Глава пятая
Честно говоря, случай с Эмили меня здорово подкосил. Я думал, что просто неправильно выбрал себе жертву, и что это единичный случай. Но однажды, когда возвращался из больницы домой, на крыльце своего дома обнаружил Мию. Она плакала, можно сказать, даже рыдала. Я завел ее в гостиную, усадил на диван и налил ей чаю. Она вначале не хотела рассказывать, почему плачет, но потом все-таки призналась. Ее основной версией было то, что очередной парень ее бросил. Она, конечно, пыталась на него жаловаться, говорить какой же он гад, но в итоге первопричиной было не это. Мия встречалась с парнями намного старше ее, потому что хотела секса. А расставалась из-за того, что они ее не удовлетворяли. Ей было недостаточно простого традиционного секса, ей не нужны были поцелуйчики, романтическая обстановка со свечами и лирическая музыка. Ей хотелось жести! Ей хотелось, как тогда со мной, с морем настоящих сильных эмоций. Ей хотелось, чтобы было и страшно и приятно одновременно. Я конечно знал, что страх и возбуждение у женщин идут рядом, но не думал, что настолько. И когда Мия высказалась, она накинулась на меня, откровенно выпрашивая, чтобы я ее трахнул. Я пытался успокоить эту маленькую бестию. А после того, как сказал, что я с этим покончил, она схватила меня за воротник и начала орать:
— Да ты что, думаешь, я дура? Я что, не вижу, как на тебя полшколы смотрит? Я, по-твоему, не понимаю, что ты уже половину школы отымел? Так трахни меня еще раз, тебе что, сложно что ли?
Когда она выкрикивала все это, заливаясь слезами и держа меня за воротник, я готов был провалиться сквозь землю. Меня колошматило, хотелось кричать во весь голос. Тогда мне пришло понимание, что то, что я делаю, действительно, так или иначе травмирует их психику. Эмили перестала разговаривать, а Мия... Мия превратилась в потаскушку. В ту ночь Мия ночевала у меня, она прорыдалась и уснула, как убитая. А я не спал, я думал. Много думал... Я понимал, что все мои действия жестоки, и что, наверное, у меня тоже проблемы с психикой. Была даже идея сходить к психиатру. Но в дурку я не хотел. А еще я понимал, что уже не смогу остановиться. Я чувствовал себя наркоманом. С каждым разом хотел все больше, все чаще, все сильнее и жестче. Только зависимость моя была не от белого порошка, а от женских жалобных криков и слез. И поэтому я ломал не только свою жизнь, но и жизнь всем им, что было гораздо страшнее простой наркомании. А через неделю ко мне заявилась и Пандора, заявляя, что тогда был лучший секс в ее жизни, и настойчиво требовала продолжения. Черт! Но я больше не хотел их, они были мне не интересны. Не было в них той невинности, которая меня привлекала. Я не знал, что мне с ними делать. Когда мне становилось совсем плохо, я ходил на прогулку с Эмили. С ней я чувствовал себя спокойно. Она была замечательным собеседником. Наверное, потому, что просто молча меня слушала. И так недели три я ничего не хотел. Я не водил к себе по выходным девушек, не выбирал новую жертву.
Это уже был конец учебного года. И намечался школьный бал по этому поводу. Я бы с радостью туда не пошел, но президент школы меня тогда заставил. Он уговорил меня там выступить. Я хотел послать его лесом, но почему-то не послал.
Я никогда не считал какими-то особыми талантами мои навыки игры на гитаре и пения. А он, почему-то, считал. Наверное, было бы странно, если бы я, родившийся в семье профессиональных музыкантов, этого не умел. Поэтому для меня это казалось самим собой разумеющимся. Меня попросили спеть всего одну песню.
Когда я вышел на сцену, весь зал замер. Понятное дело, ведь я никогда до этого не был на школьной сцене. А сейчас они все на меня таращились в ожидании. Скорее всего, в их головах было только два варианта событий. Первый — я спою хорошо, и они потом будут думать, как же я «крут». Второй — чем в меня кинуть, чтобы согнать со сцены, если спою хреново. Свет прожекторов, освещавших сцену, вначале ослепил меня. Но когда глаза привыкли, я увидел своих жертв. Они все толпились в первом ряду. Я не знал, чего они тогда от меня ожидали. Да и не хотел знать. Но нахлынувшие воспоминания захватили мой разум. Все, они все проскочили у меня перед глазами. Я даже немного задумался, пока из зала кто-то не выкрикнул: «Пой уже давай!». И я начал петь, под медленную и даже грустную мелодию, играя перебором на гитаре:
На исходе минувшего дня
Слишком рано пришел закат.
Звезды спрятались в облаках.
Звезды тоже, наверное, спят.
Послушай мой голос, звучащий в ночи,
Разрываясь на части, мое сердце кричит.
На гранитных осколках разбитой души
Демон в образе ангела в гости спешит.
