Глава 3
Почти весь этот день я вспоминала прошлое, так как оно было счастливым, а настоящее туманным и безрадостным. Свою «гостью» я старалась не замечать, тем более что облюбованный угол она не покидала, и ко мне не приближалась. Странно, но у меня не было ни истерик, ни сожалений, просто тягучая и горькая боль в душе от утраты. И чтобы хоть как-то забыться и согреть свою окоченевшую от потери любимых людей душу, я начала вспоминать самые тёплые и радужные моменты своей жизни. Когда не хочется жить настоящим, можно попробовать жить прошлым, где тебе было хорошо. Одно яркое воспоминание чередовалось с другим, как картинки в калейдоскопе при смене градуса обзора.
Вот мне всего пять. Лето, август месяц. Я с родителя у бабушки в деревне. Мы обедаем на веранде. На белой накрахмаленной скатерти сервиз с синим рисунком. Бабушка напекла пирогов и сделала окрошку. Родители хвалят бабушкин обед и славную погоду. Они улыбаются, и я понимаю, что мы счастливы от того, что лето, от того, что вкусно, от того, что все живы и здоровы. По всей нашей деревни бродит дурманящий запах белого налива, первых созревших плодов.
Мне семь. Осень, первое сентября. Я в черной юбочке, белых гольфиках и в белой, похожей на воздушное безе блузке с огромным бантом на голове и букетом цветов в руках, жду объявления нас первоклашками. Мама с папой, счастливо улыбаясь, стоят в толпе родителей. А я с какой-то детской непосредственностью и любовью взираю на свою первую учительницу.
Мне девять, снова лето, конец июня. Мы с родителями в Анапе. После вкусного завтрака мы идём на пляж. Папа, как всегда, покупает по дороге кваса, а мне варёную кукурузу. Мама улыбается и говорит, что у нас впереди ещё целых две недели безделья и моря. А мне просто хорошо от того, что не нужно делать уроки, что ярко светит солнышко, и что мы идём купаться.
Мне одиннадцать. Весна, конец апреля. Мы с моей одноклассницей Варей топаем домой. Ещё буквально пара учебных дней и наступят майские праздники, на которых у нашего класса запланирован поход с ночёвкой. Мы с Варькой обсуждаем кто что возьмёт, будет ли костёр и страшные истории на ночь. Мы громко смеёмся, и весь мир кажется нам счастливым.
Мне тринадцать. Осень, конец ноября. Сегодня к нам в класс пришёл новенький мальчик Вадим. Ему предложили сесть на любое свободное место, и он сел ко мне. Ураааааа! Какой он хорошенький, и глаза у него красивые – серые. Улыбается он так, что у меня аж дыхание захватывает, как будто вниз с крыши прыгаю. А ещё Вадик в музыкальной школе учится, на флейте играет. Я самая счастливая девочка в мире.
Мне шестнадцать, опять лето, начало июля. Всю неделю стоит жара. Мы с подружкой у нас в квартире, крутимся перед зеркалом, наряжаясь в кино. Сегодня мы отправляемся на «Пиратов карибского моря». Подружка идёт, потому что фанатеет от Орландо, мне же нравился Джек Воробей. Именно так! Не Джонни Депп, а именно сам пират. Я в предвкушении встречи с любимым героем и сердце замирает от счастья.
Мои воспоминания были прерваны вошедшим доктором. Я пожаловалась ему на то, что болит голова. Он позвал медсестру, которая мне что-то вколола. Ещё несколько минут я отвечала на вопросы о самочувствии, воспоминаниях, а потом незаметно для себя провалилась в сон.
Утром я проснулась от того, что жалюзи на окне были отодвинуты, и солнечный лучик щекотал мне лицо. Открыв глаза, первое, что я увидела, была «моя гостья». Вздохнув от того, что ничего не изменилось, я попыталась вспомнить свой сон, не знаю почему, но я была уверена, что это очень важно.
Всплывали какие-то обрывки. Я закрыла глаза, глубоко вдохнула и выдохнула, пытаясь сконцентрироваться на тех крупицах-обрывках, что выдавало моё сознание. Не знаю, было ли это случайностью или у меня получилось заставить своё сознание перемотать сон как киноплёнку назад, но теперь я вполне осознанно, понимая, что это сон, находилась там же.
Я шла, глядя под ноги на серую плитку и прислушиваясь к звуку собственных шагов. Подняв глаза, я увидела, что иду вслед за «своей посетительницей» по ярко освещённому коридору, стены которого покрыты белой плиткой. Справа, одна за другой, в ряд стояли железные каталки, поверх которых были наброшены простыни. Не трудно было догадаться, что скрывается под этими простынями.
