Вдыхая яд, выдыхая боль
Ночь ещё только собиралась спуститься на землю, когда на улицах Берлингтона в преддверии Рождества царило раздражающее и, как казалось Уэнсдей, неуместное всеобщее веселье. Люди толпами смеялись и пели рождественские песни а капелла. Расхаживая по комнате из угла в угол, Аддамс то и дело хмуро поглядывала в сторону окна. После того, как она и Ксавье в гробовой тишине вернулись домой, то сразу разошлись по своим комнатам. К удивлению, Грейсон упустил возможность съязвить, жалуясь, что у него ещё куча дел, которые надо завершить к полуночи и почти бегом последовал на кухню. Похоже, он действительно был занят сегодня.
Оказавшись в своей спальне, Уэнсдей тут же отдала приказ Вещи найти в полицейском департаменте Берлингтона дела об убийстве некоего Майка двухлетней давности. Полагая, что раз город небольшой, происшествий такого рода не должно быть много, и девушка акцентировала внимание своего маленького помощника, что в графе «семья» ему следует обратить внимание на наличие младшего брата по имени Дрейк. Вещь ответил ей жестом, что задачу понял, и доложил о результатах его тайного рейда в комнату Грейсона, пока тот отсутствовал. Никакой личной информации о дворецком обнаружено не было. Даже элементарных документов, удостоверяющих личность, не оказалось. Вероятно, они были при нём, ведь мужчина уехал на машине. Но Аддамс всё равно сочла это подозрительным. Оставшись одна, она размышляла об этом, пока не услышала сквозь уличный гул довольно громкий гитарный проигрыш. Комната Ксавье находилась на другом конце коридора, и Уэнсдей решила, что музыка гремит именно там, а не внизу. После произошедшего в кофейне, как ей казалось, у него наверняка не осталось ни сил, ни желания ещё что-то рисовать. Как и у неё не было ни малейшего желания садиться за пишущую машинку.
«Он меня ненавидит. Так лучше. Не пополнит число сопутствующих потерь, пока мой сталкер будет пытаться добраться до меня».
Оттянув плотно прилегающую к основанию шеи ткань чёрной домашней кофты с кожаными на уровне живота имитирующими пояс вставками, Уэнсдей растёрла свободной рукой кожу и глубоко вдохнула ртом воздух. Она не могла точно сказать, как давно в этой комнате стало так душно. Мрачно покосившись на наглухо закрытые окна — Аддамс очень не хотела слышать, что творилось на улице, но эта мера не особо помогла — девушка уверенным шагом направилась к двери и, достигнув её, толкнула плечом, буквально выпрыгивая из комнаты. Прохлада коридора ударила ей в лицо. Прижавшись спиной к противоположной от двери её комнаты стене, Уэнсдей прикрыла глаза, всё ещё держа руку на шее, и просто дышала через нос. То, что музыка доносилась из комнаты Торпа, теперь не вызывало сомнений. Акустика коридора позволяла это понять. Здесь даже отчётливо слышался текст проигрываемой песни.
...All the places I've been and things I've seen
Я всюду побывал и много чего повидал —
A million stories that made up a million shattered dreams
Миллион историй, породивших миллион разбитых надежд,
The faces of people I'll never see again
Лица людей, которых я больше не увижу...
And I can't seem to find my way home...
И, кажется, я не найду дорогу домой.
Бросив взгляд в тускло освещённую часть коридора, где располагалась комната парня, Уэнсдей оттолкнулась от стены и сделала несколько шагов в ту сторону, намереваясь выяснить, а не оглох ли он, но остановилась, достигнув лестничного спуска. Постояв так в нерешительности немного, Аддамс обтёрла вспотевшие ладони о ткань спортивного кроя штанов и, развернувшись, пошла обратно к себе в спальню, с шумом захлопнув за собой дверь. Музыка продолжала греметь. Вибрации, возникшие из-за неё, словно отлетали от стен пустого коридора. Ксавье лежал на кровати в своей комнате и смотрел в потолок. Встроенные в стену колонки надрывались, как в последний раз, транслируя музыку с плейлиста из его ноутбука. Но Винсенту Торпу не придётся разориться на слуховые аппараты и врачей-сурдологов для сына, потому что в ушах Ксавье находились затычки. Они не перекрывали звук полностью, но значительно снижали его волновой поток, из-за чего музыка слышалась намного тише, чем играла. Парень был без сил. Около часа назад Грейсон принёс ему обед. Или уже ужин... Ксавье думал, что ему кусок в горло не полезет, но, к своему же удивлению, съел всё и теперь его клонило ко сну. Но заснуть не получалось из-за внутренней тревоги. Сегодня он точно не планировал выходить из комнаты. Увидеть колкий взгляд Уэнсдей на себе ему претило. Да и вообще, он не хотел быть с ней рядом сейчас. И дело не в том, что его чувства в очередной раз были растоптаны. Он не держал обиды за отказ. Но и напрасно теребить себе душу тоже не желал. Его способность делать вид, что всё в порядке, была не на таком высоком уровне, как у Аддамс.
...Your heaven's trying everything
Твои небеса делают все,
Your heaven's trying everything to break me down
Твои небеса делают все, чтобы сломить меня
А Уэнсдей наоборот не сиделось в комнате. Ещё немного побродив там кругами под концерт похожих по стилю музыкантов, девушка приняла решение спуститься вниз. К тому времени на часах было уже восемь. Из кухни доносились приятные ароматы, но Аддамс они не прельщали — девушка не чувствовала голода. Вещь ещё не вернулся из своей небольшой вылазки, а больше оставаться одной она, к ужасу для себя, не могла. Уэнсдей Аддамс не вынесла одиночества? Такой позор можно было смыть только кровью. И лучше будет пустить её Грейсону, чем себе.
Кухня выглядела просторной. По кромке стен спереди и справа от входного проёма располагался гарнитур из красного дерева, с отведённым местом для готовки: столешницами, индукционной плитой с просторной духовкой и раковиной. Он был разделён надвое небольшой дверью, ведущей в подвал. В углу между областью окна и стеной слева под потолком висел небольшого размера телевизор, на котором транслировался какой-то фильм, а рядом с ним круглые механические часы. Под окном располагалось несколько небольших по размеру холодильников и один огромный в самом углу от входного проёма. В центре кухни стоял большой стол с несколькими стульями. Но Грейсон отставил их всех в сторону. Стоя у стола спиной ко входу, дворецкий не видел, как вошла Аддамс. Поглядывая в экран телевизора, мужчина занимался приготовлением традиционных рождественских сладостей. Бесшумно пройдя мимо него, но не оставшись незамеченной, Уэнсдей встала по другую сторону стола от Грейсона.
Поставив на паузу фильм, тот расплылся в улыбке и произнёс:
— Что такое, милая? Заблудилась по дороге в уборную?
— Использование одних и тех же речевых конструкций в качестве шаблона шутливо-саркастичных высказываний свидетельствует о скудности и ограниченности интеллекта, — ответила Аддамс.
— А какой толк придумывать что-то новое, если на старое не было никакой реакции? Пустая трата временных и умственных ресурсов. И никакого профита. — Оглядев девушку с головы по пояс, Грейсон продолжил: — А правда, зачем пришла? Проголодалась?
— Нет.
— Что значит «нет»? У меня еды целых три холодильника. Быстро возьми свои слова обратно и готовь столовые приборы! Отправляйся наверх, скоро принесу.
— Я же сказала, нет, — Уэнсдей повела плечами, обведя взглядом стол. — Зачем ты так стараешься?
— Так мы что, теперь взаимно на «ты»?
— Как я помню, тебе нравилось чередовать.
— Ахаха, принято, — произнёс мужчина, продолжая разрисовывать по контуру белой глазурью пряничного человечка из кондитерского шприца. — Господин Ксавье любит традиционную рождественскую еду нормисов. Раньше он часто бывал дома у Линдси и других ребят, а потом дома требовал те же печенья на завтрак. И на обед. И на ужин. Мистер Торп постоянно отсутствует, как ты смогла заметить, а детям важно радоваться чему-то. И хотя господин Ксавье вырос, его внутренний ребёнок всё также хочет пряничных медвежат с молоком вместо ужина, чтобы почувствовать себя лучше.
Сменив шприц на тот, в котором была залита красная глазурь, дворецкий нарисовал губки, пуговицы, а затем уже синей — шарфик. Следя за увлечённым своим занятием Грейсоном, Уэнсдей постукивала указательными пальцами обеих рук по столешнице. Лицо её приобрело задумчиво-удручённый вид. Она словно сомневалась, говорить то, что собиралась, или не стоит.
— Ксавье... рассказал о том, что случилось?
