Глава 35
Глава 35. Охотник
Обычно, когда я заканчиваю убивать кого-нибудь, я чувствую, как напряжение покидает мое тело. Иногда это может работать и как афродизиак. Я так редко бываю не напряжен, что, когда мои мышцы расслабленны и вялы, это доставляет чертовски приятные ощущения. Вот еще одна причина, почему я так зависим от Адди и всех ее приемчиков, благодаря которым я таю под кончиками ее пальцев.
Но на этот раз я чувствую лишь чертовское раздражение. Сибби сделала то же, что и всегда: зашла слишком далеко. Она решила, что будет весело поиграть в долбаный фрисби с отрезанными частями тела и прочим дерьмом, и мы провели целый час в лесу, пытаясь отыскать все кусочки Франчески, чтобы закопать их.
К тому времени, когда я собрал все десять ее пальцев, я был зол как черт. Подливает масла в огонь и то, что Сибби решила устроить воображаемую оргию сразу после расправы над этими ублюдками, вынудив нас с Адди уйти в дом, пока она не кончит. Буквально.
И конечно, в течение тех двух часов, которые потребовались нам, чтобы собрать тела и закопать их, она не преминула пересказать мне все гнусные подробности того, что с ней вытворяли ее сообщники. Вернее, того, что вытворяла она сама с собой.
Я дал ей выговориться и пропустил мимо ушей все части, которые мне не хотелось слушать. У Сибби еще не было настоящих друзей, и несмотря на то, что мне очень не нравится слушать, как ее отымели, я не хочу подавать пример плохой дружбы, затыкая ей рот.
Вздохнув, я устало поднимаюсь по ступенькам; мои движения тяжелы и вялы. Я весь в грязи, крови и наверняка чем-то еще, о чем мне даже не хочется думать.
Когда я вхожу в спальню Адди, то обнаруживаю, что из глубин ее ванной валит пар. Я вскидываю голову, и меня тут же одолевают картины, как она стоит под душем и по ее обнаженным изгибам стекает вода. Мой член мгновенно твердеет, а мышцы от напряжения становятся каменными.
Осторожно приоткрыв дверь, я с удивлением обнаруживаю, что она стоит перед зеркалом и внимательно изучает свою обнаженную кожу. Она кривит губы и смотрит на свое отражение со смесью отвращения и любопытства.
Адди напрягается, заметив мое вторжение, но не отрывает от себя взгляда. Она полностью обнажена, и от этого зрелища я едва не падаю на колени.
И в поклонении, и в печали.
Ее спину пересекают два длинных зазубренных шрама. Вид этих рубцов вызывает во мне яростный гнев и нестерпимое желание убить того, кто оставил их. Я отчетливо помню, как доктор Гаррисон зашивал эти раны на записях с видеокамер.
Свои собственные шрамы я учился принимать в одиночку. Но Адди никогда больше не придется переживать что-либо одной. Очень скоро я проведу языком по каждому из них и покажу ей, что она по-прежнему прекрасна – с ними или без них.
Шрамы напоминают нам о том, что мы выжили, а не о том, что нас когда-то убивало.
Ее бледную кожу покрывают кровь и грязь, которые сползают с ее тела на нагретый каменный пол. Она проводит рукой по своему плоскому животу, привлекая мой взгляд к ее пальцам. Я медленно подхожу ближе, пока то, что она делает, не становится мне понятным. Словно перебирая струны на гитаре, ее ногти царапают крошечный белый шрам.
– Я надеялась, что они исчезнут, – бормочет она, пытаясь скрыть дрожь в голосе. – Они куда трагичнее, когда горестные воспоминания на твоей коже вырезает другой человек.
Она переводит взгляд на меня.
– Ненавижу их.
Я стискиваю зубы, ярость в моей груди нарастает. Я бы с удовольствием убил Ксавьера сам. Не спеша, как Макса. Но эта месть принадлежала не мне. Хотя удовлетворение от того, что она разделалась с ним сама, я буду лелеять.
– Каждый раз, когда я смотрю на них, я думаю о нем, – продолжает она тихим тоном. – Я не хочу смотреть на свое тело и видеть кого-то, кроме меня и тебя.
