АСП

      — Па-а-а-ап!

      Арсений вздрагивает, соскользнув щекой со сложенных на краю стола рук, чуть не ударяется виском об угол и, широко зевнув, потягивается. Мышцы спины затекли из-за неудобного положения, голова немного кружится от недосыпа, конечности непослушные, ватные, и Арс вздыхает, с трудом представляя, как будет выступать вечером.

      Ему чуть спокойнее от того, что Кьяра будет ночевать у подруги под надзором ее родителей, которым Арсений всецело доверяет, но он бы с большим удовольствием остался с ней, чтобы собрать-таки до конца диснеевский замок, на который он копил почти полгода.

      Вспомнив, что его звали, он расправляет край замявшейся серой футболки, влезает в тапочки, снова перепутав их, и шлепает в гостиную, где Кьяра, сидя на полу в окружении разбросанных кусочков конструктора напротив телевизора, сосредоточенно что-то строит на неустойчивой основе для замка.

      — Да, мелочь, что случилось?

      — Скоро в магазинах появится пиратский корабль. Прям с пушками, ядрами и даже попугаем! — ее глаза горят таким восторгом, что губы Арсения трогает улыбка. — Мы ведь сможем его купить? Не сейчас, но… Сможем?

      И смотрит так, что внутри все сворачивается спиралью с острыми краями. Ему противно из-за того, что недавно вырученные деньги потратил на холодильник, новые зимние ботинки и обувь для выступлений. Он хотел бы тратить все на дочь, если бы это было возможно.

      Даже сейчас, когда с деньгами стало попроще, он все равно большую часть отдает Матвиенко, а то, что остается, делит на несколько частей, чтобы хватало на оплату квартиры, продукты и другие повседневные затраты. Он старается больше откладывать, потому что не уверен, что история с Сергеем закончится благополучно, и хочет иметь какую-нибудь сумму на черный день, поэтому даже ту одежду, которую раньше покупал и использовал во время своих шоу, теперь все чаще берет в аренду. Есть, конечно, риск испортить и платить штраф, но он старается быть как можно аккуратнее.

      — Пап? — Кьяра подходит к нему и, коснувшись его руки, мягко переплетает их пальцы. Смотрит снизу-вверх, задрав и склонив голову к плечу, чуть хмурится и будто бы ковыряется в его мыслях. — Я не про сейчас, правда. Может, потом… На день рождения. Или на Новый год. Хотя… — она поджимает губы и, уткнувшись лбом ему в живот, бормочет едва слышно: — Не то что бы мне был сильно нужен этот корабль… У меня, вон, замок целый, а тут…

      — Эй, — Арсений опускается на колени, проводит ладонями по ее плечам и, щелкнув по носу, улыбается, — купим. Будет тебе корабль. Поставим его… — он задумывается, оглядев комнату, распрямляется и, держа дочь за руку, подводит ее к шкафу. Убирает в сторону стопку книг, ставит на пол какую-то медную статуэтку, которую уже не помнит откуда взял, и хлопает по полке. — Вот сюда. Представляешь, как будет красиво?

      — А как же твои книги? — Кьяра хлопает ресницами, приоткрыв рот. — Ты же ими так дорожишь.

      — Так я не выбрасываю их. Просто уберу куда-нибудь, чтобы на виду был твой корабль, — он ловит ее подбородок, вынуждая поднять на него глаза, и проводит большим пальцем по ее щеке. — Все, довольна?

      — Буду довольна, когда ты начнешь чаще улыбаться, — серьезно заявляет она, сжав его пальцы. — Каждый раз, когда я спрашиваю, ты говоришь, что все в порядке, но потом я захожу на кухню и вижу, как ты стоишь и смотришь в окно как-то странно. Не люблю, когда ты мне врешь, — Кьяра обиженно дует губы и складывает руки на груди.

      — Я не вру, мелочь. Просто устал на работе.

      — Сделаю вид, что поверила, — пафосно вздыхает Кьяра и тянет его на себя, чтобы поцеловать. — Ладно, мне нужно к Савине собираться.