— Ему не нужно говорить. На лице всё написано. Вы снова поссорились. Только и делаете, что ссоритесь, словно жизнь совсем не коротка.
Отложив готовое печенье на деревянную доску, Грейсон взялся за новое. Но в этот момент звякнула духовка и отвлекла его от творчества. Мигом дворецкий схватил две рукавицы-прихватки и вытащил на свет ещё целый противень печенья, но уже не в виде человечков, а мишек в шарфе и колпаке. Поставив противень остывать, Грейсон вернулся на место и продолжил накладывать глазурь.
— Он признался в чувствах, — произнесла Уэнсдей, когда мужчина начал рисовать контур. Резко подняв взгляд и встретившись им с Грейсоном, она добавила: — Я отвергла его.
— Шок. С чего взялся этот приступ милосердия?
Девушка промолчала. По её хмурому виду нетрудно было догадаться, что она не желает обсуждать данную тему. Тогда зачем было начинать? Критично осмотрев Аддамс, дворецкий пришёл к выводу, что несмотря на то, что чувства Ксавье остались без ответа, они достигли её. И внутренне, закрытая для понятных обычному человеку эмоций, Уэнсдей ощущала что-то, и это «что-то» вызывало у неё тревогу. Искренние порывы мало кого способны оставить равнодушными.
Похоже, Уэнсдей не попала в тот список. Вот почему она спустилась к нему. Упражняться в сарказме намного лучше, чем тревожиться в тишине и одиночестве.
— Ладно... Раз ужинать ты не хочешь, закатывай рукава. Будешь помогать мне с печеньем.
— Я не хочу.
— Иногда желания не совпадают с реальностью. Впрочем, об этом никто не сможет рассказать тебе лучше, чем господин Ксавье.
Колкий взгляд Аддамс был способен проткнуть насквозь, но Грейсон лишь рассмеялся, доставая из-под стола, где с его стороны было искусственно, вопреки оригинальному чертежу, вмонтировано несколько небольших полок, тарелку с печеньями, но уже третьего вида по форме.
— Это пауки? — с сомнением спросила девушка.
— Тарантулы, если верить этикетке на формочке. На краю раковины стоит глубокая тарелка с глазурью из чёрного шоколада. Поставь в микроволновку, её надо разогреть. Время не должно превышать минуту и тридцать секунд, а затем набери в пустой кондитерский шприц глазурь и можно приступать к работе. Я думал, что идеально будет их полностью залить, но ты и сама можешь решить. Это спецподгон для тебя, так что... Дизайн на твоё усмотрение.
— Я же сказала, что не хочу.
— Тогда... — прищурившись, Грейсон упёрся правым локтем в поверхность стола, а левую руку просунул вниз, нашаривая на полке один из спрятанных там ножей. — Повеселимся.
Уэнсдей только успела перевести на него взгляд, но не оценить новую обстановку. Когда до мозга дошёл сигнал, что в неё летит нож, девушка напряглась, но среагировать не успела — оружие достигло её, пролетев совсем рядом, но мимо, оставив на шее неглубокую царапину, ударилось остриём о стену позади и с громкими звуками шлёпнулось в раковину. Струйка крови покатилась вниз, пропадая под краем кофты, но едва ли Аддамс это заметила. Губы непроизвольно приоткрылись, дикий взгляд был устремлён перед собой, прерываемый довольно частым для неё морганием. Грейсон насчитал по меньшей мере семь взмахов ресницами подряд и остался доволен этим, отчего громко рассмеялся.
— Ахаха! Ты вздрогнула. Бодрит, неправда ли?
— Это всё? — постепенно возвращая себе самообладание, ответила Уэнсдей.
— Нет. Всего лишь тизер. Я буду добр к тебе, в честь Рождества. Предлагаю в последний раз сделать выбор: мирно работать с глазурью, упражняясь в остроумии, или устроить настоящую бойню!
— Я принимаю вызов, — яростно впившись ладонями в стол, Аддамс чуть подалась вперёд, словно приготовившись напасть. — Больше тебе не застать меня врасплох.
— Лучше сдайся. Твои шансы выйти с минимальными потерями равны нулю. Предлагаю попытаться использовать мозг по назначению и проанализировать всё. Ты находишься на моей территории. Я знаю тут всё, а ты только можешь оценить то, что лежит на поверхности. Ты бы могла заиметь преимущество в контактном бою, но здесь недостаточно места для него. Даже с твоим ростом и весом двигаться ловко не получится. И я знаю, что твой дар заключается в предвидении, что было выяснено путём подслушивания и подглядывания, не буду скрывать. А что обо мне знаешь ты? Имя, пол, род занятий и приблизительный возраст. Решать, конечно, тебе, но помни: я готовился к этому моменту со дня твоего приезда. Так что, и место для тайного захоронения тоже подготовлено.
— Слишком много слов, — исподлобья глядя на Грейсона, произнесла девушка. Выражение лица оставалось спокойным, но взгляд... он выдавал её злость и нервозность. Действительно, ситуация складывалась не в её пользу. И Вещь был не рядом. А мужчина смеялся ей в лицо. И хотя она считала, что тот блефует с одной целью — напугать её — обрести самообладание не получалось. Эта игра не принадлежала Аддамс. — Если бы хотел, не предоставлял бы права выбора. И чтобы ты знал: не в моём характере отказываться от брошенного в лицо вызова.
Дворецкий лишь снова рассмеялся. Проговорив, что он не давал ей выбор, а лишь его видимость, потому что был уверен, что на попятную девушка ни за что не пойдёт, Грейсон опять опустил руку под стол, не спуская хитрого взгляда с Уэнсдей. Но на этот раз она заметила тот жест и готовилась ответить.
— Вижу вы поладили, — раздался голос Ксавье у входа в кухню.
Выпрямившись, Грейсон развернулся к нему лицом, приветливо улыбаясь. Уэнсдей тоже приняла вертикальное положение и окинула парня хмурым взглядом, а затем демонстративно отвернулась. Но Торп и не ожидал от неё иной реакции.
— Куда уходите, господин Ксавье? — спросил дворецкий. — Я вижу вы надели тёмно-синий кашемировый кардиган на молнии. На свидание собрались?
— Нет, я... — инстинктивно прикрывая рукавом распахнутой парки одежду под ней, парень бросил неловкий взгляд на Уэнсдей, но та по-прежнему игнорировала его, как несуществующий объект. — Линдси пригласила меня на вечеринку к одному из старых друзей. Буду поздно, скорее всего. Или утром. Не знаю пока.
— Посмотрите мне в глаза... — прищурившись, словно в чём-то подозревает его, Грейсон продолжил: — После вечеринки к Линдси поехать планируете?
Отвечайте, не задумываясь.
— Отстань.
На улице засигналила машина. Непроизвольно Ксавье повернул голову в сторону окна, но ничего не увидел сквозь закрытые жалюзи. Тем не менее, сомнений в том, что это Линдси за ним приехала, у Торпа не было.
— Люблю нетерпеливых женщин, — проговорил Грейсон, усмехаясь. — С ними всегда весело. Возьмите для Линдси пряничных человечков. Знаю, она любит.
— Ты их правда делаешь? — удивлённо спросил Ксавье, делая несколько шагов к столу. — Думал, ты не станешь в этом году.
— А я опять вас удивил.
— Обманул, ты, наверное, хотел сказать, — парень с улыбкой стопкой набирал печенья из рук дворецкого. — А мишки?..
— Пока без глазури. И честно, не знаю, будут ли с ней. Мы с Уэнсдей как раз решали их судьбу.
Бросив короткий взгляд на Аддамс, которая послала Грейсону хмурый взгляд, но промолчала, Ксавье собрался уйти, когда дворецкий остановил его, сказав, чтоб тот не забыл воспользоваться его рождественским подарком, который лежит во внутреннем кармане парки. Кое-как удерживая стопку пряничных человечков в одной руке, Торп просунул пальцы в указанное место и моментально его тело обдало жаром, когда они коснулись содержимого небольшой открытой коробки. Там были презервативы. Смутившись, парень пробормотал еле слышно «спасибо» и ушёл. Когда хлопнула входная дверь, Грейсон обратил свой взор снова на Уэнсдей. Теперь она стояла спиной к нему и закатывала рукава кофты по локоть: сначала один, потом второй. Решив понаблюдать за ней немного, прежде чем что-то сказать, дворецкий скрестил руки на груди. А Аддамс тем временем вымыла руки, потом взяла миску с глазурью из чёрного шоколада и поставила в микроволновку, а затем, когда та разогрелась, поставила на свою часть стола и набрала немного в кондитерский шприц, после чего залила одну из лапок тарантула.