В темной комнате ты остаешься одна,
Погруженная в мир непробудного сна.
Помни, кошмары не только в том мире живут,
Оглядись, это все может быть наяву!
Питая твой страх, скрывая пороки,
Я буду рядом с тобой, ловя твои вдохи!
Я пел с закрытыми глазами, чтобы не видеть людей в зале. Мне было как-то не по себе, петь вот так перед всей школой. Я не особо любил выставлять себя напоказ. А потом забылся, и пел уже для себя, от души. Когда все же вспомнил, что на меня смотрит толпа народа, я открыл глаза и посмотрел в зал. Половина там находившихся в ритм покачивали различными огоньками в руках, а все впереди стоявшие, смотрели на меня мокрыми глазами. Я даже не могу передать, что тогда чувствовал. Непонятную смесь одновременно грусти и радости. Мне было так спокойно, хорошо, но печально. Когда я закончил, зал взорвался аплодисментами. А я просто, молча, ушел со сцены. Я вновь вышел в зал, многие меня похвалили, похлопав по плечу. Люди танцевали, веселились весь вечер. А я просто сидел в стороне, глядя на их радостные лица, и грустил, сам не зная, о чем. Периодически выходил на улицу покурить и подышать свежим воздухом, как бы смешно это ни звучало. А потом бал кончился, и все разбрелись по домам. Я шел, весь в своих мыслях, по темной ночной улице. Пока не встретил пьяную одноклассницу, которой очень не хотелось показываться родителям в таком виде, а поэтому не хотелось идти домой... И все опять понеслось. Опять! Опять каждые выходные слезы, крики, визги, кровь и отчаяние... Я пришел к выводу, что именно тогда, когда я сажаю под замок свою темную сторону, я впадаю в депрессию. И от этого становится только хуже. Я вновь стал чувствовать себя живым, мне снова захотелось жить! Все гложущие меня проблемы ушли на задний план, а так как это уже были летние каникулы, я мог развлекаться вовсю. Я успевал и тусоваться с Винсом, и ходить к Эмили в больницу, и заниматься своим любимым «делом». В общем, все было просто прекрасно.
А потом случилось то, чего я желал меньше всего — приехали мои родители. Приехали на целых два месяца. Черт бы их побрал приехать именно тогда, когда все наконец-то наладилось! И они, на редкость, стали уделять мне слишком много внимания. На вопрос, куда делась половина их годового запаса алкоголя, я ответил, что приходил Винс с остальными, надо было чем-то угощать. Предки знали, что это взрослая компания, в большинстве своем, совершеннолетняя. Поэтому такое объяснение их вполне устроило.
Они были такие воодушевленные, у матери намечался большой тур по стране. Тур на целых полгода! И поэтому они решили немного «побыть с сыном». Перспектива того, что они не будут мешаться у меня под ногами целых полгода, меня конечно радовала. Но что я должен был делать ДВА месяца? Моя неприступная крепость больше не была такой неприступной. По ней толпами шлялся народ. Помимо родителей, это еще были мамины дружки в составе всей группы, какие-то незнакомые мне тетки, видимо ее подруги, отцовские товарищи. Да, звукоизоляция — это конечно хорошо. Но все же, приезд родителей совершенно лишал меня возможности продолжать всем этим заниматься дома. Лишние уши и глаза, потенциальные свидетели. Постоянные гости, имеющие привычку без стука вваливаться ко мне в комнату в пьяном угаре и орать что-нибудь в духе: «Хей! Дем, ты как, сынок?!» Я полностью потерял свободу действий. Да к тому же, отец видимо понял, что сын-то уже взрослый, и что с ним интересно проводить время. Он таскал меня по барам, рок-концертам, на вечеринки своих друзей. Я не могу сказать, что я не любил своих предков. На самом-то деле, я к ним очень хорошо относился. Просто они были слишком молодыми и взбалмошными для родителей. Я родился, когда моя мать была в моем возрасте, а отец на 2 года старше. Они сами были еще детьми, и им хотелось гулять и строить карьеру, понятное дело, что я был брошенным ребенком. А тут повзрослел и стал интересен своим предкам. Они пытались построить со мной дружеские отношения, будто я им не сын, а просто молодой товарищ. Честно скажу, меня это бесило. А еще меня ломало... Мне нужна была новая доза криков и страха, боли и слез. А я не мог! У меня ранее было безопасно и надежно, поэтому я не боялся делать подобное дома. А представить это где-то в другом месте, где я ни в чем не уверен, даже не мог. Постоянные родительские тусовки у нас начинали сводить меня с ума. Я старался появляться там как можно реже и все больше времени проводил у Винса. У него было хорошо, спокойно. Но, черт его подери, он то и дело рассказывал про свою девушку. Какая она у него замечательная, какие у нее стройные ноги, как он отымел ее вчера ночью. Меня от этих рассказов пробирало мелкой трясучкой. Не потому, что мне было неприятно их слушать, а потому что каждый раз я представлял ее привязанной к кровати, кричащей от боли и умоляющей о помощи. Эти картины возникали в моей голове непроизвольно, сами собой. Я не хотел этого представлять, но мое подсознание меня не слушало. И с каждым днем становилось все хуже и хуже. Так продолжалось три с лишним недели. Я терпел почти месяц. Я не прикасался ни к одной девушке, я не слышал их плача, не видел их слез. Чувство, будто из меня выкачивают жизнь, забирают самое необходимое, захватывало, поглощало изнутри, перерастая в жуткую депрессию. Я чувствовал себя как художник, у которого есть все необходимое, но ему силой не дают рисовать. Как музыкант, которому связали руки и заклеили рот. Как наркоман, который сидит в куче героина и не может его употребить. Все равно, что волк–вегетарианец... Но в любом случае, это лишь бомба замедленного действия. Я пытался отвлечься, проводил время с Винсом. Ходил с ним на вечеринки его друзей. Он, наверное, думал, что я просто избегаю родителей, надеюсь, что он и сейчас так думает. Мы отрывались, веселились, но все это было так наиграно. Я пытался убедить сам себя, что мне хорошо. Но в глубине души понимал, что это не так. Что это лишь ложь, которой я хочу спрятать правду сам от себя. Обмануть себя же в своих чувствах. Но, правда всегда вырвется наружу, как бы ты не пытался ее скрыть.
