Глава 39
Машина неслась по дороге с бешеной скоростью, а Джулия только сильнее и сильнее вдавливала в пол педаль газа. После разговора, случившегося в баре у Адама, у нее не осталось никаких вопросов: все окончательно прояснилось, но легче от этого не стало ни на грамм.
На соседнем сиденье, одетая в футболку Адама и крепко пристегнутая ремнем, спала Таня, а из динамиков магнитолы неслась музыка.
Песня без слов, ночь без сна,
Все в свое время — зима и весна,
Каждой звезде — свой неба кусок,
Каждому морю — дождя глоток.
Если есть стадо — есть пастух,
Если есть тело — должен быть дух,
Если есть шаг — должен быть след,
Если есть тьма — должен быть свет.
Хочешь ли ты изменить этот мир,
Сможешь ли ты принять как есть,
Встать и выйти из ряда вон,
Сесть на электрический стул или трон?
Поразительно просто, как мог человек (а ведь человек же!) написать такое. Как будто знал больше, чем все прочие, как будто чувствовал больше и понимал больше.
«Если есть тело — должен быть дух».
Должен быть, да, но много ли людей, населяющих этот мир, согласились бы с этим? Много ли людей признали бы, что телесное для них давно стало превыше всего остального? Много ли людей захотели бы это исправить?
Каждому из их четверки за прошедшие месяцы показали что-то свое. Каждый прошел свой путь — от начала и до конца, и каждый cделал свои выводы из увиденного.
Джулия покосилась на спящую Таню. Что будет с ней, когда этот мир исчезнет? Она растворится в миллиардах вариантов или продолжит жить в этом?
— Куда ты меня везешь?
Она спросила это, не открывая глаз, и Джулия от неожиданности едва не выехала на встречную полосу.
— Давно ты не спишь?
— Давно.
В ветровое стекло машины лучами яркого солнца билось лето. Мелькали пролетающие мимо деревья и редкие села, и запах горячего асфальта проникал в ноздри вместе с ветром сквозь приоткрытое стекло.
И не хотелось отвечать на вопросы, и не хотелось подбирать слова. Хотелось вечно ехать вот так, на огромной скорости, обгоняя машины и отводя глаза постовым. Притвориться, что это возможно. Притвориться, что все еще только впереди.
Джулия вспомнила, как Адам отнес спящую Таню в машину и аккуратно устроил на переднем сиденье. Вспомнила, как она сама пристегнула ее, наклонившись и оказавшись так близко, что можно было почувствовать запах кофе и печенья на губах, и запах одеколона Адама на футболке, и запах чисто вымытого тела под ней.
Утка, лежащая на приборной панели, заиграла звуковым сигналом, и Джулия, увидев, кто звонит, попросила Таню:
— Ответь, пожалуйста.
Если она и удивилась, то вида не подала. Нажала на кнопку, поднесла утку к уху и сказала:
— Ларина.
Это «Ларина» миллиардом осколков разорвало что-то в груди, и стало труднее дышать, и руки, лежащие на баранке руля, пронзило дрожью.
— Привет. Нет, она ведет автомобиль, — Таня замолчала на несколько секунд, слушая, а затем сказала: — Хорошо, я передам. Спасибо, что одолжил мне футболку.
Она улыбнулась и вернула утку на место. Джулия вопросительно подняла брови.
— Он сказал, что Саша нашелся и они с Мэрилин сейчас у него. Катя, Берни и Беатрис тоже с ними.
— Хорошо. Спасибо.
Джулия смотрела только на дорогу, но чувствовала, что Таня сидит вполоборота и разглядывает ее саму.
— Где ты взяла одежду?
Усмехнулась, качнула головой. Джинсы и футболку выдал ей Адам: сказал, что из старых запасов, и не стал ничего объяснять. А вот на ноги пришлось надеть старые стоптанные туфли — кроссовки Адама оказались слишком велики, а босыми ногами было бы трудно давить на педали.
Подумалось даже: может, старый затворник завел в этом времени роман? Иначе откуда бы у него взялись женские шмотки?
— Джули, куда мы едем?
На этот раз отвечать пришлось: Таня вряд ли отстала бы, так и продолжила бы спрашивать, добиваясь ответа. И Джулия ответила:
— Мы едем к тебе домой.
— Что?!
Удивление было таким быстрым и острым, что машину снова качнуло в сторону.
— Все скоро закончится, Ларина, — устало сказала Джулия. — И перед этим мы должны успеть вернуть наши жизни в этом мире на свои места.