— Что такое, — оторвавшись от созерцания развернувшейся перед ним картины, наконец проговорил Грейсон. — Нет, что ЭТО такое?! «Голодные» игры отменяются? — Уэнсдей не ответила. — Обидно.
Продолжая игнорировать дворецкого, Аддамс, похоже, увлеклась своим новым занятием. И хотя внешне она никак это не показывала, Грейсон был уверен, что уход Ксавье ей не понравился. Только вот что интересовало его: причина неудовольствия Уэнсдей заключалась чисто в том факте, что Торп ушёл развлекаться после их чрезмерно эмоционального разговора, или же из-за того, что он отправился на вечеринку вместе с Линдси. Но удовлетворить интерес дворецкому было не суждено.
Приступив обратно к нанесению глазури, Грейсон включил фильм, который смотрел до того, как Уэнсдей нарушила его идиллию. Ромком из начала двухтысячных под названием "Влюбись в меня, если осмелишься" вызвал у Аддамс раздражение. Послав дворецкому убийственный взгляд, девушка, промолчав, стиснула зубы и продолжила заливать печенья глазурью. Используя белый цвет, она дополнила дизайн пряничного тарантула восемью мелкими глазками. Мысленно отмечая, что членистоногое существо всё равно не выглядит реалистично, Уэнсдей бралась за новое и всё также отмалчивалась. Она хотела тишины, но не желала оставаться в одиночестве. Чтобы признаться в чём-то другому человеку, нужна смелость. Для признания себе понадобится океан храбрости. Аддамс не считала, что лишена этих черт, но тем не менее не спешила использовать их. Но отрицать очевидное невозможно до бесконечности. И, похоже, Уэнсдей достигла той точки, когда нельзя было игнорировать неподвергающийся сомнению факт: она изменилась за последние несколько месяцев. Точнее, её изменили. Инид, Юджин, Ксавье, Тайлер... Все они так или иначе повлияли на неё. И хотя даже опытному стороннему наблюдателю могло показаться, что «маленькая грозовая тучка» всё такая же мрачная, как и прежде, сама Аддамс стала больше отмечать, что сквозь мелкие, едва заметные бреши, пробивались яркие, обжигающие лучи сияющего в зените солнца. Но те редкие проблески чувств не приносили ей дискомфорта, потому что, по большей части, она едва их замечала, ведь они не мешали ей пребывать в состоянии презрения и непроницаемой отчуждённости. Как робот, Уэнсдей делала вещи, несвойственные ей, следуя новым, неизвестно кем и когда внесённым, установкам. Но сейчас, так же, как тогда в момент осознания предательства Тайлера, она больше не могла оставаться бездушной машиной, всего лишь выполнявшей прописанные в сценарии и требуемые ситуацией действия. Ощущение спокойствия и контроля исчезло. Системы были отключены, план ремонта отсутствовал. Среди бессовестно завладевшего Аддамс хаоса парадоксально возникшая толика порядка замыкалась на нелепом, в некоторой степени постыдном для неё деле, от которого было уже не откреститься: мелкие следы от чёрной глазури красовались на пальцах. И это служило лучшим доказательством того, что Уэнсдей способна чувствовать так же тонко, как и другие.
— ...За нас, — сказал парень и чокнулся с девушкой напротив него бокалами с шампанским, сидя за столиком в шикарном ресторане. — И за то, о чём я мечтал... с тобой поговорить. — Длинные паузы между фразами создавали напряжение на экране. — Все эти годы.
— О чём же? — с улыбкой спросила девушка.
— Обо мне.
— О тебе? По-прежнему говоришь только о себе.
— Точнее, о моих чувствах, — парень, как опытный соблазнитель, положил свою ладонь поверх руки девушки, томно смотря ей в глаза. — Я влюблён. Это серьёзно. Я молчал столько лет. Я женюсь. — Снова пауза, которой он давал понять, что ждёт реакции на свои слова, но девушка лишь слушала, неловко посмеиваясь. — Так что?
— Хочешь узнать, «не слабо» ли? — девушка смотрела с вызовом. — Помнишь, на свадьбе у моей сестры ты поклялся, что ответить в церкви «нет» тебе не слабо?
— Что ты скажешь? — игнорируя её вопрос, произнёс парень.
— Правда женишься?
— Для этого мне и нужна ты.
— Да, в одиночку это не получится, — её улыбка оставалась сдержанной, но глаза счастливо блестели.
— Пусть они будут у тебя до дня церемонии, — вложив в руки девушки коробочку с двумя обручальными кольцами, проговорил парень.
— Слушай, это...
— Да? Идёт? — девушка не могла ответить. Лишь истеричные смешки слетали с её губ. — Она согласна. Согласна! — парень встал и зааплодировал. То же сделал весь зал, обратив на них внимание. Из глаз девушки едва не потекли слёзы счастья, когда парень добавил: — Ты будешь моим свидетелем. — А затем наклонился к ней ближе и поцеловал в щёку, как целуют свою мать или сестру. — Спасибо. Я познакомлю тебя со своей невестой. Кристель. Красивое имя, да?
— Нет, — твёрдо произнесла девушка, пытаясь совладать с бурей чувств, охвативших её.
— Это она в том самом платье, в котором я видел тебя в последний раз четыре года назад. Я его ей подарил, — девушка молчала. Скулы были крепко сжаты, отчего можно было подумать, что она изо всех сил пытается сдержаться, чтобы не разрыдаться. — Помнишь, ты говорила, что мне слабо причинить тебе боль? Не слабо...
— АХАХАХА, — раздался громкий заливистый смех Грейсона, привлекший внимание Аддамс. — Посмотри, милая, я нашёл того, кого ты почтенно зовёшь «учителем». Это ты в честь торжества его садизма взялась за шприц? Что-то вроде подношения, да? Аха!
Смерив дворецкого презрительным взглядом, Уэнсдей отложила последнего паука в глазури на тарелку и стала протирать влажной салфеткой один за одним свои пальцы, параллельно отвечая:
— Можешь лучше.
— ЭТО ты сказала господину Ксавье, когда он имел смелость рассказать о своих чувствах? — молчание служило ему ответом, но мужчине, похоже, было всё равно. — Честно, я вообще не ожидал, что он сделает такую глупость. Нижайше прошу прощения, плохо воспитал мальчика, каюсь.
Приложив ладонь к груди, Грейсон театрально поклонился, но на лице его играла насмешливая улыбка, выдававшая несерьёзность слов и поступков. Отложив тряпку, Уэнсдей упёрлась ладонями в поверхность стола и сказала:
— Тебе не к лицу строить из себя образец невинности. Для того, чтобы Ксавье мог подготовить меня к своему признанию, ты оставил нас одних за городом, без возможности безопасно добраться обратно. Это не просто безответственно, а ещё явно указывает на сговор.
— Сговор? Ой-ой-ой, — Грейсон помахал ладонью перед лицом Аддамс, — какие безумные фантазии. Я из рабочего класса, милая. Что хозяин приказал, то я и сделал. А мне повелели свалить подальше. И вообще, касаемо безответственности... Подстраивать отношения двух подростков, живущих под одной крышей? Там, откуда я родом, подобное считается неприемлемым. Да я ночами не сплю, чтобы под крышей этого дома не воцарилось торжество разврата! Когда мистер Винсент приедет, попрошу прибавку к зарплате за мои страдания.
Закатив глаза, Уэнсдей схватила с тарелки готового пряничного тарантула и откусила немного, отмечая про себя, что по вкусу он очень даже неплох. А между тем в фильме очередная сюжетная арка была посвящена внутренним переживаниям главного героя из-за разлуки со своей возлюбленной. Да-да, той самой, которой он сделал больно в ресторане. Грейсон громко возмущался происходящему на экране, забывая свою основную задачу на этой кухне. Теперь для Аддамс стало очевидно, почему дворецкий, якобы, ничего не успевал: постоянные отвлечения на фильм значительно снизили его продуктивность за счёт увеличения трудоёмкости. При равных условиях девушка разобралась с двадцатью пряничными тарантулами, а Грейсон только с семью. Конечно, разнообразие цветов, используемых для оформления пряничных человечков, играло немаловажную роль в производительности труда, но Уэнсдей была уверена, что мужчина намеренно медлил, чтобы побольше скинуть работы на неё. А когда он прямым текстом сказал, что раз она чудесно справилась с пряничными пауками для себя любимой, то и нанести глазурь на мишек, которые нравятся Ксавье, ей не составит труда. Использовать надо было три разных цвета: белый — им должны быть залиты голова и тело медведя, красный — для шапки и шарфа, завязанного на шее — и чёрного, которым будут прорисованы нос, рот и глаза. А сам «бездельник» продолжал больше уделять внимание происходящему в фильме, чем непосредственно своему занятию.
