Улика 2: Семейная рентгенограмма.
Утро в больнице Ёнган вступило в свои права незаметно — мягко, но неумолимо. Сквозь узкие щели жалюзи на стенах начинали рассыпаться тонкие полоски света, окрашивая стерильную белизну в хрупкое золото рассвета. Коридоры, как всегда, дышали холодом и безмолвием: здесь тишина не была просто отсутствием звука — она была тканью самого пространства, сплетённой из антисептиков, недосказанностей и утомлённых шорохов медицинских подошв.
Сокджин вошёл в здание через главный вход. Вестибюль встретил его всё тем же — безмятежным и привычным. Он коротко кивнул дежурной медсестре, не сбавляя шага, и заскользил по коридору, ведомый хорошо знакомым маршрутом. Он двигался быстро и бесшумно, лицо его оставалось собранным, почти бесстрастным, но в глубине глаз тлело напряжение.
Дверь в кабинет Джису оказалась приоткрытой. Внутри царил полумрак: свет из окна ложился на деревянную поверхность стола и вырисовывал очертания женской фигуры, склонившейся над кипой бумаг. Она сидела тихо, почти недвижимо, но внимательности в её взгляде не было. Мысли витали где-то далеко, оставляя тело в комнате, а душу — где-то за пределами обычного.
Свет окутывал её хрупкий силуэт, мягко подчеркивая утомление, осевшее в каждом движении, в каждой линии плеч. Под глазами залегли лёгкие тени, как следы тревожных ночей, полных размышлений и бессонных часов.
Услышав шаги, Джису подняла голову. Увидела Джина — и её губы дрогнули в попытке улыбки, осторожной, неуверенной, выстраданной.
— Раннее утро, — тихо сказала она, отодвигая бумаги и вставая. В голосе её звучала ирония, но приглушённая, едва различимая. — Мог прийти позже. Всё равно знала бы, что ты явишься.
Он не ответил. Вместо слов подошёл ближе и заключил её в объятия, осторожные и бережные, как если бы боялся задеть что-то невидимое и ранимое внутри неё. Она была ниже его на голову, её лоб упирался ему в грудь. Сокджин склонил голову, желая заслонить её от всего мира, и просто стоял так, молча, позволяя тишине сказать за него больше, чем могли бы любые слова.
— Я хотел убедиться, что ты в порядке, — наконец прошептал он, голос его звучал хрипло, сдержанно. — Вчера я… перегнул. Даже грубо отозвался. Прости.
Он нежно приподнял её подбородок, заглядывая в глаза. Джису смотрела прямо на него — глаза были ясные, как осеннее утро, но в глубине их плескалась тревога, подёрнутая тонкой дымкой сомнений.
— Я не обижена, — тихо произнесла она. — Я понимаю. Нам всем пришлось нелегко. Но… — она медленно отстранилась, скрестив руки на груди, будто так пыталась удержать внутри нарастающее беспокойство. — Я не могу избавиться от ощущения, от этой тревожности, — она снова подняла на него взгляд.
— Мы с ним говорили совсем недавно. Несколько дней назад. Он приходил сюда, в больницу… был взволнован, но по-хорошему. Такой — как раньше. Глаза горели. Он сказал, что работает над чем-то большим. Что у него появилась идея, которая “перевернёт многое”. Я даже пошутила, что это снова его фантастика… — её голос стал тише. — А потом — тишина. Ни одного слова. И теперь он мёртв.
Она замолчала. Слова сгустились в воздухе, повисли между ними, тяжёлые, как тучи перед грозой. В её лице не было страха — только настороженность и то глубокое, почти телесное ощущение, когда интуиция шепчет, что за невинной внешней оболочкой скрывается нечто тревожное, запутанное, не поддающееся объяснению.
***
— Мы пока что опросили семью...вернее, то, что от неё осталось, — тяжело вздохнул капитан Пак, опускаясь в кресло. Его голос прозвучал глухо, с нотками усталости и едва заметной горечи.
Сокджин сидел напротив, молча наблюдая за ним. Его плечи слегка округлились, будто тело само отреагировало на вес чужого горя, прозвучавшего в этих словах.
