Глава 20
Звонко бежала река под болтовню кузнечиков в высокой траве на лугу и на заросших берегах, а тем временем по тихому ночному небу текли облака, сквозь которые мелькали алмазами звёзды.
Два маленьких паренька бежали по пустому лугу вдоль реки. Но в один миг река стала доносить до ребяческих ушей не звонкую песню, а плач, горький и тяжёлый: течение несло к деревне тела, красивые, но мертвецки ужасные с глубокими тенями на лицах. Девушки, что были одеты в белые рубахи, держали на животах своих мёртвой хваткой букеты полевых цветов, закрывавшие огромные кровавые пятна.
Стали загораться дрожащие огни в домах вдоль берега – люди встречают букеты, что оставляют на воде алые разводы.
А два паренька стояли у самой воды на крутом обрыве, склон которого зарос травой, цветами и кустами шиповника.
- Что же это, Паша? – стоявший перед обрывом и смотревший в чёрную воду мальчик обернулся к другу.
И тогда его печаль заставила весь образ сна расплыться перед моими глазами, растворив всё в темноте. Ослабевшие дрожащие ноги подкосились, и я упал на мокрую траву. Туман, окружив моё тело, закрывал мне глаза, пока я вдыхал его свежий запах, а его белые облака окутывали те тёмно-зелёные локоны земли, что щекотали меня.
Распахнув глаза, я вздохнул так будто никогда не чувствовал полноты в груди. Лесной воздух (я увидел верхушки сосен и елей), даривший свежесть ночам, не был лечебным для моего помутнённого рассудка после кошмара, наоборот: звёзды расплылись по небосклону в моих глазах – сильно заболела голова, и казалось, будто через нос к лёгким тёк ледяной яд, что наполнял мои глаза чернотой. Тогда я поднялся, жадно глотая мёртвый яд – я сразу узнал эти прохудившиеся надгробия, обросшие луговой травой, из-за которой не было видно низкого забора из гнилых досок, что огораживал мёртвую полянку от леса.
В пятое утро проснулся я на кладбище.
Было подумал, что это вновь сон, кошмар. Но нет. Рану на лодыжке защипало, и кожа начала раздражаться. Я сразу принялся чесать больное место, и только после, открыв зажмуренные глаза и посмотрев на руку, заметил под ногтями и на подушечках пальцев кровь и тут же метнул взгляд на ногу: к могильной земле по коже струями текла кровь. А я ведь совсем забыл про укус прошлой ночи...
- Что же ты хочешь, Оленька, сказать? – вставая, пробормотал я. В ответ затрещали надгробия, одаривая шипящим раздражающим эхом белый туман.
И стоял я в полном оцепенении перед этими камнями, что когда-то означали жизнь, и была когда-то память об этих жизнях... ближним ко мне было небольшое, но аккуратное, не заросшее, будто новое, надгробие. Видно, за ним ухаживали. Подойдя, я попытался прочесть имя.
- Ольга... - прищурился я.
«Неужели моя ужаснейшая теория – правда?» - испугался я, чуть отпрянув от могилы и упав в траву. Опираясь дрожащими руками о сырую землю, я подполз к каменной плите и продолжил читать:
- ...Фёдоровна... Сосновская...
А снизу – 1855 год.