Небесные Души

Мягкая подушка давила на щеку, а матрас буквально захватывал в свои мрачные объятия. Раскиданные патлы по подушке сильно констатировали на белом фоне, а правая рука сжимала угол одеяла прижимая его к находящейся под мокрой футболкой груди.

Дыхание распространялось по всему телу, пока стук стрелки нагонял стук сердца и смешивался с ним. Время переплелось с реальностью и темнота окутала глаза Сэма, что даже не шевелился.

Он спал. Спал так крепко, что сейчас его не сумел бы разбудить даже пушечный выстрел. А подёргивающиеся мышцы на лице говорили о том, что снятся ему отнюдь не единороги и радуга. Они указывали, тыкали своими тонкими пальчиками в то, что Сэм видел сейчас нечто, неподдающееся человеческому пониманию, – нечто, пропитанное благодатью одного шестикрылого архангела.

А спал ли он на самом деле? Это был неплохой вопрос.

***

Темнота... Вот единственное слово, которое бы подходило описанию того, что на самом деле видел человеческий глаз.

Темнота была глубже, чем мог её воспринять Сэм. Она окутывала его своим толстым слоем пледа и укрывала его взор от всего мира, если он вообще был. Её языки блуждали по рукам, ногам и плечам, завязывались узлом благодаря своей тяжести на шее и вырывали сдавленные хрипы.

Темнота была неизменной, непонятой и неизученной, потому что единственное, что существовало, это была она. Кроме неё ничего не было. Кроме неё и пустоты. И там одиночество проедало тебя со всех сторон, откусывало кусочки от мыслей и несло их куда-то вглубь этой темноты.

Она была неизменной, непонятой и неизученной до тех пор, пока со вспышкой не родилась маленькая искра. Она росла, перекатывалась и улыбалась пространству, готовая породить нечто прекрасное и величественное. И Сэм смотрел на неё, как на загоревшийся язычок пламени из спички в тёмной комнате, что иногда загорался в руках отца среди ночей, когда отключался свет в их старом доме, в Лоуренсе штата Канзас.

Откуда Сэм помнил это? Он не знал. Когда случалось подобное, ему ещё не было и трёх месяцев, но он помнил это.

Сейчас он помнил всё.

И под этим «всё» подразумевалось то, что он помнил каждое нежное прикосновение своей матери, каждую её колыбельную, которая была напета из старых песен Led Zeppelin, каждую улыбку своего четырёхлетнего брата, каждую его заботу после смерти мамы. Сэм помнил, как его брат стал ему и отцом, и матерью, и самым близким человеком в одно и то же время, и старшим братом, и другом, – всем. Сэм помнил запах дыма и взрыв стёкол в их доме, помнил тепло чужих рук и щекотливые движение перьев из огромных крыльев среди этой темноты.

Он не знал, откуда взялось воспоминание о крыльях, но знал, что оно правдиво.

Искра голубоватого света разрасталась. Она тянулась к Сэму и мягко освещала его кожу лица и позволяла взглядом впиться в собственные ладони.

И внезапно с тихим свистом свет разнёсся по всему этому странному месту, преисполненному черноты. Подобно грому среди ясного дня разразился прекрасный, тяжёлый голос, который гипнотизировал. Он был идеальным. Чудесным. Красивым. Величественным. Таким, что хотелось пасть на колени преклонить к поверхности, что была под ногами голову.

- Да будет свет! - молвил он, и искра осветила всё пространство вместе с сотней, тысячью звёздами.

Всякая из них воспылала тяжёлыми огнями и глаза Сэма мелькнули по всему пространству прежде, чем зажмуриться и отшатнуться в ужасе. И ужас этот был прекрасным, неповторимым, званый тем, что называли люди Творением Божьим. Словом Божьим. «И был Бог, и было у него Слово. И Бог был Словом, и Слово было Богом.» гласило одно из Евангелия.

Сэм пал на колени, закрывая руками уши и жмурясь, пока над ним не склонился какой-то защитный купол. Тишина в один миг застелила его так само, как ранее застелила темнота, – и Сэм с дрожью внутри себя открыл глаза.