      Арсений с улыбкой наблюдает за тем, как она подходит к поглаженной заранее одежде и начинает придирчиво ее рассматривать. Еще такая маленькая, а уже такая серьезная.

      Если раньше он часто задумывался о том, правильно ли воспитывает ее, хороший ли он отец, не делает ли он хуже, но сейчас, после разговора с Антоном, он все чаще ловит себя на мысли, что гордится тем, какой растет его дочь.

      Кьяра открытая, дружелюбная девочка, которая всегда готова помочь и поддержать, она не жадничает и крайне редко капризничает — но какой ребенок не ведет себя порой таким образом? Она жаждет новых знаний, с радостью бросается помогать папе по дому, приносит ему кривые бутерброды, когда он просыпается после ночной смены, и очень-очень хочет побыстрее научиться готовить.

      Арсений же сам тормозит ее, пытаясь как можно дольше задержать ее в детстве. У него оно закончилось слишком рано, поэтому он всегда с радостью идет с дочерью на мультики и возится с игрушками — все ради того, чтобы вспомнить, каково это. И он не хочет такого для Кьяры — у нее все должно быть своевременно.

      В душе он немного приходит в себя: моет голову, приводит себя в порядок, потому что сегодня вечером все должно быть идеально, гладко бреется. Потом, упершись ладонями в раковину, рассматривает свое бледное лицо и круги под глазами — придется потратить лишние полчаса на то, чтобы перекрыть все это.

      Он немного изменил танец после того вечера — пришлось согласиться, что для дня рождения начальника немного перебор. Если бы он хотел развести его на секс, то в самый раз, а так… Он чуть улыбается, вспомнив приоткрытый рот Антона и его горящие глаза, и чешет подбородок, с непривычки морщась из-за отсутствия щетины.

      Арсений косится на висящий в чехле костюм и хмыкает: он все равно будет выглядеть, как стриптизер, чего отрицать? Он давно отошел от обычного вога, что уж говорить о том, как он обычно выглядит на сцене? Наличие на его теле определенных предметов одежды едва ли может что-то значить — во всей этой дразнящей коже похоти больше, чем в отсутствии ткани совсем.

      Людям не нравится, когда соблазн сам идет в руки — именно поэтому в стрип-клубах интимные места чаще всего закрыты так или иначе, чтобы оставить хотя бы немного места для воображения. Он же все еще пытается придерживаться мнения, что он прежде всего танцор, поэтому надевает на себя максимум одежды, умело балансируя на грани между порядочностью и развратом.

      За все это время его выездов он привык не стесняться себя и спокойно реагировать на взгляды и предложения. Было бы глупо строить из себя праведницу и возмущаться из-за логичного желания окружающих завалить его, ведя себя подобным образом на сцене.

      Отчасти этому принятию поспособствовал Матвиенко, который как-то в ответ на его очередной эмоциональный всплеск спокойно сказал:

      — Если бы ты не хотел, чтобы каждый первый в зале представлял тебя под собой, ты бы не имел зрителей со сцены с такой завидной регулярностью и наслаждением.

      И Арсений соглашается. Не сразу, конечно, но потом принимает — он действительно делает это нарочно, ведет себя развязно и похабно именно ради того, чтобы видеть в глазах зрителей пошлый блеск и желание обладать им. Ему важно внимание, важно вожделение в глазах — ему нравится чувствовать себя сексуальным.

      Он мог бы привлекать внимание окружающих как-нибудь иначе, прославившись в живописи или поэзии, мог бы пойти в актеры или открыть свою танцевальную школу, но он выбрал именно такую профессию и ни о чем не жалеет.

***

      Карандаш чуть дрожит в руках, когда Арсений подводит глаза немного жирнее, чем обычно. За последние пятнадцать минут он раз пять вытирал пот со лба и шеи, негодуя из-за того, что косметика начинает течь, злится сам на себя и нервно поглядывает на часы, ожидая своего выступления.

      Он не удивился, когда Сергей сказал, что оставил его на сладкое, так что теперь он обязан сделать что-то невозможное и напоследок подорвать всеобщее внимание. Арсений в себе не сомневается — смотрит в зеркало и довольно ухмыляется: Граф уже зажигается в груди, пуская импульсы предвкушения, и это электричество — самая желанная вещь на свете.

