Принцесса выбирает дракона || 18+

🌟 ПОЖАЛУЙСТА, ПОСТАВЬТЕ ГОЛОС ЭТОЙ ЧАСТИ!🙏🏻🥹 Спасибо! ☺️❤️

— Вера Леонидовна, прошу, — он повёл ладонью в приглашающим жесте, и Вера, шумно выдохнув, сделала несколько шагов к выходу с балкона. Космос, подталкивая её в спину, скользнул за ней в залитый тёплым светом люстр зал. Пчёлкин, дождавшись, пока Вера окажется возле сцены, несколько раз хлопнул в ладони. — Прошу любить и жаловать, Вера Леонидовна, — он опустил подбородок, вперив в неё масленый прищур исподлобья, — теперь уже Пчёлкина.

Вера, схлестнувшись с Пчёлкиным мрачным взглядом, растянула губы в фальшивой улыбке. Пчёлкин дал отмашку четвёрке музыкантов, и удовлетворённо помотал головой в такт разлившимся по залу гитарным аккордам.

Пел он лучше Космоса; но Вере гуляющий мимо нот басистый голос Холмогорова минуту назад казался для ушей мёдом, а вот хрипловатые переливы голоса Пчёлкина точно склизкими щупальцами мерзкого спрута дотягивались до неё и обвивались вокруг шеи, не позволяя даже сделать полноценный вдох.

— Край небоскрёбов и роскошны-ых ви-ил, — тянул он, не выпуская из цепкого захвата уже помутневших от алкоголя глаз Вериной фигуры.

Космос, замерший подле Веры, шумно хмыкнул.

— Ишь, старается, — выдохнул он сквозь смешок, и Вера помотала пренебрежительно головой, многозначительно на него взглянув.

Пчёлкин, завершая последний куплет не особенно знакомой Вере песни, снял со стойки микрофон и спустился по лестнице из трёх невысоких ступенек, приближаясь к ней и вклиниваясь между ними с Космосом. Его рука обвила Верины плечи, с силой притягивая к мужской груди.

— Я же просил, — шепнул он ей на ухо, обдавая дыханием с терпким запахом алкоголя, чтобы этого больше не повторялось.

— Ничего не было, — пробормотала она тихо, уставившись перед собой невидящим взглядом.

Вместо ответа Пчёлкин, опустив ладонь Вере на затылок, развернул к себе её лицо и опустился с требовательным поцелуем на губы, не позволяя увернуться.

— Спасибо, — оторвавшись от неё, крикнул он в ребристую головку микрофона, тряхнув рукой.

Его пальцы на Верином затылке сжались сильнее, сминая тонкую кожу; и Вера готова была поклясться: если бы вокруг никого не было, Пчёлкин — в наказание — просто схватил бы её за загривок, будто нашкодившего котёнка.

Праздник жизни — чьей угодно чужой, но не её собственной — тянулся и тянулся, мельтешил перед Вериными глазами разноцветными смазанными пятнами, сливался в одну скомканную какофонию голосов и звуков, звона стекла и пьяных тостов, пока Вера, снова вернувшись за свой стол, со стороны наблюдала за происходящим.

С Пчёлкиным больше толком и словом не обмолвились. Он сидел только рядом, молчал, то и дело вскакивая и заговаривая с мало знакомыми Вере людьми; и по голосу его даже казалось, что пребывал он в благостном расположении духа, как счастливому новоиспечённому мужу и полагалось. Только вот когда он возвращался, снова застывая рядом с Верой каменным изваянием, она кожей ощущала волны исходящего от него едва не искрящегося напряжения. Впору было от этого сжиматься всем телом, искоса бросая на Пчёлкина вороватые взгляды, чтобы хоть так убедиться: он не глядит на неё волком и не сжимает в руке какой-нибудь столовый ножик с совершенно понятным намерением.