Я молчу и одним движением стягиваю через голову толстовку вместе с футболкой. Но она даже не смотрит в мою сторону, погрузившись в воспоминания, от которых у нее остались эти шрамы.
– Они все еще болят, детка? – спрашиваю я, расстегивая ремень и джинсы, а затем снимая и их.
К тому времени, когда она отвечает, я уже полностью раздет.
– Иногда, – шепчет она. – Иногда они горят. Как будто его лезвие и не переставало резать мою кожу.
Я хмыкаю в ответ, гнев по-прежнему продолжает подниматься в моей груди. Подобно воде, кипящей в кастрюле, он будет переливаться через край, пока все, к чему я прикоснусь, не загорится вместе со мной.
– Иногда, – снова начинает она, и ее голос становится хриплым, – я удивляюсь, как ты все еще можешь хотеть меня.
Я подхожу к ней сзади и встречаю ее взгляд в зеркале. Она закусывает пухлую нижнюю губу, а в ее карамельных глазах мелькает страх.
Это напоминает мне о тех временах, когда я был незнакомцем, а она – наваждением, с которым я был знаком лишь издалека. Столько раз в ее глазах появлялось это самое выражение. Когда она видела мои розы или когда я стоял у ее окна. А еще чаще – когда она извивалась под моими руками, выгибаясь в такт моим прикосновениям, и умоляла меня уйти.
Эта картина удовлетворяла ту темную часть меня, которая предназначена исключительно для женщины, стоящей перед этим зеркалом и размышляющей о том, насколько она сильна на самом деле.
Я жаждал ее больше, чем добрых намерений, морали и правильных поступков. Я хотел ее так сильно, что отбросил все эти вещи, чтобы сделать ее своей.
И если она думает, что темный разум и шрамы на ее плоти отпугнут меня, то она до сих пор не понимает, насколько глубоко я жажду ее.
Я прижимаюсь к ее спине, и тепло наших тел перетекает друг в друга. Она кажется мне кусочком рая, который я никогда не удостоюсь чести увидеть, но я всегда отдавал предпочтение раю, сокрытому в глубинах тела Адди.
Моя рука скользит по ее горлу, побуждая ее откинуть голову назад, к моему плечу; ее губы приоткрываются.
– Я преследовал тебя на протяжении многих жизней, Аделин. Моя душа так сильно нуждается в тебе, что я стал тенью, обреченной вечно охотиться за тобой.
Ее глаза трепещут, и на свободу вырывается слабый стон – дрожащий от моего обещания преследовать ее душу.
Она, черт побери, была просто создана для меня.
– Если ты думаешь, что шрамы отпугнут меня, значит, ты еще не знаешь, каким жестоким я могу быть, – хрипло произношу я.
Ее дыхание сбивается, а карамельные глаза округляются, вспыхивая трепетом, когда она смотрит на меня. Ее пульс бешено бьется под моей рукой, и я хочу впиться в него зубами, чтобы ощутить, насколько сильно я пугаю ее.
Рычу, позволяя тьме из моей души выплеснуться на ее кожу и запятнать ту невинность, которая у нее еще осталась. Эти люди забрали ее у меня, и будь я проклят, если позволю им забрать хотя бы что-то еще.
Свободной рукой я убираю ее руку и провожу по шраму, который она терзала, заставляя ее чуть слышно вздохнуть.
– Они тоже станут моими. Я приложу лезвие к каждому из них и заявлю о них как о своих собственных. Единственное, что ты будешь видеть, глядя на них, – это меня, – рычу я, сжимая руку на ее горле.
– Ты этого не сделаешь, – с вызовом в глазах выдыхает она.
Я злобно усмехаюсь, наслаждаясь ее крепнущим страхом. И тем, как напрягаются ее соски и ее возбуждение проникает в жаркий пар ванной.
– Вот и все, – шепчу я, прежде чем окончательно сжать ее горло, перекрывая доступ кислорода. – Бойся меня, маленькая мышка. А не больных ублюдков, которые не имеют права распоряжаться ни одной твоей частью.
Мой второй кулак летит вперед, разбивая зеркало. Она вздрагивает в моих руках, и ее ногти впиваются в мою плоть, когда я выковыриваю осколок стекла, который подношу к ней.