      Арсений только на сцене чувствует себя по-настоящему свободным, действительно собой. Когда раскрывается, вкладывая в танец мысли, что тревожат сознание, когда отпускает все и весь концентрируется в движениях тела, в его плавных изгибах и учащенном дыхании.

      Когда все внимание зала на нем — внутри что-то взрывается ослепительно-яркими всполохами, счастье наполняет до краев, и хочется и дальше за что-то бороться и к чему-то стремиться.

      Он принимает себя от и до. Со всеми загонами и комплексами. Принимает и понимает, даже пытается полюбить, причем полюбить именно себя, а не того, кого он играет на сцене, просто Граф помогает ему осознать обе стороны своего характера и привыкнуть к ним, не сбегая ни от одной из них.

      Арсений смотрит на свое отражение и улыбается шире, чуть кривя уголок губ. Он прекрасно знает, как на него будут смотреть и что думать, и облизывает губы, чуть прикусив нижнюю. Расправляет немного замявшийся воротник удлиненной кожаной жилетки, подтягивает ремень тоже кожаных штанов и переступает с ноги на ногу, привыкая к новым высоким ботинкам на каблуках и танкетке.

      В магазине ему гарантировали, что подводка водостойкая и не размажется, если он вспотеет, и он довольно рассматривает огромные очерченные густым черным глаза, пробегается пальцами по широкому чокеру, осторожно запускает пальцы в залаченную челку, аккуратно лохматя ее чуть сильнее, и отступает на шаг, чтобы оглядеть себя с головы до ног.

      — Пять минут, Арс.

      Из-за двери мелькает темная голова и сразу же исчезает. Арсений закатывает глаза и качает головой: эта новая сучка на побегушках Матвиенко его вымораживает совершенно. Оксана тоже почти никогда не стучалась — если была одна — и врывалась без разрешения, но это Оксана, ей можно, а эта мадам… Он даже не горит желанием запоминать ее имя — все равно надолго не задержится: Сергей то и дело срывается на нее из-за очередной оплошности, и какой бы охуенной она ни была в постели, Матвиенко вряд ли будет терпеть вечно.

      Но главное он услышал — у него осталось пять минут на то, чтобы убедиться в том, что выглядит безупречно, и дойти до закулисья. Он несколько раз прикусывает губы, придавая им больше цвета, разглаживает складки на штанах, одергивает край жилетки, стряхивает какую-то нитку с груди, хватает со стола короткие кожаные перчатки и направляется в сторону сцены.

      Он слышит доносящийся из зала шум, перекрывающий играющую музыку, и нервно поджимает губы. Кончики пальцев покалывает от волнения, нетерпение сдавливает горло, а предвкушение колючими импульсами спускается по телу. Он хочет уже выйти к зрителям и впитать их энергию, но боится, как и всегда, сделать что-то не так.

      От мысли, что Саша может быть в зале, его обдает холодным потом, и он с грустью вспоминает Окс, которая всегда маячила рядом с ним, готовая в любой момент помочь и поддержать. Почти мгновенно его бросает в жар, и Арсений радуется тому, что не надел рубашку, как планировал изначально.

      Саша упоминал как-то, что присутствовал на его выступлении, но Арс почему-то уверен, что такого шоу, как сегодня, он еще не устраивал. Его слишком подстегивает надежда избавиться, наконец, от долга, поэтому он планирует сделать все возможное и невозможное ради этого.

      На мгновение в голове тусклой лампочкой вспыхивает страх, что в зале, вместе с Сашей, может оказаться и Антон, но он отгоняет эту мысль, потому что эта вечеринка закрытая, а Антона с этой компанией ничего не связывает. От этого одновременно спокойно и нервно — с одной стороны, он бы в любой момент мог посмотреть на него и расслабиться, а, с другой, он не уверен, что не сбился бы, потому что Антон смотрит так, что…

      — Арс!

