Преследуя Аделин

Я не сожалею. Так же, как когда вставил в ее щель ствол и заставил ее кончить.

Я знаю, насколько это отвратительно – брать что-то без согласия. Я знаю, что это то же самое, против чего я сражаюсь каждый день.

Она еще не ответила мне, но ответит. Я знаю мою маленькую мышку лучше, чем она сама себя знает. Она слишком упорно все отрицает, чтобы увидеть, как ее тянет ко мне. Если бы это было не так, то она не стала бы провоцировать меня, добиваясь, чтобы я ее укусил; она прекрасно знает, что я верен своему слову.

Если бы она действительно не была заинтригована, она бы вообще не ответила на мое сообщение.

Ее действия говорят совершенно о другом, нежели ее слова. Они говорят на языке, полном желания и мольбы, – просто она еще не научилась его понимать.

Это не делает меня правым и никак не оправдывает. Но я не могу заставить себя сожалеть о том, что вкусил что-то настолько чертовски сладкое, настолько чертовски совершенное. Даже если она и не хотела этого. Потому что она хотела.

Она знала, что я выполню свою угрозу, если она снова пошлет меня к черту, и она все равно сделала это. И это говорит о том, что моя маленькая мышка не может сдержать своих истинных чувств. Что бы она ни чувствовала, это чертовски увлекает меня.

Вначале она так сильно сопротивлялась мне, что ее гнев и ярость лишь превратили мою кровь в расплавленную лаву. И чем сильнее она боролась со мной, тем сильнее мой член выпирал из джинс.

Я так отчаянно хотел расстегнуть молнию и погрузиться поглубже в эту сладкую маленькую киску. Я был близок – слишком близок к тому, чтобы сделать это. Как только эти крики наслаждения достигли моих ушей, и она обхватила меня ногами, бесстыдно прижимая мое лицо к себе, я почти сорвался.

Единственное, что меня остановило, это выражение ее лица.
Когда она кончала мне на лицо, она не стыдилась. Но как только оргазм покинул ее тело и наш поцелуй прервался, она не испытывала ничего, кроме стыда.

«Это требует времени», – напоминаю я себе.

Я разминаю шею, испуская дрожащий вздох.

Я сижу в своем «мустанге», и мой член все еще болезненно давит на молнию. Как только я решаю послать все к черту – дрочить в машине – это наименьший из моих грехов, и это будет уже не первый гребаный раз – мой телефон вибрирует на консоли рядом со мной.

Сжимаю руку в кулак, мои мышцы напрягаются; я борюсь с непреодолимым желанием выбросить его в гребаное окно.
Кажется, мои яйца не были так раздуты со времен средней школы, когда Сара Фортон подрочила мне в раздевалке. Тогда девушка впервые прикоснулась к моему члену, и я даже не успел кончить, потому что тренер вошел до того, как я успел выплеснуть свой заряд на ее красивые сиськи.

Я хватаю телефон и подношу его к уху, даже не глядя.

– Что? – рявкаю я, мое разочарование кипит на очень опасном уровне.

– Не потрахался сегодня? – спрашивает Джей в трубку, в его голосе сквозит насмешливое веселье.

Я снова разминаю шею, рыча, пока мышцы не разжимаются, принося мне облегчение.

– Джей, – рычу я.

Я не собираюсь трогать свой член, пока разговариваю с ним по телефону. Как бы мне ни нужно было разрядиться, голос Джея заставит меня чувствовать себя извращенцем.

– «Сатанинские связи» приезжают в город, – начинает он. Я уже открываю рот, готовый спросить его, какого хрена это должно меня интересовать. – И я получил информацию, что в наличии есть билеты с именами четырех маленьких пташек, – продолжает он, и я захлопываю рот.

– Что они там забыли? – спрашиваю я, совершенно не понимая, на кой черт четырем взрослым мужикам идти на ярмарку с привидениями.

– Лучшие девочки на выбор, мой друг. И теперь есть билет и с твоим именем.

Я вздыхаю.

– Когда?

– Через три недели. Достаточно времени, чтобы походить по клубам и помелькать там своим красивым личиком.
Вздохнув еще раз, я беру с консоли пачку сигарет, подношу ко рту и вытаскиваю одну зубами.

Подношу зажигалку и прикуриваю, затягиваясь, когда вспыхивает вишневый огонек.

– Ты что, куришь? – спрашивает Джей. Я безразлично подтверждаю его догадку, опускаю стекло и выдыхаю дым наружу.

