Река безразлична
Ежегодная ярмарка всегда была радостной порой для жителей глухого Хемса, отдаленного от большого мира, и скорбным временем для торговцев, осмелившихся набить здесь кошельки. Горе ждало тех храбрецов, что смеялись над легендами, которые ни один местный не стал бы подвергать сомнению даже на смертном одре. А тех, кто отмахивался от предостережений и бросал вызов самой Призрачной реке, — поглощали ее беспробудные воды. Везло героям, чье бездыханное посиневшее тело находили у берегов, но если путника замечал ворон, то и для могилы ничего не оставалось.
Фроуд сидит на хлипкой крыше, скрипящей от каждого неосторожного движения. Внизу бурлит жизнь: торговцы силятся перекричать друг друга, ребятня, растущая на сказках о речном дурмане, громко восхищается иноземными диковинами, а цокот копыт коня, везущего товар очередного беспечного купца, разбавляет людской гомон, но Фроуда не трогает такое редкое для его городка оживление. Ведь река уже знатно попировала, и лишь жажда наживы удерживает у ее берегов чужаков, готовых кричать от первобытного ужаса.
А все потому, что нельзя отмахиваться от предостережений тех, кто веками обитает у Призрачной реки. Потому, что нельзя смеяться над водой, столь же легко отнимающей жизни, сколь и эту жизнь дающей.
Трифон не такой безумец, чтобы позволить себе и смешок, но все равно спасся чудом. И продолжает подвергать себя опасности, вторгаясь во владения ворона. Безрассудство друга — еще одна причина, по которой Фроуд не может разделить противоречивый праздничный дух, соседствующий с горем. Да и вряд ли кто-то, кроме ребятни, искренне радуется чужакам, год за годом стекающимся в место, которое они же и проклинают. Которое проклято и без них. Задолго до них.
Взгляд Фроуда, устремленный вдаль, неподвижен, а уши ничего не слышат, пока крыша, потревоженная шагами, не издает жалобный скрип. Но Фроуду не нужно поворачивать головы, чтобы узнать гостя.
— Так и знал, что найду тебя здесь. — Бодрости и уверенности, которую ему силятся придать, в голосе Трифона и не расслышать.
Фроуд, по-прежнему неподвижный и безмятежный, молчит, и его друг усаживается рядом. До них добирается едкий запах дыма, но оба юноши не ведут и носом, словно дым этот исходит от растапливаемой печи.
— Я был там, — тихо говорит Трифон, и плечи его, не выдержавшие усталости, поникают вслед за голосом. — Но ее уже не спасти.
— Как всегда, — наконец отмирает Фроуд. — Каждый раз ты идешь туда за ними и каждый раз возвращаешься ни с чем, но каждый раз рискуешь не вернуться. Может, пора прекратить?
Треск горящего дома вторгается в рыночный шум и заглушает его. Начинается суета, но друзья, наблюдающие за ней сверху, неподвластны всеобщей панике. Бедный старик, обосновавшийся здесь с дочерью, которая нуждалась в спокойствии и чистом лесном воздухе, совсем обезумел из-за ее потери.
— Может, пора, — вздыхает Трифон и прикрывает глаза.
Река, принявшая новую жертву, безразлична к огню и людским проклятьям.