действие, на время перезапустив механизмы моего терпения.

— Значит, не отрицаешь, что ты все еще мой враг?

— Не делай вид, что считаешь иначе.

Он, не мигая, вглядывается в мое лицо еще какое-то время, но, к моему удивлению, не продолжает напирать. Отступает сам, отпуская на свободу даже раньше, чем я выдыхаю твердое: «Хватит». И в этом почему-то больше власти, чем в самом захвате. Легкость, с которой Малфой мог свернуть мне шею одним точным, почти беззвучным движением, запоздало ужасает и заставляет покрепче сжать зубы в попытках не вздрогнуть.

— После выходного ты не такая напряженная, — говорит он, возвращаясь к скамейкам. — Поделишься, чем занималась?

— Я закончу не позднее двенадцати, и мы отправимся в Хранилище Памяти, — отвечаю, проигнорировав насмешливый вопрос. — А пока не делай глупостей.

⸻

— Ответ на запрос по поводу Локонса придет в течение дня, — говорю я, поправляя воротник классической белой рубашки, в которую наспех переоделась после как всегда успешно пройденной аттестации. Ткань все никак не хочет принимать положенную ей форму, с трудом вытягиваясь из-под опоясывающих плечи ремешков кобуры. — Если на основании результатов последнего скрининга состояние будет оценено как подходящее для использовании легилименции, то ты сможешь заглянуть в его голову под наблюдением колдомедика.

В штате Аврората имеются опытные легилименты, но смысла прибегать к их помощи в контексте данной ситуации попросту нет. Во-первых, владение Малфоем этим тонким искусством в совершенстве известно многим не понаслышке. Его даже подтвердили на суде: одной из статей обвинения как раз таки было умелое, но совершенно незаконное вторжение в чужие мысли ради последующей передачи информации в руки Тома Реддла. Тогда это было приговором. Сейчас — полезным инструментом. Забавно, как сдвигается моральный компас для достижения определенных результатов: ты либо в системе, либо против нее.

Во-вторых, самонадеянное уточнение Драко о том, что для формирования своей окончательной позиции по делу ему нужен первоисточник воспоминаний — необработанный, грязный кусок правды в изначальном его месте хранения, а не копия, заключенная в искусственный сосуд. Возможно, это действительно окажется полезным шагом для расследования. Малфой с большей долей вероятности подтвердит факт о встрече Златопустом именно Беллатрисы, а также сможет понять, где в быстро мелькающих картинках памяти искать зацепку.

— Так много бесполезных действией, — заключает Драко, медленно выдыхая упрек через нос. — Не сильно-то вы торопитесь подобраться к истине.

— Ты еще не сделал ничего полезного для этого расследования. Так что критику оставь при себе. Нет никаких гарантий, что залезь ты в мозги Локонса, найдешь то, что предполагаешь.

— Как скажешь.

Дверной механизм громко щелкает, и зачарованный замок приходит в движение: резные светлячки, украшающие центр, расправляют выпуклые крылья, зажигают лампочки-хвостики и с тихим рокотом расползаются в разные стороны. Проход, в ожидании которого мы простояли пару минут, окруженные полумраком, сам по себе отворяется, проливая на пол тонкую полосу холодного, почти призрачного света. И чем шире открывается дверь, тем быстрее этот луч поднимается выше, преломляется, оставляя белые блики на наших с Малфоем лицах. Разделяя ровно надвое.

Звук первых шагов разносится гулким эхом и еще какое-то время резонирует меж сводчатых, затуманенных магией, потолков. Хранилище воспоминаний, или, как его чаще называют в Отделе магического правопорядка, Серебряный архив, встречает плотной окутывающей со всех сторон тишиной. Здесь нет места для пыльных бумаг, а говорить принято вполголоса. Тут живет память других. Зачастую болезненная.

Сам зал просторный и круглый. Он отделан отполированным до блеска базальтом, местами покрытым тонкими, будто соляными разводами кварца. В стены от пола до потолка врезаны маленькие неглубокие окошки. Каждое отмечено серебряной табличкой с гравировкой имени, даты и номером дела. Внутри — хрустальный сосуд с перламутровым, мерцающим веществом. Свидетельское показание под защитой заклинания, не позволяющего исказить полученные при допросе воспоминания. Оно слегка пульсирует и издает едва уловимый звон, если к нему в достаточной мере приблизиться.

