Разбей свой нимб

21

Казалось, что Дайана относительно пришла в себя после попытки себе навредить, она выплеснула нереализованные эмоции таким вот искажённым методом и снова направила свой взор на обычную жизнь. Метка её стала более блеклой, неуловимой, спокойной, но искушение разглядывать её всё равно было высоким. Она ни разу не извинилась за свою истерику, и я посчитал это хорошим знаком. Человек не должен стыдиться того, как он справляется с накопленным негативом, не всем дано проработать у себя в голове дерьмо или поплакаться лучшему другу в жилетку, чтобы обновиться. И хотя её метод был опасным и радикальным, других вариантов она не знала. Либо они ей не подходили. Я предлагал ей обратиться к врачам, чтобы те оказали ей специализированную помощь или выписали другие лекарства, но она даже слышать меня не желала, мол, пять лет в этом болоте плаваю, это неизлечимо.

- Просто прими меня такой, какая я есть, хорошо? – выпалила она, когда я втирал ей, как мне помогла терапия в клинике по предотвращению самоубийств (брехал, конечно, но хотелось ведь показать именно положительный пример). – Я не собираюсь что-то менять, мне нравится моё тело!

Она даже не понимала, что речь идёт не об её теле, но как я уже сто раз писал, человек, который не осознаёт своей психической болезни, исцелению не подлежит. По идее, чего мне было париться, моя цель состояла в том, чтобы быть с ней до конца, и в награду получить ответы на мучившие меня вопросы. Только оставаться бездушным и безразличным у меня до конца не получалось. И хотя она не была моей жертвой, совесть пилила меня за отсутствие действий и реальной помощи.

Я расслабился, я получал удовольствие от того, что у меня снова были какие-то отношения. Да, я не влюблялся в Дайану, но мне была приятна её компания, когда я забывал о том, что она обречена, и когда она сама успешно играла в жизнь. Внутри она ещё была ребёнком, который жадно ловил примитивные радости и новые ощущения, и в такие моменты я окончательно забывал о том, как временны эти отношения. Да я даже смел надеяться, что смогу пробить её жажду жизни, и метка ликвидируется. Её бледность ведь была показателем того, что Дайана была вне кризиса, но ведь я знал, как легко его спровоцировать. Так что мне оставалось только погрузиться в свой новый опыт и не думать о неизбежном. В конце концов, все мы рано или поздно умрём, вот только как убедить людей не призывать смерть раньше времени? Да и точно не несостоявшийся самоубийца должен стать примером для вдохновения на жизнь.

У Дайаны был пик активности, каждый день после работы мы с ней выходили в свет, и блеск её вечно голодных глаз смягчался, радуясь моим знакам внимания, подарочкам или прикосновениям. В ней ожил её внутренний ребёнок, а также расцветала женщина, позволив демонам дисморфофобии уйти в спячку. Но Дайана в этот период активно принимала психостимуляторы, и я в очередной раз убедился, что при всей этой видимой помощи, они лишь способны поддерживать искусственную жизнь. И радовался за себя, что мне удалось слезть со всего этого говна практически без последствий. Но даже если её жизнерадость и была последствием приёма лекарств, разве это было так плохо? Главное, что в те моменты она ощущала себя счастливой, полноценной жительницей этой планеты, достойной жизни.

В принципе, её социальная активность и желание видеть людей дали мне надежду, что её суицидальные мысли действительно возможно как-то притупить. Кто знает, как долго метка может просуществовать в таком блеклом виде? Она хотела таскаться за мной по пятам, и поскольку её тревожность усиливалась, когда она сидела дома одна (и при этом не желала обрести какое-то занятие или чему-то обучаться), мне ничего не оставалось, как развлекаться каждый вечер в ущерб отдыху. Я несколько раз поднимал тему того, что ей неплохо было бы посещать курсы живописи, и хотя я понимал, что за это удовольствие придётся платить со своего кармана (она сама себя не обеспечивала, и родители ей ничего не давали, как она переехала ко мне), это того стоило бы. Но складывалось впечатление, что она боялась даже такого вида ответственности, и разговоры эти быстро глохли.