— Хочешь сказать, что, когда вы вернетесь в свое время, здесь все останется как было?
Джулия дернула плечом. Она не знала, но рисковать не была готова. Явившись сюда, испортив все, что только можно было испортить, она чувствовала себя обязанной постараться хоть что-то вернуть на свои места. Хотя бы что-то.
— Останови машину, — сквозь зубы велела Таня.
— Нет.
— Я сказала, останови машину!
Ее возглас ворвался в голову и разлетелся там на миллионы осколков. В нем был не только крик, Таня влила в него немало энергии, и потому руки Джулии сами собой выкрутили руль, а нога надавила на педаль тормоза.
Их занесло, машина выскочила на обочину и затормозила в метре от раскидистого дерева. Летящие мимо автомобили сигналили, выражая свое мнение о таком способе парковки, но Джулии было плевать.
— Ты с ума сошла? — спросила она, отстегнув ремень и повернувшись к Тане. — Что ты творишь?
— Нет, это ты что творишь? — Таня сейчас была похожа на ведьму: растрепанная, злая, с горящими огнем глазами. — Я тебе что, кукла, чтобы просто засунуть меня в машину и везти куда душа пожелает?
— Подожди… — Джулия протянула руку в успокаивающем жесте, но Таня оттолкнула ее.
— Не трогай меня! Я не собираюсь возвращаться домой, ясно? Высади меня прямо здесь, и я пойду дальше сама.
— Куда ты пойдешь? — спросила Джулия, сдерживая накатившую злость. — В таком виде, без документов? До первого поста?
— Значит, вези меня обратно в Москву. Но не смей отправлять меня к мужу, ясно? Я туда не поеду.
Дьявол, она была такой смешной с этим своим праведным гневом, с растрепанными волосами, с надутыми губами — ни дать ни взять, обиженный ребенок, у которого отобрали игрушку.
— Ларина, я везу тебя не к мужу. Я везу тебя к тебе домой.
Из Тани будто воздух выпустили. Она открыла рот и тут же закрыла его, прикусывая на мгновение нижнюю губу.
— Разве меня не будут там искать? — уже тихо спросила она.
— Не будут. Сегодня в исправительный центр придет проверка, которая уничтожит все следы нашего пребывания в нем. Сашка заберет свое заявление из Особого Отдела, и эта история будет закончена.
Все было не настолько просто, как она говорила, но рассказывать сейчас детали не хотелось. Слишком уж она устала, слишком мало осталось сил.
— То есть ты отвезешь меня в мой дом, и мы все притворимся, будто ничего не было?
— Нет, Ларина. Мы будем знать, что это было. Единственное, что мы пытаемся сейчас сделать, — это привести в порядок в этом мире то, что сами же и порушили. Не более того.
Не спрашивая разрешения, Джулия снова завела мотор, но Таня вдруг коснулась пальцами ее ладони.
— Подожди, — тихо попросила она. — Подожди минуту.
От касаний пальцев по телу пробегала дрожь. Таня не гладила, не ласкала — просто касалась, едва ощутимо, и это, дьявол все побери, было еще хуже.
— Ларина…
— Что будет, когда ты уйдешь в свой мир? Я останусь здесь и буду все помнить, это я уже поняла. А что будет с тобой?
— Я не знаю.
Она и правда не знала. Возможно, их выбросит обратно за мгновение до апокалипсиса, а может, раньше или позже. Может быть, они забудут все, что здесь случилось, а может, и нет. Как знать.
— Хорошо, — сказала вдруг Таня, и Джулия удивленно посмотрела на нее. — Хорошо, Джули. Вези нас домой. Ведь это еще не конец, верно? У нас еще есть время?
Джулия кивнула и выкрутила руль. Да, время еще было.
Вот только его оставалось совсем мало.
***
— Я вас верно понял, гражданин Воскресенский?
— Да, вы верно меня поняли, Олег Викторович. Я хочу забрать обратно сделанное мною в вашем присутствии заявление.
Серебрянский смотрел на него так, будто он был призраком, секунду назад вышедшим из стены. Чтобы люди меняли свои заявления, уточняли — такое бывало. Но чтобы забрать…
— Вы осознаете последствия? — спросил он, и в его голосе Саша с легкостью прочитал человечность. — Дача заведомо ложных показаний…
— Послушайте, — перебил Саша. — Неужели вы думаете, что я бы явился сюда, не обдумав все от начала и до конца? Я написал ложный донос, и готов нести ответственность за то, что сделал.
