АСП

fire breather — laurel

      Арсений устало трет виски и прикрывает глаза, давая им отдохнуть. Подработка, заключающаяся в переводе текстов на английский и немецкий, времени и сил забирает, пожалуй, даже слишком много, а платят чертовы гроши. Правда, это все равно помогает, так что Арс не жалуется.

      Он вообще старается ни на что не жаловаться: ни на проблемы со зрением, ни на гудящую спину, ни на хронический недосып. Единственное, что раздражает снова и снова — это нехватка общения с дочерью. Он ради Кьяры — на все, и все равно мало. Все равно малышка губы надувает, когда он возвращается с рассветом, и обижается, что папа играет с другими людьми, а не с ней.

      А он и сказать ничего не может, только улыбается стыдливо и крепче прижимает к себе упирающуюся дочь, которая, не умеющая долго обижаться, в какой-то момент цепляется сильнее, виснет на шее и просит спеть. И Арс мычит что-то едва слышно, потому что петь не умеет абсолютно, но Кьяра улыбается и смотрит так восхищенно, что он готов поверить, что именно он супергерой, а не какой-то там хер в костюме с плащом.

      Ему хотелось бы дать ей все, как там банально говорят — целый мир, — но ему хватает только на не самую шикарную одежду и игрушки на день рождения. «УберитеРыбу», конечно, неплохой бизнес, только плохо раскручивается, да и расходов слишком много, не говоря уже о том, что процент в его карман идет минимальный. Только все равно душа просит чего-то такого, поэтому Арс не бросает это дело, а пытается как-то справляться.

      В баре платят прилично, но большая часть уходит на костюмы и оплату квартиры, кроме того иногда нужно как-то благодарить соседку за то, что она сидит с Кьярой, так что по итогу деньги остаются на самое необходимое.

      Не то чтобы Арсению хотелось бы шиковать — он никогда не нуждался в какой-то роскоши, так как с детства привык считать деньги, а сейчас, когда у него весь мир сосредоточен в ребенке, то для счастья банально хватает ее улыбки.

      Он не знает, сколько раз ему предлагали, так сказать, расширить сферу его услуг, только вот если трясти задницей в джинсах за деньги он еще готов, то на что-то более интимное — нет. И он понимает прекрасно, что с его данными заказов и клиентов будет завались, можно будет перестать, наконец, считать, но пересилить себя не может — и так порой чувствует себя слишком грязным.

      Арс раз за разом напоминает себе, что он, в первую очередь, танцор, а не стриптизер, что он творит искусство, что ему нечего стесняться, только все равно каждый раз, пролистывая комментарии и читая отзывы, чувствует, что ему хочется помыться и стереть с себя все это внимание.

      Ему лестно, что он нравится, что цепляет, что на него встает, но одновременно с этим порой до тошноты противно от самого себя. Довольно трудно улыбаться на публику и насиловать взглядом, когда за ним нет ничего.

      — Па-а-ап! — Арсений вздрагивает и поворачивается на стуле, встречая дочку взглядом. — Нам сказали сделать домик. Поможешь?

      — Домик? — он помогает Кьяре забраться к нему на колени, усаживает поудобнее и раскладывает на столе принесенные краски и листы картона. — И какой ты хочешь домик? Может быть, замок какой-нибудь? Помнишь, как в Гарри Поттере? Или Диснейленд — мы с тобой видели фотографии.

      — Не хочу, — она качает головой, смешно поджав губы, и поправляет прядь волос, чтобы не лезла в глаза. — Хочу наш домик. Он мне нравится.

      У Арсения все внутри сжимается от искренности в голосе дочери. Она болтает ногами, ерзая на его коленях, смешно зажимает язык в уголке губ, что-то мычит себе под нос и вытаскивает несколько красок, умилительно-серьезно их разглядывая.

      — Нравится? — сипло переспрашивает он, оглядев простенькую комнату с минимумом деревянной мебели и тусклой лампочкой на потолке. Куда там до Хогвартса и замка Золушки?

