Маргарет

Вздох томной девицы и след её уже простыл. Кажется, я всего лишь моргнул?

Тогда я просто ушёл к себе, в спальню, где встретился с Михайлычем: он топил печь (в комнате было весьма холодно). Я решил не упускать момента и расспросить старика о злосчастной гостье, грянувшей на итак неспокойное поместье грозной тучей.

- Ох, значит, вы видали это, Андрей Платоныч.

- Не совсем: я вышел из комнаты лишь под конец.

- Эх, бедняга... - старик отвернулся к камину с печальным взглядом. - Но дура-а!.. нагуляла дитя, а теперь... Отец её и выгнал из дому, вот она пришла к барину-то.

- А разве она не венчалась этим летом?

- Да ну ты! Что ты говоришь, Андрюшка! – рассмеялся старик, чуть не упав на спину с корточек.

- Ну, как же... – удивился я, где-то внутри сомневаясь в простом. – У Лялечки ведь фамилия другая...Да?

Михайлыч пустил сердито-задумчивый взгляд вниз и, почёсывая затылок, пытался что-то вспомнить.

- Ну да, - заключил он. – Лялька-то Тишкова, и замужна теперь, - смотрел он на меня как на дурачка. – Ну, я так и сказал. Что ты меня путаешь?! – он обернулся к дровам.

Я лишь, ухмыльнувшись, помотал головой.

- А что она тут... – подсел я поближе к нему, – говорила?

- Я толком не слыхал, что она орала тута, - чмокнул он сморщенными губами (он любит так делать с тех пор, как выпала половина зубов). – Но, вот когда выходил во двор, я слыхал её болтовню с бабами на кухне. Лялька всё жаловалась им на судьбу свою несчастную. Говорила, видать за грехи ей всё воздаётся, только вот дитятко невиновно. Опозоренная, без своего крова, без денег...

- Значит, она пришла просить у крёстного.

- А как же, батюшка.

Михайлыч медленно встал, скрипя суставами. Отряхивая иссохшие руки о штаны, он огляделся и пробормотал, уходя: «Не помог он...» Дверь за ним захлопнулась, и я остался один. Мысли мои наполнялись грустью, сочувствием к бедной девушке, которую я знал с самого детства. Раньше её родители были крепостными у Зимовых, и сейчас они живут в деревне неподалёку от того района, но вот Лялечка стала работать у графа и графини Сосновских. И, видимо, совсем недавно.

Не отрывая взгляда от огня, что озарял всю комнату теплом, пока за окном шумел хмуро дождь, вливая в комнату холодную серость, я представлял жуткие картины скитаний бедняги.

Я не видел её в поместье около недели. Неужели, крёстный выгнал её?

Резко пропали сковавшие тело и разум размышления, когда я заметил книгу не на своём месте: Гоголь лежал на правой стороне комода до того, как я выбежал на лестницу, а сейчас – на левой. И самое главное – не было кинжала, что и прятался под этим сборником.

Кому же понадобился кинжал, которым Инга раскромсала лицо графини?

Мой взгляд часто невзначай падал на этот нож, и касаясь его лезвия, я размышлял любопытным разумом о его владельце. В тот злополучный день, когда в суматохе я схватил кинжал, вымазанный мёртвой плотью, я даже не приглядывался к нему (может, потому, что от него жутко несло гнилью), именно поэтому я сделал поспешный ошибочный вывод: кинжал принадлежит графу. А спустя время, присмотревшись к узорам на рукоятке, я разглядел инициалы «О. К.»

Значит, Ольга Куликовская. Но как кинжал оказался у Инги? А, главное, где он сейчас?

- В комнату, вроде, никто не заходил...

Но, к сожалению, этот таинственный кинжал с не менее таинственной историей не имел какой-либо важности для меня и моего дела (да, и подумал, что будет кстати вернуть оружие обратно в коллекцию крёстного), поэтому с интересом к кинжалу мне пришлось вскоре попрощаться. Было бесполезно связывать его как-то с убийством Ольги Куликовской – я лишь зря потеряю время – ведь её задушили.

Наверно, путешествие этого ножа из рук в руки стало просто интересным фактом, так как между Ингой и Олей была ещё одна персона, которая сталась посредником, поскольку дружба между этими двумя уже давненько испортилась из-за понятных вам причин.

Отбросив на прежнее место книгу, я спустился в зал, чтобы оценить обстановку. Но на первом этаже было тихо – ничего интересного. Граф с князем, оказалось, удалились в кабинет обсудить предстоящую свадьбу и фабричные дела, а Маргарет и Мари решили прогуляться по саду – подышать свежим дождевым воздухом. В зале сидела лишь Лили Блатдорн. Она сидела, грустила на диване у камина, опершись локтем на деревянную ручку и кулаком на висок. Гувернантка не заметила, как я появился на пороге. Тогда я тихо и незаметно подошёл со спины:

- Лили...