Что дальше он сделал, охотник бы не объяснил. Он замер? Застыл? Окаменел? Сэм вряд-ли сумел бы подобрать точное слово, которое описало бы его точное состояние. Он стоял, сидел, лежал, пошатывался (он не знал о том, делал ли он всё это одновременно?) – и смотрел.

А перед ним раскрылась бездонная пасть из розового, голубого, чёрного, серого и фиолетового, и всех цветов, которых раньше Сэм даже не представлял в своей жизни. Это была паутина из созвездий и звёзд, планет и огромнейших систем, которые он впервые увидел в очень далёком детстве, когда Дин притащил в свои восемь лет украденную энциклопедию о космосе, – отец позже ругался на Дина, пока маленький четырёхлетний Сэм с восторгом взирал на картины.

А те, к слову, нисколько не были похожими на картину, на которую сейчас взирал Сэм.

Всё вращалось вокруг него настолько непередаваемое, крутилось в несбыточном танце, но Сэм никак не мог увидеть среди этой красоты Габриэля, – своего маленького, такого крохотного по сравнению со всей вселенной архангела. Но вокруг было столько много света, что он не мог разглядеть даже свои руки, – не то что силуэт своего ангела. Всё вращалось, – и голова вращалась.

А мгновением спустя невидимая платформа пошатнулась под ногами Сэма и обрушилась вниз. Он почувствовал, как падает, окружённый светом, вспышками и рождением звёзд. Сэм понимал, что видел не только их рождение, – он видел рождение целой вселенной в окружении темноты и Бога перед ним, и ангелов, которых поглотил тот свет.

А Сэм падал, раскинув руки в разные стороны, не в силах даже закричать. Его губы слиплись, словно намазанные мёдом, а ветер судорожно бил по щекам и распахнувшей свои ткани рубашке, под которой покоилась серая футболка. Пот катился по его лицу, спадал каплями незамеченный и проникал в самые маленькие щели тканей, – и вскоре превратился в беспрерывный дождь, воду, что стекала с него вниз.

Капли струились по телу и заливали губы, уши и глаза так, что пелена из воды смахивала на пелену из тумана. Сэм знал, что от каплей его кожа сейчас должна блестеть, что одежда должна быть мокрой, прилипать к телу, но ничего не чувствовал до тех пор, пока его ноги не оказались стоящими на твёрдой поверхности, которая упиралась в голые ступни своей твердостью. Серый камень холодил кожу ног, и пальцы тут же поджались.

Послышалось тихое шипение, словно змея шепелявила своим тонким языком, отчего Сэм поднял голову. И наткнулся на стоящий над громоздким от воздуха обрывом силуэт, оголённый по пояс. Но видимость на острые лопатки, спину и окончание скелетообразных рёбер скрывала мягкая на взгляд рыжая  ткань, что немного плыла перед глазами Сэма, у которого всё ещё кружилась голова. Он зажмурился и резко открыл глаза, делая картину перед собой точной и не бегающей полосами вокруг.

Спину укрывала не ткань. Крылья. Рыжие и величественные, – такие, с которыми Сэм уже был знаком, только никак не мог вспомнить, где именно он видел их.

- О... Боже. - выдохнул в воздух перед собой он и слова вырвались с него туманной дымкой.

Это были крылья, кончики которых волочились по камню и едва касались чёрных штанов с золотистым поясом на талии. Это были крылья, и голос в голове, слишком схожий на голос Дина, повторил: крылья крылья крылья крылья...

Сэм сделал шаг вперёд. Его руки потянулись вперёд, пальцы до дрожи возжелали прикоснуться к мягкости всех шести крыльев («Их шесть целых шесть архангельских крыльев несравненных шесть крыльев в которые можно зарыться руками и потерять самого себя шесть крыльев шесть крыльев ШЕСТЬ КРЫЛЬЕВ»). Сэм сделал ещё шаг вперёд, и ещё, и ещё, пока чуть ли не вжался телом в них, прижимая тянущуюся к крыльям руку к себе. И вскоре пальцы оказались в сантиметре от перьев, и глаза округлились.

- Я не... Это... божественно. - выдохнул Сэм и от его дыхания пробежалась воздушная волна по рыжей копне.