      — Угу, — Кьяра кивает, вертя в кулачке кисточку, — я люблю наш домик, папа, — Арсений сглатывает и крепче обнимает ее, стараясь дышать ровнее. Кьяра вдруг поворачивается и неожиданно тычет кисточкой ему в нос, а после того, как он испуганно дергается и чихает, заливается громким смехом, прикрывая лицо свободной рукой. — Ты такой смешной.

      — Сейчас обижусь и не буду помогать тебе с домиком, — серьезно заявляет Арс, выпучив глаза, но не может сдержать улыбку, когда дочка снова смеется, пихнув его кулачком в грудь.

      — Ну, пап!

      — Ладно-ладно, давай займемся делом, а то тебе спать скоро ложиться.

      Каждый раз, видя в крупных глазах Кьяры неподдельное восхищение, Арс невольно вспоминает, как буквально задыхался от паники, когда понял, что ему теперь придется тащить по жизни не только себя, но и дочь. Он осознавал, что не готов, что он себя-то до конца обеспечить не может, что он жизнь еще, по сути, не знает, а тут еще и за чужую жизнь отвечать. Но сейчас, когда Кьяра широко раскрывает рот от криво нарисованного дивана и хлопает в ладоши при виде стола, больше похожего на какую-то покореженную раму, захлебываясь восторгом, словно он только что из воздуха создал этот самый домик, Арс понимает, что ни о чем не жалеет.

      Он без Кьяры не представляет свою жизнь и готов спать по два часа в день и метаться от одной работы к другой, лишь бы и дальше выглядеть героем в ее глазах.

***

      Арсений — хороший актер. Антон это понял еще в тот вечер, когда Граф танцевал для него в комнатушке в баре. Он пытался казаться наглым и самоуверенным, а у самого в глазах был какой-то непонятный испуг, который он скрывал за показушной дерзостью. Да и потом, в примерочной, своим напором он словно пытался что-то доказать самому себе, используя при этом Антона.

      Засиживаясь допоздна с проверкой тетрадей, Антон снова и снова мыслями возвращается к нему, стараясь понять, во что он ввязался. С Арсом все как-то слишком быстро закрутилось, он к такому не был готов.

      Да и вообще их история какая-то неправильная. В привычных историях бывает один бедолага без гроша за душой, а второй — богатый, красивый до пизды и готовый бросить все ради первого. Или же наглый мажор и правильный тихоня. А тут какой-то сумбурный комок, с которым никак разобраться не получается, так еще и ребенок в историю ввязался.

      Антон — учитель по призванию, поэтому на все, что касается детей, он обращает много внимания, и отношение Арсения к его дочери — это что-то за гранью. Антон вспоминает их взаимодействие в парке развлечений и невольно улыбается, оторвавшись от очередной контрольной.

      Он никак не может понять, какой Арсений из тех, что он видел, более настоящий, и видел ли он его вообще. Может, тот самый вообще пьяница, который любит тратить все вырученные деньги в клубах. Антон с легкостью может представить Арса, зажигающего на танцполе, а после трахающего какую-нибудь девицу в туалете. К нему липнет любой образ, любое амплуа, и это раздражает, потому что, как говорил классик, Антону во всем хочется дойти до самой сути.

      Напрямую спросить он так и не рискнул, потому что Арсений элементарно не дал, устроив ту сцену в примерочной. Антон бы покривил душой, если бы сказал, что тогда поддался, подыграл из вежливости — он старается не думать о том, на что бы согласился, если бы Арс не дал заднюю.

      И это тоже загвоздка, с которой он никак не может разобраться: зачем было дразнить его, чтобы потом, получив отдачу, отступить? Какая-то проверка? Игра? Антону почему-то кажется, что они начали шахматную партию, неумело мухлюя и путаясь в фигурах. Арсений строит недотрогу и совершенно по-ребячески смущается, а после вжимает его в стену, обещая веселую ночку. Антон же пытается быть дружелюбным — соседом Человеком-пауком, ага — и правильным, но в то же время не прочь пошалить под камерами. Такого он за собой никогда не замечал.