      Арсений вздрагивает, кивает и, поднявшись на сцену, замирает за занавесом, прислушиваясь к медленно стихающему гулу. Натягивает перчатки, расправив их, чтобы швы не терли, закрывает глаза, на мгновение абстрагируется от реальности, обращая внимание только на собственное дыхание, выравнивая его, несколько раз с силой сжимает кулаки и после, открыв глаза, поднимает голову и делает шаг вперед, стоило только занавесу раздвинуться.

dirty dancer — enrique iglesias feat. usher

      Изящно ведя бедрами из стороны в сторону, он выходит в центр сцены, положив одну руку на талию, а второй будто бы мимоходом пробегаясь по ремню и паху, подходит к краю и на музыкальном взрыве поднимает вверх руку, широко расставив ноги. Он ощущает, как десятки глаз впиваются в него, жадно, голодно, надменно кривит губы и начинает танцевать, четко попадая в биты и реагируя на каждый толчок в мелодии.

      Он примагничивает, не позволяет отвести взгляд и заставляет задержать дыхание — лишь бы не отвлекаться ни на что и дальше следить за движением рук и ног.

      Граф стоит на месте, покачивая бедрами, скользит глазами по столам зрителей, натыкаясь на довольный, чуть потемневший взгляд Матвиенко, сильнее вздергивает подбородок и ведет обеими руками по своему телу, спускаясь к паху и играясь с парой цепочек. Кто-то, сидящий совсем близко от сцены, очень громко сглатывает, и Графу почти смешно — их так легко завести.

      Он знает, что это не вог. Знает, что от него осталось лишь призрачное название, призванное прикрывать то, что действительно происходит во время шоу, но он ни о чем не сожалеет — он пылает изнутри и готов сейчас поджечь каждого в зале.

      Нет ни страха, ни напряжения, ни волнения — все растворяется с первым аккордом, музыка захватывает, поглощает, голос певца пульсирует в висках, и Граф полностью отдается танцу, совершенно уверенный в том, что сделает все правильно и ни в чем не ошибется.

      У него есть четкая цель — стереть эту ухмылку с лица Сергея, и он делает очередной выброс всем телом, прогнувшись в спине и широко расставив ноги, и видит, как вздрагивает кадык Матвиенко. Граф знает, что его босс — человек старых правил, так что переживать за свою честь не приходится, но ему нравится складка сомнения на его лбу и чуть затуманенный взор.

      Граф играет со своей жилеткой, то скидывая ее до локтей, то снова надевая и поднимая высокий воротник торчком, ласкает свои бедра, умело переступая на огромных каблуках, пользуется всеми возможностями своего тела и довольно склабится, когда по залу несется испуганный вскрик после того, как он с размаху опускается на шпагат. Ложится грудью на пол, собирает колени вместе и, выпятив задницу, прогибается в спине, выхватывая глазами несколько лиц в зале.

      Он столько раз репетировал это выступление, что сейчас, перед самым финалом, который должен окончательно подорвать сознание всех находящихся в зале — и особенно Матвиенко, — чувствует легкую панику.

      И в этот самый момент он замечает внимательный, бархатный взгляд чуть дальше в зале.

      Саша даже встал со своего места, чтобы было лучше видно, и теперь подпирает плечом колонну. На нем простой — по меркам этого праздника — костюм, а в руке с крупным перстнем — он с ним никогда не расстается, Арс уже давно заметил, — бокал с чем-то крепким, судя по цвету. Мягкие глаза привычно горят покоем, на губах — легкая улыбка, и внутри все начинает колотиться с новой силой.

      Арсений не сбивается — Граф не позволяет — и продолжает танцевать, приближаясь к финалу. Его немного штормит от осознания, что Саша все-таки это увидит, но, с другой стороны, он не мог не знать, что Арсений из себя представляет. Пусть увидит его настоящим, а не тем зачесанным пижоном в костюме и с бокалом шампанского.

      Изящно спрыгнув со сцены, Граф грациозно, практически по-кошачьи, подползает к Матвиенко, двигая лопатками, как хищник, и покачивая бедрами, приближается все ближе и ближе к нему, смотрит исподлобья, призывая весь свой магнетизм, и с трудом сдерживает смешок, когда видит, как тот судорожно сглатывает.