Самым сложным моментом в эти дни был ужин с её родителями, на котором настояла она сама. Насколько я понял из обрывков разговоров за этой провальной трапезой, Дайана хотела доказать своим родным, что на свете есть ещё идиоты, которые любят её, заботятся о ней и принимают такой, какая она есть. Ох, знала бы она первопричину, почему я начал с ней общаться! А ещё эти двусмысленные намёки, мол, мы все умываем руки и ответственность за её жизнь на тебе! Я понимал её родителей, они устали от всего этого дерьма – надежд на то, что может быть лучше явно уже не осталось. Но я не позволил им перекинуть груз ответственности на свои плечи, в этой жизни каждый отвечал лишь за свои поступки.

Знакомство с моими друзьями прошло более гладко, хотя знакомить своих близких с Дайаной мне не шибко хотелось хотя бы потому, что я ощущал бренность наших временных отношений. Но чтобы создать максимально комфортные условия для неё, мне и самому нужно было продолжать жить в привычном ритме, чтобы всё выглядело естественным. Яна со Снежаной, конечно, уши мне все прожужжали, что Дайана слишком худая и болезненная, но при этом визжали от радости, что я всё-таки выздоравливаю, и новая любовь – показатель того, что я очеловечился до предела. Странный критерий, но видимо, для таких девочек отношения были частью нормальности, а поскольку я был ненормальным (раз хотел покончить с собой), то в таком случае это было признаком моего выздоровления. Пацаны, конечно, были в своём репертуаре – Васёк признался, что фапает на порно видео с анорексичками, Дима умудрился пригласить свою бывшую, которая в подростковом возрасте преодолела булимию, но а Лёша в тот же день продал несколько рисунков Дайаны через какой-то японский портал. Меня аж взбесило, насколько легко и всецело мои друзья приняли мою новую девушку. Я сам даже не чувствовал того, что она является частью моей жизни.

Естественность была главным критерием, как я пытался уравновесить эти отношения, то есть я жил так, как если бы Дайана была простой рандомной девчонкой, с которой я бы хотел строить отношения. Думаю, она так быстро со мной спелась, чтобы, во-первых, сбежать от своей рутины, во-вторых, чтобы кто-то её обеспечивал, и в-третьих, чтобы доказать всем (и самой себе), что она достойна того, чтобы её любили. Я даже не знаю, верила ли она в то, что я испытывал к ней что-то кроме лёгкой симпатии, и хотя я беззаботно бросался такими словами, как «люблю» и «любимая», это были просто слова, которые не несли в себе большой силы. Ей были удобны эти отношения по всем параметрам, я же просто жил в это время, не призывая скорый конец этой невесёлой сказки, но и не смакуя блаженно каждый день здесь и сейчас.

Я прекратил играть роль психолога для Дайаны, потому что это усиливало её беспокойство. Также я прекратил свои вечерние перекусы, потому что искушение своровать что-то вкусненькое было крайне заразительным для неё. А если она превышала количество допустимых за сутки калорий, её тяга к селфхарму также возрастала. Еда была нашим табу, я минимально говорил о пище, и хотя мы с ней часто сидели в кафе, ничего кроме кофе или минеральной воды она там никогда не брала. Я наполнял холодильник вкусными и полезными продуктами, и хотя я видел, что в моё отсутствие их становилось меньше, я видел, как мало она ест. Её длительные походы в туалет и запирания в ванной я игнорировал, и даже то, как она периодически корчилась, лёжа на диване. Я прекрасно понимал, что вся её пищеварительная система может быть атрофированной, и что в любой момент какой-нибудь орган может отказать. Она слишком долго жила в состоянии, когда её организм получал недостаточно элементов для полноценного существования. Она нуждалась в лечении, но я был слишком пассивным, чтобы зажечь её хоть на что-нибудь. Это были не мои проблемы, и интенсивность затраченной впустую энергии была неоправданной для бедного, сходящего с ума экс-суицидника.

Новая жизнь меня выматывала, но её нормальность давала некую опору, я наконец-то был окружён обычными вещами обычного человека. Возможно, это была моя терапия – зажить как все, чтобы полностью преодолеть психологические барьеры. И только метка над головой Дайаны была ежедневным доказательством, что моя нормальность надумана. И рано или поздно иллюзии разобьются, и осколки самообмана пронзят своей остротой, насильно раскрыв глаза. Я даже забыл о кружке сумасшедшего Пафнутия, от которого до сих пор не было весточки, что меня скорее радовало. Я слишком ценил сейчас этот покой, что поселился в моей душе, хотя всё вокруг и кричало об опасности на фоне болезненных декораций.