Он видел, как колеблется Серебрянский, видел, как человечность борется в нем с привычкой к законности.
— Видите ли, в чем дело, — сказал он наконец. — На днях из Исправительного центра, в котором содержались обвиненные вами гражданки, был совершен побег. Первый в истории, до сих пор никто не решался незаконно покинуть место лечения. И это, — он побарабанил пальцами по столу, — вкупе с вашим признанием ставит нас в несколько неловкое положение.
Саша проглотил улыбку восхищения. Черт возьми, Самаэль оказался прав, когда сказал, что огласка побега не нужна ни органам, ни самому центру. Если люди узнают, что оттуда можно сбежать, центр придется превращать в полноценную тюрьму. А следом за ним — и все остальные центры подобного рода.
— Не стану скрывать, гражданин Воскресенский, что мы находимся в некоторой растерянности. Ваше заявление подшито к делу, сбежавшие объявлены в розыск, но если вы откажетесь от своих показаний, получится, что мы зря отправили в центр ни в чем не повинных гражданок, и тогда их побег будет выглядеть несколько иначе, согласны?
Саша кивнул. Он все понимал и ждал только, когда прозвучат главные слова.
Серебрянский вздохнул и, обернувшись, посмотрел в окно. Помолчал несколько секунд, а затем снова взглянул на Сашу.
— Вы дадите подписку о неразглашении, — строго и жестко сказал он. — Такую же подписку дадут гражданки, которых вы оклеветали. Дело будет изъято и уничтожено, но ваши подписки останутся у нас как гарант.
— Я согласен, — быстро ответил Саша. — Но есть нюанс.
Серебрянский поднял брови.
— Сбежавших было трое, верно? И если с теми, кого оклеветал я, все ясно, то как быть с третьей?
— А не было никакой третьей. И ареста не было, и побега, — ничего из этого не было. Судя по имеющимся у нас данным, Татьяна Алексеева — законопослушная гражданка Союза, состоящая в законном браке и живущая в Петрограде с мужем. Или у вас есть другие сведения?
Саша улыбнулся.
— Нет. Других сведений у меня нет.
На прощание Серебрянский пожал ему руку и проводил до двери. А там задержал на секунду:
— Не знаю, как у вас это получилось, — тихо сказал он. — Но очень надеюсь, что в дальнейшем наши пути не будут пересекаться.
— Это я могу вам гарантировать, — так же тихо ответил Саша. — И спасибо вам. За все. Спасибо.
Спустившись по ступенькам и отметив у дежурного пропуск, он выскочил на улицу. В груди билось что-то хорошее и радостное, а синее московское небо и жарящее солнце казались самым чудесным, что только может быть в мире. Он даже остановился на секунду и задрал голову вверх, наслаждаясь этим новым для себя чувством. А потом прошел до фонтана, поискал взглядом нужную скамейку и улыбнулся сидящей на ней Мэрилин.
— Все в порядке, — выдохнул он, хватая ее за руку и притягивая к себе. — Все хорошо, Маш. Все закончилось.
Она обхватила его руками, а он обнял ее за плечи. И долго-долго они стояли так посреди летней Москвы, и обнимались, и молча думали — каждый о чем-то своем.
***
В доме пахло разогретой жарой древесиной, и этот запах показался Тане самым прекрасным на свете. Пока Джулия загоняла машину на участок и запирала ворота, Таня забежала внутрь и прошлась по всему дому: по коридору с наглухо закрытой заслонкой печи, мимо умывальной, к гостиной, в которой до сих пор оставались не до конца разобранные сумки с вещами.
Она посмотрела на развешанное на спинке стула платье, и решила пока не переодеваться: слишком уж приятной была ткань у футболки Адама, слишком уж хорошо от нее пахло.
Вместо этого Таня взяла с подоконника электрический чайник и пошла набирать в него воду. Но в коридоре столкнулась в Джулией, несущей какую-то коробку.
— Включай задний ход, Ларина, — весело сказала она. — Иначе мы тут не разойдемся.
Таня послушно вернулась в комнату и, застыв на месте, смотрела, как Джулия ловкими движениями пальцев распаковывает коробку, вынимает из нее куски пенопласта, а следом достает СВЧ-печь с надписью «Электроника 321».
— Зачем это? — удивилась она.
Джулия пожала плечами.
— Мой тебе подарок. Плиты у тебя здесь нет, а готовить на чем-то все же надо.
Таня медленно подошла, поставила чайник на стол и снизу вверх посмотрела на Джулию. Они стояли очень близко, но это не причиняло ни неудобств, ни волнения. Просто двое людей, оказавшихся рядом. Просто две женщины, стоящие друг от друга на расстоянии вдоха.
