Глава 38
— Я похожа на нее? — спросила Таня и усмехнулась, увидев, как вздрогнула Джулия. — На ту, которую ты любишь. Я похожа на нее?
— Да.
Она больше не выглядела как военнопленная: сейчас, по истечении нескольких дней, проведенных в клетке, она куда сильнее походила на собственную тень: осунувшаяся, бледная и какая-то потерянная. На несколько секунд Тане даже стало ее жалко.
«Какие мысли должны обуревать человека, чтобы за несколько дней стать такой? — подумала она. — Какие чувства могут довести до такого?»
— Почему ты помнишь свое прошлое, а я нет? — задала Таня новый вопрос, подходя ближе к решетке, за которой, свернувшись в клубок, сидела на полу Джулия. — Это несправедливо.
— Мир редко бывает справедливым, Ларина.
Это прозвучало ужасно тоскливо, и, повинуясь новому ощущению, возникшему вдруг в груди, Таня тоже опустилась на пол и села так, что их с Джулией колени коснулись бы друг друга, если бы не два ряда разделявших их прутьев решетки.
— Посмотри на меня, — попросила она.
— Нет.
Джулия не отодвинулась, но и головы не подняла. Так и осталась сидеть клубком, обнявшая собственные колени, раздавленная и жалкая.
— Посмотри на меня, — снова сказала Таня, на сей раз жестче. И добавила, уже чуть тише: — Пожалуйста.
Темно-зеленые глаза, и остро натянутые кожей скулы, и ямка под нижней губой, — все было таким знакомым и незнакомым одновременно. Таня смотрела и никак не могла понять, что именно было в этом, выпрошенном ею, взгляде.
— Все эти дни мне кажется, будто ты хочешь что-то мне сказать, но молчишь. Почему?
Губы разомкнулись совсем чуть-чуть, и голос от этого звучал приглушенно, едва слышно.
— Я сказала все, что должна была. Если продолжу — причиню еще больше боли.
Таня кивнула, принимая ответ. Чего-то подобного она и ждала.
— Как ты до сих пор не сошла с ума? Видя меня рядом и помня, что в параллельной вселенной есть другая я?
— Не знаю. Может, привыкла.
Вспомнилось бормотание Джулии, из которого можно было разобрать только отдельные слова, но из этих слов выходило, что все было куда хуже, чем могла представить себе Таня.
— Ты уходила из этого мира в прошлое? И там был еще один вариант меня?
— Да.
Хотелось засмеяться — нервно, дергано, — но горло сдавливало спазмами и смех не шел. Таня втянула в себя побольше воздуха и задала новый вопрос:
— Почему ты помнишь об этом, а я нет?
Джулия качнула головой и сглотнула, будто пытаясь последним усилием взять себя в руки.
— Ты вспомнишь, Ларина. Однажды ты все вспомнишь. Просто еще не время, наверное.
И это «наверное», сказанное так неуверенно, с такой тоской, сломало опору, и без того подточенную за последние дни в этой тюрьме. Комок в горле стал острее, больше, а руки будто сами собой протиснулись между прутьями и схватились за другие — холодные и бесчувственные.
— Ларина…
— Молчи, — прошипела Таня, изо всех сил сжимая эти вялые ладони. — Молчи и слушай меня. После того, как я первый раз увидела людей изнутри, мне каждую ночь снятся сны. В них нет тебя, ни в одном из них, и если ты спросишь, что именно мне снится, я не смогу ответить. Я не помню событий, не помню слов, но помню ощущения. Я просыпаюсь, и они остаются во мне. С каждым днем — все больше и больше.
Она торопилась, проглатывала слова, чтобы успеть сказать все, пока не иссякла решимость, пока Джулия не прервала ее — словом или жестом. И, торопясь, все сильнее сжимала холодные руки.
— Ты сказала мне правду, но это была не вся правда, так? Никогда невозможно рассказать всю, всегда останется что-то недоговоренное, всегда останется что-то, чего не выскажешь человеческими словами.
Дышать стало тяжело, воздух вокруг сгущался, но Тане было все равно.
— Я не знаю, что сделала для тебя та женщина, из твоего настоящего. Я не знаю, какая она и чем мы похожи, а чем нет. Более того: я не хочу всего этого знать. Когда мы встретились, ты была просто библиотекарем из Москвы, попутчицей, а затем и гостьей моего мужа. И когда ты первый раз переступила порог нашего дома, уже тогда я почувствовала, что все это — не просто так. Что ты — это не просто так.
