Туман проклятья
Каждый, кто обитает в этом оберегаемом рекой месте, болен. Каждый, кого река пускает в благословлённые солнцем земли, заражается этой же болезнью, становясь одним из множества безликих обитателей солнечных земель. И имя коварному недугу — проклятье, отнимающее память и запирающее здесь навек.
Элиза бы сказала, что болезнь ее минула, но она, пусть и не утратила себя, лишена возможности покинуть весеннюю обитель, как и любой другой ее житель. Что толку от убереженного рассудка, когда вокруг — сплошь обездушенные куклы? Порой ей даже жаль, что она полностью не подвержена проклятью — с ним она бы была блаженна. С ним она бы наслаждалась тем, что есть. Тем, о чем многие не смеют и мечтать — вечной весной и нескончаемой молодостью.
Но вряд ли кто-то в здравом уме пойдет на заточение, потому река и отнимает у всех ум вместе с сомнениями. У всех, кроме Элизы, которой и остается, что общаться с вороном — единственным свободным существом, пропускаемым рекой сквозь туман на волю. Единственным существом, неподверженным проклятью, и именно это сближает его с Элизой так же, как и отдаляет от нее. Ведь все, что у нее есть от мира за рекой — хрупкий дух свободы, оседающий на черных перьях. И она впитывает его с таким благоговением, словно эти жалкие крохи ее насытят и окрылят саму.
Но проклятье неизбежно — свободу не убережешь, даже отвоевав память, поэтому проще ей не дорожить.
Проклятье неизбежно, думает Элиза, наблюдая за тем, как обитель разрастается, принимая новых жертв, каждая из которых теряет себя на ее глазах. Интересно, каково это — никого не помнить и ничего не знать, а значит — не жалеть и не желать?
Наверное, прекрасно.
Но однажды, в ничем не отличающийся от тысяч предыдущих весенний день, кто-то переходит реку, не поддавшись чарам. И умудряется перейти ее обратно, пересечь туман и невзначай разрушить мир Элизы. Унизить ее и насмехнуться над ее беспомощностью. Над ее неполноценностью. Над ее болезнью.
Проклятья можно избежать, но Элиза его не избежала, в отличие от чужаков, свободно разгуливающих по обе стороны реки. Они ужасаются забвению, обуревающему обитателей заречья, ищут способ излечить их и вернуть к нормальной жизни, и Элиза не показывает им, что отличается от прочих. Она строит из себя обезличенную дурочку, занятую, как и все, ручным трудом. Путается в тканях, нитях и бессильной злобе к тем, кто волен. К тем, кто так запросто вторгся в ее мир и его рушит; к чужеземцам, которых река не порабощает тогда, когда держит Элизу в оковах. К несправедливым водам и предателю-ворону, указавшему сюда дорогу чужакам.
Что будет, если они и впрямь всех освободят? Испытает ли она облегчение от исцеления? Грезы о свободе ее не оставляют, но реальный шанс освободиться перекрывает воздух и навлекает дурноту.
Но чаяния вторженцев тщетны. Годы идут, а исцеления все нет, и Элизу — вечно юную Элизу — начинают забавлять бесплодные старания наглецов. Они, не пощаженные рекой, стареют и погружаются в отчаяние, помогая Элизе осознать, что проклятье — счастье. А ворон, верный ворон, приведя их, показал, что бессильна вовсе не она. И даровал ей исцеление.
Элиза с упоением наблюдает за чужим отчаянием, водя вторженцев за нос и сливаясь с обезличенной толпой, и наслаждается таянием их веры, когда-то растаявшей у нее самой.
В конечном итоге проклятье неизбежно, но даже взаперти есть чем развлечься, когда собственная клетка сводит других с ума.
И Элиза с нетерпением предвкушает миг, когда лесной туман вновь разойдется.