Янтарный Лёд

Тишина загородного дома была иной, чем ночью. Не гнетущей, а глубокой, наполненной шепотом пробуждающегося леса за толстыми стенами. Арлетта проснулась от луча бледного утреннего солнца, пробившегося сквозь узкое окно-бойницу в спальне наверху. Она лежала под грубым, но теплым шерстяным одеялом на широкой кровати, в комнате, которая была отражением самого Сайласа – аскетичной, чистой, с минимумом вещей: шкаф из темного дерева, кресло у окна, на стене – старая топографическая карта местности. И тишина. Благословенная тишина, где не слышно гудка сигнализации или шагов убийцы.

Боль в руке напомнила о себе тупым нытьем, когда она попыталась приподняться. Воспоминания нахлынули: ярость Сайласа в больнице, его поцелуй – обжигающий и властный, каменные стены убежища, огонь в камине, его неуклюжий, но искренний омлет… и его глаза у огня, без льда, без брони. Уязвимые. Человеческие.

Она спустилась вниз, ступая босыми ногами по прохладным каменным плитам. В гостиной пахло кофе – крепким, горьковатым. Сайлас стоял у огромного окна, выходившего на задний двор и лес. Он был одет в простые темные брюки и свитер, его темные гладкие волосы были слегка влажными, как будто он только что умылся. В руках он держал кружку дымящегося кофе. Его профиль на фоне серого утра был резким, но уже без той смертельной напряженности. Он казался… задумчивым. Охранником, ненадолго опустившим меч, но не забывшим о враге.

Услышав ее шаги, он обернулся. Его холодные серые глаза встретились с ее янтарными. В них не было ни вчерашней бури, ни прежней ледяной стены. Была тихая настороженность, смешанная с чем-то, что заставило сердце Арлетты сжаться – с почти неуловимым облегчением от того, что она здесь, в безопасности.

– Доброе утро, – произнес он, его голос был низким, чуть хрипловатым от утренней тишины, но лишенным резкости. – Спала?

– Как убитая, – ответила Арлетта с легкой улыбкой, подходя ближе. Запах кофе был божественным. – Спасибо. За… все. За этот дом. За тишину.

Он кивнул, отводя взгляд к окну, будто проверяя периметр снова.
– Рука? – спросил он, вернув взгляд к ней, его глаза скользнули к ее перевязанному запястью.

– Ноет, но терпимо, – она осторожно согнула кисть. – Ничего серьезного, наверное.

– Покажи, – сказал он не приказом, а… констатацией необходимости. Он поставил кружку, подошел. Его движения были точными, но без прежней отстраненности врача. Была сосредоточенная забота. Он осторожно взял ее руку в свои – большие, сильные руки коронера, привыкшие к холодному металлу инструментов, но сейчас их прикосновение было удивительно мягким. Он размотал самодельную повязку, которую она наложила в спешке. Его пальцы, теплые и уверенные, осторожно ощупали место ушиба, проверили подвижность сустава. Арлетта замерла, наблюдая за его сосредоточенным лицом, за тем, как его гладко выбритые скулы напряглись в гримасе легкого недовольства ее самолечением.

– Синяк страшный, но кости целы, – заключил он, его взгляд поднялся на нее. Близко. Очень близко. – Нужен тугой бинт. И холод. У меня есть аптечка. – Он не отпустил ее руку сразу, его большой палец почти бессознательно провел по нежной коже у основания ее запястья, чуть выше синяка. Этот легкий, едва уловимый жест вызвал дрожь, пробежавшую по ее спине – не от страха. Он словно проверял ее пульс, ее реальность. Потом он резко отвел руку, будто обжегшись. – Я… принесу бинт. И кофе. Садись.

Он ушел на кухню. Арлетта опустилась в глубокое кожаное кресло у потухшего, но еще теплого камина. Она смотрела на свои пальцы, где еще ощущалось тепло его прикосновения. Эта смесь его обычной деловитости и внезапных вспышек невысказанной нежности сводила с ума. Он был как его дом – крепость с неожиданно теплым очагом внутри.