Чувствовала себя соломой набитой куклой, которую водрузили зачем-то на алтарь: сиди здесь неизвестно зачем, вся в белое разряженная, исключительно в декоративных целях. Она и сидела, покорно выполняя назначенную функцию, и думала, что и правда: сейчас она не человек, она всего лишь функция. Может, ей и самой так даже удобнее было — больше всего хотелось самоустраниться, слиться со стеной за собственной спиной; и Вера даже горько про себя усмехнулась: стена тоже была белой, так что, быть может, она, и правда, на её фоне как-то терялась.

Нет, частью торжества Вера себя точно не чувствовала, только вот с неясным страхом думала о том, что произойдёт, когда оно кончится. Когда придёт время прощаться, выходить под руку с Пчёлкиным на ноябрьскую стужу и тут же нырять вместе с ним в салон тёплого авто, которое, по всей видимости, повезёт их знакомой Вере дорогой домой. Но не в тот дом, который за несколько лет всё- таки успела уже обжить и почувствовать своим, а в другой, пустой и необитаемый, который будет принадлежать теперь ей — и Пчёлкину.

Этот новый дом, хоть Вера и не видела его ещё ни разу, представлялся ей тёмным и почему-то абсолютно пустым, с голыми бетонными стенами и глазницами окон, зияющими зловещей чернотой. Он будет её с Пчёлкиным объединять; он — и такой же бездушный штамп в паспорте.

И ещё это висящее в воздухе между ними нехорошее напряжение, которого, наверное, кроме них никто и не видел — а потому оно, вопреки здравому смыслу, и становилось связующим для них звеном. Обволакивало Веру, затягивало в себя, как болотная трясина, и не выпускало, приклеивало к Пчёлкину тягучей вязкой жижей.

Вера бы и рада была, после того их ночного разговора в собственной спальне, сохранять в отношениях с Пчёлкиным зыбкий нейтралитет; видит Бог, она и старалась. Вроде бы получалось даже, пока этот разговор про фамилию не случился и Пчёлкин ни с того ни с сего удила не закусил, а она сама поддалась на провокацию и не упустила возможности по старой привычке пару шпилек ему во вздыбившееся вдруг эго воткнуть.

Задеть за больное, что тут скажешь, получилось у Веры мастерски; а масла в огонь — это уж очевидно в Пчёлкине считывалось — добавил Космос одним своим, кажется, присутствием в поле зрения Веры. Может, не увидь он их порывистых объятий на балконе (а он и не должен был ведь увидеть), удалось бы вспыхнувшую искру затушить, покачнувшийся злосчастный нейтралитет вернуть в прежнее шаткое, но равновесное положение.

Но сейчас, ощущая его присутствие рядом разбегающимися по коже стайками холодных мурашек, Вера точно в глухую стену тихой ярости Пчёлкина упиралась и не могла никакого ключа к нему подобрать, чтобы усмирить как-то, успокоить.

И настойчивый внутренний голос подсказывал, что наедине с ним и подавно сделать этого не выйдет — не той весовой категории противник.

Поэтому когда Пчёлкин, мимолётом глянув на запястье, поднялся и одним взглядом приказал Вере тоже со своего места встать, она ощутила, как сердце резко ухнуло вниз. Тамада бодрым голосом объявил о том, что молодожёнам пришло время, наконец, отбыть, и Пчёлкин, взяв Веру под локоть, потянул её за собой к выходу.

Толпа захмелевших гостей высыпала за ними на улицу, и Вера выхватила из пёстрой людской массы Лизино лицо. Та, приблизившись, обняла Веру, и она вдохнула родной запах фруктовых духов, зарывшись носом в светлые локоны.

— Ну, ты только не рыдай, — вполголоса произнесла Лиза на ухо, слегка похлопав Веру по спине. — Твоё семейное счастье в надёжных руках, — улыбнулась она лукаво, стрельнув глазами в сторону Космоса, — всё на мази.

