Маргарет

Дневник Андрея Долотова

15 сентября

В холодный зал текли бледные лучи раннего солнца, играя на бесчувственных лицах. Никто не смотрел друг на друга.

Все молчали, всё молчало.

За окном лесной пейзаж отдавал приятной синевой. Облака плыли по небу тихо и мирно. И виделось это утро мне спокойным, как в далёком безмятежном детстве.

В нашем же обществе любителей семейных ценностей была лишь тишина, и не казалась она умиротворённой и доброжелательной, как неизменные картины старых окон. В воздухе висела какая-то непредвиденная, но ощущаемая, тревога. Она висела над нами тяжёлым грузом, и вот-вот должна была упасть на наши грешные головы.

Первым делом мой взгляд зацепился за мрачный образ крёстной, что сидела слева от меня около узкого края стола. Её терзали какие-то невзрачные думы, а потому она не обращала внимания ни на кого. Вглядываясь в черты её лица, я подумал, что впадины стали больше и темнее. В её медленных и вялых действиях я прочёл некую усталость, похожую на болезнь, хорошо сочетавшуюся с опущенным холодным взглядом падающих век. Оттого это можно было спутать со злым взором мертвеца, что сильно страдал при жизни.

Я смотрел на неё и думал: «Мучается ли она? Жалеет ли она своих мучениц? Простила ли себе все свои грехи?» Не важно, простил ли её Бог – её это не волнует. А важно лишь как она живёт и о чём размышляет с таким выражением лица, будто прямо сейчас может, выскочив из-за стола, схватить нож и зарезать им любого в яростном бешенстве.

Дальше. А дальше, справа от меня и напротив жены, сидел Фёдор Васильевич. Вид его был мрачен, взгляд суров, а мысли, видно, важны и тревожны. Крёстный, сколько я себя помню, лишь заботился о фабрике, что досталась ему по браку: вся жизнь его была там, но свой образ он всё же сохранил и в поместье, являя отражение угрюмого лица в грязных зеркалах и сутулый силуэт на портретах. Вглядываясь в суровые морщины, я ещё больше топил себя в едкой печали за всех женщин его жизни. Сейчас я забывал, кто моя крёстная – мне становилась её жаль.

Вскоре я обратился к завтраку. Но нутро моё почуяло сверлящий и пристальный чей-то взгляд. То смотрела Маргарет, что сидела напротив меня. Её я избегал до последнего, но, видно, она хотела и желала моего осуждающего взора. «Что скажешь обо мне?» – говорил её резкий нахальный вид, подтверждаемый чёрными пустыми глазами.

Я скажу ей, что всё в ней приводит меня в неимоверную тоску. «Что делать?!» - все мои подытоживания сводятся к этой панике. Моя любовь к Маргарет велика, чтобы разочароваться в ней новой, чтобы отвернуться от неё, предать...

Но кто сидит передо мной? Я не знаю этой Маргарет... но я должен её спасти. А могу ли я?

Она жестоко и безжалостно выбросила последние осколки той маленькой, радостной и беспечной Маргарет, что жила свободно, веря в лучшие и прекрасные грани жизни. А может это сделала судьба? Бог?

Я чувствую в её образе некоторую двоякость: то она жалостливо плачет или молчаливо печалиться, то гневается или, ещё хуже, сходит с ума. Все эти состояния идут одной проржавевшей цепью, что всегда завершалась звеньями, провозглашавшими успокоение и обретение невероятной уверенности, присущей всей семье Сосновских.

А итог в том, что Маргарет стала тем, кем не хотела и боялась быть. Теперь в ней всё больше мелькали черты характеров родителей. А что же я, глупец, думал, что моя Маргарет не повзрослеет в этом ледяном аду?

Страхи наши, увы, неизбежны.

Ближе к двум часам к Маргарет должен был наведаться Николай Молвин.

Его встречали всей семьёй.

О, Боже, это было истинное дитя! Его воздушные мягкие пряди светлых волос обрамляли облачком свежее и детское, будто наивное, лицо. А его широкая идеальная улыбка, приподнимавшая румяные щёчки! В общем, Коленька не изменился со своих шестнадцати лет.

Он поцеловал беленькую ручку Маргарет, поднял глаза, вглядываясь в ослепляющий стан спустившейся с небес богини. После, приобняв её, Молвин начал какую-то беседу, ведя равнодушную богиню в зал.

Что было дальше я не знаю – я сразу же ушёл, при первой же возможности, поскольку Маргарет не желала видеть меня, а я его. Мой путь лежал по коридору, переливавшемуся шёлковыми мрачными узорами при холодных лучах, что выходили из открытых дверей комнат. Где-то там, в глубине его, находилась моя комната. Но проделав несколько шагов от лестницы, я остановился около родительского кабинета, услышав знакомые голоса – я тут же забыл про спальню и отдых.