Я ослабляю хватку, и она жадно вдыхает кислород, не сводя глаз с осколка. Она дрожит, я упираюсь бедрами в ее упругую попку и стону, когда она вздрагивает только сильнее.
– Направь меня к первому, – приказываю я.
Я даю ей возможность выбора. Может быть, я и пугаю ее до одури, но она умеет вырываться из моего захвата. Она знает, как обратить оружие против меня.
Она может сопротивляться мне.
Сделав неровный вдох, она указывает пальцем на свой живот.
Я подношу руку к этому месту, внимательно наблюдая за ней через разбитое зеркало. Она смотрит на осколок и резко вдыхает, когда я прижимаю его к коже прямо над шрамом.
Замираю, давая ей последний шанс отступить, но она приникает губами к моей шее, и ее горячее дыхание веером пробегает по моей коже.
Поэтому я вдавливаю обломок зеркала в ее шрам и рычу, когда она открывает рот и впивается зубами в мое горло, не сдерживаясь.
Все заканчивается так же быстро, как и началось, и она сразу же отпускает меня, тяжело дыша. Порез не глубокий – всего лишь для того, чтобы пустить кровь.
Глаза мне застилает чернота, и я поддаюсь зверю внутри себя.
– Дальше.
Я едва узнаю свой собственный голос, но она ему доверяет, потому что бросает взгляд в зеркало и указывает на другой – на своем бедре.
И снова я режу ее, пока она кусает меня. Раз за разом, пока передняя часть ее тела не покрывается ранами, а сама она не начинает дрожать. Тогда я поворачиваю ее и усаживаю на раковину, прижимая к груди, а сам кромсаю шрамы на ее спине, пока она полностью не окрашивается кровью, а на моей шее и плечах не остаются следы укусов.
Мы оба тяжело дышим, переполненные похотью, агонией и беспокойством, которое заставляет нас обоих находиться на грани.
Она дрожит в моих руках, и ее глаза под воздействием эндорфинов, стремительно бурлящих в ней, похожи на покрытые карамелью яблоки. Я опускаю стекло и провожу большим пальцем по ранке, опьяненный ее резким шипением.
– Что-нибудь в том, как я люблю тебя, кажется тебе трагичным? – спрашиваю я, скользнув губами по ее челюсти.
– Да, – стонет она. – Но только потому, что однажды это закончится.
Из моего горла вырывается рык, и я сжимаю в кулаке ее волосы, откидывая голову назад и заставляя ее осознать правду.
– Это никогда не закончится, маленькая мышка. Даже когда мы окажемся под землей, а наши кости превратятся в пыль, я продолжу преследовать твою душу, пока она не возжелает освободиться от меня. И тогда я сожму тебя еще крепче.
Ее губы дрожат, она борется с моей хваткой, чтобы прижаться ко мне ближе, ее затвердевшие соски задевают мою грудь.
– Я никогда не захочу освободиться от тебя, Зейд. Ни в этой жизни, ни во всех последующих.
Она прижимается губами к моему лицу, и ее ногти скребут по щетине на моих щеках.
Адди держится за меня так, будто падает в бездну, но мне неинтересно ее ловить. Я буду падать вместе с ней, даже после жизни.
Ее ноги обхватывают мои бедра, и я поднимаю ее на руки, мои ладони скользят по ее гладкой коже, и я несу ее к ванне. Она отстраняется от меня – всего на мгновение, ее зубы клацают, и это заставляет меня улыбнуться. Она бьется своей киской о мой член и скользит по нему, потому что чертовски намокла.
Я осторожно переступаю через бортик ванны и опускаю нас в нее. Фарфор сразу же окрашивается пунцовым от размазанных отпечатков и свежей крови.
Оскалив зубы, я стону, ощущая, как она извивается на моем члене, угрожая вырвать рассудок из моей головы, как это делают монстры в дешевых фильмах ужасов.
Прежде чем окончательно сойти с ума, я протягиваю руку и хватаю душевую лейку, находящуюся рядом с краном. Потом включаю горячую воду на полную мощность, регулируя температуру, пока она не становится комфортной.
– Зейд, – умоляет Адди, впадая в полное исступление.
В прошлом нож причинял Адди только боль, и теперь она на собственном опыте убедилась, насколько катастрофическими могут быть последствия при правильном его применении.