— Родители семьи Мин погибли несколько лет назад, — продолжил Пак, пролистывая документы на столе. — У покойного врача остались только брат и две сестры.
— Но на допрос пришли лишь двое? Брат и младшая сестра? — Сокджин откинулся в спинку кресла, подняв бровь. Капитан кивнул, вытащил папку из общей стопки и раскрыл её, аккуратно повернув к собеседнику.
— Старший брат — Мин Юнсок. Сейчас он живёт в Тэгу, занимается открытием филиала небольшого ресторанного бизнеса. Женат на Ли Муён, у них есть сын.
Он указал пальцем на прикреплённую фотографию. На снимке — молодой мужчина с уверенным взглядом. Тёмные волосы аккуратно уложены, в карих глазах — ясность и зрелость. В отличие от покойного, у Юнсока на левой щеке выделялась заметная родинка — отличительная черта, делающая лицо чуть мягче, человечнее.
— Младшая сестра — Мин Юнджи. Она живёт в Сеуле, поэтому явилась одной из первых.
Пак достал следующую папку и отложил в сторону несколько страниц, показывая фото девушки.
— Сейчас проходит стажировку в крупной компании, работает графическим дизайнером. Незамужем.
Снимок раскрывал образ современной, энергичной девушки. Волосы, тёмные, с лёгкой волной, достигали плеч, подчёркивая стройность шеи. Большие карие глаза смотрели прямо в объектив — открыто. Сокджин задержал взгляд на фото. Что-то в её лице перекликалось с чертами покойного — тот же излом бровей, та же лёгкая угловатость в скулах.
— И третья, старшая сестра, — добавил Пак, потянувшись к последней папке. — Мин Юнхи. Сейчас живёт и работает врачом во Франции. До неё удалось дозвониться — сказала, что постарается прилететь в ближайшие дни. Замужем. Муж — Мэтью Бланк, француз. Пока без детей.
Он достал фотографию. Женщина с едва уловимым французским налётом в стиле — осветлённые волосы, собранные в элегантный хвост, лёгкий макияж. На левой щеке, как и у старшего брата, родинка — маленькая, но заметная. Её лицо словно вобрало в себя черты обоих братьев: стойкость Юнсока и внутреннюю серьёзность Юнги.
Сокджин пристально вглядывался в фотографии, не отрываясь. Его брови сдвинулись, на лице читалась сосредоточенность. Всё в этой семье — лица, родинки, черты, полутона — складывалось в сложную мозаику, в которой каждый элемент был важен, но целостной картины всё ещё не получалось. Мозаика оставалась неполной, недосказанной, как будто что-то важное ускользало между строк и образами.
Он медленно отложил фотографии в сторону, поднял глаза и, слегка кивнув в сторону капитана Пака, сухо спросил:
— Так, допустим. И каковы итоги допроса?
Пак, не торопясь, открыл ящик стола и достал оттуда спрятанную коробку сигарет. Он извлёк одну, привычным движением провёл по ней пальцами и, прежде чем зажечь, учтиво протянул Сокджину. Тот, не меняясь в лице, покачал головой и жестом отказался.
Пламя зажигалки на мгновение осветило лицо капитана, когда он прикурил. Сделав глубокую затяжку, он откинулся на спинку кресла и, выдыхая дым медленно и лениво, произнёс:
— У всех есть алиби. Причём подтверждённое. Пока всё указывает на то, что это не кто-то из семьи, — он замолчал на мгновение, оставляя за собой пространство для сомнения. — Но, конечно, окончательные выводы — только после результатов экспертизы.
Сокджин кивнул. Его взгляд стал чуть острее.
— К слову, пока не забыл, — капитан снял сигарету с губ и, продолжая держать её в пальцах, поднялся. Он неторопливо обошёл кабинет. И наконец он остановился у шкафа, вытащил оттуда объёмный, внушительный документ и с лёгким раздражением в движении вернулся к столу. Папка с глухим, почти гулким звуком опустилась прямо перед Сокджином, нарушив звенящую тишину кабинета.