А после его слов крылья растянулись, – волшебные крылья просто вытянулись в разные стороны, словно раскрывали свои объятия этому миру, предлагая тому войти в них и быть проглоченным. Подушечки пальцев скользнули по их нежной поверхности, отчего Сэм даже не сумел сразу распознать всепоглощающий его трепет. Трепет, что мурашками забегал вдоль его позвоночника и опалил своим жаром губы, словно при очередном поцелуе.

Змеиное шипение продолжалось, тихое и безостановочное, до тех пор, пока шёпот не слился с тихими словами, предназначенными для воздуха и солнца, но никак не для Сэма.

- ...Раз Отец сказал, что будет свет, то скажу я, – что будет тут и покой, и спокойствие, и уверенность в существах тех, которые заселят место это. - молвил голос, пропитанный шипением. Только спустя секунды, потраченные на размышления, Сэм пришёл к выводу, что шипение очень смахивало на енохианский язык. А голос, странно знакомый ему, продолжил своё краткое изложение: - Насколько велико желание Отца моего создать нечто подобное, настолько же тогда велика и любовь моя ко всему, что окружает меня и является Задумкой Отца моего. Да прибудет вместе со словами Его и с благодатью моею зелень и жизнь!

Крылья над чернеющей пропастью распахнулись ещё сильнее, когда фигура резко пала на колени и положила свои ладони на холодный под ней камень. Коленные чашечки болезненно для слуха ударились о поверхность, но боли существо явно не получило.

Сэм знал, знал, знал, кто это, но не мог принять этого факта.

И тогда из-под чужих ладоней вынырнули светло-голубые полосы, что косами начали переплетаться с со всем вокруг. Они разнеслись по камню со скоростью света, достигли ног Сэма и холодной пеленой пронеслись по ним, даже не обратив внимания на то, как человек подпрыгнул на них.

Всё, что окружало сейчас Сэма, было воспоминанием. Воспоминание было внутри головы Сэма, потому-то он и понимал, кто сейчас в полусогнутом положении сидел у его ног. Понимал, но всё ещё не желал признаваться себе в том.

Голубоватые полосы порождали среди бесцветного камня зелёные отростки крохотной травы, которая начинала прорастать сквозь щели и находить выход к солнцу, – а солнце... Солнце же воцарилось среди скопления туманных туч и лучами играло, как смычок по струнам скрипки, в перьях рыжих крыльев. Сэм мог представить, как трава и ростки, словно дети, тянут ручки в сторону неба и пытаются поймать бледную на нём вату.

Крылья дрожали, свет исходил из чужих рук, – но и Сэм, и сидящий знали, что он исходил из самого сердца. Свет заполнял каждую клеточку этого мира, пропитывал её яркостью и цветом, на который новый мир был неспособен. Пока что.

А после пришло понимание, что перед ним стоял не просто Габриэль. Пред Сэмом замер архангел Гавриил, который творил Отцовскую волю. Сэм нервно сглотнул и позволил трещащей по швам улыбке украсить его губы.

Сэм медленно обогнул стоящую на коленях фигуру, не в силах заглянуть ей в лицо или просто обратиться к ней со словами. Он встал рядом с ней на обрыве и глянул вниз, где, словно просыпающиеся наутро бутоны цветов, раскрывали свои тонкие ветви деревья. И они и впрямь выглядели как цветы. Буяющие, красивые, молодые, готовые к порывам ветра и нежным лучам солнца.

Даже издалека можно было узнать осинообразный тополь, который Сэм ещё давно увидел в книге по заклинаниям у Бобби. Его листья часто использовались в призывах старых богов, по типу Зевса, и древнейших из демонов, по типу Лилит или Азазеля. А в старые времена их называли...

- Пандо. - молвил Габриэль. - Возбуяй над природой, пандо.

Золото листьев окрасило всю поляну. Листья росли, а вместе с ними удлинялись и ветви.

Один из листков внезапно оторвался и словно по ветру полетел по направлению к фигуре, что с лёгкостью, данной ей, поймала тот кончиками пальцев. Вот тогда Сэм уже должен был обернуться и посмотреть на лицо стоящего рядом... крылатого.

Габриэль выглядел другим. Он не был в тот момент в какой-нибудь оболочке или в своём истинном обличии. Его привычный силуэт невысокого брюнета с карамельными глазами подрагивал со своим призрачным очертанием и с трудом смахивал на того крепкого весселя, который всегда был на руках Гейба. Он был будто призраком.