Отныне единственным ножом, которым ее можно будет сразить, будет мой, и она, мать ее, еще будет умолять меня сделать это.
Я переключаю подачу воды на лейку для душа и, откинувшись назад, поливаю ее тело. Она шипит, откидывая голову, но не перестает медленно вращать бедрами на мне.
Ее хриплые стоны пронизывают пространство, отражаясь от камня и фарфора и прилипая ко мне, словно раскаленный воск. По ее изгибам струится красноватая жидкость, которая затем стекает в слив.
Я направляю воду и на себя, смывая кровь и грязь сегодняшнего дня. Когда я заканчиваю, она смотрит на меня сверху вниз, в ее глазах пылает жар, от которого у меня перехватывает дыхание.
– Взгляни на свои новые шрамы, – жестко требую я.
Минует несколько ударов сердца, прежде чем она переводит взгляд с меня на свое тело. Порезы все еще кровоточат, горячая вода не дает крови свернуться.
– Что ты видишь?
Она проводит рукой по тому самому рубцу на животе и с трепетом выдыхает.
– Тебя.
Я поддеваю пальцем ее подбородок и поднимаю ее глаза к своим.
– Когда-нибудь, мышонок, ты больше ничего уже не сможешь увидеть. Я буду единственным злодеем в твоей жизни и единственным, кто будет способен заставить тебя кричать.
Как только последнее слово слетает с моего языка, я поворачиваю лейку душа к ее киске, и мощная струя бьет прямо по ее клитору.
Она дергается, и ее вздох быстро превращается в крик. Ее руки вцепляются в обе стороны ванны, и голова снова запрокидывается назад. Она кричит, как я и обещал.
– Вот так, детка. Ты так чертовски красива, когда кричишь для меня, – рычу я, стискивая зубы, пока она неудержимо бьется.
Я приподнимаюсь к ней и обхватываю ее за талию; удовольствие слишком быстро накапливается в основании моего позвоночника. Я перемещаю ее всего на пару сантиметров, но она почти не замечает этого.
– О боже, Зейд, – стонет она.
Я беру ее сосок в рот, провожу языком по его вершине, а затем прикусываю. Ее стоны становятся резче, и ногти впиваются уже в мои плечи.
Из ее порезов до сих пор продолжает струиться кровь, окрашивая ее тело в красный цвет. Ангел смерти – вот кто она, стоящая на коленях надо мной, с кровью на руках, которую уже никогда не смыть.
Она – абсолютное совершенство, и я никогда не устану демонстрировать ей, как сильно я, черт побери, ее боготворю.
– Я почти…
Я отодвигаю лейку душа, и на этот раз ее крик становится разочарованным. Ее ногти впиваются в мою кожу, рисуя сердитые полумесяцы. Я стискиваю зубы, боль плавно переходит в острое наслаждение.
– Как ты обычно добиваешься того, чего хочешь, Аделин? – бросаю я. – Молись своему Богу, и только тогда я позволю тебе кончить на моем члене.
– Пожалуйста, Зейд, прошу тебя, – отчаянно умоляет она, задыхаясь.
Я качаю головой, отказывая ей.
– Пожалуйста – что, детка? Я не могу ответить на твои молитвы, если не знаю, о чем они.
– Позволь мне кончить, – выдыхает она. – Пожалуйста, дай мне кончить.
– Такая хорошая девочка, – шепчу я, возвращая струю.
Ее глаза закатываются, и через несколько мгновений она обрушивается на меня, трется о мой член и бурно кончает, пока я продолжаю водить струей по ее клитору. Она выкрикивает мое имя так, словно это «Аве Мария» и единственный способ получить прощение.
Когда ей становится невмоготу, она отталкивает мою руку и с облегчением переводит дух. Я наклоняюсь вперед и нажимаю на рычажок, чтобы вода снова полилась из крана. Убрав лейку, я опять опускаюсь, не потрудившись заткнуть слив.
Она все еще тяжело дышит, а спазмы, сотрясающие ее тело, заставляют ее дергаться на мне, словно неисправного робота.
Ее киска висит буквально в нескольких сантиметрах от моего члена, и я почти слепну от желания погрузиться в нее так глубоко, что конец моего члена покажется с другой ее стороны. Я чертовски легко мог бы это сделать, особенно пока она не пришла в себя.
