Глава третья
Я присматривался к девушкам в школе, прокручивая в своей голове картины того, как они плачут, как просят их отпустить... Черт! Я вообще мог думать о девушках только в этом качестве.
Марта, глава клуба журналистики и редактор нашей школьной газеты, обещала, что напишет в той самой газете всю правду о том, какой я есть. Глупая угроза, на тот момент она не думала, что тогда вся школа поймет, откуда она об этом знает. Эта скотина кусалась. Больно и сильно. У меня неделю отпечатки ее зубов заживали. Эшли — девочка, которая ходила со мной на тренировки по джиу-джитсу. Она была очень самоуверенная. Наверное, потому что была единственной девушкой в группе, но на деле она ничего не умела. Стоило на нее замахнуться, как она тут же шарахалась, как трусливый щенок. Однако ее гордость была такой заманчивой, чтобы ее сломать. Она уверяла меня, что ее парень, каратист с черным поясом, порвет меня в клочья. Но кому она рассказывала? Я ведь следил за ней и поэтому прекрасно знал, что нет у нее никакого парня. Люси — девочка, несущая мир людям, или, проще сказать, хиппи. Она говорила, что все люди прекрасны, что все вокруг несет в себе хотя бы капельку добра. Кажется, тогда я сломал ее веру в это. Сколько же всего в ней тогда оказалось. Я связал ее так, что она вообще не могла шевелиться. А сколько было крика, когда я лишил ее девственности не как она мечтала, на пляже и в лунном свете с возлюбленным, а привязав к стулу, вогнав в нее вибратор. Тогда я впервые познал радости анального секса, так как предназначенное для этого место было уже занято секс-игрушкой. Бедная... Она даже на утро не могла нормально встать с постели. Сам накосячил, сам расхлебывай! Я выхаживал ее два дня. Хорошо ей тогда от меня досталось. Потом была Тина, девушка из группы поддержки. С ней было настолько скучно, ее даже привязывать не пришлось. Не люблю я гламурных девиц, в них нет ничего, даже элементарного инстинкта самосохранения. Одним словом — бревно! Промежуток между моими похождениями становился все меньше. Месяц, две недели, а потом у меня вошло в привычку «приглашать девушек к себе в гости» каждые выходные.
Я следил за своими жертвами не только до, но и после. Я наблюдал за тем, как менялась их жизнь. Все они были примерно одного возраста — четырнадцать-шестнадцать лет. Все они молчали как рыбы. Ни одна из них не рассказала, что с ней произошло. Я читал про это. Большинство девушек в таком возрасте очень боялись почувствовать себя униженными, ущербными в глазах окружающих. Они боялись, что их накажут родители, над ними будут смеяться одноклассники. Но больше всего они боялись того, что им придется то и дело рассказывать в подробностях, что с ними произошло совершенно незнакомым людям: полицейскому, детективу, судье. Им будут задавать провокационные вопросы, а они должны будут отвечать, при том в присутствии родных и близких. И они все молчали, все до единой. Но больше меня пугало не это. Они все смотрели на меня как Мия... Они меня боялись, но испытывали какую-то неизвестную мне симпатию. Я тогда очень много перечитал про стокгольмский синдром, но так и не понял, откуда это берется. Женская душа навсегда останется для меня загадкой.
К тому же, мне было интересно наблюдать, как человека могла изменить всего одна ночь. Мия стала более женственной и общительной, начала встречаться с парнями, меняя их как перчатки. Притом они были гораздо старше нее. Кристина перестала петь по барам и пошла на студию звукозаписи, где нашла себе менеджера. От мелких концертов в баре она доросла до выступлений на городских праздниках. Эмили наконец-то всерьез занялась борьбой. Люси забросила все эти умиротворенные штучки и подалась в панки. По-разному складывались их судьбы. Мне даже казалось, что я меняю их жизнь в лучшую сторону. И ведь я всерьез так думал. Когда я прошелся по всем интересным личностям школы, я пошел по тихоням. В каком-то смысле с ними было сложнее. Их было трудно затащить ко мне домой, иногда даже по две недели приходилось водить их на «свидания». Но это того стоило. Они были такие невинные. Девушки, которые смущались даже поцелуя в щечку, получали сразу столько новых ощущений. Они начинали визжать уже от того, что я гладил их по бедрам через одежду. Представьте, сколько было криков, когда я приступал к основному действию, когда вдавливал их в кровать, когда касался их интимных мест. Когда пускал в ход различные игрушки и, в особенности, когда вставлял им. Они, как правило, рыдали потом всю ночь. Я накачивал их успокоительными и отвозил домой. Но и они молчали... Они боялись не родителей, не полицию... Они боялись меня. Боялись, что я разозлюсь и опять сделаю с ними то же самое. Я чувствовал себя богом. Богом, которого страшатся, но любят. Что может быть лучше этого чувства? Каждый раз, проходя по школьному двору, я чувствовал на себе их взгляды. Много взглядов... И я наслаждался этим. Мне казалось, что вселенная начинала вращаться вокруг меня.
