Преследуя Аделин

Все вокруг пронизывают басы играющей музыки. Ощущение, что ритм раздается прямо из моей груди. Я так и не смог привыкнуть к уровню громкости в клубах.

Я пробираюсь сквозь толпу мельтешащих парочек, пьяных девиц, трясущих задницами, и несносных придурков, на которых слишком много одеколона и геля в их волосах. О боже, один даже расстегнул пуговицы рубашки, чтобы продемонстрировать золотую цепочку, болтающуюся на его волосатой, слишком загорелой груди.

Лицо со шрамом – это образец для подражания, который мало кому удается воплотить в жизнь. Они могут полностью вымазать свое лицо в кокаине, но все равно не смогут продемонстрировать такого же изящества.

Я натягиваю капюшон на голову, чтобы скрыть свое лицо, пока поднимаюсь по металлической лестнице. По той самой металлической лестнице, по которой не так давно поднималась Адди с рукой другого мужчины, обвивающей ее.
Я наслаждался, отпиливая эту руку, и определенно сделал бы это снова.

Когда достигаю лестничной площадки, я останавливаюсь. На полупустом диване сидит Макс с раздвинутыми ногами и официанткой, подпрыгивающей вверх-вниз на его коленях; его голова откинута назад, глаза – закрыты. Ее юбка задрана, а стринги оттянуты в сторону, выставляя на всеобщее обозрение ее киску, лакомящуюся членом Макса.

Я вскидываю бровь, не впечатленный тем, как низко ей приходится подпрыгивать. У Адди никогда такой проблемы не возникнет.

По обе стороны от них сидят близнецы, которые получают полагающиеся им ласки от своих девушек.

Вздохнув, я отступаю в тень, достаю пистолет и прикручиваю глушитель. Басы здесь потише, но пуля, пролетевшая мимо уха, привлечет внимание любого.

Я целюсь и стреляю, пуля проходит в нескольких сантиметрах от головы Макса.

Он тут же ныряет в укрытие, отталкивая от себя бедную девушку, которая падает на пол. Она вскрикивает, прикрывая свое тело, поднимается и бежит прочь.

– Эй, – спокойно окликаю я.

Она замирает, а близнецы хватаются за свои пушки, в то время как Макс стремительно натягивает брюки, чтобы прикрыть свой теперь уже вялый член.

– Я буду благодарен, если вы уберете оружие обратно вместе со своими членами. Никто из вас не в моем вкусе. К несчастью для вас, у меня уже есть девушка. У нее красивые светло-карие глаза и склонность к опасным типам.

Один из близнецов не слушает и нацеливает пистолет прямо на меня, я делаю один аккуратный выстрел рядом с его головой. Он роняет оружие и поднимает руки.

Перевожу взгляд на девушек.

– Я хочу, чтобы вы, прекрасные дамы, проводили себя сами и никогда больше не вспоминали об этом, хорошо? У меня отличная память, особенно на лица.

Эти женщины никогда не увидят дуло моего пистолета, даже если они и проболтаются, но если они это поймут, то это, черт возьми, значительно усложнит мою жизнь.

Все они кивают и выбегают из комнаты так, словно в их голые задницы вцепился ротвейлер.

– Кто ты, мать твою, такой? Где, черт бы ее побрал, охрана? – выплевывает Макс, его рука нащупывает пистолет в заднем кармане брюк.

– Охрана этого клуба? – смеюсь я. – Знаешь, для того, кто имеет довольно сомнительные деловые контакты, ты наглый сукин сын, если у тебя нет своих чертовых охранников.
Макс негодующе фыркает. Я улыбаюсь шире, понимая, что он все еще не разобрался с лояльностью людей и этим досадным пробелом полномочий после уничтожения клана Талаверра.

– Не смог подобрать себе верных ребят?

– Не лезь не в свое гребаное дело, – огрызается он. – Кто ты и что тебе нужно?

Я пробираюсь к тому месту, где он сидит, и занимаю место рядом с ним, вздыхая так, словно только что уселся в шезлонг на частном острове с пина-коладой в руке.