Она вздрогнула, а, повернувшись, сменила испуг и оцепенение на скромную улыбку.

- Ты... Вы так грустны, - сказал я. – С вами всё хорошо?

- Меня очьень беспокоить всья йэта situation. Мари грустна, и я тоже.

- У вас великодушное сердце, Лили...

Она улыбнулась так грустно, точно была русской, а не наполовину немкой, наполовину француженкой.

- Вы знать эту девушку?

- Да, это Ляля – служанка, - ответил и присел я.

- Она enceinte? – спросила Лили, оборачиваясь и пододвигаясь ко мне.

- Кажется... - растерялся я. Я не знал, как можно о таком рассказывать. – Думаю, это ребёнок...

- Графа... - пробормотала гувернантка, отводя взгляд на камин. – Тьеперь я всё понимайт. Я слышать этьи крики: служанка говорить обь ребьёнок под сердце. И ещё...Лья... Льяла? – кинула она недоумевающий взгляд на меня, точно сердится.

- Ля-ля.

- Лъялья.

- Ляля, - повторил я, ухмыляясь её попыткам не запутаться собственным языком.

- Она кричать об любовньица. Она ревновайт?

- Что?! – воскликнул я, чуть ли не вскочив с дивана. - Прошу повтори... повторите.

- Эта служанка сначьяла угрожайт графу и говорьить об ребьёнке, а потом – об его любовница, которую он водить сьюда.

- Но этого не может быть! – рассердился я на Лили, будто передо мной сидела не она, а Ляля. – У крёстного не...

Я хотел сказать: «...не было любовницы» - но после заткнулся, вспомнив красный лик несчастной служанки, что захлёбывалась в слезах.

Я вспомнил, что у него есть жена – моя крёстная Аглая Николаевна. Была...

И как раз любовницей была Лялечка, но в том-то и горечь нашего общественного мнения, что закладывается, казалось бы, с рождения: крестьянка, или крепостная, как раньше, вовсе и не человек. С чувствами такой девушки, даже с её существованием, никто не считается. Мне стало противно от самого себя, ведь я тоже поддался этой мысли.

- Андрей, это какая-то знатная дама, - поняла Лили меня. Она услышала моё мысленное оправдание. Меня это сильно удивило, а после утешило. – Мнье очьень жаль.

- Ты слышала что-нибудь ещё?

- Кажьется, она пару раз встречать эту даму, - задумавшись, протянула гувернантка.

Значит, ему стало мало интрижек с крестьянками, и он решил найти благородную любовницу. Если раньше могли закрыть глаза на связи с крестьянками, то сейчас... знала ли об этом Аглая Николаевна?

Вряд ли.

- Почему же так получается? – тоска раздирала мне сердце, и хотелось кричать и кривить лицо от отвращения. Меня окружают такие лживые люди. А я? А я им помогаю, защищаю, оберегаю. Хотя чем я лучше...

- Сосновские очьень вредить, - рассердившись, выронила Лили. Я тут же забыл о своих недовольствах.

Она заметила моё возмущение на такие броские слова и, выпрямившись, поправила:

- Простьите мне мою грубость, Андрей, - смотрела она на меня, то и дело отводя широко раскрытые глаза, сжав стыдливо губы. – Менья очьень злит повьедение Павла Фьёдоровича... Особьенно после того случая... ты понимаешь, - я видел, что ей сложно вспоминать поцелуй Мари и Паши. – А тепьерь выходит, что у Павла быль хороший пример, - она выразила на лице крайнее отвращение, вздёрнув бровью, приподняв подбородок и прикусив изнутри губу.

Мне даже не хотелось отвечать: во мне сработала защита друга, но и тут же быстро угасла ещё до первого звука, что чуть не вылетел из меня. Я понял, что не могу, хотя должен бы, но часть меня была согласна с гувернанткой.

- Я, конечно, понимайт, что он вам друг и брат, - продолжила Лили, запинаясь, - но не мнье: я не мочь простьить ему... страданья семьи, - она прикрыла глаза. – Вьедь Инга умереть из-за него. Он во всём виновайт.

Услышав это, я будто очнулся: резко обернулся и посмотрел на неё строго. Лили не отводила от меня своего пристального взгляда. Она была слишком близко.

- Инга умерла во время сложных родов, и Павел в том не повинен. То была божья воля и ничья боле, - я встал и ушёл.

Я был лучшего мнения об этой женщине, но она, кажется, разочаровала меня. И ещё какое-то время я не мог прийти в себя и забыть о том, что она сказала. Я подумал, что нашёл здесь хорошего человека, но я не мог позволить ей так высказываться о Паше. Она имеет на то все основания, но я не обязан это выслушивать, тем более принимать.

Вспоминая наши диалоги и записывая их в дневник, я вспомнил о беременной служанке Лялечке. Нужно бы её найти.