      Антон откладывает тетради и, покосившись на часы, устало вздыхает. Снова засиделся до двух, а в шесть надо вставать. Опять завтра будет клевать носом, слушая стихи Тютчева и Фета.

      Решив, что душ он успеет принять утром, чтобы проснуться, Антон забирается в кровать и тянется к телефону, чтобы проверить будильник. Значок в углу экрана оповещает о новых сообщениях, но он знает, что это чат класса, который он курирует, и там, скорее всего, волнения родителей из-за предстоящих олимпиад и контрольных. С этим он разберется по дороге, потому что последнее, что сейчас ему нужно, это отвечать, почему это их дитятки должны в таких количествах что-то писать. Объяснять, что это зависит не от него, бесполезно, поэтому Антон раз за разом талдычит одно и то же, прекрасно зная, что не доходит.

      Он ждет сообщения от другого абонента, от которого вот уже неделю ничего не слышно. Арсений выходит в сеть чаще всего по утрам, раз в два-три дня ровно в десять часов выкладывает какую-нибудь фотографию в сеть и снова пропадает на какое-то время.

      После того похода в торговый центр они не списывались. У Антона была мысль написать банальное «Спасибо за прогулку», но вовремя себя одернул, потому что Арс не был девушкой, да и они были, вроде как, не в подростковой мелодраме.

      Антон с трудом понимал, как Граф помещается в Арсе, который, кажется, отличается от своего альтер-эго чуть ли не всем. На публику он играет самоуверенного ублюдка, который знает себе цену и бросается громкими словами, а на деле смущается и поджимает губы от комплиментов. Им двоим не тесно в одном теле?

      Иногда что-то внутри подмывает написать, и Антон бы, в принципе, написал, только вот дальше банального «как дела?» ничего в голову не приходит, а ответ на этот вопрос он и так прекрасно знает.

      Наткнувшись на аккаунт бара, в котором выступает Граф, Антон видит анонс его нового шоу и напоминание, что количество мест ограничено и бронировать их нужно заранее, задумчиво смотрит на календарь, прикидывает шансы проебаться и, плюнув на все, оплачивает место в день премьеры.

      Сердце стучит как-то слишком загнанно, и Антон, решив, что это из-за усталости, выключает свет.

***

      Кожаные штаны сидят, как влитые, сквозняк гуляет по обнаженной груди, укороченная куртка почти не стесняет движения, что не может не радовать, сапоги на танкетке чуть скрипят, вызывая усмешку, подкрашенные ресницы раздражают — привыкнуть пора бы, — декоративный лук холодит руку.

      Арсений давно упустил тот момент, когда вог остался отголоском того, чем он занимается на сцене, — новое шоу больше напоминает выступление в стриптиз-клубе за единственным исключением — он не будет раздеваться, да и касаться его нельзя. Антону тогда он сказал, что он именно танцор, а не шлюха, но сейчас, глядя на себя в зеркало, он думает только о том, как бы ком в горле сглотнуть.

      — Хорош, — Оксана прислоняется плечом к косяку и с улыбкой рассматривает его. — Задница отлично смотрится, так что советую побольше ею работать.

      — Смотрелось бы лучше, будь я без штанов, — цедит он сквозь зубы, одергивает куртку и, положив лук в кресло, поворачивается к ней. — Оксан, слушай, как скоро ты перестанешь быть такой милой и пушистой и затребуешь уже от меня большего? Поверь мне, я уже готов услышать твое условие.

      — Условие?

      — Или я раздеваюсь на сцене, или иду нахуй. Не церемонься, право, мне не десять лет.

      — Мы же не стриптиз-клуб, — она дергает плечами и разглядывает его настолько беззастенчиво, что ему приходится взгляд отвести. — Мы — относительно элитный бар, в котором ты выступаешь. Ты — наш джек-пот, Граф, до тебя мы не собирали такие аншлаги. Ты действительно думаешь, что я буду рисковать своим золотым билетом?

      — То есть ты никогда не задумывалась о том, чтобы пойти с моим шоу чуть дальше? Не поверю ни за что.

      — Задумывалась, конечно. Уж прости, но, глядя на тебя на сцене, думаешь только о том, что штаны определенно лишние. И я отдаю себе отчет в том, что в таком случае драть можно было бы втридорога, потому что все бы всё равно платили и приходили посмотреть на тебя…

      — Как на зверушку в зоопарке, — не сдерживается Арс и проводит рукой по волосам, забыв о том, что они залачены.

      — Но я помню о твоих принципах и не стала бы просить тебя пренебрегать ими ради денег. По крайней мере… — она облизывает губы, — пока что. Ты популярен, ты востребован, на тебя идут, за тебя платят — меня это устраивает. Если что-то пойдет не по плану, то, да, нам придется обсудить некоторые изменения. Но пока можешь расслабиться и делать то, в чем ты бог.

      — Довольно трудно танцевать вог, когда ты выглядишь, словно пробуешься на роль танцора из «СуперМайка», — фыркает Арсений, на что Оксана лишь закатывает глаза и выходит из комнаты, оставив его наедине с самим собой.

      Арс снова смотрит на себя в зеркало, скользнув взглядом по подтянутому, полуобнаженному телу, по складкам брюк на бедрах, по тонким ногам, по начищенным ботинкам и отворачивается, неожиданно поняв, насколько же ему осточертел этот образ.

      Он гордится тем, что он пластичный, безумно любит танцевать, растворяясь в музыке, и ловит кайф, когда люди смотрят на него с распахнутым ртом, но в то же время окончательно выдохнуть не получается, потому что это не он. Долбаная карнавальная маска, которая оказалась на клею.

      Взглянув на часы, он понимает, что до выхода еще минут пятнадцать, и падает в кресло, вытягивает ноги, чтобы дать им отдохнуть. Проверяет мобильный и расплывается в улыбке, когда видит, что соседка прислала фотографию Кьяры: видимо, по дороге из детского сада они зашли в парк, потому что Кьяра стоит у какой-то цветочной клумбы, широко улыбаясь, и восторженно смотрит на летающие вокруг мыльные пузыри. У него сердце щемит от этой детской наивности, и он прижимает телефон к губам, прикрыв глаза.

      Кьяра — лучик, даже несмотря на темные волосы и глаза. Она все равно светится и подзаряжает его даже на расстоянии. Ему дышится легче от осознания, что его малышка сейчас бегает по парку, лопая эти чертовы пузыри и чувствуя себя самой счастливой.

      Его взгляд падает на контакт несколькими позициями ниже, и губы вытягиваются в неровную полосу. Антон обещал прийти посмотреть новое шоу, и Арсения подмывало исполнить-таки свое обещание и провести его бесплатно, только он так и не решился ему написать. Не хотелось навязываться и надоедать, особенно после случившегося.

      Вспомнив их близость в примерочной, Арсений в который раз понимает, что не жалеет, потому что все правильно тогда было: и Антон, прижатый к стене, и его румянец на щеках, и дыхание прерывистое в губы, и прохладные пальцы на члене. Все правильно, от и до. Тогда что его останавливает?

      Арсений давно понял, что ему плевать на чужое мнение, и когда в колледже люди неодобрительно шептались, пока он зажимал в углу некогда лучшего друга, он лишь посылал их нахуй и сильнее сжимал его ягодицы. Девушки все равно липли к нему только так, и одной из причин было как раз желание разобраться в его ориентации. А Арсению было плевать, какого пола человек, с которым он собирается переспать, — волновало только тянет или нет.

      К Антону тянет. Даже несмотря на то, что познакомились они максимально банально, его хотелось узнать поближе, а после того, как он принял правила его игры в примерочной, хотелось рискнуть. И все равно нажал на тормоз, потому что банально испугался.

      Арсений бы не сказал, что с Антоном он пошел бы дальше и, еще чего, что он успел влюбиться. Это было не так — слишком быстро и неправдоподобно. С ним хотелось играть в гребанные кошки-мышки, где роли меняются каждые пару секунд, вынуждая повышать ставки и закипать от адреналина. С ним хотелось делиться жвачкой, говорить о дочке и обсуждать повышение цен. На него хотелось смотреть, находясь на сцене, а после слышать слова восторга в угловой комнате.

      Его просто хотелось иметь в жизни, потому что Арс уже успел забыть, что значит иметь друга, потому что после рождения дочери он полностью сконцентрировался на ее воспитании и отошел от тусовок, что его университетские друзья восприняли со скрипом, а после и вовсе исчезли. Обиды не было, как и разочарования, — они просто выбрали свой путь, как и он.

      — Две минуты! — слышится из-за двери, и Арсений, поднявшись на ноги, расправляет одежду, проверяет, в порядке ли прическа, стряхивает тушь с ресниц, перехватывает поудобнее лук и идет по коридору к сцене. Леша хлопает ему по плечу, Оксана подмигивает, выглянув из зала, и он отвечает ей улыбкой.

      Стоя за кулисами, Арс не слушает, как его представляют, — прикрывает глаза и, абстрагируясь от всего, настраивается. Он чувствует себя чертовым супергероем, который натягивает на себя костюм, чтобы стать кем-то другим, крепче сжимает лук, проклиная свой образ недо-Купидона, дожидается сигнала и выходит на сцену.

      Он буквально ощущает, как с аплодисментами и льющимся на него светом исчезает Арсений и появляется Граф, и не знает, ненавидит или обожает это чувство. Но это сейчас не важно.

      Сейчас важна сцена.

      Граф грациозно ведет плечами, медленно выходит в центр, обводит зал взглядом, пытаясь коснуться каждого зрителя, улыбается загадочно, чуть шире расставляет ноги и, перехватив лук одной рукой, второй медленно ведет по нему, изредка возвращаясь чуть выше и повторяя путь медленнее. От двусмысленности жаром пышет в животе, и он облизывает губы, чуть откинув голову назад, привлекая внимание к шее.

      Включается музыка, неторопливая, но с битами на заднем фоне, и он входит в нее, как в воду, реагируя на каждую вибрацию. Чтобы зрители любили его тело, он сам должен любить его, и Граф проводит ладонью по своей груди, то и дело вскидывая бедра в такт музыке, прогибается в спине и томно прикрывает глаза.

      Он ненавидит балансировать на грани между стрип-пластикой и вогом и старается контролировать себя, но сейчас его буквально в сторону ведет от желания зажечь на премьере. Он понимает, что потом, скорее всего, будет презирать себя за чрезмерную распущенность. Но это же потом, верно?

      И Граф танцует: ведет линией плеч, «стреляет» в толпу, уверенный в том, что уже запал в душу большинству присутствующих, мечется по сцене, не боясь лишний раз сделать что-то не по плану, потому что он знает — раз влечет, значит, правильно.

      Он весь в музыке — откликается на каждый бит, падает на колени, шире разводя их, вращает бедрами, уверенно двигается на каблуках, нарочно медленно сползает на пол, опираясь на лук, превращая его в подобие шеста, и мельком облизывает губы. У него внутри все кипит, ритм бьет по вискам, затуманивая рассудок, и он полностью отпускает себя.

      Он чувствует себя свободным, забывается совершенно, позволяя мыслям утекать с каждым движением кисти, и двигается все более и более агрессивно, выхватывая из зала то одно, то другое лицо. Зрители вздыхают, ерзают на своих местах, смотрят неотрывно, задыхаясь от восторга, когда встречаются с ним взглядом, и он чувствует себя чуть ли не всесильным, когда все взгляды — его.

      Музыка идет на убыль, и Граф снова пользуется луком, помня о своей новой легенде, прищелкивает пальцами в некоторых моментах, привлекая внимание к черным ногтям, обхватывает ладонью свою шею, чуть сжимая, откидывает голову назад, опускается пальцами ниже и останавливается у ремня, дразнит, кружа вокруг него, вырисовывает бедрами подобие восьмерки и с трудом сдерживает усмешку, когда в зале кто-то взвизгивает.

      На последних аккордах он снова изучает зал, натыкаясь на горящие возбуждением глаза, и осекается, когда в углу, почти у самой стены, видит Антона. Тот, кажется, даже не моргает, сидит прямо, чуть подавшись вперед, смотрит неотрывно, и у Графа сбивается дыхание, когда он видит его приоткрытые влажные губы.

      Окончание песни — спасение, но Граф работает до последней ноты, запрещая себе сбиваться. Тишина не наступает — мелодия сразу же сменяется криками и аплодисментами, и он, улыбаясь зрителям, снисходительно кивает всем, продолжая играть свою роль. В сторону Антона он не смотрит и думает только о том, как бы поскорее добраться до своей гримерной.

      В ушах шумит, ноги ватные, но сорваться с места он дает себе, только оказавшись за кулисами. Оксана налетает на него с поздравлениями, но он лишь кивает ей, целует в щеку и несется по коридору, запоздало поняв, что оставил лук на сцене.

      Арсений хлопает дверью, подходит к окну и, рывком распахнув его, вдыхает полной грудью. Его потряхивает от переизбытка эмоций внутри, в мозгу неприятно пульсирует тупой болью, и он вдыхает глубоко, жадно, не задумываясь о том, что слишком разгорячен. Он неожиданно ловит себя на мысли, что сейчас не отказался бы от глотка чего-то ядреного, чтобы мысли прочистить, но мгновенно отталкивает эту мысль — не хватало только на дно скатиться еще больше.

      В создавшейся тишине отчетливо слышны его хриплые выдохи, и он с силой упирается ладонями в подоконник, крепко зажмурившись. Он вспоминает, что вытворял на сцене, и стыд липкими щупальцами обхватывает горло, забираясь все глубже. Он снова добивает себя острым «грязный», которое режет по-живому, и сильнее жмурится, надеясь, что это скоро пройдет.

      Скрипит дверь, и Арсений замирает, почему-то абсолютно точно зная, кто стоит позади. Его кроет этой банальностью, от которой мутит после сотен просмотренных фильмов, и он наклоняет голову ниже, пряча ее в плечи, и несильно жмется горящим лбом в стекло.

      — Ты пришел, — не вопрос — надломившееся посередине утверждение, по которому нельзя понять, рад он этому или задыхается еще сильнее.

      Арсений вдруг понимает, что хочет увидеть сейчас Антона, перехватить его взгляд, и оборачивается дерганно, упирается лопатками в раму, прижимается бедрами к подоконнику, потому что ноги по-прежнему не держат, и смотрит ему в глаза. А там — даже новогодняя ярмарка на Красной Площади горит не так ярко. Почти больно от этого света. Слишком много вольт, вот-вот ослепнет.

      — Пришел, — отвечает спустя пару секунд, и Арс улавливает нотку, которая так свойственна Кьяре, когда кто-то сомневается в ее способностях. И от этого так тепло в груди становится, что Арсений невольно улыбается, и Антон зеркалит его улыбку. — Ты… Ты зажег сегодня.

      — Переборщил немного, — отмахивается Арс, закрыв окно, и сцепляет руки в замок, чтоб не дрожали. — Премьера все-таки, хотелось оторваться, а в итоге…

      — А в итоге выебал весь зал, — хмыкает Антон и проводит рукой по волосам. Арсений невольно залипает на пару колец на его пальцах. — Правда, я в какой-то момент решил, что ты решил пойти дальше и скоро начнешь раздеваться. Даже неловко стало немного. Правда, — он фыркает, почесав подбородок, и смотрит как-то слишком плотоядно, — после того, что было в примерочной…

      — Мне стоит извиниться? — спрашивает Арс, выгнув бровь, и делает шаг вперед, сокращая между ними расстояние. Он не знает, о чем думает, напрочь отказываясь просчитывать возможные последствия, а просто выпускает слова вместе с воздухом, которого слишком много внутри — того и гляди рванет. — Или продолжить? — сипло заканчивает он, остановившись в метре.

      Антон разглядывает его какое-то время, мечась взглядом по его телу, потом останавливается на его губах, перехватывает его взгляд, улыбается уголками губ и тянет на себя за край куртки, и Арсений упирается ладонями в его грудь, ощущая его дыхание на коже.

      — Если бы я знал, — сипло шепчет Антон и ловит его губы.