Возможно ли было то, что по не обретённым ангелами бледным оболочкам, в которых они прибывали вместо своего истинного обличья, создали в будущем призраков?

- Гейб? - нерешительно прошептал Сэм, корпусом поворачиваясь к архангелу.

Он не смог бы даже себе признаться в том, что всё ещё чувствовал трепет даже тогда, когда Гейб так ничего и не ответил. Лишь глазел в сторону пандо и наслаждался их золотом, покрывшим всё поле.

Гейб был в его, Сэма, голове, потерянный и незнающий, что потерялся. И от этого что-то внутри Винчестера сжималось в один комок и забивалось в тёмный уголок.

И тогда под ногами Сэма вновь прозвучал странный надломленный звук и шипение усилилось. Оно не было енохианским. Это шипение исходило отовсюду, когда Сэм почувствовал, как снова падает в чернеющую бездну.

***

И перед ним проносятся сотни картин, и каждая из них ярче другой. В один миг он стоит на серебристом в ночи поле, а рядом замер неподвижный словно статуя Габриэль, держащийся за плечо усевшейся прямиком на зелёную траву дамочки с ярко, очень и очень ярко голубыми глазами, – такие глаза, пускай и на несколько тонов тусклее, он встречал лишь единожды у одного серафима в плаще и с галстуком.

Габриэль стоял, подняв голову к самой луне высоко в небе, и что-то говорил. Сэм видел, как его губы размыкались и вываливали поток звуков, являющихся чистым енохианским, – в этот раз подлинным енохианским. Гейб говорил, а брюнетка его слушала, склонив голову к плечу в знакомом жесте и скрестив в позе лотоса ноги. Они не переговаривались. Не смотрели друг на друга, тогда как Сэм наслаждался картиной их дуэта, что, казалось бы, даже дополнял друг друга.

- Пора назад, Кастиэль. - молвил Габриэль, и они вдвоем одновременно растворились в воздухе.

И если бы Сэм ещё некоторое время просто тупо не пялился перед собой, то он не был бы Сэмом. Ошарашенным Сэмом, который только что узрел серафима Кастиэля в его женской оболочке, а не в привычной мужской. И если Габриэль перед ним возник в своём призрачном весселе, что не было странным, то вот Кас сумел удивить охотника.

- Надо будет сказать об этом Дину. - тихо подметил Сэм, и в тот самый момент картинка перед ним поблекла, ночное поле исчезло, а вместо него появилось блестящее на солнце, от которого Сэм моментально зажмурился, озеро с плавающими по нему разноцветными листьями.

Вокруг буяла осень. Она бродила по окружившему озеро лесу и касалась своими узловатыми пальцами каждого дерева, что стояло нетронутым ветром.

Габриэль склонился над озером и по его рукам бегали десятки искр, что переливались всеми изумрудными оттенками, которые одним своим видом привлекали. Пальцы Гейба подёргивались, постукивали по друг другу и странно дрожали, пока сноп искр то каким-то тусклым силуэтом взлетал вверх, то опускался на воду, рассекая гладкую поверхность. А позже по воле скользнуло тёмно-коричневое существо с продолговатым клювом, на каком виднелись белые полосы, которых никогда Сэм не видел на этом животном, – которого, к слову, Сэм видел только в старом заповеднике лет двадцать назад, – чтобы секунду спустя развернуться и подплыть к тянущему свои руки создателю.

Его клюв коснулся всё ещё сияющих пальцев и зарылся в воду, каплями обдавая человеческую руку. От резкой прохлады Габриэль вздрогнул, всё равно не прекращая чем-то даже копировать улыбку Сэма.

- Утконос. Будешь утконосом, красавчик. - фыркнул Габриэль, нежно проходясь по едва видимому в воде позвоночнику животного. Он, помедлив, прошёлся подушечками по хвосту и наконец-то махнул рукой вдаль.

Утконос поплыл дальше, следуя за практически таким самым силуэтом, исчезающим перед ним. Габриэль создал, оказывается, сразу двух утконосов, чтобы эти животные не вымерли в одиночестве. Сэм ласково улыбнулся, прекрасно понимая любовь архангела к природе, животным и этому миру.