А затем я прижимаю холодный металл глушителя к его виску. Я рассчитываю на то, что хотя бы эти двое недоумков проявят к нему каплю преданности.

– Тебя пугает, когда кто-то появляется из ниоткуда и угрожает твоей жизни? Признаюсь, я был немного более прямолинеен, но намерение то же самое.

Близнецы обмениваются взглядами.

– О чем ты, мать твою, говоришь?

– Я скажу, почему я здесь, когда вы втроем положите на стол те хорошенькие маленькие пистолетики, которые у вас сейчас в задницах, – говорю я, кивая головой в сторону стола.
Близнецы смотрят на Макса в ожидании указаний, и, когда он кивает, они слушают.

О! Хорошие ребятки. У него целых два человека, которые немного преданы ему. Посмотрим, как долго это продлится, пока кто-то, кто явно не справляется со своими обязанностями, руководит шоу.

По лбу Макса стекают капельки пота; он следует моим указаниям, едва не бросая оружие на стол от злости. Двое других следуют примеру: один из близнецов поднимает свой пистолет с пола, а второй вытаскивает пушку из заднего кармана брюк. Оба кладут оружие на стол рядом с пистолетом Макса. Медленно и осторожно. Видно, это не первое их родео, когда у их лица оказывается ствол.

– Аделин Рейли и Дайя Пирсон. Эти имена ничего не напоминают вашим пустым головам?

Глаза Макса слегка округляются, этого достаточно, чтобы выдать его понимание.

– Никогда не слышал...

– Что касается лжецов, – вклиниваюсь я. – Я их чертовски не люблю. Вообще-то, меня от них передергивает. Ты хочешь, чтобы я дергался, когда мой палец на спусковом крючке?
Губы Макса становятся одной жесткой линией.

– Твоя девушка замешана в деле, касающемся моего лучшего друга...

– А что касается предположений, – снова вклиниваюсь я, ухмыляясь, когда Макс раздраженно фыркает. – Они беспочвенны, и в большинстве случаев ты очень чертовски ошибаешься. Адди не имеет никакого отношения к смерти Арчи. А вот я – имею.

Макс дергает головой в мою сторону, но его останавливает пистолет, по-прежнему крепко прижатый к его виску. Он сжимает зубы, его грудь вздымается от ярости. Я улыбаюсь, глядя, как дрожит его тело.

– Что, Адди – твоя бывшая или что-то в этом роде? Ты ревнуешь, что она захотела Арча? – шипит Макс.

Боже, эти двое действительно были лучшими друзьями. Они говорят совершенно одинаково на смертном одре.

Я пожимаю плечами, меня это не беспокоит.

– Я приревновал, но она точно не бывшая. Твой лучший друг был дерьмовым человеком. Вы, жалкие куски дерьма, может, и получаете удовольствие от того, что бьете женщин, но я не могу сказать, что нахожу в этом удовольствие.

– Я, мать твою, убью...

– Ни хрена ты не убьешь, – перебиваю я в третий раз. – Ты головастик в океане с акулами и понятия не имеешь, кто я такой, но скоро ты узнаешь.

Когда глаза Макса встречаются с моими, я оскаливаю зубы, достаю свой телефон и нажимаю кнопку воспроизведения на ожидающем видео.

На нем отец Макса сидит в кресле с кляпом во рту. По его лицу стекают пот и слезы; он смотрит в камеру со всем страхом, который когда-либо знало человечество.
Эти двое близки настолько, насколько могут быть близки отец и сын, разделяющие интерес к наркотикам и избиению женщин ради забавы.

Его отец пытается выплюнуть кляп, умоляя спасти его жизнь. У меня нет планов убивать этого типа. Хоть он и дерьмовый человек, но мертвым он не принесет мне никакой пользы. Он будет мечом, занесенным над головой Макса.

Я был очень близок к тому, чтобы войти сюда и пристрелить их всех, но тогда мне пришлось бы поубивать и все их семьи, а моей девочке не нравится, когда я так поступаю.