Не то чтобы Вере приходилось верить в приметы, но сейчас, глядя в счастливое Лизино лицо, она с трудом подавила в себе желание сказать, что вообще-то ей, на самом деле, хотелось бы, чтобы ничего у Лизы на мази не было и чтобы сегодняшнюю ночь она провела с кем угодно, но только не с Космосом. Но вместо этого Вера, слабо улыбнувшись, прижалась лбом к Лизиному лбу, заглядывая в светящиеся радостью глаза, и легонько кивнула.

— Он сказал, что ты классная, — подмигнув, выдохнула Вера. Лиза демонстративно закатила глаза, всплеснув руками.

— А что ещё он мог сказать? — пропела она довольно, кокетливым жестом закидывая прядь волос за плечо.

Вера, закусив нижнюю губу, согласно покивала и обернулась к ожидавшей их машине. Пчёлкин, стоявший тут же возле авто, прощался со своими родителями с Верой они мимоходом как-то познакомились ещё в ЗАГСе, — обнимая припавшую к его груди мать.

— Мамуль, ну всё ж хорошо, — поглаживая её по спине, повторял Пчёлкин; и Вера на эту сцену смотрела, застыв, даже с долей какого-то удивления: сложно было представить Пчёлкина в роли заботливого сына.

— Верочка! — позвал её старший Пчёлкин, когда она сделала пару шагов по направлению к ним. Он заключил Веру в объятия, и она, ошеломлённая внезапным проявлением нежности в свой адрес, удивлённо вскинув брови, взглянула в лицо Пчёлкину из-за плеча мужчины. Губы сами собой всё-таки расплылись в сдержанной, но искренней улыбке, и она сама приобняла легонько отца Пчёлкина в ответ.

— Вы к нам заходите, дети, — отрывая от груди Пчёлкина заплаканное лицо, посмотрела участливо на Веру его мать. — Заходите-заходите, мы же не познакомились даже по-человечески, Витюш, — глядя снизу вверх на сына, настаивала она.

— Зайдём, мамуль, — с заигравшей на губах ласковой улыбкой заверил он, оставляя короткий поцелуй на её щеке. — Всё, ехать уже пора.

Мать Пчёлкина, прижав к груди руку, перекрестила в воздухе Веру и зажала ладонью рот, снова раздаваясь в едва сдерживаемых рыданиях и мотая головой из стороны в сторону.

— Ну всё, Наташ, — перехватывая жену из рук сына, тихо произнёс отец Пчёлкина. — Давайте, сынок, — обратился он к сыну, сцепляя ладони с ним в прощальном рукопожатии. — Правда, заезжайте вдвоём.

Пчёлкин распахнул для Веры дверцу машины, и она опустилась на сиденье, точно прячась от обступивших со всех сторон людей. Взгляд упал на возвышающееся над толпой лицо Космоса. Она, дрогнув уголками губ в неуверенной улыбке, помахала ему ладошкой; Холмогоров тряхнул сжатым кулаком на прощание. Пчёлкин хлопнул в этот же момент дверцей — и, как показалось Вере, сильнее, чем требовалось: она от громкого звука вздрогнула, прижав стиснутую ладонь, которой только что прощалась с Космосом, к губам.

Сам Пчёлкин опустился на сидение с другой стороны, положив между ними свой снятый пиджак. Вера откинулась затылком на подголовник, прикрывая глаза; почувствовала, как машина под ними осторожно тронулась. Она, чуть приподняв ресницы, скосила глаза к окну: там, за тонированным стеклом, замерли, припав друг к другу, родители Пчёлкина, а по обе стороны от них — Космос, опустивший тяжёлую ладонь на плечо матери, и Лиза, со скрещенными на груди руками вглядывавшаяся в окошко машины.

Все на этой свадьбе их почему-то любили. И от этого понимания так горько ей сделалось на мгновение, что Вера тяжело вздохнула с вымученным тихим стоном на губах.

— Впервые в жизни тебе завидую, — пробормотала она вполголоса, не глядя на Пчёлкина.

Он, повернув к ней лицо, вопросительно вскинул бровь.

— Родители у тебя милые люди, — едва шевеля от накатившей вдруг усталости губами, пояснила Вера.