Я подарил Дайане профессиональный планшет для рисования, и мы с Лёшей уже вовсю рекламировали её профиль на японском сайте, где интерес к её рисункам потихоньку рос. Я не очень разбирался в этом стиле, но она мне объясняла, как много на самом деле существует всех этих выражений эмоций у рисованных героев, чтобы верно трактовать рисунок. А ещё у неё была хорошо проработана колористика, цвета были такими яркими, насколько она сама была блеклой. И ещё она выработала свой собственный стиль, и хотя я не особо видел разницу между другими типичными кавайными художниками, профессионалы это углядели, и Лёха заверял, что с помощью нужной рекламы, она сама себя сможет протолкнуть. Это были прекрасные вести, неужели Дайана нашла что-то такое, что даст ей стимул не просто цепляться за этот мир, а исправить что-то в своей жизни? И любимый человек рядом, новые друзья, самостоятельная жизнь, чем не повод распрощаться со своим болезненным прошлым?

Настала весна, приближался праздник восьмого марта, люди ждали какого-то пробуждения, и хотя природа не спешила обновляться и баловать теплом, настроение человечества было направлено к весне, благоухающей ароматами цветов и согревающей своими нежными лучами солнца. Романтики и мечтатели выползали из своих зимних берлог, заражая своим энтузиазмом и прагматистов 21 века. Даже я был подвластен этим чарующим намёкам на лучшее будущее, пока на мою почту не пришло письмо от Пафнутия, в котором было лишь написано время, дата и место. Встреча должна состояться завтра вечером, а адрес указывал на жилой дом в Химках. И всё, вся иллюзорная жизнь простого человека рухнула в тартарары, я чётко осознал свою обречённость, и что я до сих пор хожу под проклятием самоубийства, и даже жажда разгадать появление меток куда-то канула. Я мог игнорировать этот зов, мог отсрочить встречу, мог продолжать относиться к бредням Пафнутия со скептицизмом. Но больше всего на свете я хотел вылечиться от навязчивых мыслей, связанных с темой самоубийства.

Когда я вернулся домой с цветами в охапке, гирляндами со звёздочками и диетическим тортом, мои мысли были заняты предстоящей встречей с Пафнутием. Дома было подозрительно тихо, лишь редкие всхлипы раздавались где-то из глубины квартиры. Пахло нашатырным спиртом. Я понимал, случилось что-то неладное, но почему-то сохранял полное спокойствие, как будто просто следовал запланированному сценарию. С подарками и в пальто я зашёл в свою спальню и увидел Дайану, скорчившуюся на ковре. На полу валялись таблетки и разбитые склянки, воздух был застоявшимся. Но запах крови я ощущал отчётливо. Она резала себе вены кухонным ножом, который я недавно заострил для профилактики. Ей было очень плохо и не только потому, что она теряла кровь, это пока не была смертельная потеря. Она просто устала бороться со своими собственными демонами, со своими неописуемыми болями в животе, со своей диспепсией, со своими надуманными страхами – против того счастья, что выпало ей в последнее время, и которое она так и не смогла принять.

- Уходи, - попросила она, голос её был слабым, но ровным, несмотря на то, что лицо её было залито слезами. Она явно плакала уже несколько часов.

- Дайана, любимая, - сказал я тихо и ровно, - я никуда не уйду. Я буду с тобой рядом до самого конца. – Я сел на пол и обнял её за плечи, осознав, что оправдалась сейчас фраза «бойся своих желаний», потому что сейчас мне представился случай наблюдать за последним путём суицидальной метки. Метка была невыносимо яркой, я щурился, разглядывая её, но узоры веток прямо пульсировали вспышками молний – кроваво-красные, агрессивные, неудержимые. Этот знак делал Дайану слишком живой, слишком прекрасной, слишком яркой, и энергетика эта манила меня. Так хотелось раствориться в её лучах, чтобы познать вечность, преодолеть смерть и выйти из этого проклятого цикла жизней просветлённым. И тут я вспомнил, что в тот день, когда я впервые увидел метку, я её пытался потрогать. Это было сложно, и требовало невероятных усилий, и в миг, когда я ухватился за неё, невыносимая жажда убить себя пронзила с такой неистовой силой, что я удержался от искушения. Но что если я мог передвигать ею, перенаправлять её другим людям? Я весь покрылся испариной от откровений, это же была такая власть, такие возможности! Но разве сейчас это было важно? Я должен лишь думать о том, что я могу её сейчас спасти, забрав у неё метку. Но мне некому было её отдать, здесь был только я! Страх пустоты накрыл меня, и я снова висел в петле и добровольно впускал в этот мир все силы ада, которые до сих пор раздирали мою душу, коей я уже был почти лишён.