Некоторые утверждают, что в хранилище время течет иначе. Медленнее. А возможно, и вовсе замирает. Некоторые авроры говорят: если задержаться здесь надолго, можно потеряться в собственных мыслях, что звучат в этом месте слишком громко.

Освещение зала, расположенного глубоко под Министерством магии и находящимся даже ниже уровня Визенгамота, тут тоже живое. Оно будто дышит, движется и подстраивается под вошедших — мерцает ярче, если кто-то внутри, и гаснет, когда вокруг остается лишь пустота.

— Для нас уже все подготовили, — шепчу, смотря под ноги, и аккуратно ступаю на постамент из белого мрамора, в центре которого возвышается большая, но неглубокая чаша омута памяти. Ее края опоясаны рукописными символами, а от содержимого исходит яркое серебристое свечение, внутри которого уже плавает тонкая жемчужная нить.

— Здесь только момент, когда он видит ее? — спрашивает Драко, вставая ко мне почти вплотную.

— Да, — киваю. — Мы посмотрим их встречу в переулке. Неплохо будет для начала подтвердить ее личность. Постарайся соотнести черты лица и...

— Главное тут не ее лицо, а реакция, — перебивает сухо. — Если кто-то другой под оборотным прикидывается Беллой, будь уверена, я пойму это.

Затем Малфой так стремительно склоняется над начинающим вращение зеркалом воды, что я, иррационально боясь опоздать, слишком резко дергаюсь вперед, по ощущениям не успевая набрать достаточное количество кислорода до того, как полностью окунуть туда лицо. Тело охватывает знакомое чувство падения в пустоту, и в следующее мгновение глаза уже слепит закатным свечением солнца в узком лондонском переулке. В нос ударяет запах переполненных мусорных баков и грязи, что размокла после дождя.

Требуется несколько секунд, чтобы вспомнить, куда именно смотреть. Злотопуст уже копошится у вымощенной камнем дороги в нелепом костюме с желтыми отворотами на пиджаке. Рядом с ним открыт большой крокодиловый саквояж, из которого он далеко не впервый раз вынимает пакетик с кошачьей едой, дрожащими руками отрывает верхушку вдоль прорисованного там пунктира, после чего неаккуратно выдавливает на маленькую пластиковую тарелку щедро пропитанные в соусе кусочки.

— Кушайте, мои сладкие. Не беспокойтесь, — разноцветные комочки прекращают тереться о его ноги и с аппетитом накидываются на еду, в составе которой едва ли есть хоть что-то натуральное. — Мистер Локонс позаботится о вас, — даже под таким углом обзора видно, как его разрывает от желания погладить мягкую шерсть бездомных животных. Пальцы, испачканные в скользкой жиже, дергаются вперед-назад в нерешительности, но так и не достигают цели. — Сейчас я только вытру ручки и сразу же приласкаю вас.

Торопливо выдавив остатки корма, Злотопуст поднимается на ноги, с хрустом расправив спину, и вытягивает ладони перед собой, будто осматривая масштабы загрязнения. Кривится. Он ни разу не опускает глаза вниз на сумку, где предположительно могли бы быть салфетки, словно напрочь забывает о ней, как только теряет ее из поля зрения.

Чьи-то шаркающие шаги доносятся в момент, когда он решительно стягивает цветастый платок с шеи. Локонс вновь моментально отвлекается, бросает взгляд вперед и застывает в недоумении. Грязные руки крепче сжимают тонкую ткань и медленно опускаются вдоль тела, попутно оставляя на светлых брюках маленькие пятна коричневого пахучего соуса.

Я не сразу понимаю, что новый шумный вдох исходит не от Злотопуста, а от Драко, стоящего по соседству. Обернуться и посмотреть на выражение его лица сейчас значит упустить возможность проанализировать происходящее в воспоминаниях. Я сдерживаю порыв и, закусив щеку, продолжаю наблюдать за картиной перед собой с присущей мне скрупулезностью.