— Внеорбитные идиоты! — воскликнул он, стукнув кулаком по столу. — Изощрённые издевательства друг над другом в течении двух десятилетий заканчиваются признанием в любви под дождём. Это нормально что ль?!
— Вместо того, чтобы бесцельно кричать в бездушный экран, который явно не сможет ответить, ты мог бы уже прекратить эту пытку ради экономии маленьких серых клеточек.
Переведя хитрый взгляд на Уэнсдей, дворецкий взял в руки пульт и увеличил громкость, чтобы себя невозможно было услышать за речью персонажей из кино. Но голос Грейсона был довольно громким, поэтому у него получилось.
— Не благодари, — сказал он, широко улыбаясь.
А Уэнсдей и не собиралась, хотя не могла не признать, что дворецкий своими поступками и издевательскими фразочками возвращал её к привычным ощущениям и мыслям. Они были ей подконтрольны, и девушка заметно расслабилась. Тут она была, как рыба в воде. Но сил плыть у Аддамс не было. Только на то, чтобы дышать ровно. Но сдаваться просто так девушка тоже не желала. С вызовом глядя на дворецкого, она подставила к себе поближе тарелку с пряничными мишками, на которые нужно было также нанести глазурь, и продемонстрировала свою готовность, до конца не осознавая, что хотела этим выиграть. Её тело механически выполняло действия, а разум не возражал. Все мысли вытесняли слишком громкие речи героев фильма. Бессмысленные и нарочито эмоциональные — прямо, как доктор прописал. Но лечение этой пыткой длилось совсем недолго. Вскоре Грейсону и вовсе пришлось выключить телевизор. Тишина давила. Аддамс хотела закрыть уши, чтобы не слышать её звенящего молчания, потому что если бы это было тем, к чему девушка стремилась, давно бы уже вернулась наверх к себе в комнату.
— Я совсем не слышал сегодня твоей пишущей машинки, — проговорил дворецкий, с прищуром поглядывая на Уэнсдей. — Потянула связки на пальцах или вдруг прозрение наступило, что едва ли кто-то когда-нибудь заинтересуется твоими посредственными записульками?
Прекратив выдавливать из шприца глазурь, Аддамс подняла на мужчину суровый взгляд, по которому тот понял, что сейчас снова есть шанс повеселиться. Ревностно относившаяся к своим вещам и их неприкосновенности девушка мысленно отметила, что мысли традиционно сходятся либо у гениев, либо у дураков, и решила, что не станет разбираться, кто они с Грейсоном, раз оба посчитали необходимым покопаться в вещах друг друга, чтобы разжиться полезной информацией, которую можно было бы использовать против оппонента. И сейчас Уэнсдей наконец осознала, что их цели кардинально разнятся, поэтому спокойно ответила:
— Кто пишет кровью и притчами, тот хочет, чтобы его не читали, а заучивали наизусть.
— Ницше, — констатировал мужчина, становясь серьёзным. — «Так говорил Заратустра» не лёгкое чтиво. Но для позёров, имеющих страсть к заумным цитаткам, самое то.
— У меня нет склонности врать о том, кем я являюсь. А вот ты, Грейсон, именно так и делаешь. Притворяешься добрым другом с озорным нравом, а на деле жестокий манипулятор, получающий удовольствие, причиняя боль тем, кого смог обмануть фальшивой личиной. Это жалко.
— Аргументируй.
Дворецкий оставался спокоен. Слова Уэнсдей не задели его, а лишь пробудили интерес.
— С самого моего приезда ты манипулируешь мной, Вещью и Ксавье, заставляя вести себя так, чтобы тебя это развлекло. Мне ты перманентно пытаешься вменить чувство вины за то, что мне плевать на чувства Ксавье, думая, что так сможешь вынудить меня потерять контроль над ситуацией. Желание подружиться с Вещью было продиктовано целью оставить меня без союзника, заставив того думать, что он личность, а не просто мой прислужник. И хотя Вещь не перестал меня слушаться, я не могла не заметить лояльности, которую он стал проявлять по отношению к тебе. А Ксавье... — Аддамс взяла паузу, откладывая в сторону кондитерский шприц. — Ты годами заставляешь его чувствовать себя одиноким и ненужным. Пользуясь тем, что он зависит от тебя и физически, и эмоционально, ты держишь его на коротком поводке, не давая забыть, что вас связывают отношения типа «хозяин-слуга», в то время, как истинная связь похожа больше на ту, что есть у отца и сына. Но тебе нравится заставлять его вспоминать, что все твои поступки обусловлены лишь тем, что тебе за них платят. И хотя ты уже сегодня пытался откреститься от этого, я ни на минуту не поверила, что Ксавье решил признаться мне, лишь руководствуясь только своей волей. Все действия были слишком продуманы, что не характерно для него. Он ввязался в игру, правил которой не знает. И что? Ты достаточно развлёкся или придумал больше поводов для этого?
— Знаешь, Уэнсдей, — оставаясь непроницаемым, проговорил Грейсон, — ты удивишься тому, как изменится твой мир, если вдруг у тебя получится перестать искать виноватых в чём-либо среди окружающих и взять ответственность на себя.
— Я всегда отвечаю за свои слова и поступки.
— Не сомневался, что именно так ты и считаешь. Поэтому намереваюсь разбить твои иллюзии, как хрустальный шар. И сделаю это... с удовольствием. — С прищуром глядя на Аддамс, Грейсон облокотился локтями о стол, мысленно отмечая, что логические связи она выстраивает очень даже неплохо, но видеть истину ей мешал юношеский максимализм. — Значит, я всеми манипулирую. Посмотрим... Вещь сблизился со мной по твоему приказу. Ты хотела найти информацию обо мне, заставив беднягу рыться в чужом имуществе, хотя могла бы просто спросить то, что тебя интересовало. Но у тебя проблемы с доверием, судя по всему. А у Вещи нет. Он же просто часть тела. Этот малыш не разбирается в людях, поэтому ты считаешь, что им легко манипулировать. По своему опыту, наверное, знаешь. И если бы я действительно манипулировал им, как ты сказала, то мы бы сейчас тут не стояли. Я мог бы настроить его против, подогреть обиду за то, как с ним обращались. Меня бы ждало неплохое шоу и не пришлось бы затратить слишком много сил для этого. Продуктивно, не правда ли? — Грейсон подмигнул и продолжил. — Знаешь, мне обидно. Ты недооцениваешь меня, раз решила, будто я способен лишь добиться от объекта манипуляции всего лишь лояльности. Впрочем, мне это даже на руку, хмык. Только непонятна моя первичная мотивация.
— Месть, — коротко ответила Уэнсдей и скрестила руки на груди.
— Аха, заба-а-авно, — протянул дворецкий. — Обычно, говорят, что по себе людей не судят. Но проблема в том, что все именно так и поступают. Надо мыслить не так, как бы поступил ты сам, а предположить действия оппонента, основываясь на опыте того, что о нём известно. Впрочем, лекции тут излишне.
Ирландская мудрость гласит: вы не можете сделать из осла скаковую лошадь.
Пока что, это наш случай. — Цокнув несколько раз языком, мужчина продолжил.
— Что касаемо господина Ксавье... Он и правда во всём на меня полагается. Когда мы с ним встретились, ему было два года. Дело было в Лос-Анджелесе. Я уже давно путешествовал по миру и от скуки забрёл на местный пляж. В тот день было пасмурно, поэтому берег пустовал. Я шёл по песку и радовался, что он проник внутрь моих туфель. Запах океана напомнил мне о доме. Я родом из Ирландии. Там тоже есть океан.
— У меня нет проблем со знанием географии.
