avoid.

Учебный день подошёл к концу. Мы с Грэйс шли в сторону выхода, увязая в потоке учеников, спешащих домой. Холодный ветер трепал волосы, поднимал сухие листья и гнал их по асфальту, как потерянные воспоминания. Я натянула шарф почти до самых глаз — хотелось спрятаться от пронизывающей сырости и людей.

Небо над Хорн-Бруком сгущалось — тяжёлое, низкое, будто надвигающаяся буря давила своим весом на плечи. Я невольно поёжилась и, скользнув взглядом по парковке у школы, заметила его.

Дилан.

Он направлялся к красному винтажному кабриолету, который казался инородным телом среди серых, потёртых машин. В этом моменте было что-то кинематографичное: будто весь мир замирает, оставляя только его — высокого, в чёрном пальто, с закинутой за плечо сумкой — и гулкое небо над головой. Он бросил в мою сторону взгляд. Непроницаемый. Почти оценивающий. А затем, не сказав ни слова, сел в машину и уехал.

— Чёрт, Лиззи! — звонкий голос Грэйс вырвал меня из туманных раздумий. — Я совсем забыла! У меня сегодня дополнительные занятия. Ты как, справишься?

— А?.. Что?.. — я моргнула, возвращаясь в реальность.

— Повторяю: мне нужно остаться. Дойдёшь сама?

— Да. Конечно, — кивнула я рассеянно.

Грэйс махнула мне и, уходя в сторону школы, крикнула через плечо:

— Странная ты, Лиззи!

Ну да, конечно странная. Странная — это мягко сказано. Год в лечебнице рядом с людьми, которым не место в обычной жизни, меня изменила. Вернуться обратно — значит постоянно играть роль.

Я заметила Эндрю у дальнего выхода. Он стоял, прислонившись к перилам, и когда заметил меня — помахал рукой и подмигнул. Я не ответила. Просто отвернулась и пошла прочь. Чем меньше внимания — тем лучше.

Дойдя до остановки, я почувствовала, как воздух изменился. Он стал влажным и тягучим, будто затихшая гроза затаилась где-то за горизонтом. Было всего четыре часа дня, но небо уже потемнело так, будто наступал вечер.

На остановке почти никого не было. Только старуха — сутулая, в сером пальто и потрёпанной вязаной шапке — сидела на скамейке. Её глаза были устремлены в одну точку, а губы шептали что-то едва различимое. Я вставила наушники и включила музыку, стараясь не смотреть в её сторону. Но что-то в её поведении не давало покоя. Я вытащила один наушник — просто из любопытства.

— ...небо меняется. Будет боль. Кровь. Смерть... Они злы... Они покинули этот город. Бог оставил нас... Вокруг только зло...

Слова вонзались в сознание, как гвозди. Меня охватил холод, не от ветра — от чего-то глубже, изнутри. Старуха подняла глаза и уставилась прямо на меня. Несколько секунд — и время застыло. Её зрачки были как бездонные колодцы, полные мрака и отчаяния.

Я резко отвернулась, уставившись в экран телефона, делая вид, что ничего не происходит. Но тревога не отпускала. Тут что-то не так. С этим городом... с его людьми. Тут даже воздух — другой. Словно время здесь течёт вспять, а мир живёт по своим, чуждым законам.

Тишина вокруг стала пугающе полной. Я больше не слышала тяжёлого дыхания старухи, не ощущала её присутствия. Медленно обернувшись, я увидела, что она стоит... прямо передо мной.

— Что за... — вырвалось у меня.

Её рука внезапно схватила мою. Холодная, цепкая, как стальная ловушка. Я попыталась вырваться, но хватка только усилилась — пальцы немели от боли.

— Что вы делаете? — прошептала я, голос дрожал.

— Вороны улетают... небо меняется... будет боль... и кровь... и смерть... Они злы... Бог оставил нас...

— Отпустите! — закричала я, но она будто не слышала. В её глазах — ярость. Не безумие, нет. Именно ярость. Почти животная.