Локонс не делает ни шага вперед, когда женский, слегка сгорбленный силуэт, подсвеченный закатом, останавливается напротив, очевидно решая, куда двинуться дальше: вперед по главной улице или еще ближе к нему в тень.

Между ними расстояние не более полутора метров. Между мной и той, кого сейчас пытаются поймать наши с Драко взгляды, — около двух.

Это была Беллатриса. Пересмотрев это воспоминание уже с десяток раз, я в очередной раз убеждаюсь, что ошибки быть не может. Она. Точно она, несмотря на большее количество морщин, скопившихся вокруг уголков глаз, и слипшихся в грязные сосульки растрепанных волос.

Она не говорит Локонсу ни слова. Только улыбается, кривовато обнажив гнилые зубы, и до невозможного изящно подносит руку к губам. Палец с острым ногтем, полностью покрытым кровью, плотно прижимается к губам в знаке молчания, а глаза вспыхивают безумием.

Тошнота подкатывает к горлу и пространство вокруг начинает покачиваться. С новым вздохом я постепенно возвращаюсь в реальность. Молочно-белая поверхность в чаше замерла и вновь стала прозрачной, как стекло. Нить памяти неподвижно осела на самом дне, почти сравнявшись в цвете с отшлифованным мрамором.

— Что... что ты скажешь? — спрашиваю, когда зрение проясняется, и предметы наконец перестают плыть. Драко рядом. Стоит почти впритык, и только сейчас я осознаю, что он крепко стиснул мой локоть, прежде чем мы вынырнули на поверхность.

— Я... — несмотря на внешнее спокойствие и привычную маску отстраненности, его голос хрипит, срываясь после первого же звука. Он дергает головой, прочищая горло, отступает на шаг, на долю секунды хмуря темные брови в недоумении. — Воспоминание выглядит настоящим, также как и Беллатриса, — Каково ему видеть ее спустя столько лет? Знать, что она жива? — Но это не случайная встреча. Маловероятно, что она могла так подставиться. Лестрейндж не дура: попадись на глаза хоть кому-то — стерла бы все подчистую, — широкая ладонь проходится по лицу, будто стирая воспоминания и оттягивая бледную кожу. — Локонс представляет для нее опасность не больше всех этих бездомных кошек из подворотни, но тем не менее. Он смотрел в упор. Да, возможно не до конца осознавал происходящее, но она... — Драко на секунду замолкает. — Она улыбалась так, что...

— Да, — соглашаюсь, не дождавшись, пока его мысль обретет форму. — Эту улыбку... сложно забыть.

Откровение вырывается по инерции. Само собой. И глаза Малфоя в очередной раз за день впиваются в кожу острым лезвием. Но, кажется, впервые с момента первой встречи в понимании. В боли.

Это одновременно соответствует и не соответствует ожиданиям.

Действительно ли удивление, что промелькнуло тенью, оставив после себя едва заметное мышечное напряжение настоящее? Очень хотелось бы верить в это. Сейчас я позволяю себе ухватиться за крупицу не до конца подтвержденной истины, потому что она дает шанс. Дает вариации путей решения и возможность предугадать следующие шаги Беллатрисы, а самое важное — предотвратить будущие смерти невинных в этой бессмысленной охоте.

Если Драко заглянет в сознание Локонса поглубже и подальше, возможно, он увидит то, что мы пропустили. Чему не придали значение в силу недостаточной осведомленности. И если он окажется прав в том, что встреча Лестрейндж с Златоустом не нелепая случайность, — это запустит новый виток расследования, не ведущий в чертов тупик.

Яркая вспышка света неожиданно проскальзывает где-то рядом, сокращая до черных точек зрачки напротив. Резко выдохнув, я оборачиваюсь в поисках источника сигнального свечения, сразу же замечая патронус, скользящий по стенам Хранилища. Только закончив полный круг, он оказывается передо мной, без промедления передавая сообщение голосом Падмы:

— Ты не берешь трубку, но просила сразу же сообщить о решении насчет Локонса. Так вот. Запрос отклонили.