Теперь, когда Адди на их прицеле, чем больше я их убиваю, тем больше врагов я наживаю не только себе, но и ей.
Пример А – придурок, который прижимается головой к моему пистолету, потому что я убил его лучшего друга.

У меня нет чертового времени разбираться с мелкой рыбешкой, когда в моем океане плавают большие белые акулы. К их сожалению, я гребаный мегалодон.

– Что ты с ним сделал?! – кричит Макс, дергаясь на мушке.
Я хватаю его за руку и прижимаю к стене, из его груди с силой вырывается воздух.

– Он не умер, так что успокойся. Не надо кричать, у меня чувствительные уши.

Из его рта сыплются цветистые ругательства, но я не обращаю на них внимания и стучу глушителем ему по подбородку достаточно сильно, чтобы он прикусил язык.

– Пока вы не трогаете Адди и Дайю, папаша будет жить долгой и здоровой жизнью. Я хочу, чтобы ни единого волоса не упало с их голов, понимаешь? Я знаю все о тебе, Макс, и о твоих двух помощниках тоже. Я знаю, где вы едите, спите и тому подобное. И я буду следить за тобой до тех пор, пока какой-нибудь другой жалкий засранец не всадит тебе пулю в мозг. Ты улавливаешь то, что я говорю?

Его голубые глаза сужаются в щели, с жаром глядящие на меня. Это равносильно тому, как если бы он швырнул в меня кроликом, но мне плевать, чувствует ли он себя Элмером Фаддом[9].

Я останавливаю видео с хнычущим отцом Макса и встаю, не спуская с него прицела. Точнее, с его члена. Большинство мужчин скорее умрут, чем предпочтут жить без члена.

– Мы договорились, Элмер?

Его брови взлетают при этом фамильярном обращении, но он не задает вопросов. Когда на твои фамильные драгоценности направлен пистолет, приоритеты иногда меняются.

– Да. Если ты его отпустишь.

Я широко улыбаюсь.

– Он уже на пути домой.

Я разворачиваюсь, чтобы уйти, и иду обратно к лестнице, когда его голос останавливает меня снова.

– Эй! Ты так и не сказал, кто ты, – окликает меня Макс со спины, его голос все еще полон безудержного гнева.
Оглянувшись через плечо, я усмехаюсь, и, подмигнув ему, произношу:

– Можешь звать меня Зед.

И тут я вижу себя со стороны, смеющегося от выражений на их побледневших лицах.

– Мистер Фортрайт, добро пожаловать в «Жемчужину», – произносит блондинка, ведя меня по тускло освещенному фойе. Она в строгом черном блейзере и юбке, на ногах туфли на каблуках, а волосы собраны в тугой пучок.

Эта хрень выглядит болезненно.

На ее лице безмятежная улыбка, но ярко-голубые глаза лишены блеска. В них нет жизни, и это первая подсказка о том, что она видела в этом месте слишком многое.
Вхожу в помещение, напоминающее гостиную с золотым кафельным полом, черными стенами и непристойной люстрой. На стенах в золотых рамках висят фотографии основателей клуба.

Или, другими словами, стены украшают изображения с лицами кучки гребаных насильников.

Все в деловых костюмах, улыбающиеся в камеру и, вероятно, все еще пребывающие под кайфом от изнасилования маленькой девочки или мальчика. Как по мне, все они, мать их, выглядят одинаково.

Иду по коридору, и жуткие мужики смотрят на меня с обеих сторон на протяжении всего пути, а откуда-то спереди доносится музыка с тяжелыми басами.

Я убираю наушник в пиджак – пока он мне не понадобится.
Чтобы попасть в это Богом забытое место, потребовалось пять минут: детектив Фингерс[10] из службы безопасности захотел тщательно обследовать мою задницу, и мне пришлось потратить несколько минут на то, чтобы объяснить ему, что произойдет, если его пальцы еще раз ее коснутся.
Пройдя по Аллее Насильников, вхожу в огромный зал, заставленный диванами и покерными столами. На диванах располагаются мужчины с женщинами, сидящими на их коленях или трясущими своими задницами и сиськами перед их лицами.

