Янтарный Лёд

Машина Сайласа съехала с асфальта на ухабистую грунтовку, ведущую вглубь старого леса. Стремительная ярость, владевшая им в больнице, сменилась сосредоточенной тишиной. Его руки крепко сжимали руль, взгляд сканировал дорогу и придорожные заросли с привычной бдительностью охотника, но напряжение в его плечах казалось иным – не только от ожидания засады, но и от груза обнаженных чувств. Арлетта сидела рядом, завернутая в его пальто, ее пальцы бессознательно сжимали и разжимали край ткани. Эхо его поцелуя, яростного и обжигающего, все еще пульсировало на ее губах, смешиваясь с холодным страхом перед угрозой «Полумесяца».

Дом появился неожиданно: массивное строение из темного камня и грубого дерева, вросшее в склон холма, как часть самого леса. Никакого уюта коттеджа, никаких пасторальных картинок. Это была крепость. Высокие узкие окна, словно бойницы, тяжелая дубовая дверь, обшитая железом. Серый камень мок от недавнего дождя, сливаясь с хмурым небом.

Сайлас выключил двигатель. Тишина леса обрушилась на них – густая, живая, шелестящая мокрой листвой и каплями с ветвей. Он вышел, обвел взглядом опушку, потом открыл дверь Арлетте.
– Дом моего деда, – сказал он просто, его голос звучал приглушенно в лесной тиши. – Здесь безопасно. Пока.

Он провел ее внутрь. Контраст был разительным. Внешняя суровость сменилась… не уютом, но сдержанным порядком и неожиданным теплом. Каменные стены, открытые потолочные балки, огромный камин, занимавший целую стену. Мебель – добротная, старая, из темного дерева и кожи, без излишеств. Пахло древесиной, дымом и чем-то еще – книжной пылью, временем. И чистотой. Безупречной, почти больничной чистотой.

– Здесь… неожиданно, – прошептала Арлетта, сбрасывая наконец его пальто. Ее собственные вещи остались в мастерской, в спешке. Она стояла посреди просторной гостиной, чувствуя себя немного потерянной в этой мужской, аскетичной крепости.

Сайлас задвинул тяжелые засовы на двери, проверяя окна. Его движения были точными, отработанными.
– Наверху спальня. Ванная там же. Кухня – через арку. – Он указал рукой. – Есть вода, еда. Генератор, если свет отключат. Связь спутниковая.

Он замолчал, вдруг осознав, как это звучит: инструкция по выживанию, а не приглашение в дом. Он повернулся к ней. Его темные гладкие волосы слегка растрепались от дороги, тени под холодными серыми глазами казались глубже. В них уже не бушевала ярость больничного коридора, но и лед не вернулся. Была усталость. Глухая боль. И смущение, такое нехарактерное для него.

– Арлетта, я… – он начал, но слова застряли. Как объяснить этот хаос внутри? Страх за нее, переплетенный с невероятной, пугающей нежностью, пробудившейся после их поцелуя? Вину за то, что втянул ее в этот кошмар? И ту оглушительную тишину, которая наступила после сброшенной маски?

Она подошла к нему. Медленно. Ее янтарные глаза, все еще хранившие следы пережитого ужаса, смотрели на него без упрека. С пониманием, которое обжигало сильнее его ярости.
– Ты не должен извиняться, – сказала она тихо. – Ни за дом. Ни за… – она слегка коснулась своих губ, – ни за то, что вытащил меня оттуда. Здесь… хорошо. Надежно.

Он смотрел на нее – на ее светлые волосы, растрепанные, на бледное лицо с синяками усталости под глазами, на хрупкие плечи, которые он так яростно сжимал. И почувствовал, как что-то внутри сжимается – не болью, а чем-то новым, теплым и щемящим.

– Холодно? – спросил он неожиданно для себя, голос сорвался на хрипоту. – Камин… могу разжечь.