— А ведь ты уже была здесь, — поняла вдруг Таня. — Там, в твоем мире, этот дом тоже существует?
— Да. Существует.
— И ты была здесь с ней?
— Нет, Ларина. Я была здесь с тобой.
С этими словами Джулия сделала шаг назад, а потом и вовсе ушла: сначала были слышны шаги в коридоре, а потом стихли и они, а Таня все стояла, трогая пальцами пахнущую металлом печь, и не могла понять, что ей теперь со всем этим делать.
***
Вопрос, заданный Таней, ударил под дых и заставил постыдно сбежать, придумав себе три десятка важных дел вне дома. Это «Ты была здесь с ней?» не было претензией, не было ни агрессивным, ни злым. Она просто спросила, как могла бы спросить, есть ли в другом мире театры или кино.
Джулия вышла во двор и, пробравшись сквозь заросли бурьяна, спряталась в полуразвалившейся беседке. В той самой, в которой когда-то они впервые ужинали вместе и говорили о вечном.
Вечерело. Холод проникал под футболку и растекался по коже мурашками. Джулия закурила, разглядывая поднимающийся вверх дым от сигареты, и вдруг осознала, что давно уже не ненавидела себя так сильно.
— Ну что ты маешься? — услышала она рядом знакомый голос. — Иди и поговори с ней.
— Не хочу.
Она подвинулась, давая место неизвестно откуда взявшейся здесь Элии. Протянула ей пачку сигарет, поднесла зажигалку.
— Чего явилась? — спросила, глубоко затягиваясь. — В Москве что-то?
— В Москве все то же самое, — улыбнулась Элиа. — Я надрала зад Бернарду, и теперь они с Самаэлем старательно придумывают, как спасти Россию.
— А зачем ее спасать? — не поняла Джулия. — Когда мы уйдем, спасать уже будет нечего.
Элиа картинно выпустила изо рта кольцо дыма.
— Не ты одна переживаешь за то, что станется с этим миром после вашего ухода, Жу-Жу. Спасибо тебе, что хотя бы девятьсот пятый в порядок приводить не придется.
Джулия хмыкнула. Да, об этом она тоже думала.
— И все-таки, зачем ты здесь? — спросила она. — Если хотела что-то сказать, говори и проваливай обратно.
— Ох, девочка, какая ты все же постоянная. Сколько веков тебя знаю, и всегда ты вперед всех с шашкой наголо. Спасти мир, уничтожить мир, спасти людей, уничтожить, — все едино.
— Я тебе сейчас нос разобью, — предупредила Джулия мрачно. — Последний раз спрашиваю: чего явилась?
Ей вдруг пришло в голову: а не повторяется ли история снова?
Мысль еще только мелькнула, а тело уже среагировало: дернулась рука, и пальцы сомкнулись на горле Элии.
— Ты что, опять от чего-то меня отвлекаешь? — прошипела Джулия.
Яркая вспышка — и она отлетела в сторону, сильно ударившись спиной о землю и поцарапавшись о бурьян.
— Как была дурочкой, так и осталась, — констатировала Элиа, пока Джулия пыталась подняться на ноги. — Я пришла, чтобы сказать: Сэм запретил Лилит и Велиалу появляться в Москве, но он ничего не говорил о твоей Темной. Подумай об этом, а потом иди и поговори с ней. Иначе как знать: не повторится ли история с любимым Васенькой?
Джулия зарычала, но Элиа уже исчезла, оставив после себя только легкий след от улетающего к небу дыма.
Кое-как выбравшись из бурьяна, она побрела к дому. На ступеньках ей под ноги бросился с лаем комок шерсти.
— Макс! — послышался издалека Танин крик. — А ну иди сюда, бессовестный!
Джулия наклонилась и взяла щенка на руки. Он был маленьким и теплым, с покрытым легким пушком животом, с торчащими ушами и глазами-пуговицами. Устроившись в ее руках, он мгновенно утих, облизал ей палец и принялся жалобно поскуливать.
— Ты, наверное, хочешь есть? — неуверенно спросила Джулия. — Давай попробуем поискать еды.
Мысленно выругавшись — «Дожилась, со щенком разговариваю», — она вошла в дом и в узком коридоре немедленно наткнулась на Таню.
— Ой, — почему-то шепотом сказала та. — А я думала, ты уехала.