Меня охватывает желание причинить ей боль. Нанести ущерб и причинить страдания, согнуть и ранить – и это стремление всегда будет во мне. Я всегда буду хотеть разорвать Адди в клочья ради собственного извращенного удовольствия, но это не отменяет моей потребности еще и защищать ее. Лелеять и беречь, как пластмассовую розу, которую подарила мне мама.
Я так чертовски люблю ее, и хотя моя любовь жестока и безжалостна, в ней есть и забота. И выбор, когда быть милосердным к ней, а когда позволить зверю во мне вырваться на свободу, всегда будет нелегкой, черт побери, битвой.
Но сейчас один из тех моментов, когда мне нужно угомонить свое чудовище. Как бы мой член ни отваливался от боли.
Адди обращает ко мне взгляд, почти застенчиво рассматривая меня из-под густых ресниц. Концы ее влажных волос прилипли к мокрому телу, облепив круглые сиськи и ребра. Капельки воды медленно стекают по всем ее поверхностям, и я не могу решить, какую из них лизнуть первой.
Черт. Я очень, очень не хочу быть добреньким сейчас. Я хочу заставить дьявола устыдиться тому, насколько плохим я могу быть.
– Повернись, – напряженно и хрипло велю я ей.
Она медленно качает головой, а затем опускается на мой член, заставляя его плотно прижаться к моему животу. Потом она начинает скользить по нему вверх и вниз, обволакивая меня своим влажным жаром.
Из моего горла вырывается рык, и мои бедра вздергиваются в знак угрозы.
– Не испытывай меня, Аделин.
– Ты не станешь меня трахать, – мурлычет она, и ее розовые губы кривятся в улыбке.
– Не будь так уверена в этом. Я многое могу, но сопротивляться твоей сладкой киске – вряд ли.
– Ты ведь знаешь, что я тебе этого не прощу? – произносит она с лукавым блеском в глазах.
Зарычав, я хватаю ее за горло и прижимаю к себе.
– Твоя ненависть всегда была на вкус как рай, мышонок. И если мне придется провести остаток жизни на коленях, то я буду пользоваться своим ртом не только для того, чтобы вымаливать у тебя прощение. – Я зловеще усмехаюсь, и у нее перехватывает дыхание. – К тому времени, когда я закончу, ты будешь стоять на коленях рядом со мной.
Она качает головой, не желая отступать. Эта маленькая шлюшка крутит бедрами, скользя своей киской по головке моего члена, а затем снова к его основанию, крепко прижимаясь к моим яйцам. Ее глаза трепещут, и она трется об меня своим клитором, нисколько не заботясь о том, насколько шатко ее положение.
– Просто не двигайся, – шепчет она, продолжая снова и снова, пока я не оказываюсь близок к тому, чтобы переломить ее шею, словно чертову зубочистку.
Мои нервные окончания воспламеняются, и все тело немеет от удовольствия. Я уже не осознаю, насколько сильно я сжимаю ее шею, как и не осознаю жизни вне этой девушки, трущейся об меня. Я умру, если она остановится, но есть все шансы, что она умрет раньше, прежде чем я успею кончить.
Все мои силы уходят на то, чтобы удерживать бедра в неподвижном состоянии. Ее маленькая рука обхватывает мое запястье, и тогда я замечаю, что каждая вена на моем теле проступает из-под кожи.
Она с силой отталкивает мои плечи назад, отрывая мою руку от своего горла, и я врезаюсь в бортик фарфоровой ванны. Она глубоко вдыхает, но не перестает извиваться на мне.
Мои руки переходят на ее округлые бедра, и я не могу удержаться от того, чтобы не прижать ее к себе еще сильнее, перехватив контроль над ее движениями и задавая свой собственный темп.
В основании моего позвоночника зарождается наслаждение, и я чувствую, как напрягается каждая мышца моего тела, приближаясь к разрядке.
Именно тогда, когда я теряю голову от удовольствия, меня легче всего одолеть. Она приподнимается, отстраняясь от моего пульсирующего члена, как раз в тот момент, когда я уже готов был взорваться.
Меня сразу же охватывает разочарование, какого я не испытывал ни разу в своей жизни.