- Смерти моей ждёшь? – гневно прошипела Аглая Николаевна.

- О, бог, то знает! – воскликнул с безумной живостью Фёдор Васильевич. – Иного желания к молитве не имею!

- Чёртов сын, в ад тебе дорога...

Крёстный залился звонким смехом старого офицера:

- После тебя, жена!

Она стояла у стола, опершись на него. Её злая угрожающая поза не внушала мужу никакого страха. Его больше это смешило, нежели пугало.

- Ты у нас главная грешница, Аглая Николаевна! Сколько же ты девушек погубила, а я греха не совершал...

- Ты-то? – перебила она. - Ха! Все вы грешны! А особенно ты. Вся моя жизнь подобно аду! Все эти девки... вот даже эта Ростовская... та ещё шкура. Ещё и брюхатая...от кого ж, а?!

- А разве я жизнь твою проклятую испортил? – в недоумении восклицал Фёдор Васильевич, а после, вздохнув, добавил: - Мой грех, моя ошибка, моя погибель – это всё ты...

Ногтями она процарапала поверхность стола, добавляя к противному скрежету своё гневное мычание:

- Да чтоб ты сдох, дьявол! – заорала она. Крёстная сжала кулаки, оттолкнулась от стола, а после яростным взмахом смела все бумаги со стола. - Сожгу к чертям весь твой дом! – она ушла в соседний зал через вторую дверь.

Сцены криков, угроз и оскорблений часты в их доме, но не всегда графиня упоминала крестьянок, ведь на такие ссоры тратилось много времени, а обычные каждодневные конфликты имели причины житейских хлопот. Что же снова вывело Аглаю Николаевну на столь серьёзный конфликт? Неужели новое развлечение мужа? Кажется, эта крестьянка недавно вышла замуж за сына кузнеца, что живёт в деревне на наших землях...

«О, боже, неужели деяния крёстного не пугают меня?»

Ничто уже не пугает и не смущает... а я ещё чувствовал отвращение к Багровской! А чем мы лучше?

Фёдор Васильевич посмотрел жене вслед: она с шумом захлопнула дверь, отчего содрогнулся весь замок. Образ его растворялся в лучах, исходящих из большого окна, представляя его тело тёмным пятном среди дневного света. После он вернулся к делам. Настала тишина.

Нет – из соседней комнаты раздался громкий глухой удар. Это помогло обратить внимание крёстного, распустить его безразличие через любопытство. Он вскочил и распахнул дверь.

- Маня, сюда! – закричал он.

В оцепенении глотая воздух, я бегал выпученными глазами с одной картины в коридоре на другую, думая и паникуя: «Что делать? Убегать? Куда?»

Но когда послышались шумные быстрые шаги служанки на лестнице, я, вздрогнув, пробудился и тут же сорвался через кабинет в ту комнату. Там на полу у ног Фёдора Васильевича без чувств лежала крёстная. Ноги и руки её были будто оторваны и сломаны на каждом сантиметре старых костей – разбросаны в непристойном для графини виде.

Переступив порог комнаты, и подойдя к ним, я сумел разглядеть это осунувшиеся лицо. Значит, болела? Не показалось.

Вот и Маня забежала. После – суета.

Бесчувственную Аглаю Николаевну перенесли на кровать, устроив поудобнее в постели. Вокруг неё кружились служанки, всё больше развевая в воздухе тревогу. Казалось, крёстная не приходила в чувства, поскольку на неё воздуха не хватало – душно было. Там же, не отходя от изголовья кровати, суетился лекарь, проверяя на слабых в этой части замка лучах солнца свои скляночки со сколами и разводами.

Комната быстро опустела после слов лекаря: «Сейчас графине положен только покой, а дальше... Бог решит», - я остался с ней наедине. Тогда она казалась безжизненным бескровным телом.

Маргарет к тому моменту не было в поместье: она уехала вместе с женихом на конную прогулку. Поэтому именно я остался с крёстной, и ещё потому, что Фёдор Васильевич не желал ухаживать за ней и решил продолжить работу.

Я сидел на кресле около её изголовья, около её худого лица, обрамлённого светлыми ломкими волосами, с тёмными впадинами и длинными частыми морщинами. А среди нас - холодный мрак, летавший в воздухе мягкой пушистой золой.

Что же кроется в этих морщинах? Они стали причинами стольких жертвоприношений?

Вглядываясь в её закрытые глаза, в старческую кожу на веках, в редкие ресницы и большие тёмные круги под глазами, я размышлял о ней и об её прошлом: «Что должно произойти в жизни человека, чтобы чужие мучения удовлетворяли малую часть его безумия?»