Как он раньше этого в Габриэле не замечал? Не замечал тех взглядов, направленных во все окна Импалы, когда они ехали в бункер, не замечал тех прикосновений к ветвям деревьев, не замечал глаз трикстера, прикованных к бездомным котам и  пробегающим мимо собакам. Сэм явно был слеп к такой любви, которую Гейб профессионально скрывал.

Сэм в последний раз провёл исчезающих утконосов прежде, чем снова почувствовать рывок под ногами.

- Возможно, люди когда-нибудь смогут дать точное определение любви. - сказал голос Габриэля практически в самое ухо Сэма. И когда Винчестер открыл глаза, то обнаружил стоящего рядом с Габриэлем Каса. Только в его призрачной оболочке и с плащом. Они стояли на длинном мосту, с которого выплывал огромный вид на тёмные под кровавым закатом леса. - Возможно, люди будут под любовью подразумевать нечто более тонкое, чем то, что чувствует каждый ангел по отношению ко всему миру. Возможно, всё изменится, и люди станут гораздо более опытными в этом чувстве, чем ангелы, я не могу сказать Касси. Но весь мир... Он достоин любви, как никто и ничто другое. Потому его следует любить так, как ты умеешь.

- А ты? Научишь любви меня, Гавриил? Как ты её чувствуешь? - вдруг спросил Кас.

- Не нужно этому учиться. Не нужно учиться чувствовать её, Кастиэль. Её нужно прожить. Её нужно осознать и принять. И когда ты её почувствуешь, то поймёшь, что это она.

Габриэль смотрел высоко в небо. Они стояли на мосту, который тянулся далеко в туман, расплывающийся по этому месту, когда Кас снова повернулся к Гейбу, опираясь о железные перила.

- Люди когда-то научатся строить подобное, верно? - он неловко ударил по перилам рукой так, что те зазвенели под ними. - Настолько же удобное и смотрящееся красиво на фоне природы, как создал ты это, Гавриил. - Кас даже не обратил внимания на кивок со стороны Габриэля. - А, значит, и ангелы будут учиться у людей века спустя.

У Габриэля мороженым растаяла улыбка на губах, – красивая и приятная, такая, которой раньше Сэм даже не видел на его лице.

- Когда-то у тебя появится родственная душа. Её ты тоже будешь любить, Кастиэль, больше, чем свою собственную жизнь. Возможно, она появится и у меня  - сказал Габриэль, но его голос прозвучал слишком неуверенным. Появится, если я буду достойным. Если все мы будем достойными её существования.

Земля снова разошлась на две части и Сэм словно утонул в тёмном омуте. Мост исчез, туман рассеялся, всё встало на свои места. А в голове всё ещё гудели слова «если я буду достойным».

Брожение между воспоминаниями Габриэля это было словно... Словно восхождение на ту «Лестницу в небо» – такую же, как и в песне Led Zeppelin. Лучшая их песня, по мнению Сэма.

В этот раз Габриэль стоял на траве босым с подрагивающими за спиной материальными крыльями. И в этот раз Сэм не коснулся их и не приблизился к нему. Он помнил, что сказала ему Пейшнс. Помнил, что Габриэля надо разбудить и найти дверь в своём сознании, которая поможет архангелу выйти из своего плена.

Сэм стоял перед Габриэлем. Он смотрел на крылья, соединённые с человеческой полу-призрачной оболочкой, и сам почувствовал, как его груди завибрировали от самостоятельно выталкивающихся из груди слов. 

- Ты всегда был достоин, Габриэль. - проговорил Сэм, чётко и серьёзно. Габриэль смотрел на него словно сквозь него, что Сэма уже не нервировало. - Не только родственной души. Ты был достоин всего, – любви, которую уже знаешь, которую ты уже познал с самого начала своего существования, Гейб. Ты достоин мира, что обязан склониться тебе в поклоне за то, что ты делал ради него и его спокойствия. Всего, Гейб. Ты достоин всего.