Яростный стояк уже прошел, но мой член все еще болит.

– Ты сказал, что собираешься бросить, – надоедает он. – Знаешь, сколько в них химии? Согласно...

– Джей, – огрызаюсь я, обрывая его на полуслове. Если я дам ему продолжить, он перечислит все компоненты сигареты, как перечисляет составляющие периодической таблицы.
Всем. Черт побери. Плевать.

Он вздыхает, как рассерженный подросток во время месячных.

– Неважно, – бурчит он.

– Сообщи мне, если всплывет что-нибудь еще, – говорю я и отключаю телефон.

Я снова затягиваюсь и обращаю внимание на ноутбук.
Начинка моего «мустанга» полна гаджетов. Ноутбук установлен на подвижной подставке, прикрепленной к приборной панели, чтобы я мог в любой момент подтащить его к себе или отодвинуть. Интерьер моей машины украшают приборные камеры, система оповещения для правоохранительных органов и прочее незаконное дерьмо.
Я подтягиваю ноутбук к себе и включаю его. По моим чувствительным глазам бьет яркий свет. Прищурившись, я открываю программу и приступаю к работе.

Хочу посмотреть, кто посетит эту ярмарку с привидениями, из чистого любопытства.

Она приезжает в город каждый год, но я ни разу не удосужился на нее сходить. Дома с привидениями меня не пугают. Я вижу настоящий ужас каждый день.
Пара выдуманных монстров не способна навести на меня больший ужас, чем настоящие чудовища, загрязняющие этот мир.

Людям нет необходимости украшать себя мрачным гримом и искусственной кровью, чтобы быть страшными. Именно наши души – тьма, скрывающаяся под поверхностью, – вот что по-настоящему чертовски страшно.

Именно это заставляет людей совершать чудовищные преступления каждый божий день. Это заставляет невинных маленьких детей умирать ужасной смертью без всякой, на хрен, причины.

Наши изнанки – это и заставляет меня жить дальше. Это единственная цель моей жизни, и без нее я был бы никем.
Я пролистываю список имен и замираю, когда вижу то, от которого у меня учащенно бьется сердце.

Аделин Рейли.

Улыбаюсь. Ну, раньше это была моя единственная причина жить. Но теперь... теперь я нашел новый смысл жизни.
Я дал ей передышку в два дня, прежде чем не смог больше сдерживаться.

Я долбил свой член так, словно это был противник в боксерском поединке, и я чертовски устал от ощущения собственной руки.

Сегодня я не жду от нее ответа. Уверен, что она все еще уютно сидит в том уголке своей головы, где ненавидит себя и убеждена, что никогда больше не удостоит меня своим вниманием.

Но этот уголок – фарс, и мы оба это знаем. Мой пистолет внутри нее напугал ее. Но воспоминания о моем языке в ее киске и о том, как сильно она кончила, чертовски будут преследовать ее.

Она немного поплачет, но вскоре снова поддастся искушению.

От Адди приходит сообщение: «Ты знаешь, что мою прабабушку убил преследователь?»

Мои брови вскидываются вверх.

Я не только не ожидал ответа, но и того, что она ответит настоящими словами, а не пустыми угрозами. Ее слова не всегда имеют такой вес, как мои.

Судя по тем немногим записям в дневнике, которые я прочитал, у ее прабабки и ее преследователя были весьма пылкие отношения. А еще он был связан с какими-то плохими ребятами, судя по заметке о том, что он приходил к ней с непонятными травмами. Не похоже, чтобы у него были признаки агрессии или одержимости насилием. Но кто действительно может знать?

Возможно, прабабушка Адди просто видела то, что хотела видеть, и он действительно убил ее.

А может быть, это ее муж застал ее за интрижкой и впал в ярость.

Оба варианта одинаково вероятны, так же, как и то, что любое дерьмо, в которое впутался ее преследователь, могло укусить его за задницу. И оно укусило – в то место, где ему было больнее всего.

В его одержимость.

После того, как я полистал этот дневник, мне стало любопытно, и я углубился в биографию ее прабабки. Тяга повторения истории оказалась слишком интригующей.
Место преступления было перерыто, а детективы, занимавшиеся этим делом, – полными имбецилами.
Я сжимаю губы, моя улыбка грозит вот-вот вырваться. Я позволяю ей поразмыслить над своим ответом несколько минут. Пусть подумает, что разозлила меня или обидела. В чем бы она там ни убедила себя относительно моей реакции.
Она думает, что уже раскусила меня, однако моя маленькая мышка слишком далека от истины.