Вскоре крёстная, очнувшись, во власти бреда и текущей от него слабости стала жаловаться на мужа и на всю свою жизнь. И в какой-то момент она сказала:

- Она поджидала этого момента... - медленно и тяжело вздыхала крёстная, невольно закатывая глаза от усталости. – Совсем скоро... скоро будет здесь...

Аглая Николаевна замолчала, отвернувшись к окну. Я повернулся туда же. И скажу честно, что ожидал увидеть за окном зловещего призрака прошлого старой графини, висящим на сухой ветви дерева.

С трудом повернув голову, и уставив усталый взгляд в потолок, она начала с мучительного всхлипа:

- Она сделает то, что давно обещала... она заберёт меня...

Дрожа, Аглая Николаевна потянулась к столику за стаканом, что стоял между кроватью и моим креслом. Я соскочил, налил воды и подал ей. Напившись и упав на подушку, она продолжила:

- Ах, Андрюша... я осталась совсем одна... всё, что любила... все, о ком заботилась... ничего... ничего нет... всё мертво...

В судорогах закатились её глаза и медленно закрылись. Она, казалось, уже бездыханна.

- Крёстная! – подскочил я и начал в панике трясти её руку.

Она медленно очнулась. А потом опять начала:

- Тогда я также мучилась... также плохо было... - протяжно вздохнула крёстная. – А дитя умерло...

По старой шершавой коже скатились слезинки, еле заметные следы остались на висках. А она всё также смотрела в потолок через балдахин.

Недоумение моё растворилось в посторонних звуках и голосах: в комнату вошли Павел с женой. Паша, увидев мать больную на кровати, тут же подбежал к ней, взял её холодную руку и поцеловал, отчего крёстная оживилась и легонько улыбнулась сыну. Инга же стояла в дверях. Она, опершись о стену и поддерживая огромный живот, с ужасом смотрела на больной вид свекрови.

Паша присел к матери. Сидя рядом, я видел, как тревожно тряслись мускулы его лица и нервно дрожали глаза.

Вскоре прибыла Маргарет. Я слышал, как она бежала – торопилась. Но она остановилась на пороге, выпрямилась, отпустила юбку, разжав кулаки, будто выдохнула беспокойство. Брови её скривились при виде сухого бледного лица матери, нос её шмыгал от растерянности – тревога вновь нарастала. Маргарет выдохнула, всхлипнув, а позже тихо подбежала, будто подлетела. Она потянулась к ней, и как только коснулась матери, слёзы так и полились рекой по румяным щекам.

Дети старой графини сидели около неё, прижимались к ней, обнимали, целовали. И была она в тот вечер счастлива.

Я встал и вышел. Инга вышла за мной.

В кабинете Фёдора Васильевича (к тому моменту он уже давно окончил работу) не было пустого места у стены: всё было уставлено шкафами с книгами и коллекциями, особенно крёстный любил статуэтки и геммы. И было только одно высокое витражное окно, а рядом с ним два дивана и чайный столик.

Мы сидели друг напротив друга.

- Что с ней случилось?

- Обморок.

Мимо кабинета прошла старуха.

- Фёкла, чаю! – прокричала Инга. Фёкла что-то промычала и ушла.

Так мы и просидели молча, пока не пришла старуха.

- И из-за чего же обморок? – спросила Инга под журчание струи чая в её кружечку.

Я немного замешкался. Что же ей ответить? Благо служанка, ворчливая и сердитая, ответила с каким-то намёком на грубость и неприязнь к беременной гостье:

- Барыня-с ссору затеяла.

Инга в ответ приподняла брови и кивнула, сведя кончики губ: «Хм, понятно... Ну, ладно», - так она и подумала.

Дверь из соседней комнаты распахнулась и на пороге стояла Маргарет. Вид у неё был сумасшедшего призрака, чьи выпученные глаза пробрали бы эмоциональную душу до мурашек.

Увидев её, я тут же поднялся, и сам того не заметив, подошёл к ней с протянутыми руками.

- Фёкла! Врача! Посылай за врачом!

Старуха бросила чайник на стол и убежала прочь из комнаты, подымая весь дом на уши. А весь чай стекал прямо на ноги Инге. Она вскочила, отчего столик чуть не упал из-за её живота, и долго ещё искал равновесие на одной своей ножке.

Маргарет была не в силах думать о чём-либо другом – она не обратила внимания ни на меня, ни на моё спешное волнение.

Раздался тяжкий вздох из тёмного угла в комнате – Маргарет обернулась, взмахнув пышной запутанной копной чёрных волос, и убежала в комнату крёстной. Я пришёл следом.

Я видел, как жизнь старой графини уходила с последним светом дня, как лицо её темнело вместе с лесом.

Врач пришёл поздно - было уже поздно.