— Это фотографии с места происшествия. Детали интерьера, вещи, окружение. Пока что всё изъято и отправлено на экспертизу — отпечатки, волокна, возможные следы. Но пока ограничимся тем, что уже зафиксировано.
Сокджин раскрыл папку.
На глянцевых листах — безмолвные фрагменты жизни, застывшие в объективе:
Картина в гостиной — потемневшая в углах от времени, в золотистой раме, чуть перекошенная, будто кто-то проходил мимо и случайно задел.
Семейный портрет — в спальне, аккуратно повешенный над комодом. Лица на нём молчали, запечатлённые в момент, когда всё ещё было цело.
Часы на прикроватной тумбочке — остановившиеся ровно в 21:17.
Очки — лежали неровно, одна дужка чуть согнута, как если бы упали внезапно.
Ручка, блокнот, книга на столике, с загнутой страницей…
Каждая деталь была чем-то большим, чем просто вещью. Всё здесь — носило след присутствия, эмоций, возможно, даже борьбы.
Сокджин аккуратно перелистывал снимки. Некоторые из них были подписаны мелким, аккуратным почерком: «гостиная — вид на стол», «спальня — правая тумба», «коридор — входная дверь».
Он остановился на одном из снимков дольше, чем на остальных, задумчиво прищурившись, он искал нечто, что ускользнуло от взгляда камеры, но не могло скрыться от интуиции.
Сокджин поднял взгляд на капитана Пака, его пальцы всё ещё лежали на краю папки.
— Могу ли я взять её с собой? Или хотя бы сделать копию? — голос его был спокойным, но сдержанно настойчивым.
Капитан Пак убрал сигарету в пепельницу, стряхнув пепел с ленцой. На мгновение он промолчал, внимательно посмотрел на Сокджина, взвешивал, сколько доверия позволительно в таких делах.
Затем выдохнул клуб дыма, устало, но почти с пониманием.
— Оригинал останется здесь. В неё будут добавляться итоги экспертизы. Но копию я тебе доверю.
Его голос прозвучал не как приказ, а как разрешение, от которого пахло тенью ответственности.
— Ты знаешь, как с такими вещами обращаться.
Сокджин кивнул — спокойно, с благодарностью, но без излишних слов. Он аккуратно закрыл папку и оставил её стоять на столе, затем выпрямился и поправил пиджак.
— Спасибо, — тихо сказал он.
Пак только махнул рукой, откидываясь в кресло и снова берясь за сигарету. В кабинете снова повисла тишина — не давящая, а наполненная невидимыми смыслами.
***
— Что ж, госпожа Ким, прошу, присаживайтесь, — вежливо, но без излишней мягкости произнёс один из мужчин, указывая на стоящий у стола стул.
Джису на мгновение оглянулась — машинально, будто надеялась на поддержку, которая не могла прийти. Затем, сдержанно кивнув, села. Её движения были собранными, но в пальцах, скользнувших по ткани пальто, чувствовалась напряжённость.
Помещение было строгое, лишённое чего-либо лишнего: приглушённый свет, серая стена позади, неяркое стекло, за которым, возможно, кто-то наблюдал. В комнате с ней находились двое мужчин. Один — с выразительными скулами и острым, пронизывающим взглядом — был допросчиком. Он сидел чуть вперёд, положив руки на стол, как человек, умеющий задавать вопросы, от которых трудно уклониться. Второй, моложе и менее выразительный, был вооружён блокнотом и авторучкой, которые не выпускал из рук. Он уже что-то быстро записывал — возможно, даже не слушая по-настоящему, а фиксируя шаблонный протокол, имя, время, статус.
Джису сидела прямо, скрестив лодыжки под стулом. На лице — спокойствие, почти профессиональная отстранённость, та, которой учатся врачи, чтобы сохранять хладнокровие перед лицом боли. Но в глазах её уже начинало зарождаться напряжение — не от страха, нет, а от ответственности.
Допрос дошёл до неё.
И теперь каждый её ответ мог стать либо ключом, либо тупиком.