Пчёлкин, прищурено исподлобья на Веру взглянув, скользнул по сиденью ладонью, опуская свои пальцы на Верины.

— Могу поделиться, — чуть придвинувшись к ней, произнёс он сквозь тихую усмешку.

Его губы вдруг оказались возле мочки её уха, захватывая нежную кожу в плен и чуть оттягивая. Рука, обвившая её челюсть, развернула Веру лицом к Пчёлкину, и она, почувствовав, как сбивается в рваный ритм собственное дыхание, чуть приоткрыла рот в попытке вдохнуть чуть больше воздуха, пропитавшегося запахом алкоголя, табака и амбровых нот парфюма Пчёлкина; но он этим воспользовавшись, проскользнул внутрь влажным языком.

Вера, на мгновение замешкавшись, упёрлась ладонью в его плечо, лицом от Пчёлкина отворачиваясь.

— Я устала, — выдохнула она, вжимаясь в дверцу за собственной спиной и тщетно пытаясь Пчёлкина отодвинуть; щёка впечаталась в холодную гладь стекла.

Его рука опустилась к груди, бесцеремонно сжимая мягкую округлость, пока губы чертили дорожку до впадинки между ключиц. Ладонь Веры, упиравшаяся в плечо Пчёлкина, сжалась в кулак, до боли впиваясь острыми ногтями в кожу.

Вера рвано и шумно выдохнула, поёрзав на сидении, когда он резко опустил тонкую атласную бретельку платья, обнажая грудь. Губы, обхватившие затвердевший то ли от прохлады, то ли — и сама эта мысль её испугала — от возбуждения сосок, оттянули его, и Вера ощутила лёгкое прикусывание на чувствительной коже.

Вера, сдавленно и коротко простонав сквозь сжатые зубы, будто пытаясь спрятать от него постепенно таящую трезвость рассудка, свела плечи, горбя спину, и попыталась отгородиться от Пчёлкина рукой, в защитном жесте прикрывая обнажившуюся грудь.

Странный это был момент; Вера внутри тела отчётливо ощущала отклик на его ласки, только к растекающемуся под кожей томлению примешивалось и вязкое отчуждение: две субстанции отторгали друг друга, раствориться не могли, точно в бурлящий кипяток масла плеснули — и вот этот коктейль вспыхнул смертельным пламенем, в пепел из страха и возбуждения обращая оставшиеся в голове мысли.

Странный это был момент. Её беззастенчиво целовал собственный уже муж, как будто имел сейчас на то полное право; и Вере казалось, что право у него, на самом деле, было — а у неё, напротив, права теперь ему твёрдо отказывать не было. И те гадливые ощущения, которые она точно мелкий бисер собирала в жалкую горстку, кидала беспомощными мольбами её не трогать, ничего сейчас не значили и не могли значить — ни для неё, ни, тем более, для неё.

Она больше не имела права сказать ему «нет», не было у неё на то веских причин — не прописали их юристы-крючкотворцы в брачном договоре.

Пчёлкин, переместившись к её лицу, не убирая с челюсти цепкого захвата пальцев, посмотрел Вере в глаза затуманенным взглядом.

— А я не шутил, Вера, — облизнув нижнюю губу, угрожающе ощерился он; и в Вере этот его оскал всколыхнул отголосок липкого испуга, заставившего сжавшееся сердце пропустить удар.

Он, вдруг резко отстранившись и выпустив Веру из капкана, откинулся на спинку сидения и хрипло окликнул водителя:

— Командир, давай-ка там поднажми, — Пчёлкин, вздёрнув уголок губы в кривой ухмылке, искоса бросил на Веру многозначительный взгляд, весело подмигнув. — Сам понимаешь, не терпится.

Вера, съёжившись в противоположном конце салона, опустила веки, заслоняя лоб рукой.

Когда машина остановилась, она распахнула дверцу, во все лёгкие втягивая свежий холодный воздух. Вера, выскочив из салона, едва не срываясь на бег — тонкие шпильки туфель вонзались в землю и тонули, отчего казалось, что твёрдая почва из-под ног уходит — прошагала к дверям нового дома.