В дальнем углу на сцене девушка терзает шест, пока в нее бросают долларовыми купюрами. Слева от нее находится бар, где сидят несколько типов в деловых костюмах, распивающих алкоголь из бокалов. Вероятно, этот скотч стоит тысяч пятьдесят и на вкус как задница.

Но опять же, возможно, им нравится, поскольку они считают, что их собственные пуканы пахнут цветами.

По залу бродят женщины в откровенных нарядах, разнося напитки и делая вид, что смеются над их убогими шутками, и – что за хрень? – в метрах трех от меня за покерной стойкой стоит девушка с вытянутой рукой, а какой-то мудак тушит о ее кожу свою зажженную сигару. Мое лицо застывает, когда я вижу, что этот мудак – Марк, мать его, Сайнбург.

Черт его побери.

От ее плоти с шипением вьется дымок, но она не двигается ни с места. На самом деле, она даже не дрогнула.

В груди у меня закипает гнев. Я заставляю себя оставаться спокойным и подхожу к столу, делая вид, что игра интересует меня больше, чем девушка.

Когда я приближаюсь, замечаю, что у нее то же пустое выражение лица, как и у хостесс, которая меня приветствовала.

Вокруг пахнет горелой плотью. Один мудак даже демонстративно машет рукой перед своим носом, будто это ее вина, что так пахнет. Она опускает руку и продолжает стоять на месте, с остекленевшим взглядом. Замечаю, что вся ее рука покрыта шрамами от ожогов. Старыми и свежими. Все они на разных этапах заживления, и сегодняшних ожогов у нее множество.

Марк отпихивает ее, и она механически разворачивается и уходит, будто в нее только что и не тыкали сигарой.
Она накачана наркотиками.

И, окинув взглядом всех присутствующих женщин, я понимаю, что и они все тоже.

Это не только делает их послушными, но и, вероятно, помогает не помнить большую часть того дерьма, которое здесь происходит.

Моя маска остается на месте, я не позволяю ей треснуть от гнева, бурлящего в глубине моей груди. Не отрывая глаз от стола, подхожу к мужчинам.

– Джентльмены! Кто сегодня выигрывает?

На меня обращаются пять пар глаз, у всех на лицах насмешливые выражения. Я знаю, о чем они думают, даже если они не произносят ни слова.

«Кто ты?» «Кто дал тебе право разговаривать с нами?»

– Я, – усмехается Марк, и я в буквальном смысле не смог бы спланировать лучше. Как будто Бог сам раскинул руки и бросил этот прекрасный кусочек благословения мне на колени. – Ты играешь, мальчик?

На самом деле мне хочется выбить из него всю дурь за то, что он называет меня, тридцатидвухлетнего мужика, «мальчиком», но вместо этого я хитро улыбаюсь.

– Конечно, – говорю я.

Марк смотрит на лысого типа и кивает ему подбородком.

– Пусть он займет твое место.

Все за столом, кажется, теряют дар речи. Я сохраняю невозмутимость, пока лысый мужик смотрит на Марка с пустым выражением на лице. Однако его карие глаза говорят о многом. В них искрится ярость; он смотрит на Марка так, как очень хочется смотреть мне. Словно он хочет его убить.
На самом деле, это к лучшему. Он все равно не очень хороший игрок в покер, если даже не способен держать свой гнев в узде.

Мужчина спокойно встает и кладет свои карты на стол. Роял-флеш.

Он бы выиграл этот круг.

Сохраняю лицо безучастным, сдерживая улыбку. Мне было бы даже жаль его, если бы он не получал удовольствие от того, что причиняет женщинам боль.

Кого я обманываю? Мне не было бы жаль.

Этот человек чувствовал себя нормально, пока Марк тушил сигару об официантку. Впрочем, не он один, и я запоминаю каждое из их лиц на будущее.

Мужчина бросает последний взгляд на нас с Марком, прежде чем молча удалиться.

Из этого неловкого спектакля я вынес маленький ценный урок: старина Марк обладает властью. Какой бы вес он ни имел, его достаточно, чтобы дать ему превосходство над остальными.