      Арсений как раз садится на колени перед ним, планируя секундами позже вернуться обратно на сцену, но не успевает — Сергей наклоняется вперед, больно сжимает его затылок и, дернув на себя, заставляет уткнуться ему в пах. Арс взбрыкивается, шумно схватив губами воздух от неожиданности, часто-часто моргает, чувствуя, как внутри все сковывает от отвращения, но позволяет Матвиенко руководить несколько мучительных мгновений — тот хрипло смеется, прижимая его лицом к ощутимому даже через два слоя ткани члену, и сильнее давит на затылок.

      Арс досчитывает до десяти, жмурясь и запрещая себе срываться, и только потом толкается назад, скользя на коленях. Он красный, взъерошенный, перед глазами все идет мылом, сердце долбится почему-то о горло, словно хочет вылезти вместе с хрипами, но он берет себя в руки и, сделав кувырок назад, возвращается на сцену.

      В голове так много мыслей, что он пропускает одно движение, но спохватывается вставить другое и общая картина не сбивается. Он думает о том, что штаны, скорее всего, испорчены и их не получится вернуть, понимает, что вряд ли сможет спокойно смотреть Саше в глаза, потому что тот столько раз защищал свою честь, а сейчас стал свидетелем… Тошно.

      А Граф танцует. По-прежнему нагло улыбается, по-прежнему использует силу своего взгляда по полной, по-прежнему управляет своим телом так, словно ничего не случилось и все идет по плану. Внутри может взрываться вулкан, но для всех вокруг — полный штиль.

      На последних аккордах он садится спиной к залу, широко раздвинув ноги и упираясь каблуками в пол, и оборачивается через плечо, кокетливо и чуть надменно дернув плечом, из-за чего жилетка сползает и обнажает больше кожи. Музыка сходит на нет, но зал мгновенно заполняется еще более громкими звуками — кто-то кричит, кто-то свистит, большая часть вскакивает на ноги, не щадя ладони, но Арсений, поднявшись, смотрит только на Матвиенко, который, впившись в него горящими глазами, едва заметно дергает плечами.

      Арсу хочется в голос заорать, но вместо этого он лишь кланяется толпе и, не изменяя себе в походке, покидает сцену.

      До гримерки почти бежит — скидывает обувь почти сразу и теперь несет ботинки в руках, — врывается в комнату и, швырнув их в угол, запускает пальцы в волосы. В груди зреет вопль, и он с силой сжимает челюсти, согнувшись чуть ли не пополам и плотно зажмурившись.

      Ему хочется что-нибудь перевернуть, выместить куда-нибудь свою злобу, но знает, что не может этого себе позволить, поэтому лишь тихо хрипит, выпуская воздух сквозь зубы. Его трясет так сильно, что зубы стучат, и он опускается прямо на пол, поджав под себя ноги. Ему плевать на стертые колени, на гудящие ступни, на прилипшую к спине жилетку — он думает лишь о грубых пальцах в своих волосах и вкусе джинсы на губах.

      Его чуть не выворачивает, и Арсений сжимает виски, немигающим взглядом упершись в пол перед собой. Из другого конца здания доносится шум — праздник продолжается, — и ему так противно от осознания, что эти люди как ни в чем не бывало веселятся, не догадываясь даже, что один человек за несколько стен от них готов впиться зубами в пол, лишь бы заглушить крик.

      — Так и думал, — Арсений вздрагивает, резко обернувшись, и видит в дверях застывшего Сашу. Красивый, привычно улыбчивый, все с тем же мягким взглядом, который окутывает, как плед, — так и думал, что ты здесь с ума сходишь.

      — Ты… ты все видел, — выдыхает он почти безнадежно, и тот хмыкает, притворив за собой дверь и подойдя к Арсу, который, продолжая сидеть на полу, поднимает на него глаза и сглатывает.

      — Ты из-за этого так переживаешь? — он улыбается и, присев на корточки, поднимает указательным пальцем его подбородок. — Красотка, тебе не о чем волноваться. Я и не такое видел — думаю, ты уже заметил, в каких кругах я вожу дружбу. А тут босс всего лишь решил выебнуться перед гостями на своем дне рождения. К тому же это Серега — очень на него похоже.