— Куда побежала-то, — раздался в тишине ночи хриплый голос Пчёлкина, и Вера ощутила скользнувшую по шёлку платья на животе его руку, вжимающую её спиной в мужскую грудь. — Ключи у меня, — он, тряхнув перед её лицом бренчащей связкой, усмехнулся Вере в шею, приникнув к покрывшейся мурашками коже. Пчёлкин вставил в скважину ключ, толкнув поддавшуюся створку, и увлёк Веру за собой внутрь дома, по-прежнему прижимая к себе спиной.

Дверь затворилась позади них с тихим щелчком — и бежать, кажется, уже было некуда.

Внутри было темно и пахло чем-то цитрусово-химическим, Вера воздух

втянула с шумом, ощущая бёдрами твёрдость ниже его пояса. Брошенная на тумбу с высоким трюмо связка ключей звякнула, и Пчёлкин тесно сжал её талию обеими ладонями, не отрываясь от шеи. Вера судорожно сглотнула, откидывая в сторону голову — хотела будто отстраниться сама, но только сильнее подставила кожу под терзающие её поцелуями губы.

— Я не хочу, — уперевшись в тумбу руками, выдохнула она сквозь зубы, напряжённой струной вытягиваясь в попытке отстраниться от обдающей жаром мужской груди.

Пчёлкин, издав в её шею тихий смешок, ладонями скользнул по бёдрам вниз, сминая и задирая подол платья; пальцы его оказались на кружевной ткани трусиков, с силой вжимаясь туда, откуда по её телу расходилось предательское возбуждение.

— Хочешь, — отодвинув полоску ткани, он провёл по влажным складкам пальцем и потемневшим взглядом посмотрев на неё сквозь широкую гладь зеркала, отразившую Верино лицо с распахнувшимся от нахальных движений ртом. Она крепко зажмурилась, ощутив, как подкосились от слабости колени. — Сильно хочешь, — приспустив корсет платья, он зажал пальцами оголившийся сосок, и тут дрогнули, согнувшись в локтях, уже её руки, заставляя её нагнуться, сильнее вжимаясь бёдрами в его пах.

Вера сквозь собственный стон услышала звук расстёгивающейся молнии, и вместо его рук к её входу прижался напряжённый член. Пчёлкин, сжав её шею пальцами, заставил её поднять лицо к зеркалу, и Вера поймала его залитый тёмной пеленой похоти взгляд, когда грубым толчком он вошёл внутрь, не позволяя ей рукой, вцепившейся в нежную кожу бедра, отстраниться. Только притянул ещё ближе, глубже проникая, и лицом уткнулся в ворох растрепавшихся волос.

Вера, до боли закусив губу, ощутила, как сжимаются вокруг него её мышцы — и сама не разобрала: от чувства ли приятной заполненности, или от никуда не пропадавшего всё это время сковывающего деревенеющее тело страха перед его бескомпромиссным напором.

Пчёлкин остановился, как будто давая ей привыкнуть к себе, и снова толкнулся внутрь, срывая с её губ тихий полувздох-полустон. Его скользящие в ней движения — сначала мягкие и осторожные, а затем быстрые и жёсткие — с каждым разом становились грубее; Вера прижалась щекой к холодному стеклу зеркала, закрывая глаза и погружаясь в нарастающую внизу живота истому.

Одна его рука безжалостно сжимала грудь, пока вторая не выпускала из железной хватки шею; и ей казалось, что если бы не его тесно прижимавшееся тело, она бы сползла — нет, не сползла, а просто стекла — прямо на пол на подкашивающихся ногах.

Пчёлкин, опускаясь беспорядочными поцелуями то на её плечо, то на приоткрытые от тихих стонов губы, сжал её едва не сводимое судорогой тело ещё крепче — хотя крепче, казалось, было уже совершенно невозможно, — точно хотел слиться с ней в одно целое, с силой вдавливая в свою грудь. Вера прогнулась в пояснице, издавая умоляющий стон, и он, вторгаясь до упора — Вера зашипела от боли, прогнавшей, наконец, тлевшие искры возбуждения, — сделал ещё несколько резких рывков, коротко рыкнув ей в волосы.