Она слабо улыбнулась, и эта улыбка осветила ее лицо, как луч солнца сквозь тучи.
– Было бы чудесно.

Он кивнул, резко отвернувшись, будто испугавшись этой теплоты. Присел у камина. Его движения по раскладке дров, растопке – были привычными, почти ритуальными. Он не был неловким в быту, просто… отстраненным. Когда огонь запылал, оранжевые язычки заплясали на каменных стенах, отбрасывая длинные, живые тени. Тепло начало разливаться по комнате.

Арлетта подошла, протянула руки к огню. Молчание между ними было уже не неловким, а… насыщенным. Полным невысказанного. Она наблюдала за ним – за тем, как свет играет на его гладко выбритой щеке, подчеркивает резкую линию скулы, как тень ложится в выемку у губ. Этот человек, всегда казавшийся статуей из льда, теперь дышал, жил рядом с ней, и его жизнь была такой же хрупкой и сложной, как ее собственная.

– Расскажи о нем, – попросила она вдруг, очень тихо, не отрывая взгляда от пламени. – О деде. Он… построил это?

Сайлас замер на мгновение, палка в руке. Потом кивнул, подбрасывая полено в огонь.
– Врач. Хирург. Фронтовой. – Голос был ровным, но в нем слышались давние, глубокие ноты уважения. – Он любил тишину. И безопасные стены. Говорил, что после операционной… нужно место, где слышно только ветер и дождь. – Он помолчал. – Он научил меня многому. И тому, как разводить огонь, который согревает не только тело.

Он повернул голову, его серые глаза встретились с ее янтарными в отблесках пламени. В них не было привычной стены. Было что-то открытое, уязвимое.
– Я… я не часто бываю здесь. Кажется, слишком похож на склеп. Но сейчас… – он сделал паузу, подбирая слова, – сейчас это кажется правильным местом. Для… передышки.

Арлетта почувствовала, как тепло от камина разливается не только по коже, но и внутри. Она осторожно присела на коврик рядом с ним, поджав ноги. Расстояние между ними сократилось до нескольких сантиметров.
– Это не склеп, Сайлас, – сказала она мягко. – Это убежище. Как мастерская для меня. Только… крепче. – Она посмотрела на огонь. – Спасибо. За то, что привез меня сюда.

Он не ответил сразу. Протянул руку, поправил полено. Пламя вспыхнуло ярче, осветив его лицо – усталое, но без прежней скованности.
– Ты голодна? – спросил он вдруг, отводя взгляд. – Я… могу что-нибудь сделать. Омлет? Суп из банки?

Предложение прозвучало так неуклюже, так не по-Сайласовски, что Арлетта невольно рассмеялась. Легкий, сбивчивый смешок, смывший часть тяжести.
– Омлет, – выбрала она. – Если… если не затруднит.

Он встал, его тень гигантски колыхнулась на стене. Он пошел на кухню – неловкой, но решительной походкой человека, берущегося за непривычное дело. Арлетта осталась сидеть у огня, слушая доносящиеся звуки: скрип шкафчика, звон посуды, шипение масла на сковороде. Обычные, домашние звуки. В этой каменной крепости, под защитой человека, который только что признался в готовности сжечь мир ради нее, они звучали как самая чудесная симфония.

Она закрыла глаза, впитывая тепло камина, запах готовящейся еды и… его запах, смешавшийся с запахом дома – древесины, чистоты и чего-то неуловимо мужского, надежного. Опасность «Полумесяца» не исчезла. Она висела где-то там, за стенами, в темном лесу. Но здесь, сейчас, в этой странной передышке, родилось нечто новое. Не страсть на грани гибели, а тихое, пронзительное доверие. Понимание. И чувство, что даже в самой крепкой, самой холодной крепости может найтись место для тепла, если впустить туда нужного человека. А Сайлас, с его неуклюжим омлетом и открытым взглядом у огня, был именно тем человеком, в чью крепость ей хотелось войти.