Джулия попыталась понять, что было в этом «я думала, ты уехала» — разочарование или надежда, — и не смогла. Она просто стояла в этом темном коридоре старого дома и смотрела на Таню, не в силах оторвать взгляда.
Мгновениями ей казалось, что все вернулось, и мир снова стал прежним, и перед ней — светлая ведьма Татьяна Ларина, смущающаяся и неловкая, сильная и смелая, и умеющая любить так, как кроме нее никто не умеет.
— Отдай Макса, — грубо велела Таня, и морок исчез. — И хватит сравнивать, ясно? Я — это не она.
Она с силой вырвала щенка из рук Джулии и унесла его в комнату, а Джулия непонятно почему последовала за ней.
— Зачем ты так? — спросила она, нагнав Таню уже в гостиной. — Зачем грубишь? Зачем отталкиваешь? Что тебе с этого?
Но ответ ей дали не скоро. Пришлось ждать, пока Таня накормит щенка, вымоет его миску, уложит на диванную подушку, присядет рядом и примется чесать надувшийся после еды живот. И только после этого она ответила:
— Я не знаю. Временами мне хочется тебя обнять, а временами — убить. И я не понимаю, что мне с этим делать.
Джулия пожала плечами и села на стул. Она вдруг заметила, что Таня все-таки достала микроволновку и даже подключила ее к сети: индикатор горел зеленым, указывая, что печь в рабочем режиме.
— Хочешь, сделаю кофе? — предложила она. — В багажнике есть какая-то еда.
Таня мрачно посмотрела на нее.
— Ты собираешься остаться здесь, со мной?
— Собираюсь.
Она не хотела добавлять во взгляд вызов, но, похоже, это случилось само собой. И Таня прочла этот вызов, и приняла его.
— А что, если я скажу, чтобы ты ушла? — сквозь зубы спросила она.
Джулия пожала плечами.
— Я отвечу «нет».
— А что, если я позову дядю Гришу, чтобы он тебя выгнал?
— Пусть попробует.
— А что, если я призову свои новообретенные силы и выгоню тебя сама?
— Выгоняй. Я все равно вернусь, и никуда ты от меня не денешься.
Они говорили спокойно и тихо, но ярость, исходящая от одной, ударялась в другую и возвращалась назад рикошетом. Хорошо спрятанная, укрытая, но все равно прорывающаяся наружу.
— Ларина, хватит, — предупредила Джулия прежде, чем прозвучало очередное «А что, если». — Я никуда не уйду, и точка.
Не успела она договорить, а Таня уже оказалась прямо перед ней, совсем близко. Футболка сползла, обнажая беззащитно-белое плечо, а зеленые глаза налились цветом.
— Чего ты хочешь? — спросила Таня, сверху вниз глядя на Джулию. — Отвечай мне!
То ли она вложила энергию в вопрос, то ли сама Джулия была слишком уставшей, чтобы сопротивляться, но ответила она, даже не успев подумать:
— Я хочу понять.
— Понять что? — Таня чеканила слова. — Понять, как все так вышло? Понять, почему, оказавшись в этом мире, ты первым делом переспала с Мэрилин? Или понять, почему ты взялась распоряжаться моей судьбой, забыв спросить, хочу ли я этого?
И Джулия вдруг поняла. С изумлением она обнаружила, что во всей это тираде главным было не «распоряжаться судьбой» и не «хочу ли я этого». Главным было другое.
Таня Ларина, экс-домохозяйка и экс-верная-жена произнесла вслух «переспала с Мэрилин». Произнесла не задумываясь, не подбирая слова, и даже ни капли не покраснев после.
— Так тебя это волнует больше всего? — подавив желание встать, спросила она. — То, что было между мной и Мэрилин?
— Нет.
Слишком быстро, Ларина. Слишком быстро для той, кому все равно. Но достаточно быстро для той, кто пытается скрыть, что это не имеет значения.
— Ты так часто говоришь, что ты — это не она, — глядя в Танины испуганные глаза, произнесла Джулия. — Ты так часто об этом думаешь, верно? Ты боишься не того, что я сравниваю тебя с ней. Ты боишься того, что сравнение может оказаться не в твою пользу.
— Чушь, — а вот это прозвучало уже куда менее уверенно. — Я просто не хочу, чтобы ты…
— Ларина. Остановись.
Джулия поднялась на ноги и застыла в сантиметре от Тани. Теперь уже она смотрела сверху вниз, и могла разглядеть тесно сжатые губы, и подрагивающий кончик носа, и морщинки на лбу. А когда Таня подняла голову вверх, сомнений уже не осталось.