Пчёлкин расслабился, чуть обмякнув и неспешно скользя внутри.

— Видишь, как нам может быть хорошо, — опускаясь на её губы ленивым поцелуем, выдохнул он ей в рот.

Вера, устало нахмурившись, сглотнула, пытаясь отдышаться. Что хорошо, кажется, было ему, а не ей, говорить не стала — не нашлось теперь сил; и она только уткнулась в отрезвляющий холод зеркала лбом.

— Где здесь ванная? — не открывая глаз, хрипло произнесла она.

— Хер знает, — убирая с её шеи волосы и проводя кончиком носа по Вериному затылку, ответил он с тихим смешком. Оттянул губами кожу, ласково оглаживая ладонями её талию. — Пойдём искать? — чертя губами дорожку к линии челюсти, предложил он ласковым голосом — таким, какой Вере меньше всего сейчас хотелось слышать. Нет, эта сквозившая сейчас в нём нежность казалась ей до невозможности мерзкой, грязной, липкой — какой угодно, только не приятной.

Выпускать Веру из объятий и отрываться он не спешил — так и замер, вжимаясь грудью в её спину под звук их, сливавшееся в одно, шумного дыхания.

Вера открыла глаза, проведя ладонью по щеке, и вывернулась из его ослабших наконец объятий, ощутив, как скользнул по ногам расправившийся подол платья.

— Она тут наверняка не одна, — не глядя на Пчёлкина, выдохнула она, скрещивая на груди руки, чтобы прикрыть наготу груди, и сделала несколько шагов вглубь коридора.

Оглянулась: планировка почти такая же, кажется, как в её собственном доме; Вера наугад свернула налево, приоткрывая одну из дверей и, щёлкнув выключателем, к радостному своему облегчению обнаружила за ней сияющую белоснежным кафелем ванную. Зажмурилась от яркого света, быстро скользнув внутрь, и спешно закрыла за собой дверь, тут же щёлкнув замком.

Вера опустилась на холодный бортик ванной, выкручивая на максимум кран — так, чтобы шум быстрой струи заглушал звенящую тишину — и прижала к щекам ладони в изнеможении. Между ног, ставших ватными от слабости, чуть саднило. Сухие губы болели от слишком грубых поцелуев, и она провела по ним смоченным в холодной воде пальцем — не помогло толком, правда.

Скинула безбожно измятое теперь платье на пол, когда ванна, наконец, наполовину заполнилась — пар от водной глади поднимался седыми белёсыми клубами, — и опустилась в спасительное тепло воды. Только, казалось, какой бы напор она сейчас ни включила, сколько бы на себя ни вылила, а смыть липкую обречённость у неё всё равно не получилось бы.

Раздался негромкий стук в дверь, и Вера, закатив глаза, повернула к ней лицо, ощутив под щекой фаянсовый холод.

— Вер, — негромко позвал Пчёлкин по ту сторону; неизвестно, чего от неё теперь только хотел — всё ведь получил уже, что мог, так зачем снова мучает?

— Сука, — выругалась полушёпотом сквозь зубы и добавила, точно со стороны услышав, как собственный голос, такой непривычно низкий и хриплый, срывается почти на истеричный крик: — Я же сказала, что я устала. Отъебись, пожалуйста.

Ничего. Ничего страшного. Ещё неделя — и она уедет. Уедет в Германию, надолго; и даже — сейчас так этого хотелось — никогда больше, может, сюда к нему не вернётся.

Только протерпеть неделю; ей же это ничего не сто́ит. Неделя эта, всего семь жалких дней, будут всё равно заполнены сборами, хлопотами, какой-то суетой. Она, может, и в этом противном новом доме-то почти времени проводить не будет: днём — учёба, вечером — чемоданы, столько ведь всего надо взять — и всё не здесь, а дома. Там можно будет спрятаться от Пчёлкина, от всего окружающего, от всех окружающих.