— Ксавье сидел на песке и плакал, — проигнорировав слова Аддамс, сказал Грейсон. — Детский плач удивителен. Он может быть одновременно искренним и насквозь пропитанным фальшью. Это оттого, что дети рано понимают, какую имеют власть над окружающими, когда у них из глаз льются слёзы. Плач Ксавье был душераздирающим. Одинокий и напуганный, он сидел неподалёку от воды. Я, конечно, подошёл, ища глазами кого-то из его родителей, пока не заметил лежащие рядом женские туфли ярко-красного цвета. На десятки метров не было ни одной женщины, которой они могли принадлежать. И тогда стало ясно, что она ушла в океан. Но... не для того, чтобы поплавать. Я пытался её спасти, но даже с моими возможностями это было невыполнимо. — На улице раздался истошный крик, привлёкший внимания и мужчины, и девушки, который затем на десятки голосов разошёлся заливистым смехом по округе. — Винсент приехал только через три часа. Всё это время я провёл в полицейском участке, держа Ксавье на коленях, потому что только при таких условиях он не плакал. Моё воспитание не позволило оставить его тогда. С тех пор я дворецкий в этом доме. Забочусь о Ксавье и Винсенте. Это моя социальная роль. Человек не ограничен рамками одной из них, но есть те, что эксклюзивны. Даже в условиях
современности они не дублируются, не подлежат расколу. Винсент Торп — отец Ксавье и это его социальная роль. Я не имею права занимать её. Ксавье не должен забывать, кто его отец. Моя задача состоит в подготовке ко взрослой жизни. Многое из того, чему должно научиться, действительно, как правило, ребёнок получает от отца. Но бывает и по-другому, в чём совершенно нет ничего плохого. Но это не меняет мою социальную роль. И Ксавье следует помнить об этом. Я знаю, что его расстраивает подобное положение дел, но настоящую боль ему причиняет вовсе не оно. Он был вполне счастлив до последнего времени. Ты обвинила меня в том, что я жестокий манипулятор. Что я повлиял на решимость Ксавье признаться тебе в любви и на твоё восприятие своего поведения через призму его чувств, вменяя вину за безжалостное равнодушие. Каков злодей, а! Всё успеваю: и придумать план мести за разбитые чувства своего хозяина, и насладиться его страданиями. Помнишь, я сказал, что надо уметь брать ответственность за свои слова и поступки? Последую своему совету и не буду отпираться. Я действительно кое-что сделал, но не ради собственного удовольствия, эго или назло тебе. Я учил господина Ксавье справляться со своими эмоциями, сублимировать их в его дар. И обязательное условие для того, чтобы старания оказались психотерапевтичными — он должен делать это, разбираясь в себе, а не отвечая жестокостью на жестокость. И я пока что рядом, поэтому могу помочь. Именно это я и сделал, поняв, что рисование вовсе не то, что ему нужно. Я позвонил Линдси. Сказал забрать его. И надеюсь, он хорошо повеселится. — По лицу Уэнсдей не пробежало ни тени эмоций, но плотно сжатые скулы выдали её. — Я не настроен враждебно к тебе, Уэнсдей. Наше общение за последние дни нельзя было назвать тесным. В основном оно оказалось сведено до взаимного обмена «любезностями». Допускаю, они могли выглядеть... резко с моей стороны, но для тебя это не должно было иметь значения. Но, как вижу, ты приняла на свой счёт, вероятно, решив, что таким образом я демонстрирую отношение к тому, как ты обращаешься с господином Ксавье. Любопытно, что ты мнишь из себя великого сыщика, но при том благополучно пропустила тот факт, что моя манера речи при разговоре с ним абсолютно идентична той, что приходится слышать тебе. Но, знаешь, твои обвинения показались мне даже забавными. И это ещё сочетание слов... «чувство вины». Как будто кто-то царапает ногтем где-то глубоко внутри. Но тебе ведь это знакомо, неправда ли? — Ответа не последовало, хотя Грейсон его особо и не ждал. Сделанная пауза давала передышку, и он воспользовался ей, чтобы смочить рот. — Даже если ты вознамеришься отрицать, я не изменю своего мнения. Холодность и непроницаемость, демонстрируемые тобой, конечно, скрывают тебя от мира вокруг. Но как бы ты ни старалась, всех людей не удастся убедить в том, что в твоей душе нет ни единой живой частички. Меня уж точно нет. Я вижу сквозь эти стеклянные глаза, как тебе трудно стало справляться с эмоциями, копившимися и подавляемыми долгое время. Им надо давать выход, иначе ты взорвёшься.
— Я не просила психологическую оценку. Тем более, исходящую от дилетанта.
— Тебе претит моё общество, но вот ты здесь, слушаешь меня, вместо того, чтобы вернуться в одинокую полупустую комнату наверху. Ты ведь любишь быть одна. Так будь, — поспешно сглотнув скопившийся ком, Аддамс опустила взгляд, вцепившись в край стола пальцами, словно держась за него, как утопающий за спасательный круг. — Не можешь. Твоё появление на моей кухне стало полнейшей неожиданностью, хотя я и подготовился на всякий случай. Винсент умер бы от зависти, узнав о моей прозорливости, хе-хе. — Усмехнувшись, Грейсон внезапно стал серьёзным, черты его лица ожесточились. — Я расценил то, что ты пришла, как крик о помощи, но сделал вид, что ничего не понимаю. И ты нашла вполне элегантный способ обсудить всё, что так взволновало тебя. Не говорю, что осознанно. Человеческая природа настолько уникальна, что, прожив столько времени, я всё ещё не перестаю удивляться её способности к самосохранению. Извини, что оскорбил. Ты ведь мнишь себя камнем. Холодной, несгибаемой и прочной. Твёрдым гранитом, что как бронежилет оберегает вопреки твоему желанию родившиеся благодаря твоей человеческой душе чувства. Благодарность, зависть, привязанность, вина, любовь... Маленький бунт внутри тебя обусловлен физиологией и юная девочка уже не может его подавить. Но суть как раз в том, что ему наоборот надо позволить разгореться. Пусть захватит целиком. Только так ты сможешь научиться это контролировать. Не подавлять, а контролировать, оставаясь той версией себя, которую неустанно транслируешь миру. Признайся: ты слабая.
— Я не слабая, — прошипела Уэнсдей, исподлобья глядя на дворецкого.
Её глаза были чернее обычного, а сама девушка выглядела так, словно готова в любой момент напасть. Помня, что позади неё в раковине ещё лежит нож, который Грейсон запустил в неё, Аддамс ощутила мерзкое покалывание в правой руке. Но хуже было то, что мужчина напротив неё мог быть прав. Потерять над собой контроль — вот есть слабость. Если оценивать объективно, за последние пару месяцев Уэнсдей не могла полностью себя контролировать.
— Слабая. Все мы слабы, но не одновременно. Потому что мы живые, хотя даже у роботов бывают сбои. Почти со всеми эмоциями можно существовать один на один. Они могут делать всё вокруг неподконтрольным, но не заставят желать убежать от себя и подальше. Это прерогатива боли и страданий. Вот почему ты здесь: тебе больно. И я знаю основную причину. Ты сама сказала мне. Наверное, думала, что станет легче, если произнести вслух. Зачем ты отвергла Ксавье, если теперь так мучаешься? Или в этом и суть: истерзать себя до смерти. Но стало слишком больно, да? Ты не ожидала, что он тоже способен ранить тебя. И, похоже, я стал косвенным соучастником, но мне не стыдно. Я помог хозяину, а до твоих чувств мне нет особого дела. Тем более, ты даже не признаёшь их существование, хотя на деле близка к тому, чтобы заплакать. Нет, да ты уже плачешь!
— Я не плачу, — голос не дрогнул, но был так низок и хрип, что Уэнсдей сама бы не узнала его, если бы услышала на записи.
— Плачешь. Только слёзы вовнутрь льются. А нужно вовне. Это продуктивно. Помню, тебе такое по вкусу. — Грейсон лукаво подмигнул. — Не принуждаю делать это при мне. Для такого нужно доверие. Или находиться на дне ямы под названием «отчаяние». Последнего ты пока ещё не достигла, а вот довериться кому-либо тебе трудно. Тем более, мне. Давно у тебя это? Если с рождения, то всё в порядке, уже ничего не поправить. Против заводских настроек есть два слова — брак и свалка. В остальных случаях есть над чем работать. Итак, что скажешь? — вопрос не предполагал ответа, и его не последовало, поэтому дворецкий продолжил. — Молчание тоже своего рода ответ. Впрочем, оно меня не коробит. Я могу задавать вопросы и не испытывать дискомфорта, не получая реакции. Хотя отсутствие реакции, как говорят, это тоже реакция. Давай продолжим: есть вообще кто-то, кому ты доверяешь? Родители, например. Нет?
Прищурившись, Грейсон смотрел в глаза Аддамс, словно желая прочитать в них её мысли. И хотя он сказал, что молчание его устраивало, увидеть ответную реакцию ему было бы приятно.
— Ты соврал мне, — Уэнсдей не отводила глаз. Её тело одеревенело от длительного фиксированного в одной позе положения и любое даже незначительное движение вызывало болезненные ощущения. — Нет у тебя плана. И хотя территория твоя, легко бы не пришлось. Ты импровизировал и манипулировал мной, а потом пытался убедить, что слишком хорош для того, чтобы заниматься чем-то подобным...