Он вернулся с кружкой кофе для нее, банкой с холодным компрессом и рулоном эластичного бинта. Молча, с сосредоточенностью хирурга, он приложил холод к ее запястью, заставляя ее вскрикнуть от неожиданности.
– Держи, – сказал он коротко. Пока она прижимала компресс, он начал бинтовать ее запястье. Его движения были точными, уверенными, пальцы ловко заворачивали эластичную ленту, создавая плотную, но не сдавливающую поддержку. Арлетта наблюдала за его опущенными ресницами, за легкой складкой концентрации между бровями. Он делал это так… естественно. Как будто заботиться о ней было частью его новой, еще не осознанной рутины.

– Ты умеешь это делать, – прошептала она, не в силах сдержаться.

Он завязал конец бинта аккуратным узлом, его пальцы на миг задержались на ее коже.
– Анатомия, – ответил он просто, поднимая взгляд. Его серые глаза были спокойны. – И практика. Много практики. – Он имел в виду морг, но в его тоне не было мрачности. Была просто констатация факта. Он поправил компресс. – Так лучше?

Она подвигала запястьем. Боль притупилась под давлением бинта и холодом.
– Да. Спасибо.

Он кивнул, взял свою кружку и присел на корточки у кресла, оперевшись спиной о каменный выступ камина. Не рядом, но и не далеко. Достаточно близко, чтобы чувствовать его присутствие. Они сидели в тишине, пили кофе, слушая, как за окном запела какая-то птица. Странное, почти невозможное чувство покоя опустилось на Арлетту. Здесь, в этой каменной крепости, с человеком, который еще вчера казался неприступной скалой, а сегодня осторожно бинтовал ей руку, она чувствовала себя… дома. В безопасности не только от внешней угрозы, но и от хаоса собственных страхов.

– Что это? – спросила она вдруг, указывая подбородком на старую книгу в кожаном переплете, лежавшую на низком столике рядом с креслом. На обложке не было названия, только вытисненный полустершийся символ – стилизованный скальпель и книга.

Сайлас протянул руку, взял книгу. Его пальцы осторожно провели по переплету.
– Дневники деда. Фронтовые. И после. – Он открыл ее наугад. Страницы были пожелтевшими, исписанными ровным, четким почерком. – Он записывал случаи. Сложные операции. Размышления. О жизни. О смерти. – Сайлас перелистнул страницу. – Он верил, что в каждой смерти есть ключ к спасению жизни. Урок. Напоминание о хрупкости. И… о необходимости защищать то хрупкое, что есть.

Он замолчал, глядя на страницу, но Арлетта поняла, что он говорит не только о деде. Он говорил о себе. О своем выборе профессии. О своем стремлении к контролю. О той цене, которую он заплатил за свою ледяную броню. И о том, что, возможно, он начинает понимать урок, который не усвоил вовремя.

– Ты похож на него? – спросила она тихо.

Он закрыл книгу, положил ее обратно на столик. Его взгляд был устремлен в потухший очаг, но видел он что-то другое.
– Я старался. Быть как он. Холодным. Точно знающим. Не ошибающимся. – Он сделал паузу. Голос его стал тише. – Но я ошибся. Дорого заплатил. – Он повернул голову к ней. В его глазах не было самоистязания, только горькое осознание. – Возможно, он был мудрее. Он понимал, что холод нужен для работы. Но не для жизни. Жизнь… требует тепла. Даже если оно опасно.

Его слова повисли в утреннем воздухе. Признание. Гораздо более глубокое, чем любое объяснение. Арлетта не стала ничего говорить. Она просто протянула свою здоровую руку и накрыла ею его руку, лежащую на колене. Его пальцы вздрогнули, затем медленно развернулись, сомкнувшись с ее пальцами. Его ладонь была теплой, шершавой, сильной. Он не отодвинулся. Он позволил этому контакту быть. Простому. Молчаливому. Искре тепла в каменных стенах.

Они сидели так, слушая пение птицы за окном, чувствуя тепло друг друга сквозь прикосновение рук. Угроза «Полумесяца» не исчезла. Она маячила где-то за пределами леса, темной тучей. Но здесь, в этой тишине, за крепкими стенами дедовой крепости, двое сломленных, но не сломленных людей находили нечто бесценное – передышку, понимание и тихое, растущее пламя чего-то нового. Чего-то хрупкого, как утренний свет в бойнице, но такого же упорного, как камень дома. Они учились быть не просто союзниками по несчастью, а убежищем друг для друга. И в этом убежище, под защитой его силы и ее света, они черпали силы для грядущей бури.