Вдали показались фары автобуса. Я изо всех сил дёрнула руку и вырвалась. Забежала внутрь, почти падая, и тяжело дыша, опустилась на первое попавшееся сиденье.

Когда автобус тронулся, я невольно обернулась. Старуха всё ещё стояла на том же месте. И смотрела. Даже когда расстояние стало таким, что я больше не могла различить её лица, я чувствовала, как её взгляд прожигает мне спину.

Вернувшись домой, я сразу направилась в душ. Казалось, будто её слова въелись в кожу. Я чувствовала себя грязной, будто кто-то потрогал не только тело, но и душу. Горячая вода не помогала — лишь размывала тревогу по венам.

Дом был погружён в полумрак. Ни одного огонька. Только внизу, из-под двери маминой комнаты, пробивалась узкая полоска света и тянулся запах сигарет. Он был густым, въедливым, и казался здесь таким же неуместным, как всё остальное.

После душа я поняла, что почти ничего не ела весь день. Но каждый шаг по старым деревянным полам отдавался резким скрипом, от которого пробегали мурашки. Это был тот самый звук, который невозможно спутать ни с чем. Словно кто-то идёт за тобой. Словно ты не один.

Я спустилась в кухню. Пусто. Темно. Дом казался живым. Или... наблюдающим.

Если я услышу этот скрип ночью — я точно не останусь здесь. Ни минуты. Этот дом мне неприятен. Мне страшно здесь находиться.

В холодильнике, как обычно, зияла пустота. Только тонкий слой инея на задней стенке напоминал, что он ещё работает. На микроволновке — старой, с облупившейся краской и трещиной на дверце — лежали деньги. Сама микроволновка давно уже была мертва, я проверяла не раз. А вот деньги... это был мамин способ сказать: "разберись сама".

Я давно привыкла готовить себе еду. Или хотя бы пытаться. Не знаю, как тут течёт время, но, взглянув на телефон, я с удивлением поняла, что уже девять вечера.
Все магазины в Хорн-Бруке закрываются в восемь — я заметила это, когда ехала в автобусе. Все, кроме старой заправки через квартал от дома. Ну как «через» — с таким настроением и страхом, как у меня, это расстояние казалось вечностью.

Я посмотрела на окно. Снаружи сгущалась тьма — вязкая, липкая. Небо будто стекало с ветвей деревьев. Мне совсем не хотелось выходить. Но голод оказался сильнее страха. Я накинула куртку, сунула деньги в карман и вышла.

Я шла быстрыми шагами по тёмной улице, словно от самой себя убегала. Тени домов тянулись вдоль тротуара, как живые. Я старалась не шуметь, не наступать на сухие ветки, не скрипеть подошвами. Каждое дуновение ветра, каждый случайный шорох заставляли замирать. Я ловила себя на том, что забываю дышать.

Наконец, вдали замерцал тусклый свет — заправка. Табличка "Открыто" то гасла, то загоралась снова, мигая с каким-то зловещим упрямством. Если бы я проезжала мимо, решила бы, что её забросили лет десять назад.

Я глубоко вдохнула, протянула руку и открыла дверь. Над головой звякнул колокольчик. Его звук показался слишком громким в этой гробовой тишине.

За прилавком стоял парень — на вид лет двадцать. Он весело помахал мне рукой:

— Эмили! Давно не виделись. Я уж думал, с тобой что-то случилось.

Я замерла. Он точно меня с кем-то спутал.

— Извините, вы, кажется, ошиблись. Я не Эмили.

Он рассмеялся, отмахнулся:

— Да брось, не начинай. Что возьмёшь? Как обычно — шоколад с орехами?

Он говорил с такой уверенностью, что я на мгновение усомнилась в собственной реальности. Может, у него проблемы со зрением? Или с памятью? В любом случае, я не собиралась вникать. Не в этот вечер. Просто решила подыграть.

— Нет, — сказала я.

— Вот и славно. Тебе нельзя сладкое. Врач же говорил. А ты опять не слушаешься.

Я кивнула и направилась к полкам. Выбор был, мягко говоря, ограничен. Я отыскала какие-то крекеры с неясным составом и сроком годности, вызывающим сомнение. Но лучше, чем ничего.