Интересно, сколько жизней маленьких мальчиков и девочек понадобилось, чтобы он продвинулся так высоко.

– Как тебя зовут, мальчик? – спрашивает он.

– Зак Фортрайт, – с легкостью лгу я.

– Марк Сайнбург. Впрочем, я уверен, что ты уже знаешь, кто я такой. Как давно ты играешь в покер? – спрашивает Марк, когда они возобновляют игру, смахнув все свое самолюбование, словно мысль о том, что я могу не представлять, кто он такой, неприемлема.

Я точно знаю, кто он такой, но не по тем причинам, о которых он думает.

– С детства, – честно отвечаю я.

Мой отец был профессиональным игроком в покер, и он на учил меня искусству держать лицо. Это очень важно для того, чем мне приходится заниматься.

Когда я был маленьким мальчиком, он сажал меня к себе на колени, обучая игре, а потом показывал мне свои карты, пока играл со своими друзьями. Так он проверял, смогу ли я сохранить безучастное лицо. Он проиграл много партий из-за этого.

Но он искренне верил, что я не смогу овладеть искусством игры в покер, если не пойму, что значит самому играть в эту игру. Он шептал мне на ухо, указывал на мои ошибки и учил меня читать и видеть не только выражение лиц, но и другие проявления эмоций.

Мой отец ни разу толком не проигрывал деньги. После моего обучения я убегал играть, и он отыгрывал все обратно и еще что-нибудь сверху. Мне потребовалось несколько лет, чтобы научиться не выдавать себя выражением лица, и еще больше, чтобы освоить саму игру, однако, как только я был готов, он заставил меня сыграть против него.

Я обыграл его в первой же партии и, думаю, с того дня я еще никогда не видел, чтобы гордость в глазах мужчины светилась ярче.

– Ну что ж, мальчик, тогда посмотрим, из чего ты сделан.
Он посмотрит, из чего сделана пуля, которая застрянет у него в глотке. Но, конечно, я этого не произношу.

В течение следующих нескольких часов я намеренно держусь с ним на короткой ноге. Я достаточно хорошо понимаю, каково это быть нарциссом, чтобы сообразить, что его только разозлило бы, если бы я его обчистил. А если я так сделаю, то он меня не зауважает. Поэтому я поддерживаю ничью.
Немного выигрываю, немного проигрываю. Туда-сюда, пока он не бросает свои карты на стол с искренним смехом.

– Я нашел себе соперника, – смеется он, отпивая из своего стакана виски.

Я мило улыбаюсь ему.

– Ты оказался лучше, чем я думал, – хвалю я.

Он предлагает мне сигару, и я беру, но я скорее позволю детективу Фингерсу засунуть палец мне в задницу, нежели стану тушить ее о руку девушки. Мне придется придумать, как не дать это сделать и ему тоже, чтобы не сломать ему шею, если он снова попытается.

– Почему я не видел тебя здесь раньше? – спрашивает он, пристально глядя на меня, прикуривая. Необязательно с подозрением, но каждый посетитель таких клубов смотрит на новичков с опаской. – Я бы узнал эти жуткие шрамы где угодно.

Это чертовски грубо с его стороны. Но он не ошибается.
Я пожимаю плечами.

– Я поднялся недавно.

Зак Фортрайт – миллионер-самоучка, занимающийся веб-дизайном и брендингом. Если погуглить это имя, то обнаружится страница в Википедии и профили в социальных сетях с фальшивыми подписчиками и активностью, но все это – прикрытие.

Как только я начну приобретать здесь репутацию и чаще появляться на публике, ко мне начнут присматриваться, и они смогут накопать на меня такое, что заставит их приподнять бровь или две, но ничего из этого не подскажет им, что я пытаюсь накрыть клуб.

– Как ты получил их? – спрашивает он, кивая на мое лицо.

– Хулиган в средней школе. Довольно нескладный пацан, который любил забавляться с ножами, – снова вру я, ухмыляясь. А потом пожимаю плечами. – Похоже, девушкам они нравятся.

Он усмехается.

– О, я не сомневаюсь. Молодым девчонкам всегда нравились... как это называют? Плохие парни?