— Я понимаю, что ты боишься, — прошептала Джулия, чувствуя, как стискивается в груди сердце. — И я боюсь не меньше твоего. Сегодня, когда мы приехали сюда, когда ты вышла из машины и побежала к дому, я подумала, что не хочу никуда возвращаться. Я подумала, что мне давно стало наплевать на апокалипсис, на уничтожение мира и на все остальное. На все, кроме тебя.
— Ты врешь, — с усилием сказала Таня. — Ты снова ищешь во мне ее.
— Нет. Оказавшись в девятьсот пятом году, я вспоминала о тебе. О том, как ты стояла рядом со мной на концерте Цоя и подпрыгивала, будто девчонка. О том, как мы сидели на лавочке в Екатерининском саду и ты так трогательно и нежно смотрела на меня, будто нам по шестнадцать лет, и это наше первое свидание, и ты боишься, что второго не будет, но отчаянно хочешь этого. Я вспоминала и о том, как ты отказалась уйти со мной, сказав, что не хочешь менять одну клетку на другую. Я все это помню, Ларина. И все это — о тебе.
— Я тебе не верю. Ты придумываешь все это прямо сейчас для того, чтобы…
— Для того, чтобы что? — перебила Джулия. — Чтобы заставить тебя меня полюбить? Это не сработает, и мы обе прекрасно это знаем. А других причин лгать тебе у меня нет.
По Таниному лицу пробежала тень, и она отшатнулась от Джулии, а после и вовсе сделала несколько шагов назад.
— Адам сказал, что мы четверо должны будем принять решение, — глухо произнесла она. — Он сказал, что каждый из нас должен будет решить: случится апокалипсис или нет.
— И что? — не поняла Джулия. — Разве твое решение не очевидно?
— Нет, Джули. Не очевидно.
***
Cвет и тьма, как же трудно было на нее смотреть! Стоять так близко, и слышать звук дыхания, и чувствовать запах. Как будто перед ней оказалось само искушение во плоти, и кто знает, — возможно, именно так все и было.
— Объясни, — потребовала Джулия, не двигаясь с места.
— Здесь нечего объяснять. Для того, чтобы вы вернулись в свое время, вам понадобится принять решение здесь, в этом мире.
— Не «вам». Нам.
— Да. Но что будет, если решение не будет принято? Что будет, если кто-то из нас начнет сомневаться? Что будет тогда?
Губы Джулии разомкнулись, рот приоткрылся, а в следующую секунду она каким-то жутким прыжком оказалась рядом с Таней и схватила ее за плечи.
— Ты… Ты что? Что ты такое говоришь? Как ты можешь такое говорить?
Пальцы больно впивались в кожу через футболку, и Таня изо всех сил оттолкнула Джулию назад.
— Немедленно возьми свои слова обратно, — с ужасом в голосе потребовала та. — Немедленно скажи, что ты не сомневаешься, что твое решение твердо. Ларина, прошу тебя! Скажи это!
Таня медленно покачала головой.
— Ты думаешь, они еще не поняли? — спросила она с горечью. — Думаешь, для того чтобы понять, им нужно, чтобы я сказала это вслух? Они знают, Джули. Ничего еще не закончилось. Потому что они прекрасно знают.
Джулия тяжело дышала. Казалось, что она мучительно быстро обдумывает план побега, или план сражения, или еще какой план.
— Ты понимаешь, что это значит? — голос Джулии сорвался на крик. — Это значит, что они продолжат свою чертову игру! Они будут играть до тех пор, пока ты не сдашься!
— Я знаю!
Таню разрывало изнутри. Эти чувства… Их было слишком много, слишком много одновременно, и они сводили с ума, мешали мыслить, мешали соображать.
— Вот почему ты хочешь, чтобы я ушла, — сквозь зубы прошипела Джулия. — Ты боишься, что если я останусь, то твое решение точно будет другим. Ты боишься, что не захочешь, чтобы я уходила. Вот почему тебе так нужно меня выгнать!
И Таня не выдержала. Схватила первое, что попалось под руку, и изо всех сил швырнула в Джулию. Оказалось, что это была старая статуэтка, которая ударилась об обтянутый футболкой живот и разбилась, упав на пол.
— Уходи! — крикнула она из последних сил. — Уходи прямо сейчас! Я не хочу смотреть на тебя, я не хочу слышать тебя, я не хочу чувствовать тебя! Я не могу! Уходи!
Нерв на лице Джулии дернулся, по телу прошла судорога.