— Я и не тешил себя надеждой, что мне ты доверяешь. Пойдём дальше по списку. Друзья? У? — скептический оценивающий взгляд скользнул по Аддамс, оставляя после себя мерзкое ощущение уязвимости. Впервые в жизни она не могла взять себя в руки и ответить Грейсону, как полагается. Он, словно вода, просачивающаяся сквозь пальцы, словами капал на глубоко спрятанные чувствительные струны её души, отчего дышать было больно. Так что единственное, на что она могла сподобиться, так это удержать себя от постыдных ручейков-слёз, которые вот-вот готовы были растечься солёной влагой по бледным щекам. — Может, Вещи повезло? Бедняга жизни ради тебя не жалеет. Вот где он сейчас? Явно не на вечеринке с алкоголем и шл... открытыми всему новому девушками. Вернётся ли Вещь целым сегодня или его принесут на щите? Понадеемся на рождественское чудо. Значит... — мужчина сделал несколько шагов вправо, заставляя Уэнсдей проследить за ним взглядом, чтобы переместить уже готовые печения на другой стол и поставить в центр их с Уэнсдей рабочего места новую партию, на которую необходимо нанести глазурь. — Значит, Вещь тоже вычёркиваем. И... подслушав ваш разговор с господином Ксавье в столовой в вечер твоего приезда, заключаю, что и ему ты тоже не доверяешь. Кто ещё остался? У-учитель в школе? — дёрнув бровями, Грейсон вернулся на прежнее место. — Нет? Или да, но тогда это очень печальная история.
— Смотри, не заплачь.
— Ахаха, дамы вперёд. А хочешь вопрос поинтереснее? — дворецкий снова облокотился локтями о стол. — Даже если не хочешь, я всё равно его задам. Кто такой Тайлер?
Резко развернувшись, Уэнсдей сделала два шага к раковине и опёрлась о её край ладонями, нависая. Плечи дрогнули дважды. Аддамс чувствовала, что Грейсон был близок к тому, чтобы сломать её, и ничего не могла поделать. Но и позволить дворецкому торжествовать тоже не желала. Нет, он не увидит её падения. Взгляд непроизвольно упал на нож. В его лезвии Уэнсдей видела своё тусклое отражение и едва не задохнулась от отвращения. Порыв, такой естественный и пугающе непреодолимый, заставил Аддамс взяться за рукоять и поставить нож вертикально, упираясь остриём в дно раковины.
— Это твоя способность? Забираться в мысли других и доставать нужную тебе информацию потехи ради? — тихо произнесла девушка, но по её тону Грейсон понял, что она на грани.
— Это один из моих несверхъестественных талантов. Хватит втихаря строить планы, как воткнуть в меня нож. Развернись и сделай это в открытую. Я даже помогу тебе. Смотри.
Распластав правую ладонь по свободной от тарелок и прочего столешнице, мужчина выжидающе смотрел на напряжённую спину Аддамс. Та сначала стояла неподвижно, потом осторожно повернула голову так, чтобы оценить происходящее позади. Её не покидало ощущение, что Грейсон подстроил ловушку. Но какая уже была разница: она уже давно ничего здесь не контролировала. Резко развернувшись, Уэнсдей за несколько секунд преодолела расстояние от мойки до стола и с размаху вонзила остриё ножа между большим и указательным пальцем дворецкого, зло глядя на него. Если бы мужчина не отодвинулся немного, то его рука, нож и отчасти стол оказались бы залиты кровью. Но, похоже, Грейсон ничуть не испугался. Смотря в широко распахнутые, отливающие шальным и оттого, наверное, пугающим блеском глаза, он кивком повелел Уэнсдей опустить взгляд на его лежащую в опасной близости от главного кухонного орудия ладонь и свободной рукой указал, что девушка должна сделать: поочерёдно в каждое пространство между пальцами ей следовало перемещать остриё, постепенно ускоряя темп.
«Что он задумал? — думала Аддамс, крепче сжимая рукоять ножа. — Не могу... Я не могу увидеть картину целиком. Я слепа, как пещерный паук-волк Кауаи. Я глуха, как королевская кобра. И способна лишь пользоваться первородными инстинктами: нападать и бежать. А второе точно не мой путь».
Не медля, Уэнсдей быстро и хаотично наносила удары ножом, но промахивалась мимо руки Грейсона, отчего её сильнее охватывал гнев. В тишине кухни, кроме лязга лезвия по дереву, раздавалось частое, тяжёлое, отрывистое дыхание девушки, сквозь которое временами прорывался глухой звериный рык. Дворецкий спокойно наблюдал, как менялось состояние Аддамс, выжидая подходящего момента. Ловко уворачиваясь от её ударов, он проскользил ладонью по столешнице на приличное расстояние от исходного и продолжил бы дальше, если бы Уэнсдей внезапно не прижала её своей рукой, намереваясь на этот раз попасть по цели. Всё происходило быстрее, чем Грейсону того хотелось, но он, от неожиданности, решил рискнуть прямо сейчас осуществить задуманное. Сосредоточив мысли лишь на одном, мужчина с силой сжал, рискуя сломать, руку Аддамс, которой та держала нож и уже на скорости и с яростью наносила удары и была близка к тому, чтобы нанести тот самый, призванный раздробить несколько пястных костей на более мелкие обломки, и остановил её всего в нескольких сантиметрах от своей кожи. Девушка только успела поднять на него остекленевший взгляд, прежде чем её захватило видение.
...Та же кухня. Как и сейчас, здесь было только два человека. Только на этот раз Ксавье и Грейсон. Последний убирал рабочее место после готовки, в то время как парень сидел на стуле рядом, неотрывно смотря на телефон лежащий перед ним. Рядом стояла однотонная синяя кружка с надписью «Самые опасные демоны живут в наших сердцах» и нарисованными двумя красными каплями, символизирующими кровь. Белая дымка поднималась с поверхности её содержимого. Видимо, в неё недавно налили чай или что-то другое.
— Разбавить сливками, господин Ксавье? — спросил Грейсон.
— Нет, спасибо.
Продолжая заниматься своими делами, дворецкий оценивающе поглядывал на парня, прежде чем спросить:
— Господин Винсент обещал позвонить в это время?
— Нет, — дёрнув плечами, Ксавье неловко разгладил складки на футболке и скрестил руки на столе, положив ладонь одной руки на запястье другой. Пальцы нервно пощипывали кожу, да и сам он выглядел напряжённым. — Я не разговаривал с отцом с тех пор, как он уехал.
— И почему же тогда вы, как приклеенный, чахнете над своим телефоном?
Ждёте сообщения о скидках в «Snag»? Не стоит. Их щедрость проявляется лишь дважды в год: под Рождество и в чёрную пятницу. Для первого рано, для второго поздно.
— Боюсь узнать, почему ты владеешь этой информацией.
— Не бойтесь.
Хитро улыбнувшись, Грейсон зашёл за спину Ксавье, расставляя посуду по шкафам. Парень бросил на мужчину несколько тревожных взглядов, отпил немного из кружки, потёр друг о друга ладони, но телефон всё также оставался мертвенно тихим: ни звонка, ни сообщения, ни уведомления.
— Вы здесь уже месяц, — вдруг продолжил дворецкий, вновь занимая место напротив Торпа. — Но ещё ни разу не выходили погулять с друзьями. Я имею в виду с Линдси.
— Не хочу, — нахмурившись, Ксавье сделал ещё несколько глотков. — Со мной сейчас совсем не весело, а это нечестно по отношению к Линдси.
— Когда вы вместе, всё меняется, господин Ксавье. Уверен, вы сами это знаете. Так в чём же проблема?
— Нет никакой проблемы, Грейсон. Я просто... бешено люблю одну девушку...
— Всего одну? Вы так бездарно проводите свою юность, что аж слёзы на глаза наворачиваются.
— Очень давно люблю, — проигнорировав слова мужчины, продолжил Ксавье. — Раньше не так это чувствовалось. Наверное, потому что мне не приходилось видеть её каждый день. Но в этом году она появилась в Неверморе, и это перевернуло мой мир. А потом всё стало непросто. Я даже не знаю... Может быть, я виноват. Помнишь, меня арестовали? Так вот это... — Торп бесцельно махал руками, словно это могло помочь ему подобрать слова, но выходило плохо. — То есть...
— Она вас подставила, да?
— Нет!.. То есть... Тут всё сложно, Грейсон. Я говорил уже, помнишь?
— А, по-моему, ситуация очевидна. Но как вам будет угодно. Что хотите на ужин?
— Может, ты и прав, — проигнорировав вопрос, произнёс Ксавье и тяжело вздохнул. — Наверное, я должен бы её ненавидеть, ведь всё самое ужасное, что было в этом учебном году со мной, произошло из-за неё, но я — нет. Мои чувства лишь стали сильнее и крепче. И мне показалось, что она... — парень запнулся, с силой зажмурившись и опустив голову вниз, словно стыдился собственных мыслей. — Неважно. Она не думает обо мне, очевидно. Ты что-то сказал про других девушек, что-то такое глупое, Грейсон. Я никого не вижу, кроме неё. И мне самому иногда страшно от этого. Но больше я боюсь, что и её тоже на самом деле не вижу.