Прежде чем я успеваю ответить, к нам подходит официантка с выпивкой, в ее глазах все то же остекленевшее выражение.

– Иди сюда, милая, – говорит Марк девушке, похлопывая рукой по колену, чтобы она села. На его пальце на свету сверкает обручальное кольцо, как бы подчеркивая тот факт, что он сукин сын.

Адди никогда не придется беспокоиться обо всем этом дерьме, когда я женюсь на ней, это уж точно. Ей не нужно беспокоиться об этом даже сейчас. Единственная киска, которую я хочу оборачивать вокруг своего члена до конца жизни, – это ее.

Официантка смотрит на него, как на привидение. Будто она не видит его перед собой.

Она механически садится к нему на колени, улыбаясь ему бесцветной улыбкой на ярко-красных накрашенных губах.
Марк прижимает ее ближе, глядя на нее с самодовольной ухмылкой. Отсюда я вижу, как в его штанах вздымается член. Обычно я не сужу о членах других мужчин, но когда он твердеет от унижения женщины, у которой в данный момент не все дома, что ж... это просто отвратительно, как ни посмотри.

Он подтягивает ее прямо на свой член, крепко удерживая за бедра и заставляя ее потереться об него задницей. Я вздыхаю, пытаясь сохранить самообладание.
Осторожно допиваю последний глоток виски и намеренно ставлю бокал на край.

Поднимаю голову и демонстративно втягиваю воздух.

– Что это за восхитительный запах? – громко спрашиваю я. Марк смотрит на меня, его ухмылка все шире, а я смотрю на девушку. – Ты восхитительно пахнешь. Наклонись, дай мне понюхать тебя.

Девушка не раздумывает. Мы оба наклоняемся, и как только ее тело нависает над моим пустым стаканом, я смахиваю его со стола.

Стакан опрокидывается и разбивается о черный кафельный пол на тысячу стеклянных осколков. Несмотря на заглушающую все музыку, звук раздается отчетливо громко.
Болтовня сразу же стихает, и головы поворачиваются в сторону шума.

Это напоминает мне школу, когда в классе кто-то пукает, и все молча смотрят на него до тех пор, пока его лицо не становится фиолетовым.

Девушка вскакивает, как и планировалось, и бросается в своих туфлях на шпильках к стеклу.

– Мне очень жаль, – извиняется она, и в ее тоне появляется первый намек на интонацию. – Я сейчас все уберу.

– Ты что, мать твою, издеваешься? – кричу я, глядя на нее так, будто это она опрокинула его.

У нее открывается рот, и я встаю.

– Ну-ка за мной, – рычу я, мои глаза вспыхивают от ярости.

Она съеживается, а остальные мужчины начинают хихикать.

– Неуклюжая сучка, – бормочет один из них, глядя на нее так, будто он случайно задел жвачку недельной давности, приклеенную к нижней крышке стола.

– Я вернусь, как только разберусь с ней, – обращаюсь я к Марку.

Он искренне смеется, наслаждаясь мыслью о том, что невинная женщина будет наказана за такой пустяк. Этот старый хрен, наверное, падает раз в неделю, и для того, чтобы поднять его, требуется служба спасения. Засранец не в состоянии держать свое тело в вертикальном положении, что уж ему говорить об упавшем стакане.

Я решительно хватаю женщину за руку, рывком дергаю ее и тащу за собой.

Она даже не слишком сопротивляется. В ее мозгу включается инстинкт самосохранения, пробиваясь сквозь облако наркотического опьянения. Но она уже давно смирилась со своей участью.

Как только завожу ее в тихую комнату, я оборачиваюсь к ней. Она уже опустилась на колени, ее зеленые глаза смотрят на меня со скорбью и согласием.

Она красивая: с ярко-рыжими волосами, травянисто-зелеными глазами и веснушками, усеивающими ее нос.
Что-то в ней немного напоминает мне Адди, и я чуть не бросаюсь обратно к Марку и не разбиваю кулак о его лицо только за то, что он к ней прикоснулся.

– Вставай, – жестко говорю я.