Мужчина, ведущий допрос, медленно перелистнул несколько страниц досье, пальцами скользнув по гладкой поверхности бумаги, будто намеренно отмерял паузу. Это не был жест сочувствия — скорее тонко рассчитанная тактика. Он создавал тишину, в которой человек чувствует себя неуверенно. Тишину, что давит на грудь сильнее любого крика.
Когда он наконец поднял глаза, взгляд его был сух и точен. В этих глазах не было места сочувствию или подозрению — только выученное хладнокровие, натренированное читать ложь по миллиметрам лицевой мускулатуры, по резкому вдоху, по смене ритма моргания.
— Госпожа Ким, — произнёс он, голос его прозвучал ровно, почти бесцветно, как хорошо отрепетированная строка из сценария. — Будет лучше, если вы будете говорить только правду и помогать следствию.
Он не угрожал. Просто напоминал, в чьих руках власть задавать вопросы.
— Когда вы последний раз видели доктора Мин?
Джису слегка подалась вперёд, как будто хотела что-то сказать сразу, но тут же собралась и выровняла спину. На секунду пальцы сжались в тонких складках пальто, но голос её прозвучал чисто, без дрожи.
— Несколько дней назад… если быть точной — прошло, наверное, пять или шесть дней. Он зашёл в больницу и заглянул в мой кабинет.
Она чуть отвела взгляд, будто пробегала в памяти тот момент, уже отдалённый, почти выцветший, но всё ещё оставшийся со следами смутного беспокойства.
— Он говорил что-то о новой идее. Был… взволнован. Но не тревожен. Скорее… вдохновлён.
— Он был с кем-нибудь? — уточнил мужчина.
Где-то сбоку что-то мягко скрипнуло — ручка, попавшая в ритм записей, или перчатки, в которых сидел второй сотрудник, молча фиксируя каждый её ответ.
— Нет, он пришёл один, — покачала головой Джису. — Я постараюсь передать его слова как можно точнее. Он сказал, что этот проект перевернул весь его внутренний мир. Что он “нуждается в переменах”... И что ему, возможно, придётся «избавиться от всего».
Она сделала паузу, слегка нахмурилась.
— Я не до конца поняла смысл. Он часто говорил загадками, особенно когда идеи были ещё на стадии зарождения. Он не объяснил ничего подробно, я тогда не придала особого значения его словам.
Следователь кивнул, выжидающе. Пометки продолжали ложиться в блокнот рядом — как шелест капель в пустой комнате.
— У него были враги? Люди, с которыми он был в конфликте? Кто-то, кто мог желать ему зла?
Джису задумалась. Тонкая складка появилась между бровей.
— Не могу утверждать. Мы не были настолько близки, чтобы обсуждать его личную жизнь. Как врач, он был… требовательным. Иногда даже слишком. Мог быть резким, прямолинейным. Но он не был тем, кто жалуется. Никогда не делился чем-то негативным.
Мужчина, до сих пор смотревший в бумаги, наконец поднял взгляд. Он смотрел прямо, не моргая — взгляд был тяжёлый, проверяющий, как прожектор, выискивающий трещины.
— Госпожа Ким, что вы делали в тот день, когда было обнаружено тело? И два-три дня до этого?
Она встретила этот взгляд спокойно. Глубоко, почти упрямо.
— В тот день, когда я узнала о случившемся… я вернулась домой вместе с мужем. Мы были на открытии галереи моей подруги — Айрин. Это был важный вечер. Там было много людей. Много фотографий, — она сделала акцент, не броский, но уверенный. — Вы можете это проверить.
Небольшая пауза. Затем продолжила.
— А за пару дней до этого я была почти всё время в больнице. У нас ежегодная внутренняя проверка — городское управление здравоохранения. Вы ведь знаете, как это бывает. Бесконечные бумажные отчёты, проверка оборудования, персонала, санитарных условий, — она выдохнула.
Следователь на мгновение замер, потом коротко кивнул. В комнате повисла пауза. Тишина показалась гуще, чем прежде — как перед грозой, когда воздух наполняется предчувствием.