Я преследую ее, потому что чертовски зависим. Меня завораживает каждое ее движение, каждое словечко, вылетающее из ее красивого розового ротика. А теперь я зависим еще и от ее запаха, вкуса и того, как она звучит, когда боится за свою жизнь, – так же сильно, как и от того, как она звучит, когда умоляет о большем.

Это невозможно объяснить. Когда я увидел ее, я, черт возьми, чуть не рухнул на колени от потребности в ней, и я получу ее.
Но не потому, что я псих или помешанный. Я не собираюсь делать из нее чертову святыню и убеждать себя в том, что нам суждено быть вместе по воле богов или еще какой-нибудь странной чуши, в которую люди верят в наши дни.
Она будет моей, потому что она – первое, что заставило меня ощутить что-то хорошее за долгое-долгое время, и я одержим желанием сохранить это.

В моей жизни не так уж много хорошего, и меня не волнует, если это делает меня эгоистом из-за желания удержать это.
Я смогу по-настоящему сохранить ее, только если она увидит меня с самой худшей стороны.

Я бы предпочел просто покончить с собой, чем обманом заставить Адди полюбить меня как доброго и хорошего парня, чтобы потом разбить оба наших сердца, когда она узнает, что я вовсе не хороший.

Так что моя одержимость ею просто... такая, какая есть.
Она будет в бешенстве, когда узнает, что я рылся в дневниках ее прабабки.

Улыбаясь, я включаю на телефоне трансляцию с камер в ее доме и листаю, пока не нахожу Адди, сидящую на кровати и уставившуюся в свой телефон. Меня насторожило, когда она убрала камеру в своей спальне, но пробраться туда, пока ее не было дома, и установить свою собственную было несложно. Хотя мне не очень хорошо видно ее лицо, не нужно иметь телескоп, чтобы понять, что она смотрит в экран.
Она очень забавная, когда злится.

Ее пальцы начинают перемещаться со скоростью тысячи знаков в минуту, и я не могу удержаться от смеха, когда она швыряет телефон на подушку после того, как жмет кнопку «отправить».

Мой телефон жужжит секундой позже.
Я закатываю глаза от ее драматизма и нажимаю кнопку вызова.

Она берет трубку, но молчит. Я слышу ее тихое дыхание в трубке, и мне хочется оказаться рядом, чтобы лизнуть ее пульс. Почувствовать, как он трепещет на моем языке.
Мне нравится, что я пугаю ее.

– Ты закончила драматизировать? – спрашиваю я, позволяя ей услышать веселье в моем голосе.
Она фыркает, и я представляю, как хмурится ее лицо. Мой член твердеет в джинсах, набухая до боли за считанные секунды.

– Драматизировать? Ты полагаешь, что убийство Джиджи ее преследователем – это драматично? Ты думаешь, что преследование – это то, к чему можно отнестись легкомысленно?

– Ну, конечно же, нет, – отвечаю я. – Люди постоянно умирают от рук сумасшедших преследователей.

Моя честность повергает ее в ошеломленное молчание.

– Адди, детка, ты умница, что испугалась. Большая умница. Но с чего бы мне хотеть, чтобы ты влюбилась во что-то ненастоящее?

Она хмыкает.

– Ты действительно думаешь, что я влюблюсь в тебя?

– Ты действительно собираешься притворяться, будто это не так? Если бы я подошел к тебе в книжном магазине и пригласил на свидание, я бы обхаживал тебя, очаровывал, фальшиво улыбался и обращался с тобой, как с королевой, и при этом лгал бы тебе в лицо. Тебе действительно хочется этого?

Меня снова встречает тишина. Она не может сказать «нет», и она это знает.

– Почему ты не можешь просто вести себя порядочно и перестать преследовать меня?

– Потому что тогда я не буду верен себе, мышонок. Мне нравится, что я пугаю тебя. Мне нравится, что ты пытаешься убежать от меня. Толчок и притяжение. Кошки-мышки. Я чертовски люблю это. И по-моему, часть тебя тоже любит такое.

Она презрительно усмехается.

– Ты гребаный сумасшедший, если думаешь, что мне нравится, когда ты меня пугаешь. Но я и так это знала.
Я улыбаюсь. Не помню, когда в последний раз я улыбался искренне перед тем, как влезть в жизнь такого прекрасного существа.