— От онанизма не слепнут, это миф.
— Какой же ты... — рассекая воздух ладонью, Ксавье, кипящий от злости, резко припечатал руку к столу и с чувством вздохнул. — Я не буду ужинать.
— Ясно, почему она не звонит.
— Я не жду, что она позвонит! — Прозвучало отчаянно. Ксавье и сам это понял, и сочувствующий взгляд Грейсона совсем не оставил места сомнению. — Я не жду. Знаю, что она не сделает этого. Но сам очень хочу. Хочу ей позвонить. Не написать, потому что тогда не смогу услышать её голос. Но я сдерживаюсь, ведь знаю, что она ненавидит телефоны и прочую технику. Может, она даже не держит его заряженным. Может, она вовсе избавилась от моего подарка. Но точно знаю, что если телефон всё же при ней и работает, мой звонок доставит ей лишь дискомфорт. И не факт, что ей это понравится. А я хочу, чтобы ей было хорошо, хотя не уверен, значит ли это что-то действительно хорошее или же, наоборот, плохое. Легко запутаться, да? Но что точно и совершенно ясно мне, так это то, что я люблю её. Не смотри на меня так, Грейсон!.. Без тебя понимаю, что лучше будет уехать в ту школу в Сибири, но я не могу. Это буквально единственное, что я хочу в жизни — любить её. И, очевидно, что уже не перестану, даже если мы не будем видеться. Я боюсь сказать ей о своих чувствах, хотя и думаю, что она догадывается, но не придаёт значения тем догадкам. Боюсь, потому что ничего не будет, как прежде, и она совсем отдалится. — Ксавье поднял умоляющий взгляд на дворецкого. — Что мне делать?
— Мм... — Грейсон выглядел задумчиво-обеспокоенным, но сказал лишь следующее: — «Всего три слова. Я люблю вас. Они прозвучали так безнадежно. Будто он сказал: «Я болен раком». Вот и вся его сказка.»
— Что это значит?.. — дворецкий развёл руками. — Спасибо за помощь. Как всегда.
— Помог, как смог.
— Ты вообще не помог!
— Как смог.
По всему было видно, что говорить что-то ещё мужчина не собирался, а раздавшийся звонок в дверь пришёлся как нельзя кстати, чтобы уберечь его от гневной тирады хозяина.
— Откройте, пожалуйста, дверь, господин Ксавье.
Возмущённо всплеснув руками, парень нехотя пошёл открывать. Некоторая возня в холле, а затем смачный «шмяк» чего-то об пол заставил Грейсона последовать за Торпом почти сразу же. И тогда мужчина увидел кучу корреспонденции, валявшуюся у ног Ксавье, а сам он держал в руке небольшой конверт. Счастливая улыбка озаряла его лицо, тело содрогалось от резких, приступообразных шумных выдохов.
— Что там? — больше с раздражением, чем обеспокоенно спросил дворецкий, глядя то на хозяина, то на почтальона, собиравшего разлетевшиеся по полу конверты. — Инфаркт, что ли?
Проигнорировав его, Ксавье сорвался с места и понёсся наверх. Вскоре послышался хлопок, после чего всё стихло.
— Возьмите, мистер Грейсон, — протянул стопку конвертов почтальон.
— Спасибо, Джейкоб. Не знаешь, что с этим парнем? — дворецкий указал пальцем наверх, свободной рукой забирая корреспонденцию.
— Его девушка что-то прислала. Я так понял.
— Мило. Держи на чай, Джейкоб...
Видение растворилось, и Уэнсдей вернулась в реальность. Её ладони упирались в стол, а нож, которым она намеревалась нашинковать пальцы Грейсона, лежал рядом. К слову, сам дворецкий стоял с кружкой в руках и улыбался.
— Хорошо? — спросил он, когда удостоверился, что Аддамс его видит и слышит. — Хорошо. Всегда хорошо потешить эго. Ты успокоилась. Зрачки расширились, дыхание стало реже. С тебя две тысячи долларов за терапию.
— Как ты это сделал?
— Что? Спровоцировал появление у тебя определённого видения? У меня большой опыт в общении с разного рода изгоями. Ты очень плохо контролируешь свой дар. Если не научишься, это тебя убьёт.
— Контролировать? Видения спонтанны. Их нельзя вы...
— Кто сказал тебе эту чушь? Духи? — Грейсон ощетинился. Казалось, он впервые действительно показал настоящие эмоции. — Они тебе не друзья. Думаешь, они помогают? Только себе. Их советы туманны и порой так запутанны, что к тому моменту, как ты сможешь с ними разобраться, уже может быть поздно.
— Дух моего предка спас мне жизнь, а я спасла школу. Без неё я, Ксавье и остальные были бы мертвы.
— И когда же она помогла? Когда чуть не случилось что-то непоправимое, да? Они всегда так делают. Будь то духи или призраки — им нельзя верить. Призраки озлоблены. Они не могут обрести покой, но и власти в мире живых у них нет. Духи же возвращаются в наш мир, чтобы развеять скуку. Загробная жизнь однообразна. А люди... мы живые. За нами интересно наблюдать. И потому и призракам, и духам нравится передвигать нас, как фигурки на шахматной доске. Они говорят, что хотят помочь, но манипулируют нами ради своей выгоды. Так им вновь удаётся почувствовать себя живыми, будучи причастными к делам людей. И даже те, у кого сохранилась совесть и злость не заполнила их мёртвое нутро, не всегда могут побороть желание вкусить сок былой жизни, управляя безоговорочно доверяющими им людьми. И ты, судя по тому, как говоришь о своём предке-духе, попала под её влияние. Ты единственный активный изгой-ясновидец в своей семье в данный момент?
— У моей матери та же способность.
— Ах да, главная женская фигура... — по лицу Уэнсдей пробежала тень отвращения. — Она должна вскрыть себе вены от того, что ничему тебя не научила. Ужасно, что ты будешь проходить через это одна. Что ж, по глинтвейну?
— И что, никаких непрошенных советов?
— Могу процитировать Сартра, вкинув что-то по теме, если хочешь, но на том мои полномочия будут окончены.
Усмешка тронула губы Аддамс, но уже через секунду девушка вновь приняла холодный, непроницаемый вид. Эта черта в Грейсоне — совать нос в чужие дела и не лезть при том с комментариями под маской притворной, лицемерной добродетели — была ей симпатична. Но Уэнсдей не покидало ощущение, что таким образом дворецкий лишь приглушал бдительность, чтобы
манипулятивные путы могли незаметно обвить его жертву. И она не считала, что она может быть для кого-то открытой книгой, мужчина напротив разбирался в ней лучше, чем её родители. Благодаря ему, Аддамс вернула себя в комфортное состояние, и он действовал совсем не на удачу. Точно знал, что делать. В этом его способность? А может, Уэнсдей просто гораздо уязвимее, чем сама о себе думала.
— Откуда ты узнал про Тайлера? От Ксавье?
— У гениев мысли сходятся, — произнёс Грейсон, разливая из кастрюльки по стаканам тёмно-бордовую жидкость. — Почти сразу, как ты приехала, я решил обыскать твои вещи. Мало ли что с собой могла привезти мрачная незнакомка, прибывшая издалека повечеру. Только в отличие от тебя, я сам руки замарал и нашёл что-то наподобие личного дневника. — Глаза Аддамс широко распахнулись, нижняя губа непроизвольно дрогнула. Она была уверена, что хорошо его спрятала. — Не стоит паниковать, я не опустился до того, чтобы прочитать его полностью. Лишь то, на что ты сама указала. Имя «Тайлер» было обведено в жирный круг, состоящий из множества одиноких, но переплетённых между собой линий. Ты обводила его карандашом, с силой надавливая, отчего следы оставались и на других листах. Значит, ты много думала об этом человеке, а характер линий говорит о том, что тобой владела ярость в тот момент. Кстати, на одной из страниц была и изложена понятно
структурированная таблица из фактов, расписанная ровным прямым почерком, но в самом низу я заметил накаляканный вывод: «Ксавье — хайд?» Буквы плясали в разные стороны, а сама запись настолько бледна, что в пору думать, что в карандаше кончились чернила... Погоди-ка! Глупость какую-то сказал. Как считаешь? — Перед Уэнсдей на столе появился стакан с глинтвейном. И один Грейсон взял себе, заняв прежнее место. — В общем, тут напрашивается два логичных вывода: либо это приписал другой человек, либо ты была слишком расстроена, чтобы крепко держать в руке карандаш.