Габриэль стоял, не шевелясь. Он смотрел вперёд и ничего не видел, не слышал ни слова с того, что сказал Сэм, отчего глаза охотника устало закрылись. Он повернулся в ту сторону, в которую смотрел Габриэль, и увидел десятки других людей. Они смотрели на него, раскрывшего свои крылья, с открытыми ртами и непониманием в глазах. Гейб стоял в такой себе пустыне, а на людях были лишь белые и серые тряпки, едва прикрывающие нижнюю их часть тела.

- Гейб. - Сэм проигнорировал всех остальных и повернулся к Габриэлю. Его руки резко обхватили плечи архангела и тряхнули его тело. - Гейб, ты должен меня услышать. Умоляю тебя, Гейб. Ты должен проснуться. Должен, должен, должен, должен, потому что мне нужен мой архангел!  Только проснись и я покажу тебе всё, чего ты достоин. Я покажу, Гейб, покажу. Я услышу тебя. Я пойму тебя. Только услышь меня, прошу, Гейб. ПРОШУ!

- Я не хочу вас пугать. - молвил Габриэль застывшим людям, некоторые из которых начали падать на колени, а другие с ужасом стоять. И Габриэль говорил странным диалектом английского, который Сэм с трудом мог разобрать. - Я лишь хочу вам показать, что Бог ваш доволен тем, как жизнь свою вы ведёте. Поклоняетесь другим и одновременно приносите дань Ему.

Вспышка благодати вырвалась с него и светом окропила его глаза. Волна рокота прокатилась между людьми. Кто-то что-то бормотал, кто-то испуганно крутил головами, но Гейб продолжил:

- Вам вручается Его дар! - воскликнул он, раскинув руки в разные стороны. Сквозь тучи над его головой пробились задиристые лучи солнца и окрасили его фигуру в золотистые оттенки. - Пускай возбуяет урожай с вами! Да сопутствует вас благословение Божье!

Грянул гром и ветер ускорился, потеребив бледную ткань на бёдрах Гейба. На нём тогда не было тех чёрных штанов, которые раньше видел Сэм, так как Гейб повторял стиль одежды тех людей, но ткань... Ткань обтягивала всё, что можно и нельзя, показывая сразу всё и сразу ничего. И если быть честным, Сэму даже нравилось, как выделяется она, как стекает по его телу молочным цветом и констатирует с рыжими, как и предполагал охотник, шестью крыльями.

Снова вскрики, снова вопли, некоторые начали вскидывать руки к небу и благодарить его, отчего Сэм медленно приходил к пониманию, что это схоже с библейскими сценами, где расказывалось, как ангелы спускались к людям, независимые и хладнокровные, дарили им частичку небес, которым те молились.

- Дело сделано, Габриэль – молодец. - практически неслышно пробормотал Гейб, со слишком добродушной улыбкой смотря на людей.

Ветер ускорился и затанцевал в перьях, – и Габриэль растворился в воздухе. Царственно, под шелест собственных крыльев, под взгляды чужих людей, которые на Земле были не более десяти веков, которые сейчас стояли перед архангелом на коленях, исчезнув из поля зрения Сэма. Как и само поле зрения, которое поглотила темнота. В воздух Сэм выдохнул, чувствуя, как руки и ноги обмякают:

- Гейб... Чёрт бы тебя побрал, зараза.

А спустя секунду он снова сплёлся с воспоминаниями Гейба.

***

Сэм снова вынырнул на поверхность. У него начинало появляться чувство, что ему и в рот, и в нос начинают заливать воды, когда он переносится в воспоминаниях Габриэля. И ещё никак не мог заставить себя знатно дёргнуть Габриэля, чтобы тот его услышал.

Никак не мог заставить себя стать очередной причиной его боли.

У него было чувство дежавю. Словно уже было нечто, подобное на то, что переживал он сейчас. Словно эта карусель из чужих воспоминаний была не первой, что становилось ещё страннее. А чувство дежавю с каждой секундой всё усиливалась, перемешиваясь с едва слышным, но всё же шипением, которое было будто звуками неработающего радио или... или словно кто-то дул в микрофон, проверяя, работает ли он или нет.

Сэм снова крутанул головой. Он скользнул взглядом по пастельных цветов стене, натыкаясь на изображения детских мультяшных персонажей, что бросали друг другу мяч на фоне нескольких маленьких домиков, схожие на чайные домики в период стиля рококо. Далее стояли мягкие кресла для посетителей, некоторые из которых были заняты родителями с их детьми.