Будто в ответ на мои размышления, одна из простыней слегка съехала и из-под неё показалась синеватая стопа с биркой на большом пальце. Поёжившись от страха, как от холода, я поспешила за своей провожатой. Странно, но мне было совсем, не холодно, хотя я знала, что мы сейчас в морге, только не понимала в каком.
Наконец-то мы свернули в какую-то комнату, больше похожую на операционную, настолько здесь было стерильно. Два человека в белых халатах и масках стояли у кушетки, на которую были направленны осветительные приборы. Я замерла в нескольких шагах, боясь, что меня заметят. В эту же минуту, я почувствовала прикосновение холодных пальцев к своей ладони, и чуть не завизжала от ужаса. Немного уняв своё сумасшедшее сердцебиение, я подняла взгляд на ту, что привела меня сюда. Я уже знала, что за руку меня держит именно она, только вот зачем, пока не догадывалась.
Девушка-глюк, как про себя я её называла, потянула меня в сторону операционного стола, со своим монотонным: Помоги! Сделав несколько шагов в сторону гоп-компании в медицинском обмундировании, я замерла, как громом поражённая, потому что увидела, кто лежит на столе. А оперировали там, как раз мою провожатую, только в данном случае она была ещё жива, ну или почти жива.
Рядом со столом стояли три контейнера, в двух из которых уже находились почки. Я собственными глазами видела, как их поместили туда, взяв у ещё живой, и видимо здоровой девушки. В след за почками, из недр её молодого тела, эскулапы вытащили сердце и поместили в третий контейнер. После чего, все три контейнера были спешно вынесены за пределы «операционной».
Сделав ещё шаг к лежащей на столе девушке, я лицом к лицу столкнулась с Эдгаром Германовичем, успевшим снять с себя маску. Мы смотрели друг на друга и молчали. Когда же я сделала шаг в сторону двери, с намерением сбежать, то увидела в его руках скальпель, направленный на меня. Скальпель был весь в крови, да и резиновые перчатки на его руках тоже. Он растянул свои губы в улыбке, видимо уже предвкушая победу, а я вдруг вспомнила Лектора, который трапезничал со своей жертвой, мозгом этой самой жертвы. Наверное, подобная участь ожидает и меня. Задумавшись, я не сразу поняла, что врач успел схватить меня за запястье. Я закричала изо всех сил, в надежде что хоть кто-то услышит и меня спасут.
— Виктория, Виктория! Это всего лишь кошмар, просыпайтесь! Не нужно кричать, это просто сон!
Открыв глаза, я увидела сидящего на кушетке передо мной Эдгара Германовича, он держал меня за запястье и пытался привлечь к себе моё внимание. А вот своей гостьи я не обнаружила.
— Виктория, посмотрите на меня. Что Вам снилось? – глядя мне в глаза, совсем как во сне, спросил эскулап.
— Не помню, – зачем-то солгала я.
— Совсем?
— Совсем.
— Ну ладно, это не столь важно. Сегодня вас переводят из реанимации и ещё, после обеда к вам придёт следователь, по поводу аварии. Если с вашим самочувствием всё будет без изменений, то думаю, что в течение недели вас выпишут. Но это уже не ко мне. Со своим лечащим врачом познакомитесь на вечернем обходе, – пожелав мне скорейшего выздоровления, доктор скрылся за дверью, а меня не покидало какое-то тревожное чувство, будто что-то очень важное мною упущено.
Через пару часов меня переместили в другой конец коридора, но почему-то опять в одноместную палату. Хотя может и к лучшему, общаться мне сейчас не хотелось. Я слезла с кровати и прошлёпала к окну. Голова слегка кружилась, а ноги так и норовили подогнуться. Опираясь на подоконник, я выглянула в больничный двор. Какая красота. Всё вокруг было белым бело, а снег шёл настолько густой, что через несколько метров, уже было ничего не видно. Заворожённая этой красотой, я стояла не в силах оторваться от бушующей за окном непогоды.
Следователь постучался и заглянул в палату. О том, что это следователь и гадать не стоило, так как форма говорила за него. На вид ему было лет тридцать пять, под два метра ростом, подтянутый, с ёжиком коротко стриженных русых волос. Серая форма с капитанскими погонами, сидела на нём как влитая.
— Терёхин Михаил Евгеньевич, следователь ОВД Дорогомилово, – подойдя ближе, представился страж порядка и протянул своё удостоверение, на которое я даже не взглянула. — Зря не посмотрели, доверяй, но проверяй, – елейным голосом произнёс следователь.
Я насторожилась. С чего он вообще взял, что я ему доверяю? Как раз наоборот, этот тип доверия мне не внушал. Или это он так меня программирует? Фигушки, не старайся дружок! Я уже сталкивалась с вашим братом, после смерти родителей, теперь уровень доверия родной милиции, ниже фарватера. В данный момент, мне даже было интересно, с чем же он пожаловал. Тут же вспомнилась поговорка, про любопытную Варвару, оставшуюся без носа.