По лицу крупными каплями заструилась влага — только не пресная, а солёная, обжигающая сильнее исходящего паром кипятка из-под крана. Это ради отца, всё ради отца. Пчёлкин сказал, что никого она, Вера, не любит; а она любит — Лизу любит, Космоса любит, отца тоже любит, сильнее всех любит, потому что больше у неё никого нет — сейчас, в чужой холодной ванне, она это отчётливее всего понимала.

Пчёлкин не знает о ней ничерта. Ничерта.

Вера, судорожно всхлипнув, зажала лицо ладонями, не позволяя звуку рыданий перекрыть шум воды.

Пролежала так, в тёплой воде, неизвестно сколько времени, пока кожа на подушечках пальцев не сморщилась неприятно — и даже после этого не нашла в себе сил вылезти из уютного кокона замкнутого пространства, где она, наконец- то, за весь день впервые оказалась одна. Растрёпанная, полностью обнажённая и способная выпустить хоть толику того кома тесно переплетавшихся эмоций, который всё её существо заполнял и изнутри распирал — вот-вот кости от напора захрустят.

Разморённая тёплым паром, Вера сама не заметила, как метавшийся в смутных раздумьях разум постепенно поддался пелене липкого сна. В полуяву дрёмы виделось лицо Пчёлкина, растворявшееся в тумане, и на его месте вдруг возникала тёплая улыбка Космоса, и Вера хотела утонуть в его искривших нежностью глазах.

Вскинувшись вдруг, выныривая из сна, она поднялась, сев в ванне и обхватывая себя за плечи. Нет, тут бы только не уснуть.

Вера, шумно выдохнув, поднялась и шагнула ступнёй с поджатыми пальцами на холодный пол, завернувшись в загодя оставленное кем-то полотенце.

Подхватила валявшееся платье, отпирая дверь и прислушиваясь к намертво застывшей в доме тишине. Пчёлкина не было ни возле ванной комнаты, ни в коридоре; гадать, куда он делся, хотелось сейчас меньше всего.

Она, сжав крепче в руке шёлковую ткань платья, вдруг поняла, что тут у неё даже и одежды-то нет — только это самое злосчастное подвенечное платье, невесть как вообще не порвавшееся от натиска Пчёлкина.

Ведь её дом здесь недалеко; а там и все вещи, и — она с нахлынувшей вдруг надеждой подумала — и её собственная постель, пахнущая свежестью и уютом. Вера, поджав нерешительно губы, оглянулась к лестнице в конце коридора, которая, должно быть, тоже вела к спальням — но подниматься туда, ложиться в холодную чужую постель, видеть Пчёлкина... Он ведь, наверное, заснул уже?

Хотелось, чтобы он уже заснул; но не хотелось, ткнувшись в какую-нибудь из комнат, его нечаянно увидеть...

Нет, совсем всего этого не хотелось — больше всего на свете сейчас.

Вера скользнула в платье, порадовавшись, что вопреки Лизиным увещеваниям всё-таки выбрала самый простой фасон — теперь одеться было легко, и нащупала тут же оставшийся пиджак Пчёлкина, накинув плотную ткань на плечи: её собственное пальто осталось то ли в ресторане, то ли в машине — бог его уже знает.

Выскочила на улицу, ежась от тёмного холода ночи, и огляделась, пытаясь определить, где находится. Посёлок их знала, конечно, уже как свои пять пальцев, и к вящему своему восторгу обнаружила, что до отчего дома, и правда, пешком идти — совсем ничего; если это Космос, её милый Космос, придумал подарить им новый дом в пешей близости от её собственного, то она обязательно потом его поблагодарит, непременно поблагодарит.