Это была больница. Старая, плюс на минус восьмидесятых годов. В больнице играла старая песня фоном, – а Сэм, следовало признать, не помнил, чтобы в больницах когда-нибудь кто-нибудь включал музыку, – которую благодаря Дину (и благодаря вызванному очень давними галлюцинациями Люциферу, что напевал её в голове Сэма раз пятьдесят) Сэм знал наизусть. Винчестер заозирался, а Led Zeppelin расползался по всему помещению.

[На дереве у ручья]
In a tree by the brook

[Есть певчая птица, которая поет]
There's a songbird who sings

[Иногда все наши мысли заблужденье]
Sometimes all of our thoughts are misgiven
[Ох, это заставляет меня задуматься]
Ooh, it makes me wonder
Ooh, it makes me wonder
[У меня такое чувство]
There's a feeling I get

Сэм медленно шагнул по коридору и его едва по пути не сбила несущаяся вперёд девочка в больничной майке. Он резко отступил в бок и девочка промчалась мимо.

Ей было не более семи лет. Белая майка, босые ноги, бледная кожа и... и голова без единого волоска на голове. Всё внутри сжалось от мысленного страха перед настигшей девочку болезнью, который чёткой паутиной расползся по груди Сэма.

Когда-то Сэм, будучи спокойным десятилетним парнем, расплакался, бродя по больнице, когда отца ранили на охоте. В больницах он часто бывал, но тогда... В тот самый день коридоры, палаты и операционные были переполнены больными, посетителями и врачами. Месяц в жизни людей тогда был определённо не самым удачным.

Джон лежал с перевязанной грудью, под бинтами на которой покоились переломанные рёбра и длинные шрамы, с подвешенной переломанной одновременно в нескольких местах ногой и с где-то десятью швами на животе. На той охоте Джон повстречал особенно озлобленного ругару. Вокруг блуждали побитые жизнью люди, каждый из которых выглядел хуже предыдущего. И когда Сэм расплакался со словами, что ему жалко всех этих людей, что он хотел бы спасти каждого из них, что он не понимает, почему они спасают их только от монстров, – «чтобы они на следующий же день слегли со смертельной болячкой?», прогнусавил тогда он.

Джон попросил его приблизиться к себе. Как только Сэм сделал это под твёрдый взгляд сидящего на свободном кресле брата рядом с койкой отца, то тот свободно шевелящейся рукой схватил младшего своего сына за грудки и, притянув поближе, не слабо врезал Сэму пощёчину по заплаканной щеке так, как позволяло ему его положение на койке.

Сэм испуганно положил ладонь на свою горящую щеку. Отец редко бил его, чаще всего только кричал и пререкался. Дин же... Дин получал больше, гораздо больше, – о некоторых моментах Сэм знал, о некоторых нет, – но Джон тогда и впрямь немного перегнул палку и нарушил некоторые из своих правил (одним из которых явно было «никогда не подымать руку на своего младшего сына»)

Сидящий на кресле Дин вздрогнул и уже приподнялся на кресле, готовый кинуться к отцу и младшему брату, когда Джон остановил его одним взмахом своей руки, говоря слова, которые Сэм запомнит ещё на очень и очень долгое время:

- Не думай о них, потому что никто не в силах спасти всех. Даже твой Бог, в которого ты веришь. - Джон указал пальцем на крестик, висящий на шее Сэма. - Ты, парень, думай о том, как можешь спасти этих людей. Не жалей, – думай. Подотри сопли и живи дальше с мыслями, а не сожалениями, понятно?

Тогда те слова разочаровали Сэма, а сейчас же он понимал, что они дали ему дальнейший толчок вперёд. Позволили ему идти дальше без мысли, что всё, что они делают, – вся эта охота, – бессмысленно.

Но всё же грусть всегда скребла когтями грудь Сэма изнутри, когда он видел страдающих детей и даже взрослых от болезней. И пропитанный болью взгляд, что провёл девочку, лишь подчеркнул это.

Из угла прямо на девочку выскочил проворный силуэт. Тот вскинул руки и приятно улыбнулся в попытках стать чуть более милым.