— Итак, начнем. По факту аварии, в которой погибли четверо, точнее с учётом самого виновника, пятеро и пострадали двое, возбуждено уголовное дело. Сегодня мне нужно, чтобы вы дали показания. Что вы видели в момент столкновения?
— Я ничего не видела, так как находилась в задней части автомобиля, а точнее, на переоборудованном диванчике. В момент аварии я спала, очнулась, когда почувствовала запах гари, – честно ответила я.
— Да, примерно тоже показали очевидцы. Вы в курсе, что ваш муж находился в состоянии алкогольного опьянения и скорость, с которой он следовал, превышала двести километров в час.
— Михаил Евгеньевич, вы врёте! – понимая, что родная милиция что-то затеяла, обличила я капитана.
— Что вы себе позволяете? – взъерепенился служивый. – Это оскорбление при исполнении и статья имеется.
— С триста девятнадцатой статьёй УК РФ, я знакома, и трактовку её помню. Дабы расставить всё по своим местам, предупреждаю заранее, что работаю я юристом и с уголовный кодексом знакома не понаслышке.
После недолгого замешательства, следователь видимо решил вновь открывшиеся обстоятельства развернуть в свою пользу. Очень аккуратно подбирая слова, будто рассчитывая свои шаги по минному полю, он начал подводить меня к «главной теме дня».
— Очень хорошо, что не придётся объяснять вам юридические тонкости. При аварии, окончившейся летальным исходом пострадавших, виновник аварии обязан компенсировать материальный ущерб. А помимо этого, родственники погибших вправе требовать компенсации морального вреда, в размере от одного до двух миллионов рублей.
— Увлекательно, только вот главного я не могу понять: при чём тут мой муж? – уже догадываясь, куда клонит служитель закона, спросила я.
— Чего тут непонятного? Так как виновник аварии погиб, вина ложиться на собственника авто, коим вы и являетесь. Машина ведь была зарегистрирована на вас. Так что в ваших же интересах не доводить дело до суда, а решить вопрос с семьями погибших и пострадавшей полюбовно. На крайний случай, если нужной суммы нет, напишите им долговые расписки на оговоренные суммы, а когда квартиру продадите, заплатите им деньги, а они вернут вам расписки. Подходит такой вариант? Или есть второй вариант, написать дарственную на квартиру – довольный самим собой, разулыбался Терёхин.
— Машина действительно моя, ранее она принадлежала моему отцу. А какую квартиру продавать? – прикинулась дурочкой я.
— Ту, которая на Черёмушках. Потому как, чтобы продать вашу в Ватутинках, нужно полгода ждать, чтобы в наследство вступить. Не покроит она всей суммы, да и пострадавшие столько ждать не будут, они люди серьёзные, – не заметив подвоха, разливался соловьём следователь.
— Мне нужно это обдумать. Вы извините, я плохо себя чувствую, давайте потом, – решила я потянуть время. А про себя возмутилась наглости и продуманности некоторых особей. Эту бы смекалку да на пользу родине, а не собственному карману. Ишь как быстро разнюхал про имущество моё. В то, что Михаил Евгеньевич бескорыстен, я не верила ни секунды.
— Просто, чтобы вы не сомневались: множество свидетелей дали показания, что ваш муж несся с огромной скоростью. Экспертиза же показала, что он находился в состоянии алкогольного опьянения, - решил он, закрепить во мне мысль о сотрудничестве с органами, в его лице.
— Это враньё! – как можно твёрже произнесла я.
— Вы опять за старое? – наигранно возмутился следователь. – Я-то думал, что вы всё поняли, а вы опять...
— Что опять? Я констатирую факт - у моего мужа была язва, и спиртное он не употреблял вообще, любой знающий его человек это подтвердит.
— Побойтесь Бога! В новогоднюю ночь пьют даже язвенники и трезвенники, – продолжал свой дешёвый спектакль капитан.
— Все, кроме моего мужа и меня. Я тоже в новогоднюю ночь не пила даже шампанское, так как находилась на седьмом месяце беременности. Факт номер два: мой муж недавно водит машину, чуть меньше года. Точнее водил. Поэтому больше шестидесяти он никогда не ездил, даже по трассе. Не так давно мы ездили в Суздаль, так вот, всю дорогу он шёл шестьдесят, хотя положено девяносто. А вы мне тут про двести рассказываете. По мимо этого, я вообще сомневаюсь в том, что подобное авто может развить такую скорость.
— Как вы выражаетесь, подобное авто, может развить скорость и побольше, – обиженно проговорил Терехин. – И это не я, это свидетели рассказывают!