Шпильки туфель на пути к асфальтированной дорожке улицы снова тонули в промерзшей земле, и Вера, ковыляя на еле сгибающихся ногах, ёжилась от пробирающего до костей холода, тесно обхватив себя за плечи под пиджаком Пчёлкина, пахнущего едким табачным дымом — и запах этот как будто по коже кислотой растекался, дыры прожигая. Как жалко она сейчас выглядела, одному Богу известно; хорошо хоть догадалась разводы туши под глазами кое-как проточной водой с мылом стереть ещё в ванной.

Громко стукнув несколько раз окалевшей ладонью по калитке собственных ворот, она вдавила кнопку звонка, проклиная не спешащего открывать охранника. Наконец, за распахнувшейся створкой возникло заспанное лицо лысеющего коренастого мужичка, и Вера, плечом толкнув калитку, оттеснила его с прохода.

— Вера Леонидовна? — недоумённо спросил он, и Вера только поморщилась, проскальзывая мимо него и ничего не отвечая — ни с кем сейчас не стала бы объясняться, никаких сил бы не хватило придумывать оправдания.

Вера, ощущая, как тело бьёт крупная дрожь, пробрела к крыльцу и снова вдавила холодный металл звонка у запертой на ночь двери. Таня, появившаяся в проёме спустя несколько слишком долгих минут, на Веру мутными глазами посмотрела с изумлением.

— Вера? — пропуская её внутрь, позвала она дрогнувшим голосом. — Что случилось? Вы же должны быть...

Вера одним жестом вскинутой ладони её прервала, сбрасывая, наконец, с плеч мерзко воняющий пиджак и растирая пальцами свинцовые веки.

— Я за вещами, — хрипло выдохнула она, вынимая ступни из осточертевших туфель, и тяжело вздохнула, вперившись в домработницу измученным взглядом.

Тепло, наконец-то было тепло — потому что оказалась дома; потому что Таня, проглотив все свои ненужные сейчас вопросы, вдруг обняла её, скривив лицо в участливо-болезненном выражении; потому что пахло от неё посреди ночи почему-то выпечкой и неизменной «Красной Москвой». Вера подалась вперёд, тоже обхватывая Таню руками, и зарылась носом в её распущенные после сна волосы.

Так горько стало на мгновение, так захотелось, не сдерживаясь, у неё на плече разрыдаться, но Вера, только ладонью вытерев нос, моргнула с силой несколько раз и слабо улыбнулась, заглядывая в лицо Тани — хотела ту успокоить как будто.

И Таню она тоже любит. Таню, которая всегда рядом — даже вот сейчас. Она оглянулась, мазнув взглядом по настенным часам — четыре часа утра.

Вера вдруг посмотрела на закрытую дверь кабинета отца, из-под которой пробивалась полосочка жёлтого света.

— Отец не лёг ещё? — настороженно спросила она, переводя пристальный взгляд на Таню.

Та, приоткрыв рот, испуганно уставилась на дверь кабинета.

— Я легла, пока он ещё... — начала она сбивчиво, но осеклась, зажав губы ладонью.

— Да блять, — выплюнула Вера, в несколько шагов преодолевая пространство коридора, с замиранием сердца нажимая на металлическую ручку.

— Ему же могло стать пло...

Вера судорожно сглотнула, ощутив, как мир вокруг пошатнулся; она только и успела, что схватиться за дверной косяк, чтобы не обвалиться на землю всем своим измученным телом.

Он сидел в кресле, облитый струившимся из-под зелёного абажура тёплым светом настольной лампы. Сидел, откинувшись расслабленно на спинку, а рука его, точно рука тряпичной куклы, безвольно свисла с подлокотника.

Нет, ни в какую Германию Вера больше не поедет. И нигде она не спрячется; и никто её не спрячет.

И тогда, на свадьбе, перед его уходом, они действительно попрощались.

Между глаз отца, вперившихся неподвижным взглядом в потолок, зияла маленькая — такая аккуратная — дырочка.

🌟 ПОЖАЛУЙСТА, ПОСТАВЬТЕ ГОЛОС ЭТОЙ ЧАСТИ!🙏🏻🥹 Спасибо! ☺️❤️