– Нет? Кажется, ты пытаешься скрыть тот факт, что твоя киска становится мокрой, когда ты пугаешься. Твои соски становятся такими чертовски твердыми, и ты так крепко сжимаешь свои бедра, будто это может уменьшить твою потребность ощутить мой член внутри себя.

Она ахает, тихо вдыхая воздух. Я скрежещу зубами от яростного желания пойти к ней домой и заставить ее издавать этот звук еще.

– Ты сделал это? – спрашивает она внезапно, так, будто вопрос вырвался против ее воли. Ее дыхание учащается. – Ты убил Арча?

Я закусываю нижнюю губу, на моем лице появляется улыбка. Я ждал этого вопроса. Удивительно, что ей потребовалось так много времени, чтобы набраться наглости и спросить, в то время как для того, чтобы ослушаться меня, его у нее было предостаточно.

– Думаю, ты уже знаешь ответ на этот вопрос, Аделин.

– Да. Вся его семья тоже мертва.

Я не удивляюсь, когда слышу, что она уже знает. В конце концов, это было в центральных новостях. Тела бесследно исчезли, и теперь, когда в криминальных кругах образовался некий пробел, разразилась небольшая война.

– Знаешь, к чему это привело, котеночек?

Я посмеиваюсь над прозвищем, которое она мне дала. Я скоро подправлю эту ее маленькую дурную привычку.

– Это нажило мне несколько довольно дерьмовых врагов.
Моя улыбка тает. Я слежу за друзьями Арчи. Но, очевидно, я следил за ними недостаточно внимательно.

– Макс? – предполагаю я. Слышал, что он прокладывает себе путь к вершине.

– Ага, – нахально говорит она, ставя на удержание.
Я хмыкаю, мысленно перебирая все способы, которыми собираюсь преподать урок Максу и его шайке. Я понадеялся, что они будут достаточно умны, чтобы оставить Адди в покое с ее исчезающими полицейскими рапортами. Она послушалась и не стала заявлять в полицию о руках Арчи. У Макса не было причин преследовать Адди.

А это значит, что он узнал о руках.

– И это все? Это все, что ты можешь мне сказать? «Хммм»? Из-за тебя за мной охотятся довольно опасные люди, понимаешь? Если я умру из-за твоей психопатической ревности...

– Позволь мне остановить тебя, детка. Потому что ты, кажется, забыла, что не так давно я держал пистолет в твоей киске. Ты думала, что научить тебя вести себя правильно – единственный урок, который я преподаю этим? – она затихает. – Если ты решила, что низкопробные преступники страшнее меня, значит, я недостаточно ясно выразился, разве нет? В следующий раз, когда ты оценишь их выше меня, я отправлю к твоему порогу их головы.

Я разминаю шею, и вспышка гнева проходит , когда Адди закрывает свой маленький хорошенький ротик. Она начинает усваивать уроки, но я надеюсь, что она никогда не перестанет отвечать мне.

Мне слишком нравится наказывать ее.

– Я... я даже не знаю, почему я с тобой разговариваю, – наконец заикается она. – Ты больной, ненормальный человек. И я уже подала на тебя еще одно заявление в полицию, придурок.

Ложь. Последнее заявление на меня она сделала в тот вечер, когда притворилась, что звонит, когда я стоял возле ее дома. Она хотела меня спугнуть, но как только я ее уличил, она сразу же исполнила свою угрозу. Моя девочка не отступает перед вызовом.

Я вернулся тогда к машине с напряженным членом и улыбкой на лице. Я тоже не отступаю.

Из моего горла, прежде чем я успеваю его остановить, вырывается смех.

– Это смешно?

– Это сексуально. Но мы оба знаем, что это неправда.

Я удаляю их с самого начала, как она начала их подавать, и послал своего человека, чтобы тот уничтожил все вещественные доказательства. Полицейские вспомнят, что ездили к ней домой, но когда они попытаются заняться расследованием – если они вообще поднимут свои задницы, то есть – им не на что будет опереться. В любом случае дела о преследованиях никогда не воспринимаются всерьез, и именно поэтому так много женщин оказываются убитыми.
Она рычит и бросает трубку, а я не могу сдержать гребаный смех. Особенно когда я открываю видео с камер и вижу, как она топает своими милыми маленькими ножками по дому, что-то бормоча про себя, вероятно, ругая себя за то, что вообще взяла трубку.

Веселье только начинается, маленькая мышка.