– Клянусь Богом, Аделин, если ты сейчас же не вернешься на место…
Она закрывает мне рот рукой, и с таким же успехом она могла бы засунуть громоотвод мне в задницу – настолько я, черт возьми, потрясен.
– Тише, детка, – шепчет она, слегка усмехаясь.
Черт. Черт ее побери.
Она побеждает.
И она уже знает это, потому что обхватывает рукой основание моего члена и направляет его вверх. Все слова замирают на моем языке, полностью позабытые, когда она плавно опускается – до тех пор, пока головка моего члена не касается ее щели.
Ее голос дрожит, когда она произносит:
– Я владею ситуацией, Зейд. Не ты. А я.
Она опускает руку, и ее глаза приковываются ко мне. В них бушует такой жаркий огонь, что они похожи на настоящие озерца виски.
Такого, какое я, черт возьми, обожаю.
Я сжимаю зубы, и хрупкие кости в моих деснах грозят рассыпаться. Она опускается еще ниже, пока ее тугой жар не поглощает самую вершину моего члена. Мой кулак врезается в ванну, и я едва не теряю сознание от того, насколько невероятно она ощущается.
– Черт, Адди…
Наклонившись вперед, она опускает обе мои руки на свои бедра, крепко сжав их. Ее ладони сдвигают ее груди вместе, и если бы я не был так близок к извержению, то вцепился бы в них зубами.
– Не двигайся, – стонет она, задыхаясь и хрипя от желания.
Я чувствую, как из моих глаз почти вырывается пламя, пока я смотрю на нее. Я закаленная сталь и могу разбивать хоть бриллианты о свой член, но с ней я всегда переставал контролировать себя.
И это самая страшная пытка, какую только может вынести мужчина, но я с радостью перенесу ее, если это будет означать, что она опустится хотя бы еще на сантиметр.
– Не позволяй контролю ускользнуть из твоих пальцев, потому что если это произойдет, то я возьму все в свои руки. Я трахну тебя так основательно, что ты будешь плакать, прося меня остановиться, но этого не произойдет, Аделин. Тебе скорее придется убить меня на хрен, прежде чем это произойдет, и я умру без малейших угрызений совести.
Говорят, что глаза – это окна в душу, и, черт возьми, это неправда, потому что я вижу, как в нее проникает страх через ее тело. И она все еще получает от него наслаждение, как и раньше, когда я был для нее всего лишь тенью в ночи.
Ее киска сжимается, и я чувствую, как ее возбуждение стекает по моему члену, вырывая из моей груди глубокий гортанный рык.
Горячая вода, скопившаяся на уровне моих бедер, хлюпает, когда она меняет положение, чтобы сесть поудобнее.
Она крутит бедрами, впиваясь ногтями в мои бока, и я шиплю.
– Сильнее, – рявкаю я.
Мне нужна боль, чтобы заземлиться. Она нужна мне, чтобы сохранить рассудок. Если я не буду чувствовать ничего, кроме нее, то я потеряю его окончательно.
– Вонзи свои ногти сильнее.
Она слушается, и я вздрагиваю от резких уколов. Однако их хватает, чтобы не дать мне излиться в нее.
Она слегка покачивает попкой, ее движения сдержанны и едва ли позволяют ее киске заглотить меня больше чем на пару сантиметров. Тем не менее это уже заставляет меня закатывать глаза от блаженства.
Одна из ее рук пытается обхватить основание моего члена, но я останавливаю ее. Если она дотронется до меня, то это будет конец.
Я обхватываю свой член у основания двумя пальцами, чтобы успокоить его, а затем другой рукой принимаюсь гладить ее клитор тугими кругами. Ей недостаточно той длины, на которую она насаживается. Но даже в этом случае она нуждается в стимуляции.
По моей груди скользит протяжный приглушенный стон.
– Черт, мне просто необходимо ощутить эту киску. Мне нужно почувствовать, как она обхватывает всего меня. Каждая часть тебя – моя, мышонок, и ты никогда не почувствуешь себя целой без меня внутри себя.
– Это… это все, на что я сейчас готова, Зейд. Я не могу дать больше, – отвечает она, почти умоляя меня понять.
– Прими столько, сколько сможешь вынести, детка. Подари мне свою боль.
