Янтарный Лёд

Тишина дома, прерываемая лишь потрескиванием дров в камине и редким шорохом за окном, стала их новым миром. Утро перетекло в день, медленный, почти вневременной. Сайлас, казалось, существовал в двух состояниях: моментами абсолютной, сосредоточенной бдительности – он проверял камеры по периметру (Арлетта и не подозревала об их существовании), сканировал экран спутникового терминала, бесшумно перемещался по дому, прислушиваясь к малейшему звуку; и моментами странной, почти неуклюжей погруженности в быт рядом с ней.

После кофе и перевязки он исчез на кухне, вернувшись с тарелкой… яичницы. Более удачной, чем вчерашний омлет. Яйца не пригорели, ломтики хлеба были слегка поджарены. Просто, съедобно. Он поставил тарелку перед ней на низкий столик у камина с таким видом, будто сдавал сложный экзамен.

– Прогресс, – заметила Арлетта, пытаясь скрыть улыбку за кусочком хлеба.

Он хмыкнул, сел напротив в глубокое кресло, его взгляд на мгновение задержался на ее перебинтованной руке, лежавшей на коленях. В его серых глазах мелькнуло что-то – удовлетворение? Забота? – прежде чем он снова уставился в потухшие угли камина, как будто читая в них отчеты с мест.

– Картер звонил, – сказал он наконец, его голос нарушил мирную тишину, но не разрушил ее. – Лео стабилен. Под охраной. Пока молчит – врачи держат его под седативными. Но он вне опасности. – Пауза. – Галерея… «Белый куб». Зачистка продолжается. Нашли еще один тайник. Больше статуэток. И… документы. Фрагментарные. Связаны с отмывкой через подделки. Грегор был впутан глубже, чем мы думали. Он пытался не просто выйти. Он хотел… сдать их. Им это стало известно.

Арлетта отставила тарелку. Тепло еды в желудке вдруг смешалось с холодком страха. Не за себя сейчас, а за Грегора. За его отчаянную попытку вырваться.
– Значит… его смерть… это было послание? – прошептала она. – Как та надпись на стене?

Сайлас кивнул, его лицо окаменело.
– Да. Предупреждение другим. И… месть за предательство. «Полумесяц» – это не просто символ. Это система. Судья и палач в одном лице. Анонимный. – Он сжал кулак на колене. – Но они допустили ошибку. Краска. Лео. Этот дом. И… – Его взгляд скользнул по ней, быстрый, как вспышка. – Теперь они знают, что за тобой охотятся не просто так. Что ты – слабое звено, которое может их сломать. Они постараются ускориться.

Слова были ледяными, но Арлетта не съежилась. Она почувствовала не страх, а странную решимость. Она была здесь, в крепости, с человеком, который был готов стать ее щитом. И она не была беспомощной.
– Что мы можем сделать? Пока… пока мы здесь?

Сайлас встал, прошелся по комнате. Его темные волосы отливали синевой в свете, пробивавшемся сквозь окно-бойницу.
– Ждать. Анализировать то, что нашли. И… – он остановился у книжной полки, встроенной в камень, – искать слабости в их системе. Вентворт… он ключ. Его алиби рассыпается. Картер копает. И Лео… когда придет в себя… – Он не договорил. Они оба понимали, что Лео может стать мишенью снова.

Он взял с полки не книгу, а небольшой деревянный ящик, покрытый пылью. Поставил его на столик рядом с Арлеттой.
– Дед, – произнес Сайлас, проводя пальцем по крышке. – Коллекционировал… камни. Не драгоценные. Обычные. Но каждый… с историей. С места, где он был. Спас жизнь. Или… не смог. – Он открыл ящик. Внутри, на мягкой ткани, лежали необработанные куски кварца, базальта, песчаника. Каждый подписан аккуратным почерком: «Арденны, 44», «Сеул, 51», «Сайгон, 68»… И рядом с ними – небольшой, тщательно отполированный кусочек темно-зеленого камня. «Маргарита. Всегда в сердце. 87».

Арлетта замерла. Маргарита. Сестра. Камень с места ее гибели? Или просто… памятный камень? Она не посмела спросить. Она смотрела на эти немые свидетели жизни и смерти, собранные рукой человека, который, как и его внук, видел слишком много тьмы, но цеплялся за осязаемые кусочки мира.