Делая глоток, дворецкий не сводил пристального взгляда с девушки, ожидая её реакции, но она лишь скопировала его движение и с недоумением спросила:
— Разве глинтвейн делается не на основе алкоголя?
— За кого вы меня принимаете, юная леди? — в притворном возмущении воскликнул Грейсон. — Я бы не позволил себе распивать алкоголь с малолеткой. Так делают только безответственные взрослые. И, кстати, не надоело уже подозревать меня в этом? А ещё во лжи. Дикий ужас. Из нас двоих тот, кто действительно неплохо льёт в уши, так это ты, милая. Планировал пораньше выкинуть козырь из рукава, но как-то не пришлось по динамике нашей беседы. Зато теперь... Подожди, я сейчас вернусь.
И с этими словами Грейсон выбежал из кухни. Судя по послышавшимся звукам, он быстрым шагом поднимался по лестнице на второй этаж. Пока его не было, Уэнсдей ополовинила стакан с глинтвейном, недвусмысленно поглядывая на пряничных тарантулов. Теперь, когда она вновь могла пребывать в комфорте с внутренним «Я», на первый план вышла одна из базовых потребностей любого живого существа — голод. Планируя намекнуть дворецкому, что девочка хочет кушать, Аддамс размышляла над вариантами, когда послышались его приближающиеся шаги, а затем и сам Грейсон показался в проёме. В руках у него было два свёрнутых в несколько раз и исписанных полностью листа бумаги. Бросив один на стол, мужчина, потрясывая другим в воздухе, хитро спросил:
— Как думаешь, что это?
— Удиви меня.
— Ахаха. Что ж, раз ты просишь. «Уважаемые мистер и миссис Синклер, — Грейсон сделал паузу, предвкушая реакцию, но его постигло разочарование. Девушка всем своим видом демонстрировала равнодушие, хотя дворецкий был уверен, что это напускное. — Мы с мужем выражаем вам благодарность за то, что позволили своей дочери пригласить Уэнсдей к вам. Она очень особенная девочка, но, надеюсь, не доставит слишком много хлопот. Все материальные потери мы с Гомесом возместим сполна, можете быть уверенны. Ах, эти девочки-подростки! Ваша Инид наверняка захочет нанести ответный визит, и мы не против. Не удивлюсь, если преисполненная в своей мрачности Уэнсдей заставляет вас думать обратное, девочкам не будет скучно. Гомес знает толк в забавах, отчего ему не составит труда развлечь их... до мурашек. Но не стоит забегать вперёд, хотя я и видела кое-что в будущем. И всё же, будучи уже осведомлёнными, мы не станем возражать, если вы ответите любезностью и пришлёте письмо с парой строчек о том, как устроилась наша маленькая грозовая тучка. Те, кто видит сны наяву в ясный день, всегда идут гораздо дальше тех, кто видит сны только засыпая по ночам. Спите крепко, словно призраки не следят за вами. С траурными пожеланиями, Мортиша и Гомес Аддамс. P.S. Почему ваша дочь прислала посылку с иного адреса, нежели по которому уехала Уэнсдей?» Действительно, хороший вопрос. Но есть получше:
ты что, соврала родителям о том, куда едешь?
— Всего лишь не возражала, когда моя мать предположила, что я поеду к Инид. — Умно, учитывая тот факт, что... эм... — он сосредоточено всмотрелся в письмо. — Мм... Мортиша Аддамс получает видения время от времени. Погоди-ка, нет, не умно! Твои инстинкты самосохранения дают серьёзные сбои, а хотя... я не вижу в контексте письма намёки на то, что твои родители хоть чем-то в данной ситуации обеспокоены. Причём, уверен, что они точно знают, кому принадлежит дом, в котором ты пребываешь.
— Они не сомневаются, что я не дам себя в обиду.
— Некоторое время назад я буквально доказал обратное. Хорошо, что в этом доме живут благовоспитанные мужчины, — на этих словах Грейсон провёл ладонью по волосам и самодовольно улыбнулся. — В своём ответном письме чете Аддамсов я постарался отразить данный факт. Вот послушай, что вышло. Кхм-кхм, — слишком театральное покашливание вызвало у Уэнсдей приступ тошноты, но внешне в ней абсолютно ничего не поменялось. Как живая статуя в парке развлечений, она смотрела в упор тяжёлым, словно гигантский бетонный блок, взглядом, не шелохнувшись. — «Уважаемые миссис и мистер Аддамс! Ужасной ошибкой было бы с моей стороны не ответить на ваше столь чуткое и радушное письмо. В душе не понимаю, кто эти мистер и миссис Синклер, к которым вы обращаетесь в нём, а также Инид, которая там также упоминается. Зато я хорошо знаком с хозяевами дома, где в данный момент находится ваша девочка, мистерами Винсентом и Ксавье Торпами. Спешу обрадовать: Уэнсдей устроилась как нельзя лучше. Мистер Винсент в отъезде, но господин Ксавье, мой молодой хозяин, здесь и за то короткое время, что юная леди пребывает в нашем доме, подвергается вербальному, психологическому, эмоциональному, а в последствие, небеса пока хранили, но кто знает, что сулит нам день грядущий, возможно, сексуальному насилию с её стороны. Но не извольте переживать! Ему такое даже нравится. По поводу чувств Уэнсдей сказать конкретного ничего не могу, но смею предположить, что раз она не перестаёт мучить господина Ксавье, то тоже вполне довольна. Но по моим наблюдениям, в скором времени ей это всё приестся, и я с огромным удовольствием помашу ей ручкой на прощание, отправляя домой. Молюсь, стоя на коленях, всем известным и неизвестным богам, чтобы тот час наступил как можно быстрее. Ещё раз сердечно благодарю вас за письмо. Дворецкий, Грейсон».
Положив лист на стол, мужчина широко улыбался, ожидая реакции. Но, похоже, Аддамс не впечатлило ни первое письмо, ни ответ на него, хотя и в воздухе пролетело несколько тревожных вибраций. Правда, это скорее от того, что её лицом ткнули в «грязь», выставляя напоказ глупый просчёт. Только и всего. Очевидно, родителей она не боялась.
— И что? — произнесла Уэнсдей, потянувшись за пряничным тарантулом, но Грейсон ловко отодвинул тарелку подальше, чем вызвал у неё резкий всплеск неудовольствия, который девушке не очень хорошо, но удалось скрыть. — Что дальше?
— Твоя матушка будет удовлетворена моим ответом?
— Не хватает строк о том, как я еду домой в гробу и радостно переворачиваюсь на резких поворотах и бездорожье. Она нужна мне, — кивнув в сторону тарелки, повелительно произнесла девушка. — Сейчас.
— А что такое? Ты голодна? — ответа не последовало. — Пряничные тарантулы будут после ужина.
И демонстративно убрав тарелку подальше, Грейсон, не переставая рассуждать о том, что мать Уэнсдей ничему не научила её, поочерёдно доставал из холодильника несколько видов блюд и выставлял их на стол. Оленину в гранатовом соусе в горшочке пришлось разогревать, а остальное вполне было съедобно и без того. Обновив стаканы новой порцией глинтвейна и разложив столовые приборы, дворецкий торжественно объявил начало ужина. С видом, будто она сделала огромное одолжение, Аддамс принялась за еду. Ели они в тишине, а потому ничто не отвлекало девушку от её напряжённых мыслей. Вещь слишком давно ушёл и должен был уже вернуться. А между тем часы показывали десять часов пятнадцать минут. За окном давно стихли рождественские песнопения. До Рождества оставалось чуть меньше двух часов.
— Пришлю чек твоим родителям. За новый стол, — с грустью смотря на повреждения от ножа, проговорил дворецкий. — Я его так любил...
Вместо ответа Аддамс сама неосознанно провела пальцами по раздолбанной столешнице, рискуя засадить себе занозу. Но её это вовсе не тревожило в отличие от внезапно появившихся в голове отвратных идей: паренёк, приславший посылку мог ещё оставаться в Берлингтоне. Если конечной целью было убить Уэнсдей, то нет способа лучше, чем заставить саму девушку прийти к ним, чтобы спасти тех, кто ей дорог. В зоне комфорта сталкера уязвимыми к похищению на данный момент оказались двое: Вещь и Ксавье. Отложив в сторону вилку и нож, Аддамс, с трудом проглотив последний кусок, сложила руки на груди.
«Как бы ни было противно признавать это, но Грейсон прав: мои инстинкты срабатывают с опозданием. И из-за моих ошибок может пострадать кто-то ещё. Вот почему я всегда выбирала одиночество — быть одной означает, что, принимая то или иное решение, ты уверен, что никого не потеряешь. Потери приносят боль. Мне ненавистно это деструктивное чувство. Но... даже я не могу его отключить».