Она неуверенно поднимается на ноги, похожая на детеныша жирафа, который впервые учится ходить.

– Я собираюсь вытащить тебя отсюда, – говорю я.
Ее брови морщатся, и она хмурится.

– Сэр...

– Как тебя зовут, милая?

Она запинается от этого вопроса.

– Черри.

Я качаю головой.

– Это твое настоящее имя или сценический псевдоним?
Она поджимает губы.

– Настоящее.

Ее родители чертовски неоригинальны. С таким же успехом они могли бы завести еще одного ребенка и назвать его Клубничкой или Дыней.[11]

В любом случае неважно.

– Как ты смотришь на то, чтобы начать жизнь с чистого листа, а?

Ее глаза расширяются, и кажется, что перспектива сбежать отсюда застилает ее взгляд так же, как редеет туман от воздействия наркотиков. Она настораживается, а потом смиряется. На ее глазах выступают слезы, и это зрелище будет преследовать меня вечно.

Она опускает взгляд, кажется, собираясь с мыслями.

– Я знаю, что это значит. Мне... мне правда жаль. Я не ожидала, что так сильно наклонилась к столу.

– Я не собираюсь причинять тебе боль или убивать тебя, Черри, – отрезаю я. – Я собираюсь помочь тебе, но мне нужно, чтобы ты слушала то, что я говорю.

Она переминается на ногах, смотрит на меня сквозь ресницы и судорожно мотает головой. Я вытаскиваю Bluetooth-наушник, который спрятал во внутреннем кармане пиджака. Вся моя верхняя одежда имеет специальную свинцовую подкладку, которая отражает радиацию. Это означает, что я могу пройти через любой сканер без обнаружения устройств.
В ставляю его в ухо, нажимаю на кнопку, которая сразу же вызывает Джея, и жду его ответа.

Когда он отвечает, я объясняю ситуацию. Проходит пятнадцать минут прежде, чем за ней приезжает машина. В это время Черри рассказывает мне о своей семье. О младшей сестре, которая больна раком, и ее бедной матери-одиночке. Она работает здесь, чтобы оплачивать медицинские счета, но признается, что не уверена, стоит ли это того, если ее убьют или исчезнет дополнительный заработок.

Ей больше не нужно будет заботиться о них. Или подвергаться риску оказаться убитой из-за разбитого стакана.

Джей следит за камерами и направляет меня к черному выходу, чтобы нас не обнаружили.
Прежде чем она выходит за дверь, я хватаю ее за запястье. В трех метрах от нас уже ждет неприметный черный седан с открытой дверью.

– Я знаю, – тихо говорит она. – Я не помню, как ты выглядишь, и я никогда не видела тебя раньше, – угадывает она.
Я качаю головой.

– Черри, ты не поедешь туда, где тебя будут расспрашивать о чем-то подобном. О тебе и твоей семье позаботятся, ты будешь в безопасности. Обещаю. Все, о чем я прошу, это чтобы ты сделала что-то значимое в своей жизни. Это все.
Из ее глаза скатывается одна-единственная слезинка. Она поспешно вытирает ее и кивает. Ее прояснившиеся глаза сияют надеждой, и заниматься этим дерьмом, внедряясь к худшим из людей, – стоит того, когда спасенные смотрят на меня так.

Не так, будто я герой, а так, словно они действительно могут представить себе новое будущее.

Она, спотыкаясь, идет к машине, а я возвращаюсь в здание, заботясь о том, чтобы меня никто не заметил.

– Джей, подчисти записи, – говорю я, вытаскивая наушник и засовывая его обратно в потайной карман.

Видео с камер порежут. Если кто-нибудь просмотрит их, то он увидит, как я затаскиваю в комнату поникшую Черри и как мы выходим оттуда по отдельности.

Это одна из специализаций, которой владею я и которой обучил Джея. Резать записи с камер на части и переставлять их так, как нужно тебе, чтобы ни один хакер не смог тебя засечь.

Разминаю шею и готовлюсь к очень долгой ночи, в течение которой я буду заниматься всяким дерьмом и стану лучшим другом гребаного педофила.