— Ты дура, Ларина, — сказала она, делая шаг вперед. — Дьявол, ну какая же ты дура.
— Не подходи. Не подходи ко мне!
Таня отступала, но Джулия не обращала внимания на ее крики. Шаг за шагом она оказывалась все ближе, и вот уже ее запах проник в ноздри, и жар ее тела обжег кожу, даже не касаясь. И когда за Таниной спиной оказалась стена, она поняла: отступать некуда.
— Посмотри на меня, — прошептала Джулия, стоя прямо перед ней, нависая, подавляя собой. — Прошу тебя, посмотри на меня.
Надо было держаться. Смотреть нельзя было ни в коем случае. Таня изо всех сил зажмурила глаза, но это не помогло: ведь с закрытыми глазами она стала чувствовать еще острее, еще ярче.
— Ларина… — свет и тьма, это длинное, протяжное «а», произнесенное одновременно с резким вдохом. — Посмотри на меня. Прошу.
Таня почувствовала, как ее лба касается что-то холодное, а потом ощутила на лице дыхание и поняла, что это Джулия наклонила голову, чтобы коснуться ее своим собственным лбом, чтобы оказаться еще ближе, еще глубже.
— Посмотри на меня. Пожалуйста.
Она чувствовала рваное дыхание на собственных губах, чувствовала запах, похожий на аромат перезрелых яблок, и все тело стало как ватное, и ноги подкосились, и по позвоночнику ворохом мурашек прошлась дрожь.
Это было не похоже ни на что, и одновременно похоже на все на свете. Как будто контроля и правил больше не существовало, как будто обретшее свободу тело не знало, что с этой свободой делать, и было готово прямо сейчас растечься у ног этой женщины, этой ненавистной, этой пугающей, этой странной, мучительной, и при этом такой родной женщины.
Если бы в этот момент Джулия коснулась ее, если бы ее рука легла на ладонь или губы прижались к щеке, Таня, наверное, сдалась бы. Не зная, на что идет, не имея понятия, чем это кончится, она бы раскрылась от головы до пят и сказала: «Бери меня всю, всю до последней капли, до последнего вздоха».
Но что-то произошло, и Джулия сделала шаг назад. А после еще один, и еще, — Таня слышала эти неуверенные шаги, слышала скрип половиц под ногами. Потом заскрипел стул, звякнул кувшин с водой, послышались торопливые рваные глотки.
И только после этого Таня открыла глаза.
Джулия сидела на стуле и пила воду из кувшина. Часть воды стекала на подбородок, на шею, и ниже, делая ее футболку мокрой в том месте, где тяжело вздымалась от сбитого дыхания грудь, четко обозначившаяся под натянутой тканью.
— Мы должны придумать, как защитить тебя, — сказала Джулия, с грохотом поставив графин обратно. — Если ты сомневаешься, они сделают все для того, чтобы убедить тебя.
— Я знаю, — тихо ответила Таня. — И защитить меня можно только одним способом. Ты должна уйти, Джули. Уйти, и больше никогда меня не видеть.
***
И снова было лето, светило солнце, и Саша с Мэрилин шли по бульвару, разглядывая вывешенные повсюду агитационные плакаты и изредка улыбаясь пробегающим мимо детям.
Но на этот раз все было иначе. Удивительная легкость наполняла изнутри, и рука лежала на плече Мэрилин так, словно там ей было самое место, и хотелось бежать вприпрыжку, и смеяться, и бросать камешки в пруд, и сидеть на траве, держась за руки.
Саша усмехнулся собственным мыслям. Оказывается, как мало нужно человеку для счастья. Как мало…
Они сели на ту же скамейку, на которой сидели несколько недель назад в тот ужасный день, когда Джулию и Мэрилин арестовали. Они сели на нее и посмотрели друг на друга.
— Прости меня, — попросил Саша.
— Нет. Это я буду просить прощения.
Она уже рассказала ему все, что произошло в исправительном центре: про все занятия, про все открытия, про всю боль, которую ей пришлось пережить. И он выслушал ее, не задавая вопросов, а лишь сжимая крепче ладонь, доверчиво лежащую в его пальцах.
— Ни слова о любви, — предупредил он, когда Мэрилин закончила свой рассказ. — Ладно? Мы больше не станем о ней говорить. Потому что мне плевать, кого и как ты любишь. Я хочу, чтобы ты просто была.
— И пусть все будет как будет? — улыбнулась Мэрилин в ответ.
— Да. Пусть все будет как будет.