- Хэй, привет. - произнёс Габриэль, протягивая девочке руку для пожатия. Та её, помедлив, пожала, сжав в ладошке с самым серьёзным выражением лица.

[Когда я смотрю на запад]
When I look to the west
[И моя душа плачет об уходе]
And my spirit is crying for leaving
[В своих мыслях я видел]
In my thoughts I have seen
[Кольца дыма сквозь деревья]
Rings of smoke through the trees

[И голоса тех, кто стоит и смотрит]
And the voices of those who stand looking
Ooh, it makes me wonder
Ooh, it really makes me wonder
[И шепчут, что скоро]
And it's whispered that soon

- Привет. Я вас видела, – вы разговаривали с моей мамой, правда? - спросила она и её голос прозвучал звучно, громко и был вовсе неподходящим для этого места, отчего некоторые люди повернулись на звук, состроив рожи.

- Да, Донна. - кивнул с ласковой усмешкой Габриэль.

С такой же ласковой усмешкой, с которой смотрел на утконоса, что был создан его рукой. С ней же он взирал на весь окружающий мир и Кастиэля в своих воспоминаниях. И Сэм видел её на губах Гейба так редко, что невольно оказался загипнотизированным ею.

- Скажи мне, как ты себя чувствуешь? - Габриэль медленно опустился на колени перед Донной, положив ей руки на плечи и заглянув в самые её карие глаза, – такие тёмные, что они констатировали, шли в разрез с солнечной улыбкой, схожей на те проникающие лучи солнца из единственного окна в конце коридора.

- Я чувствую себя как всегда. - Донна задумчиво уставилась куда-то за спину Габриэля. - После химиотерапии не ела день, потом не спала, но к этому я привыкла... Сэр?

- Да, милая?

- Вам кто-нибудь говорил, насколько прекрасны ваши крылья?

Габриэль моргнул, не понимающе уставившись на девочку, а после выдохнул, и по коридору прокатился его дрожащий вздох. Никто из посетителей не обращал внимания на Донну и Габриэля кроме подошедшего у ним Сэма. Охотник смотрел так, словно видел Гейба впервые, ведь в уголках глаз архангела собрались солёные капли.

Габриэль никогда ещё не выглядел настолько избитым жизнью, как тогда. Кроме, разве что, того раза, когда смотрел на Сэма, сжавшийся и обхвативший свои колени руками из угла с зашитым ртом.

- Я... Нет, мне такого не говорили. Ты скоро их перестаешь видеть, я тебе в этом клянусь.

[Если мы все назовем мелодию]
If we all call the tune

[Тогда волынщик приведет нас к разуму]
Then the piper will lead us to reason

[И наступит новый день]
And a new day will dawn

[Для тех, кто долго стоит]
For those who stand long

[И леса отзовутся смехом]
And the forests will echo with laughter
(Oh whoa-whoa-whoa, oh-oh)
[Если в вашей живой изгороди суета, не пугайтесь сейчас]
If there's a bustle in your hedgerow, don't be alarmed now...

Сэм наблюдал, как Габриэль медленно поднялся с колен и передал девочку её матери. После потёр глаза и устало облокотился о стену.

- Ты так заботишься об этом мире. - молвил Сэм. Он упёрся в стену лопатками прямиком рядом с Габриэлем. Голова отклонилась назад и затылок упёрся в прохладную поверхность с тянущим свою лыбу мультяшным львом. Веки дрогнули и опустились. - Ты же их всех вылечил, да? Всех детей, что были там, верно? Потому что в этом весь ты. Гейб, я счастлив, что стал твоей родственной душой, ведь мне достался лучший ангел. Лучший.

Спустя секунду Гейб отстранился и последовал коридором, всё такой же уставший и опечаленный. И Сэм мог поклясться, что видел, как крылья трепещут за его спиной. Неуловимые и прекрасные.

]Это просто генеральная уборка для Королевы Мая.]
It's just a spring clean for the May Queen

[Да, есть два пути, по которым вы можете пойти, но в конечном итоге]
Yes, there are two paths you can go by, but in the long run

[И еще есть время изменить дорогу, по которой ты идешь.]
And there's still time to change the road you're on
[И это заставляет меня задуматься]
And it makes me wonder...