Джулия разомкнула губы, но Таня еще сильнее стиснула ее руки.
— Нет, молчи. Слушай. Я не хочу извинений, не хочу, чтобы ты таскала на себе еще и эту вину — судя по всему, вины на тебе и так предостаточно. Я хочу, чтобы ты смотрела на меня сейчас и слушала то, что я буду тебе говорить.
Широко распахнутые глаза на мгновение закрылись, будто говоря «да», а после Таню целиком поглотил загоревшийся, расцветший красками, оживший взгляд.
— Я помню, как лежала в кровати в своей петроградской квартире, и представляла себе тебя. Мне казалось, что там, за стеной, ты не спишь, а сидишь у окна и смотришь куда-то, и твои глаза как будто поворачиваются внутрь.
Рядом со мной спал мой законный муж, а я думала только о том, что, будь я достаточно смелой, уже давно бы встала с постели, и пришла к тебе, и попросила бы посмотреть на меня. И мы сидели бы так, глядя друг на друга, до самого утра.
А потом я оказалась здесь, и однажды ночью не я пришла к тебе, а ты ко мне, и ты держала мои руки, как держу твои сейчас я, и говорила мне правду.
Ты любишь не меня, и мы обе понимаем это и знаем, но все эти дни что-то во мне говорит: «Это не совсем так». И знаешь, Джули, оказывается, «не совсем» может ударить куда сильнее, чем «совершенно точно».
Я больше не та, кем была месяц или два назад. Я больше не та, кем была рядом с мужем, рядом с его семьей, рядом со всеми ограничениями, которые были возведены вокруг меня и которые я позволила вокруг себя возвести. Попав сюда, я оказалась в темнице из собственных сомнений: все эти надзиратели, и другие девушки, — все они просто произносили вслух то, в чем я была уверена сама, и то, чего я боялась всем сердцем. Они не открыли мне ничего нового, и, когда они обвиняли, мне хотелось рассмеяться им в лицо, потому что во всем том же самом я обвиняла себя еще раньше, еще сильнее, еще безжалостнее.
Спроси меня, что я думаю сейчас о любви женщины к женщине или мужчины к мужчине, и я скажу, что я не знаю, что думать. А еще скажу, что после открывшейся мне правды я поняла главное: бывают судьбы, в которых так много всего, так много чувств, так много боли, так много событий, что рядом с этим меркнут любые правила и ограничения. Твоя судьба — именно такая, Джули. А моя такой не была.
Нет, не была, я точно это знаю, я готова поклясться жизнью, что это действительно так, но знаешь, что, Джули? Ты отправила меня в тюрьму, ты бросила меня сюда по каким-то своим причинам, которых я не знаю и не хочу знать. Я оказалась здесь, и жила здесь, и пыталась найти здесь ответы. А сегодня утром я проснулась и ощутила себя свободной.
Видишь, какая ирония? Вокруг меня несколько слоев толстых стен, вокруг меня решетки, меня охраняют, мне приносят еду и проталкивают ее через специальное отверстие в клетке. И несмотря на все это, несмотря на то, что я в заключении, в самом страшном заключении, которое только можно себе представить, несмотря на это, я ощутила себя свободной.
Если бы сейчас ты снова позвала меня сбежать с тобой, мой ответ был бы тем же. Я отказалась бы, потому что в прошлый раз я лишь догадывалась, а теперь знаю точно: я больше не хочу и не стану ни от кого зависеть. Я не хочу любить, потому что любишь ты. Я не хочу любить, потому что ты не любишь. Я — это просто я, со всеми своими чувствами, и мыслями, и глупостями, и страхами. И больше никто не будет указывать мне, кого я должна любить, а кого нет. Кого я должна ненавидеть, а кого нет. Кого я должна жалеть, а кого нет.
Таня замолкла, пораженная силой чувства, все это время расцветающего в ее груди, и только после этого заметила, что по щекам Джулии катятся слезы. Она не рыдала, даже не плакала — она сидела, как и раньше, застыв, а слезы просто катились по ее щекам, сползали на губы, на подбородок, на шею.
— Я хочу сказать тебе еще одно, — прошептала Таня, поднимая руку и касаясь кончиками пальцев мокрой щеки Джулии. — Если тебе нужна помощь в том, что ты пытаешься сделать, если тебе нужна помощь в том, чтобы вернуть мир на место, в том, чтобы вернуться обратно к той, кого ты любишь, я помогу тебе это сделать. Чего бы мне это ни стоило.