Мимо прошла старушка с лотком мороженого, и Саша купил два пломбира в вафельных стаканчиках. Один отдал Мэрилин, другой надкусил сам.
— Вот по этому я точно буду скучать, — сказал он. — По вкусу. В нашем мире не найдешь такой вкусной еды.
Мэрилин кивнула, соглашаясь. Она откусывала мороженое понемногу, аккуратно, и слизывала с губ растаявшие кусочки.
— Я все равно до конца не понимаю, — призналась она вдруг. — Получается, весь этот хоровод устроили высшие силы для того, чтобы показать нам последствия наших решений?
Саша пожал плечами.
— Получается, так. Но, мне кажется, смысл был не только в этом.
Мэрилин вопросительно посмотрела на него.
— Каждого из нас они запихнули в ситуацию, из которой было только два выхода. Наплевать на всех и спасать себя или наплевать на себя и спасать других. И, кажется, все мы прошли испытание.
Он доел мороженое и вынул из кармана платок.
— Я не должен был бросать тебя в настоящем мире, — сказал с усилием. — Не должен был уходить.
— Ты ушел, потому что больше не хотел апокалипсиса.
— Нет. На самом деле нет.
Даже удивительно — почему он не понял этого раньше? Ведь сейчас все казалось ясным как день: апокалипсис не был причиной его ухода. Он мог стать последствием, но он не был причиной.
— Я ушел, потому что устал делить тебя с ней. Быть с тобой наполовину показалось мне худшим, чем не быть вообще. И в глубине души я надеялся, что ты уйдешь со мной.
Мэрилин молча смотрела на него.
— Идиот, правда? — усмехнулся Саша и взял ее за руку. — Сейчас я понимаю, что ни в коем случае не должен был оставлять тебя, не должен был идти на поводу у собственных сомнений.
— Мы же договорились: ни слова о любви, — напомнила Мэрилин.
— А я не о любви говорю. О верности, возможно. О преданности. Об ответственности.
Он качнул головой.
— Странно даже вспоминать. Я с чего-то вдруг решил, будто раз уж ты со мной, то должна идти за мной в любом случае. Доверять мне слепо, знаешь? Всем моим решениям.
Мэрилин коснулась пальцами его губ, и пришлось замолчать. Саша присмотрелся и понял, что ее глаза наполнились слезами.
— Ты был прав, когда так думал, — прошептала она. — Я должна была идти за тобой. Но я не пошла.
Она не договорила, но он понял, чем должна была закончиться фраза.
«Я не пошла, потому что я шла за ней».
— Я знаю, — быстро сказал он. — Не говори. Не надо.
На то, чтобы осознать это, у него ушло несколько месяцев. А вот смириться, оказывается, до сих пор не получилось.
— Ты любишь ее, — произнес он вслух, надеясь, что это поможет. — Ты обречена на эту любовь точно так же, как я обречен на любовь к тебе, а она сама обречена на любовь к Тане. Это же бесконечная карусель, Маш, и она веками не замедляла свой ход, а я, придурок, решил, что смогу ее остановить.
Мэрилин изо всех сил вцепилась пальцами в Сашину ладонь. Она плакала, и эти слезы разрывали его сердце.
— Но я даже спрыгнуть с нее не смог, — горько усмехнулся он. — Не то что стащить тебя следом, а даже сам… Не смог.
Тяжело было признаваться, тяжело было говорить о собственной слабости, но почему-то с каждым произнесенным словом в груди становилось немного легче.
— Я больше не жду, что ты будешь следовать за мной, Маш. Если ты хочешь идти за ней — иди. Я все равно буду здесь: в этом мире, или в другом, или в каком-нибудь третьем. Я все равно буду здесь, и никуда не денусь, понимаешь? Потому что карусель нельзя остановить, с нее нельзя сбежать, с ней можно только смириться.
— Сашка…
Мэрилин обняла его и прижалась всем телом. И сквозь ее запах, сквозь влагу ее слез на щеках, сквозь нежность рук, обвивших шею, Саша вдруг вспомнил. И замер, испуганный.
— Каждого из нас поместили в ситуацию, из которой было только два выхода, — прошептал он. — Каждого. Кроме…
— Что? — Мэрилин отстранилась и заглянула ему в лицо. — Что ты сказал?
Но он уже успел взять себя в руки.
— Надо позвонить Юле, — сказал, шаря в кармане в поисках утки. — Надо предупредить ее, что игра еще не окончена. Мы все сделали свой выбор, Маш. Все, кроме одного человека.
— Кроме Темной.