Мой взгляд скользнул в сторону старого кофейного автомата. Пыльный, со стёртыми кнопками, он выглядел как музейный экспонат.

— Этот автомат работает? — спросила я, не надеясь на ответ.

— На кофеёк потянуло? Конечно работает! Его только недавно установили.

Я сомневалась, но всё же подошла. Купюра прошла, кнопки сработали, и вскоре я держала в руках бумажный стакан с надписью «Latte». Запах кофе... тёплый, родной, почти забытый. Я сделала глоток и на секунду почувствовала себя в безопасности.

У кассы я вновь взглянула на продавца. На его груди висел бэйдж с именем: Билли.

— Спасибо за покупку, Эмили. Надеюсь, ты будешь заходить почаще.

— Тебе спасибо... Билли, — ответила я, забирая крекеры.

Всё тут было странным. Люди, их улыбки, этот город. Будто кукушка выбила им разум.

Дом появился впереди, и я выдохнула. Но рано.

Моё сердце сжалось, когда я увидела тёмную фигуру у автобусной остановки — прямо напротив дома. Горбатая спина, медленные движения, закутанная в серую ткань — это была она. Та самая старуха.

Как она здесь оказалась? Откуда знала, где я живу?

Я резко отвернулась и побежала. Мчалась, спотыкаясь, почти падая, но не останавливалась. Я не оглядывалась. Не могла. Не хотела видеть, следует ли она за мной. Лишь когда захлопнула дверь, заперла все замки и поднялась на второй этаж, дыхание более-менее выровнялось.

Любопытство пересилило страх. Я подошла к окну. Улица была тиха. Фонарь отбрасывал тусклый свет, выхватывая фигуру старухи. Она всё ещё стояла там. И смотрела. Прямо на меня.

Ночью я не сомкнула глаз. Стоило закрыть веки — и передо мной снова возникало её лицо. Морщинистое, будто вытесанное из старого коры, с пустыми глазами. Утром я выглядела... ужасно. Кто бы стал украшением с тёмными кругами под глазами?

Но школу никто не отменял. Мама, как обычно, не вышла из комнаты. Я не стала кричать, что ухожу. Просто взяла сумку и вышла.

На остановке её не было. Моё тело расслабилось, хотя где-то глубоко внутри я знала: это лишь временно.

Скрип тормозов возвестил о прибытии автобуса. День выдался теплее. Тот же серый свет, но воздух был мягче. В салоне — Гарри и Грэйс. Она выглядела усталой, но при виде меня заулыбалась:

— О, Лиззи, привет!

Я подошла и слабо улыбнулась в ответ:

— Привет, Грэйс. Как прошли твои занятия?

— Ужасно, — закатила она глаза и хлопнула себя по лбу. — Ненавижу этого проклятого Майерса.

— Кто это?

— Ах да, ты же новенькая. Майерс — учитель химии. Женат, дети, а всё равно ко мне пристаёт. Мерзость.

Я не удивилась. В этом городе всё казалось... скользким.

— А ты выглядишь плохо. Что-то случилось?

— Не спала всю ночь, — тихо ответила я.

Грэйс понимающе кивнула:

— Бывает. Особенно здесь.

Во время обеда я стояла на школьном дворе и ждала Грэйс. Она уговорила меня поесть вместе, и я, на удивление, не была против.

Возле лестницы курил Дилан. Его взгляд прожигал насквозь, будто искал во мне что-то. Или кого-то.

Щелчок внутри. Не знаю, откуда взялась эта решимость — но я пошла к нему. Быстро. Не думая, не планируя.

— Привет. Ты что-то хотел мне сказать?

Он уронил сигарету. Его лицо моментально стало другим — жёстким, почти враждебным.

— Не разговаривай со мной, — бросил он.

И ушёл. Его голос... странный. Бархатный, хрипловатый, цепляющий. Слишком уверенный. Слишком опасный.

Но почему?

Почему я не должна с ним говорить?
▪▪▪▪▪▪▪▪▪▪▪▪
Грэйс:

Эндрю: