Дарованная небом
Бесконечный коридор, тьма которого бесследно поглощала всякую забредшую душу. Запах древности и неприятной затхлости щекотал нос, вызывая лишь раздражение и отвращение, но никак не приятное чувство ностальгии. Любые источники света отсутствовали, а тусклые и тонкие полосы солнца, которые пробивались сквозь небольшие щели в древних стенах, должны были появиться только через несколько часов. Оставалось идти в кромешной тьме, сопровождаемой эхом собственных неспешных шагов и шелестом покачивающегося на ходу плаща.
Выдавали постороннее присутствие не одни звуки, которые могли услышать только такие, как она, но и ещё кое-что. Глаза. На фоне тьмы мягко светилась пара прищуренных глаз, что уподобились чистому вечернему небу.
Пожалуй, попади в это место простой смертный, то его либо хватит удар, либо он окончательно заплутает в беспроглядной тьме коридора и станет ужином. Но с такой, как Фельман, ничего из перечисленного произойти не могло: родственники предпочитают свежее мясо, а зрение, когда-то дарованное им небом, позволяло преспокойно передвигаться по подземному лабиринту и не бояться споткнуться.
С каждым пройденным шагом цель — главный зал — становилась всё ближе. И с теми же шагами в груди росло напряжение. Хотелось обзавестись крыльями и вернуться в Кортлин, оказаться на работе и спуститься на парковку к половине шестого вечера, чтобы следующие полчаса любоваться юными глазами, брызгами веснушек, приоткрытыми полными губами и причинить себе боль, несмело вдохнув чужой запах, так напоминающий тепло солнца и несущий в себе нотки ароматного мыла и выпечки, пыли и старой одежды, которая несла на себе неприятный след полукровок...
Фельман всё бы отдала, чтобы сестра поменьше волновалась и трепала языком, когда не надо. Однако Дарьяну не переделаешь, и поэтому Алексия здесь, в Вольтерре, идёт выслушивать нравоучения отца, которым не станет уделять и толики внимания. Для себя она всё решила. И ничего опасного в этом нет! Максимум, что может пойти не так, — не сдержится и впервые за долгие века укусит человека, чья кровь так и манила, буквально напевая: «Съешь меня, съешь». Но что-то постоянно блокировало инстинкт, жажду крови, и эту свою сторону Фельман благодарила — ей не хотелось лишиться такого нетипичного человека, чьи мысли не поддавались прочтению.
Возможно, настанет тот день, когда кровь юной охотницы перестанет звать её, а мысли откроются, как открывается солнце после бури. Но в то же время Фельман надеялась, что интерес к юной охотницы не пропадёт, — уж слишком необычно и приятно, когда мёртвое сердце подаёт признаки жизни.
А ещё приятнее слушать стук чужого. Она ещё ни разу не слышала подобного, и частая дробь, с которой билось юное сердце в её присутствии, очаровывала, манила. Не будь внутреннего сигнала «Стоп» и нежелания остаться без сердечного трепета, защитить которой хотелось во что бы то ни стало, — вырвала бы его.
Фельман бы хотела крови этого человека. Но ещё больше хотела, чтобы этот человек жил. И находился у неё на виду.
Она вздохнула. Непростая дилемма, когда одна сущность идёт против второй: обретя того, кого желают видеть глаза, Фельман не повезло найти в этом человеке и того, чей запах крови дурманил и звал её, обжигая горло раскалённым железом.
Из мыслей вырвала появившаяся на горизонте массивная дверь, ознаменовавшая конец пути.
Оставив все эмоции позади, Фельман склонила голову и ступила в освещённый факелами зал.
Ничего не изменилось. Всё тот же зал, ни капли не изменившийся с её ухода. Высокий потолок в виде купола, до которого в ночное время не дотягивался свет языков пламени, но днём, благодаря круглому решётчатому окну без стёкол и солнцу, зал принимал более приветливые черты. Однако для Алексии и остальных членов семьи ничего не менялось. Разве что в темноте цвета незначительно отличались от тех, что окутывал свет.
В целом зал можно было разделить на два: большой и малый. Большой зал включал в себя всё. Малый же ровным рядом окружали резные колонны, и сам он был на ступень ниже — наверное, какие-нибудь сатанисты бы обрадовались заполучить это место для проведения обрядов. Однако обрядов не проводили. Самое большее, для чего использовался главный зал — для хранения статуй, в которые превращались её старшие братья и отец, когда на протяжении веков лишний раз не вдыхали даже запаха пыли. У противоположной же стены расположилась платформа, на несколько ступеней возвышающаяся над уровнем пола. А уже на ней виднелась пара кресел искусной работы, которые, похоже, тоже никто не менял. Одно кресло было неизменно занято отцом, а за ним — точно два ворона — стояли Михаил с Рафаилом в чёрных одеяниях.
Мысленно вздохнув, Фельман остановилась в центре малого зала, бросила взгляд на Бальтазара, который в белом смокинге стоял у колонн, и подняла голову, заглядывая в отцовские кристально-голубые глаза, во льде которых играли крошечные огоньки живого пламени. Однако чистейший цвет, напоминающий замёрзшую воду подземного источника, не излучал ни жизни, ни радости, — ничего. Один холод. Но и благоговейного трепета больше не вызывал.
— Отец, — поприветствовала вампирша мужчину на троне. — Михаил, Рафаил, Бальтазар, — не оставила без внимания и братьев.
— Фельман, — тихо выдохнул Чак, и пламя факелов едва заметно дрогнуло. — Ты же знаешь, что это запрещено?
Ну вот. Началось. Спасибо.
— Вполне, — спокойно кивнула Фельман.
«Не начинай», — услышала она предупреждение Бальтазара.
— Но встреча была предрешена, и ничего плохого из этого не выйдет, — ровным, уверенным тоном продолжила Фельман. — Тем более человеком она не останется. Ты же помнишь видение Дарьяны.
— Её видения субъективны, — встрял безэмоциональный голос Михаила, который мозолил взглядом стену.
— И нам не нужны лишние полукровки, так ведь, отец? — поддержал брата Рафаил более живым тоном.
Фельман чуть нахмурилась.
Не хватало только Бальтазара, но тот бы встал на её защиту. Вот только у дара брата — виденья связей между существами — был один недочёт, поэтому Фельман получила неуверенное пожатие плечами и мысленное: «Что-то есть даже на таком расстоянии, но без человека разглядеть не могу. Прости.»
Ладно. В любом случае она не собиралась прислушиваться к чужому мнению.
— Всё будет в порядке, — ровным тоном заверила Фельман, продолжая смотреть на отца.
Чак поднялся.
— Алекс, — шагнул он вперёд, начиная с мерным стуком каблуков обуви спускаться по ступеням. — Ты же повторишь судьбу Михаила, а то и Люцифера, глупое дитя. Фельман невольно поморщилась при упоминании Люцифера. Неужели в глазах отца всё настолько плохо, раз он упомянул имя старшего брата? Всё же не так!..
— Ничего подобного, отец, — тихо ответила Фельман, почтительно склоняя голову и опуская глаза. — Всё совсем иначе. У этого человека... нет дурных помыслов. На самом деле у этого человека не было никаких помыслов. Вообще. Фельман, как чтец мыслей, совсем не слышал их.
К моменту, как Фельман менее уверенно закончила говорить, Чак остановился в шаге от неё и выжидающе протянул руку раскрытой ладонью вверх. Подавив очередной вздох, Алексия подала свою. Стоило холодной ладони попасть в плен таких же холодных рук, как тело парализовало и появилось фантомное ощущение скарабея, забравшегося прямо под кожу.
Фельман сжала зубы и прикрыла глаза, превозмогая боль, к которой было невозможно привыкнуть.
У дара отца присутствовала слепая зона в виде некоторых воспоминаний и связанных с ними мыслей, но в чём крылась тайна и почему отец — Верховный Первозданный — не мог увидеть некоторые моменты её жизни —Фельман не знала. Но и никому не говорила о них, предпочитая держать воспоминания и мысли при себе.
Тем временем Чак продолжал копаться в памяти младшей дочери, пока его кристальный взгляд был устремлён в никуда. Фельман видела всё то же, что и отец.
Видение Дарьяны с незнакомым человеком рядом с Фельман, посланное ей три столетия назад. Первая... Нет, вторая неожиданная встреча с тем человеком, когда карий взгляд и манящий запах застали Алекс врасплох и ей пришлось позорно бежать из кабинета Тимуара, лишь бы не сойти с ума. Встречи на парковке, в продуктовом... Многочисленные слежки, вызванные жгучим интересом к охотнику, пока этот самый охотник исследовал их город под покровом ночи: в заброшенном доме, в лесу, когда что-то потревожило юное сердце; когда охотник стоял у окна и тревожно выглядывал наружу; ещё один раз Фельман посетила Кортлин ночью, издалека наблюдая и прислушиваясь к разговору о себе и брате с сестрой...Ей был интересен тот, кто привлёк её взгляд.
Чак резко одёрнул руку.
Фельман не могла разобрать его мысли — отец принялся размышлять на одном из древних диалектов Первозданных, который старшие использовали, чтобы сберечь свои тайны от младшего. Конечно же, спустя столько лет Фельман немного научилась разбирать отдельные слова, однако в случае с отцом это никогда не помогало.
Возможно, где-то в глубине себя Фельман надеялся на положительный ответ.Однако...
— Никогда. Тимуар убьет его.
Следующие события произошли настолько быстро, что, будь здесь обычный человек, его глаза бы не смогли уловить произошедшее. Простому смертному могло показаться, что его за мгновение переместили из древнего зала в таком же древний, но разрушенный неизвестным ненастьем. Действия собравшихся Первозданных оказались настолько быстры, что могли превзойти скорость взмаха крыла колибри.
Чак приподнял левую руку, отдавая приказ Рафаилу.
Тому оставалось лишь подчиниться с мысленным извинением в адрес младшей сестры и выпустить из открытых ладоней чёрный парализующий дым, который начал стремительно, словно ядовитая змея, ползти к Фельман. Бальтазар отреагировал столь же молниеносно, одним ударом отбросив младшую ближе к выходу. Фельман, услышавшая мысль, но всё равно не ожидавшая такого спасения, перевернулась в воздухе, с врождённой кошачьей грацией приземляясь на ноги и оставляя две борозды в каменном полу.
Тем временем чёрный дым продолжал преследовать спасающегося прыжками младшую Первозданную, которая всё же надеялась услышать от отца другое решение.
Чак приподнял пальцы правой руки, призывая второго сына к действиям. Коротко кивнув, Михаил было собрался поймать взглядом младшую, чтобы применить свой дар на полную без использования мыслей, но Бальтазар оказался быстрее, отвлекая и отправляя старшего в такой же полёт, за что получил под дых от него же.
Началось настоящее противостояние: части колонн, что были выбиты то Бальтазаром, то Михаилом, который в пылу позабыл о своём даре, разбивались оземь одна за другой, поднимая в воздух клубы бело-серой пыли, снижая видимость даже для таких существ, как они.
Буквально через пять секунд после отдачи первого приказа, древний зал был разрушен. В стенах красовались вмятины с очертаниями человеческих тел, а колонны, за исключением пары штук, были разрушены и представляли собой груду обломков. В воздухе всё также держался белый туман и запах каменной пыли.
Михаил приложил Бальтазара головой о нижние ступени, держа того за шею с намерением оторвать голову. Но оба замерли, как статуи, стоило чёрному дыму окутать их тела. Михаил раздражённо рыкнул.
Сверху донёсся вздох Чака, который за всё это время не сдвинулся ни на дюйм.
— Ушла,— коротко заключил старший, после чего перевёл нечитаемый взгляд вниз.
Дым вернулся в ладони хозяина, будто его никогда и не существовало, а Бальтазар, не теряя времени, тут же поднял руки, показывая, что принимает поражение. Хмурого Михаила такой конец не устроил.
— Отстроишь всё заново, — приказным тоном обратился Чак к Бальтазару, поднимаясь со своего места.
— Мне догнать её? — поднявшись на ноги и отряхнувшись, тихо спросил Михаил, которому не терпелось помериться силами с младшей.
Чак прищурился, бросая неодобрительный взгляд в сторону старшего сына, не ставшего применять свой дар без взгляда.
— Ты же знаешь, Михаил, — покачал головой в ответ Чак, — на этом свете не найдётся того, кто окажется быстрее Фельман. Даже мне с сестрой не удавалось этого сделать, что уж говорить о тебе, — бесцветно произнёс Чак, спускаясь по остаткам ступеней. — Для тебя найдётся другая работа, — мужчина на мгновенье обернулся к Михаилу, грациозно проходя между обломков.
Старшие сыновья последовали за ней, оставляя Бальтазара лежать в одиночестве среди груды камней. Как только шаги окончательно стихли и выждав ещё пару минут, мужчина полез в карман штанов за телефоном. Тот, на удивление, оказался достаточно цел и мог функционировать. Пальцы начали порхать над кнопками, набирая сообщение Фельман.