– Он верил, что камни помнят, – тихо сказал Сайлас, глядя на зеленый камешек. – Помнят боль. Помнят тишину после выстрела. Помнят… последний вздох. – Он взял камень в руку, сжал его так, что костяшки пальцев побелели. – Я всегда думал, это глупость. Сентиментальность. Теперь… – Он посмотрел на Арлетту. Его глаза были полны такой тоски, такой незаживающей боли, что у нее перехватило дыхание. – Теперь я понимаю. Некоторые камни… слишком тяжелы, чтобы их нести. Но выбросить их… значит предать память.

Он осторожно положил камень обратно в ящик, закрыл крышку. Движение было бережным, почти ритуальным. Арлетта встала, подошла к нему. Не прикасаясь. Просто встала рядом, глядя на ящик, на его руку, все еще лежащую на крышке.

– Ты не один несешь их теперь, Сайлас, – сказала она очень тихо. – Мы можем… нести их вместе. Пока я здесь.

Он резко повернулся к ней. Его взгляд был диким, почти испуганным. Как будто она предложила не помощь, а невыносимую слабость. Он открыл рот, чтобы возразить, отгородиться привычной колючкой, но слова застряли. Он смотрел на нее – на ее светлые волосы, собранные в небрежный хвост, на янтарные глаза, полные не жалости, а твердой решимости разделить бремя, на ее перебинтованную руку – знак того, что она уже в его войне. И что-то в его глазах дрогнуло. Ледяная плотина, сдерживавшая море чувств, дала трещину.

– Арлетта… – его голос сорвался. Он сделал шаг вперед. Не для объятий. Не для поцелуя. Просто сократил расстояние до минимума. Его дыхание смешалось с ее дыханием. – Это… опасно. Не только «они». Это… я. Я не умею… – Он замялся, борясь с собой, с привычкой отталкивать. – Я не умею быть… нужным. Не так. Не… для жизни.

– Ты научился делать яичницу, – парировала она, и в ее голосе дрожали и смех, и слезы. – Может, научишься и этому? День за днем? Камень за камнем?

Он смотрел на нее, его лицо было маской борьбы. Страх потерять, страх обжечься, страх не справиться – все это читалось в напряженных чертах. Но было и другое. Голод. Голод по тому теплу, которое она излучала, по тому доверию, которое предлагала. Голод по спасению от вечного одиночества в его каменной крепости.

Он не ответил. Вместо этого его рука медленно, неуверенно поднялась. Не для того чтобы прикоснуться к ее лицу, а чтобы… поправить прядь ее светлых волос, выбившуюся из хвоста и упавшую на перевязь. Его пальцы коснулись волос, едва скользнули по ткани бинта. Жест был неловким, робким, как у ребенка, впервые трогающего что-то хрупкое и прекрасное. Но в нем было столько сконцентрированной нежности, столько преодоленного страха, что у Арлетты перехватило дыхание.

Он отдернул руку, как ошпаренный, его взгляд метнулся в сторону, к окну, к лесу, к угрозе, которая была проще, чем эта невероятная уязвимость, которую он только что проявил.

– Нужно проверить периметр, – пробормотал он, голос хриплый. – И… подумать о еде. На ужин.

Он резко развернулся и почти бесшумно вышел из гостиной, оставив Арлетту одну с бешено колотящимся сердцем и с ощущением его робкого, неловкого прикосновения к ее волосам. Она поднесла пальцы к тому месту, где коснулись его. Это было не пламя вчерашнего поцелуя. Это была первая трещина в его внутренней крепости. Маленькая, едва заметная. Но через нее пробивался свет. Свет доверия. Свет надежды, что даже самые тяжелые камни прошлого можно нести вдвоем, и что сломанные замки на сердце могут открыться не силой, а тихим, настойчивым теплом. И пока он проверял периметр, она знала – он будет возвращаться. К дому. К камням деда. К ней. Их странное убежище стало тихим полем битвы не только с внешним врагом, но и с внутренними демонами. И в этой битве они только что одержали маленькую, но невероятно важную победу.