Вернув руку мне на бедро, она снова впивается в него ногтями. Я стону сквозь стиснутые зубы, и блаженство затуманивает мой взор. Во мне еще так много всего, но я не буду заставлять ее брать больше.
– Ты так хорошо справляешься, детка. И ты такая чертовски красивая. Я не могу дождаться того момента, когда ты примешь меня всего целиком.
Ее зубы снова стучат, и сквозь них прорывается стон.
– Я так чертовски горжусь тобой, – бессвязно шепчу я, опьяненный видом ее сладкой киски, висящей надо мной, даже если она позволяет мне так немного.
– Зейд, – умоляет она меня хриплым голосом.
– Я скучал по тому, как ты смачиваешь мой член, – хрипло шепчу я, закусывая губу, чтобы сдержать очередной стон.
Она дрожит от моих слов, и струйки ее возбуждения стекают по моим пальцам, держащим член. Обвожу ее клитор быстрее, снова заставляя ее содрогаться.
– Я так скучал по тому, как крепко твоя киска сжимается вокруг меня. Как легко ты обхватываешь его.
Она кивает, теряясь в наслаждении, как и я. Ее глаза закрываются, а ритм становится прерывистым, поскольку она сосредотачивается на трении о мою руку.
– Тебе ведь мало, правда? – выдыхаю я, наблюдая, как ее брови сходятся вместе.
Она прикусывает губу, и, даже пока ее глаза закрыты, я понимаю, что она борется с собой. Борется с инстинктом полностью опуститься на меня.
Она хочет. Черт, я вижу, насколько сильно она этого хочет. Но сопротивляется.
– Тебе нужно больше меня, но ты не позволяешь себе взять это. Поэтому тебе придется довольствоваться тем, что я заполню тебя своей спермой.
Ее губы приоткрываются, с языка срывается хриплый стон, который проносится по всему моему позвоночнику. Я чувствую, что она уже на грани, отчаянно желает кончить.
– У тебя пять секунд, Аделин, или я в конце концов тебя трахну.
И этой искры страха оказывается достаточно, чтобы она наконец прыгнула с обрыва. Она разбивается о скалы, ее бедра содрогаются, а глаза плотно зажмуриваются. По ванной хриплым эхом разносится крик, но я не могу сказать, кому именно он принадлежит.
Я стремительно бросаюсь за ней в пропасть, и мой позвоночник пронзает молния, которая лишает меня всякого рассудка. Она обхватывает меня так крепко, что это почти мешает потокам спермы, изливающимся из моего члена.
И если это и есть рай, то мне остается только сожалеть, что я ничего не сделал, чтобы заслужить его.
Проходит немыслимое количество времени, прежде чем мы оба, задыхаясь, одурманенные электрическими разрядами, падаем в ванну.
Ее щека прижимается к моей груди, мокрые пряди волос струятся по моей коже, словно растаявший шоколад, и я знаю, что она чувствует, как мое бешеное сердцебиение отдается рикошетом в ее челюсти.
Мои пальцы погружаются в ее спутанные локоны, и я крепко обхватываю ее второй рукой. Несколько минут мы просто лежим так, переводя дыхание и теряя сознание от каждого прикосновения друг к другу.
В конце концов я уговариваю ее повернуться. Она обнимает колени, а я выдавливаю шампунь на ладони и тщательно намыливаю ее волосы, прогоняя оставшееся напряжение в ее мышцах.
Я рассказываю ей о первом убитом мной человеке, а она – о своем. Девушке по имени Фиби, которая спасла жизнь Адди, а она была вынуждена взамен забрать ее. Она плачет, рассказывая об этой девушке с огненно-оранжевыми волосами, и о страхе, который та носила в себе, за исключением случая, когда поборола его. Ведь в конце концов она воплотила в себе то пламя, которое развевалось вокруг ее плеч.
Я смываю шампунь, и ее слезы убегают в слив вместе с пеной, пока она оплакивает себя, опустив голову от горя.
Затем я выношу ее из ванны и сажаю на тумбу. Она держит рот открытым все то время, пока я чищу ей зубы. Я целую каждую слезинку и напоминаю ей, что она всегда будет носить Фиби в себе и что теперь это пламя принадлежит ей.