Однажды я возвращался с ночного сеанса кино. В тот день я был пешком, сам не знаю, зачем оставил мотоцикл дома. Мы попрощались с Винсом, его дом находился в одном направлении, а мой в другом. Я шел, глубоко в своих мыслях, пустая темная улица с ее извилистыми переулками словно гипнотизировала. И чем дольше я шел, тем больше погружался в свои мысли. Пока истерический смех не привел меня в чувства.
Две пьяные малолетки пытались собраться с мыслью, чтобы пойти домой. Хотя они и были примерно моего возраста, но я всегда считал своих ровесников глупыми и недоразвитыми. Они обе еле стояли на ногах. Поддерживали друг друга под руки, спотыкались и смеялись во весь голос. Такие глупые, такие наивные... Одни посреди темной безлюдной улицы. Волна эмоций захлестнула меня, перевалила через край. Я пытался сдержаться, но не получилось. Я, как голодный зверь, кинулся на одну из них, крепко вцепившись и мгновенно зажав ей рот. Вторая тут же кинулась наутек с дикими криками, бросив подругу на произвол судьбы. А та, которая осталась у меня в руках... Я всем телом чувствовал, как дрожь прошибает ее. Как трясется ее маленькое тельце. Она дергалась, пыталась освободить рот, но безуспешно. Лишь глухие попытки закричать разносились эхом в моей голове. Так сладко, так приятно.... Она вцепилась ногтями в мою руку. Страх пожирал ее изнутри. Мелкая дрожь начинала передаваться и мне. Но вскоре я услышал голоса. Видимо ее подруга уже возвращалась с подмогой. Я отпустил девушку и скрылся в ближайшем переулке. Боже! Это было прекрасно! Как глоток воды для умирающего от жажды. Как крохотный кусочек суши в море. Меня охватывало то знакомое чувство, такое желанное, такое необходимое. Я не привязывал ее к кровати, я не пускал ей кровь, но ее эмоции были настолько живыми и настоящими. Я просидел в углу за свалкой какого-то хлама почти полчаса. Курил, как после отменного секса. Я так давно не испытывал ничего подобного. Когда мое сознание вернулось в норму, я встал и направился домой. Для перестраховки я даже вывернул свою толстовку наизнанку. К счастью она была двухсторонней. Ее другая сторона была кислотно-зеленой, но я всегда носил ее черной стороной наверх. Кто бы мог подумать, что двусторонняя толстовка — такая удобная вещь. Вокруг двух этих девок уже собиралась целая толпа народу, а я прошел мимо, и на меня даже не обратили внимания. Забавно...
Тогда я впервые попал на страницы желтой прессы. Никогда не верил в то, что писали в этих газетенках, а после того и подавно. Поскольку эта клушка умудрилась в тот день потерять сумочку, которую, скорее всего в ту же ночь подобрали местные бомжи, полиция искала вора. А в газетах писали, что якобы какой-то мужчина грабит в Гринтауне несовершеннолетних девушек. Какая глупость! Но я был рад, ведь никто не знал моих истинных намерений. Показания этих двух пострадавших тоже сильно расходились, видимо, в силу их нетрезвого состояния. Полиция искала мужчину старше 20, ростом от 170 до 190, крепкого телосложения, в черной толстовке или куртке. Да, на меня это вряд ли было похоже, и я от всей души смеялся над этими статьями в газетах.
Эмоции. Новая доза эмоций, которую я получил, толкала меня дальше. И я вышел на улицы...