Я никогда не был злым человеком, во всяком случае, я так думал. У меня были принципы. Но иногда что-то заставляло меня ими поступаться. Одной из девушек, которая заставила меня сделать это, была Пандора, девушка, подрабатывающая в магазине комиксов. На самом деле ее звали Кэтрин, но ведь все девушки почему-то считают, что у них дурацкие имена и придумывают себе всякие прозвища. Пандора — это же типа звучит красиво и загадочно. Но, правда, ей, как позже выяснилось, это прозвище очень подходило. Девушка оказалась с сюрпризом, или вообще с приветом. Она была чуть старше меня, жила с бабушкой, которой было пофиг, где внучка шляется. Я перерыл кучу старого отцовского барахла на чердаке, и нашел то, что искал. Некоторые издания были в два раза старше меня, а то и больше. Наверное, древние комиксы, это слабость всех их продавцов. Я принес один Пандоре как бы на оценку. И ее глаза загорелись. Нужно было просто сказать «у меня есть еще, приходи — покажу», и в тот же день после работы она сама пришла ко мне домой. Когда девушки приходили ко мне, у меня появлялось ощущение, что я живу в музее. Они находили всюду что-то особенное, глазели на это с восхищением. Я дал Пандоре все комиксы, которые нашел в барахле отца, а сам думал, с какой стороны к ней подойти.
Когда она залезла поудобнее на кровать, я повалил ее и зацепил руки наручниками. Она выругалась от неожиданности, а затем выдала: «мальчик, ты что, в ролевые игры решил поиграть?». Она была совершенно спокойна! Почему? Я действовал по стандартной схеме, пытался напугать, бесцеремонно распускал руки, а она лишь острила и стебалась, притом довольно удачно. Когда я стянул с нее штаны, она с пинка отправила меня к противоположной стене комнаты и продолжала выбешивать. Я навис над ней, грубо запустив ей руку между ног, она фыркнула и отвернулась. «А... так ты не целка!» — прошептал ей на ухо издевательским тоном — «Вот почему такая доступная!». В ее глазах промелькнула ярость, и она смачно плюнула мне в лицо. Я разозлился и со всей силы залепил ей пощечину, она вскрикнула и зажмурилась. Я ударил еще раз. «Больно! Не надо!» — вскрикнула она, но я уже вошел во вкус. Достал из кармана джинс маленький складной ножик, и вот тогда я увидел такой знакомый и такой желанный страх в ее глазах. Она смотрела на меня, как остолбеневшая.
Я провел кончиком ножа по одной стороне ее шеи, затем по другой. Она жмурилась и слабо попискивала от прикосновений холодной стали к ее коже. Я не рассчитал, и оставил маленький порез. Ее дыхание уже сбилось, но она все еще не кричала. Я резкими и грубыми рывками порезал на ней майку с каким-то героем ее любимой манги. А то, что не дорезал, сорвал, оставляя на ее коже красные полосы. Она жалобно постанывала, стиснув зубы, но все равно не кричала. Я достал плетку и стал хлестать ее по нагому телу, бил со всей силы, она вскрикивала от каждого удара. А мне это нравилось, наконец-то меня начал заводить этот процесс. Я делал ей больно, чтобы заставить кричать, несмотря на то, что раньше пытался доставлять им как можно меньше физической боли, мне хватало душевной. Но не сейчас. Плетка оставляла красные полосы на ее теле, она морщилась, извивалась, пытаясь увернуться от удара. Но ей это удавалось плохо. Когда мне надоело, я залез сверху и стал водить по ее коже кончиком ножа, она вдавливалась в кровать, пытаясь от него отстраниться. Это было забавно, но скучно.
Я прицепил ей на соски прищепки, связанные цепью. Тянул за нее до тех пор, пока Пандора не начинала вскрикивать от боли, выгибая спину, насколько это было возможно. Одной рукой я тянул за цепь, а второй проникал внутрь нее. Там было свободнее чем у предыдущих. А учитывая мое желание, услышать ее крики, делал это резко, добавляя по одному пальцу. Когда их было уже четыре, она начала вскрикивать и дергаться от каждого рывка. А я не останавливался. Когда я загнал в нее руку по запястье, с ее глаз наконец-то потекли слезы. «Не надо больше! Хватит! Больно!» Она дышала так, будто задыхалась. Слезы смешивались с тушью, оставляя мокрые черные дорожки на ее висках. Теперь я был доволен. Я вытащил из нее руку, и сам взгромоздился сверху. Сердце Пандоры колошматилось, как бешеное. Я думал, что сейчас в ней будет как в ведре, но нет, она быстро сжалась обратно до нормальных размеров. Я вошел в нее и начал двигаться. Черт! В ней было комфортно. Не надо было сбавлять темп, чтобы сдерживаться, не надо было совершать лишних усилий, чтобы протолкнуть глубже. Я с наслаждением закончил. Она вздохнула с облегчением. «Рано радуешься, милая!» — усмехнулся я и всунул в нее самый большой вибратор, да еще и на максимальной скорости.
Я уселся в кресло напротив кровати и курил. Наблюдал за тем, как она извивалась, как просила прекратить, как сквозь слезы говорила, что больше не выдержит. А я продолжал сидеть в кресле и с довольной улыбкой наблюдать. В конце концов, мне захотелось спать, и я вытащил из нее эту штуковину. Отпустил руки и улегся рядом. Она повернулась на бок и всхлипывала, не открывая глаз. Так она и уснула, а следом и я.
На утро она встала, спокойно сходила в душ, собралась. А перед уходом поцеловала меня в щечку и, довольно улыбнувшись, ушла, кинув на прощанье: «увидимся!». Чертова мазохистка! Вот уж точно ящик Пандоры. Я был зол, у меня было чувство, что МЕНЯ использовали! Я чуть не начал крушить все в доме. Еле сдержался. Однако, я понял, что и крики боли мне нравились не меньше, а, наверное, даже наоборот. Одним принципом стало меньше, вот так вот, за одну ночь...