— А ваши свидетели в момент аварии в кустах с радаром сидели? – ехидно осведомилась я.
— При чём здесь кусты и радар? Они на глаз определили, примерно, – как ни в чём небывало, гнул свою линию следователь.
— Серьёзно? – усмехнулась я. – А что сотрудники ГАИ тормозной путь авто уже не определяют? Эта методика устарела и на смену ей пришло определение скорости «на глазок»?
— Ехидничаете? А зря!
—Ваши свидетели в ГАИ работать не пробовали? Представляете, сколько бы государство на технике сэкономило? – не могла успокоиться я.
— Зря смеётесь, пострадавшая, между прочим, говорит тоже самое!
— Вы мне лучше про камеры расскажите, что они зафиксировали?
— Ничего, – развёл руками Михаил Евгеньевич. – Они оказались сломаны.
— Прям все? И прямо в первое января? Неужто тоже отмечали?
— Давайте, вы лучше отдохнёте, а завтра я приду с бумагами, и мы всё оформим. Отдыхайте, вам силы понадобятся, – проговорил «заботливый» капитан и направился к выходу из палаты.
"Чтоб ты провалился, – пожелала я ему мысленно на прощание".
После визита следователя в мою палату прошмыгнула уборщица, до сего момента активно драившая пол непосредственно под дверью палаты. Причём делала она это так активно, что даже следователь под конец напрягаться начал.
— Ты вот что, детка, этого ирода не слушай. Наши бабы говорят, что всё наоборот было и свидетелей тому тьма. А ингуш этот ритрейсером был.
— Кем, Зинаида Степановна? – спросила я женщину, годившуюся мне в матери, и успевшую навестить меня сегодня после перемещения и предложить свою помощь, от которой я, конечно, отказалась, но забота мне была приятна.
— Ну, гонщикам значится, – поразилась моему тугодумию уборщица.
— А... Стритрейсером наверно?
— Ну, так я так и сказала, – возмутилась старушка. – В общем неважно это, ты другое пойми: денег никому платить не вздумай! И бумаги, которые он тебе завтра приволокёт, не подмахивай. Скажи, что тебе с ентим самым адвокатом значится, поговорить требуется, посоветоваться. А вообще тебе ехать нужно на этот самый Кутузовский и с домом двадцать четыре, ну то есть с жильцами его, поговорить надо. Мне внук вчера показывал видео, которое Ютубу (енто у них место такое, где всё смотреть можно) выложили видео, как ваша машина в аварию попала. И про девчонку выжившую, не слушай! Какой из неё свидетель, если она того, Богу душу отдала. Сегодня ночью и преставилась, ага, здесь же в Склифе. Вас практически одновременно скорые привезли, только за тебя хлопотать некому было. А за неё отец гонщика ентого бегал, просил, угрожал и деньги совал. Вот и с милицией подсуетился. Не верь никому, – выпалила сердобольная старушка.
— Как же жить тогда, Зинаида Степановна, если веры никому нет? – спросила я её. А в моих глазах уже стояли слёзы, готовые затопить не только мою палату, но и всю больницу.
— Ты поплачь, дочка, поплачь! Нельзя в себе такое горе держать. Вот и бабы наши все дивятся, что такое несчастье у тебя, а ты ни слезинки не проронила. А я ведь правильно сказала, что не плачешь ты, потому как пожалеть тебя некому. Ты поплачь, а оно и глядишь, полегчает, – говорила старушка, прижав меня к себе и гладя по голове, будто убаюкивая.
Наверное, она оказалась права, так как стоило ей меня пожалеть, и слёзы не заставили себя долго ждать. За этим занятием нас и застала медсестра, заглянувшая в мою палату, а увидев, подняла страшный крик.
— Зина, ты рехнулась? У девчонки травма головы была, с того света еле вытащили, а ты вместо того, чтобы меня позвать, слюни ей вытираешь, – злилась медсестра, делая мне укол в вену.
— Чёрствая ты женщина, Валентина. У девочки такая трагедия, в один день и мужа и ребёночка потеряла. Сиротинушкой осталась, даже голову приклонить не к кому, а ты ворчишь, – обиделась старушка.
— Больно ты жалостливая, Зина. Ничему тебя жизнь не учит. Ты вот невестку свою тоже жалела, сиротинушка детдомовская, любви не видела, – пародировала старушку медсестра. – Теперь вот сына благодаря ей из зоны ждёшь, а она хрен знает куда умотала, дитё на тебя повесив. Дожалелась?
— Ты не сравнивай жопу с пальцем, – проворчала уборщица.
— А кто здесь жопа? – усмехнулась медсестра. Они ещё о чём-то спорили и припирались, но я этого уже не слышала, потому что моё сознание затуманилось, и я погрузилась в объятия Морфея.