      — То есть тебе плевать? — хрипло спрашивает Арсений, скользя взглядом по его лицу.

      Саша улыбается чуть шире и протягивает ему руку, помогая подняться. Стряхивает пылинку с его волос, расправляет замявшуюся жилетку и смотрит в глаза пронзительно, внимательно, словно хочет забраться к нему в голову и расставить по своим местам.

      Арсений не знает, что им движет, когда он качается на носках вперед и касается его губ, словно боясь, что его ударят. Саша на мгновение шире распахивает глаза, потом мягко надавливает на его плечо, заставляя отстраниться, и медленно качает головой, при этом продолжая улыбаться.

      Арс открывает рот, чтобы извиниться, чтобы объясниться, чтобы сделать хоть что-то, но дверь с хлопком распахивается, ударившись о стену, и они, повернувшись, в упор смотрят на запыхавшегося, чуть лохматого Антона в мятой рубашке и выцветших джинсах.

      Он поднимает голову, криво улыбаясь, но потом, увидев Сашу, чуть меркнет и останавливается посередине шага.

      — А, — по-детски потерянно выдыхает он, облизнув губы, — тут уже есть группа поддержки, я так понимаю.

      — Ничего такого, — мгновенно отзывается Саша с той самой располагающей к себе улыбкой, — просто знакомый с работы. Александр, — он протягивает ему руку, и тот механически отвечает на рукопожатие.

      — Антон. Друг? — заканчивает вопросительно, покосившись на застывшего за Сашей Арса.

      — Я поеду, на самом деле, — Петров подходит к двери, не убирая с губ будто бы прилепленную улыбку, и подмигивает Арсению. — Отличное шоу, Граф. Увидимся.

      Они провожают его взглядом, и только когда за ним закрывается дверь, Арсений рискует посмотреть на Антона, который рассматривает его как-то странно, чуть нахмурившись и моргая реже, чем обычно.

      У Арса по коже мороз, и он ежится, косится в сторону свитера, но не рискует что-либо делать — стоит на месте и смотрит куда угодно, но только не Антону в глаза. За последние несколько минут произошло столько всего, что он еще не до конца разобрался в том, что ему делать и как реагировать.

      Ему бы несколько минут тишины, чтобы разложить все по полочкам, но Антон вряд ли собирается уходить.

      — Ты… ты давно пришел? Даже не так… Как ты вообще пришел? — спохватывается Арсений, проведя рукой по волосам. — Это же закрытая вечеринка.

      — Охранника подкупил, — Антон пожимает плечами, — и то почти десять минут торговался, а потом взял денег, пропустил внутрь, а в зал нет, мол его уволят. Я как-то отвлек его, сбежал, потерялся, блять… — он смешно дергает плечами и вытягивает губы в линию, — попал в зал черт знает как, когда ты как раз со сцены спустился. Так и не рассмотрел этого твоего босса, но, по моему скромному мнению, он просто…

      — Ромашка, не надо, — почти устало просит Арсений. Это домашнее, такое привычное обращение словно выжимает последние силы, и он опускается на ближайшую табуретку, согнувшись и уткнувшись лицом в ладони.

      Он не двигается, пытаясь унять дрожь, и поднимает голову, только когда ощущает прикосновение к своему колену: Антон сидит перед ним на корточках, ласково заглядывает ему в глаза и успокаивающе пробегается пальцами по его ноге.

      — Ты же малую на ночь пристроил, верно? — кивок. — Пошли ко мне, хочешь? Мне премию выплатили за лучший проект. Можем заказать чего-нибудь вредного и включить какого-нибудь там «Ведьмака». Что скажешь? Ты со мной, м? — Арсений медлит, всматриваясь в его глаза, словно пытаясь там что-то отыскать, и снова осторожно кивает.

      Антон расцветает, широко улыбнувшись, подается вперед, чтобы поцеловать его, крепко, напористо, и только потом, распрямившись, щелкает его по носу.

      — Давай, переодевайся — жду тебя на улице. Надеюсь, меня не повяжут на выходе.

      Арсений стоит, с улыбкой глядя ему вслед, и медленно качает головой. В груди щемяще-тепло.