Нет. Ни за что я не вернусь назад в эту всепоглощающую пустоту. Да и я понимал, что Дайана не выживет, она слишком больная, слишком слабая, слишком безразличная. Отступать было поздно, она не хотела этой помощи, потому что её тошнило от такой жизни, от того, что я дал ей шанс на нормальную жизнь, а она не знала, что с ним делать. Пик ненависти к себе и стал причиной этого последнего шага.

Она была очень слаба, но ещё могла говорить. – Знаешь, это невыносимо, ты видишь мои нимбы, продаёшь мои картины, любишь меня так нежно, терпишь всё моё дерьмо с каким-то счастливым смирением, ты такой неземной. Но я не могу быть твоим ангелом, я – пустая, просто жалкая оболочка, стоит только дотронуться, как из меня посыплются черви. Чем лучше ты ко мне относился, тем больше они выползали, и сейчас даже они разбежались, и я отправляюсь в свою пустоту...

Мне были знакомы эти слова, я сам ощущал лишь пустоту, когда ждал своей смерти, потому что ничего другого и не существует, когда лишь одна твоя оболочка осталась в мире живых. Она даже и её лишалась. Я мог остановить кровотечение на её вскрытых венах, вызвать врачей, но я уже видел, что она – мертва, она не принадлежит миру живых, и если я не позволю ей сегодня уйти, это будет осквернением мира живых, который отталкивал всё прогнившее, всё грязное, всё мёртвое.

Вместо этого я пялился на её нимб, на её проклятую метку, которая вот-вот лишит её жизни, и возможно и души, и она никогда не сможет искупить этот грех. Это было неизбежно, роковое событие, которое ничто не должно было потревожить, просто есть люди, которые изначально ходят путём тьмы, и мы с ней принадлежали этой мрачной дороге. И если для меня ещё было спасение или надежда на спасение, то Дайана уже переходила в необратимую фазу, и я провожал её в последний путь. Мир несправедлив, или мы просто не способны принимать его дары света, потому что наша тьма слишком сильна.

Я не знаю, сколько времени прошло, много часов, наверное, и ничего не менялось. Я впал в медитативное состояние, потому что метка засасывала в свой мир, только я был чересчур осторожен, чтобы поддаться её соблазнам. Она неистово переливалась неоновыми расцветками, хороводы из деревьев плясали по стенам, алые капли мельтешили перед взором, пока вихри эти не начали ослабевать. И всё больше в них было вкраплений чёрной как уголь тьмы. Цвета потускнели, узоры размылись, энергетика ослабла, и после последней ослепительной вспышки я осознал, Дайана покинула мир живых, и душа её растворилась вместе с меткой. Я ощутил странный толчок внутри, как после тяжёлого пробуждения. И всё, и мир вновь был целостным, мир снова балансировал на крайностях, не позволяя ни одной из них взять верх. Как же чётко я всё видел и понимал, неужели Пафнутий прав, и я действительно питаюсь мечеными людьми? Нет, точно нет, это было лишь осознанием смерти, которая является обратной стороной жизни. Или платой за жизнь. Ведь всё в этом мире закономерно и гармонично.

Я так до конца и не знал, что стало с меткой – растворилась ли она вместе со смертью Дайаны, или перешла в другое измерение? Или передалась другому человеку? Или трансформировалась в другую энергию и принадлежала мне? По ощущениям я склонялся к последнему варианту, но я был в стрессе, я устал, я что угодно мог себе надумать. Но тяжело было игнорировать совпадение, что именно завтра состоится встреча с кружком самоубийц, которые заявляли, что я был тем, кто разрушает смерть, и что я пожираю души сдавшихся самоубийц. Бред, но мурашки бежали по моей коже от всех этих диковинных размышлений. И от того, что я сидел в холоде слишком неподвижно. И от осознания, что у меня на руках умерла моя девушка. И что я позволил ей умереть. Боже мой, я был чудовищем. И отрицать свою натуру уже было невозможно. И самое страшное было то, что я принимал это с благоговейной покорностью – без эмоций, без осуждений. И я сам создал этот суицидальный сценарий, сам себя проклял.