И закрылись глаза, и воздух окончательно уплотнился вокруг них, и не стало видно ни клеток, ни потолка, ни пола. И только слезы, застывшие на щеках и холодящие кончики пальцев, позволили остаться на земле и не уйти дальше.
И зазвучало в ушах, в голове, в сердце простое и ясное, пришедшее из ниоткуда и ушедшее после в небытие:
…После же явятся в мир посланники вечные Бога:
Он Михаила пошлет, Гавриила с ним, Уриила
И Рафаила — известно им зло, совершенное всяким.
Выведут души людские на свет из тумана и мрака,
Чтобы судил их Господь, на троне сидящий небесном,
Ибо только лишь Он великий Владыка нетленный,
Он Вседержитель, который Судьею станет для смертных.
— Эй! Эй, вы там еще живые? Эй!
Таня с усилием открыла глаза. Странно: ей казалось, что слова, явившиеся как будто с небес, будут теперь звучать вечно, и она готова была слушать их до последнего вдоха, готова была внимать им и поклоняться им.
А вот Джулия, похоже, готова не была. Таня увидела румянец, окрасивший ее бледные щеки, увидела перекошенные губы, морщину, прорезавшую лоб сверху донизу.
— Что? — испуганно спросила она. — Джули, что?
Ее пальцы все еще касались залитой слезами щеки, и Джулия вдруг подняла руку, сплела эти пальцы со своими и поцеловала, с силой вдавливаясь губами в кожу.
Сердце зашлось в груди безумными ударами, и впервые за долгое время стало по-настоящему страшно.
— Эй, вы, — послышался рядом сердитый голос. — Потом займетесь своими нежностями, ладно? У нас есть пятнадцать минут на то, чтобы убратьcя отсюда к чертовой матери.
Таня повернула голову и не поверила своим глазам. Рядом с клеткой, потрясая связкой ключей и нахмурив брови, стояла Мэрилин.
***
Саша полагал, что рассказ обо всем, что с ними случилось, займет очень много времени. Но в итоге уложился всего в двадцать минут. В кои-то веки его никто не перебивал, не задавал уточняющих вопросов, — его просто слушали, все трое. Последний император, его жена и последняя императрица.
— Вот и все, — сказал он, закончив и обнаружив, что за эти двадцать минут все-таки наплевал на опасность и выкурил оставшиеся в пачке сигареты. — Конец истории.
Бернард и Беатрис молчали, сидя рядом и держась за руки. А по лицу Екатерины (нет, Элии же, Элии!) невозможно было ничего разобрать. То ли она обдумывала услышанное, то ли оценивала перспективы, — кто знает?
— Интересно, — сказала она наконец. — Все это очень интересно, но я не понимаю, зачем в этой схеме мы.
Саша пожал плечами. Он стоял на ногах перед скамейкой, на которой сидели августейшие особы, и уже только этого было достаточно, чтобы окончательно съехать с катушек. Но он держался. Держался из последних сил.
— Жу-Жу, конечно же, не просто так отдала энергию, чтобы помочь нам вспомнить, — задумчиво произнесла Элиа. — Что-то ей было от нас нужно. Хотелось бы понять, что именно.
— В нормальном течении времени вы были против апокалипсиса, — сказал Саша. — Может, в этом все дело?
— Возможно, юноша, возможно… Или… — она подняла пухлый палец. — Или Жу-Жу знала, что для того, чтобы вернуться домой, ей понадобится очень много энергии. Крайне много.
Саша вспомнил слова Михаила и поежился.
— Четыре Духа соберутся вместе, — с усилием произнес он. — Дух дышит где хочет, его голос слышишь, а не знаешь, откуда приходит.
— Нет, дорогой мой, не думаю, что этого будет достаточно. Для того, чтобы вернуть все на свои места, не хватит нас четверых. Выброс энергии должен быть гораздо более… обширным.
Бернард вдруг встал со скамьи и потянул жену за собой.
— Что? — спросил Саша. — Что такое?
— Как будто вы Юлю не знаете, — бросил Бернард, задвигая Беатрис за свою спину. — Наверняка она придумала, как получить эту энергию, и я больше чем уверен, что ее способ нам не понравится.
Элиа засмеялась.
— Конечно, он нам не понравится, дорогой. Но если я верно все поняла, нам не оставили выбора.
— Кому-то, может, и не оставили, но только не мне. Я не желаю слушать дальше, не желаю в этом участвовать, не желаю играть в Юлины игры. Если она разрушила мироздание к чертям — пусть сама восстанавливает.
Он развернулся и пошел прочь по парку, но успел сделать всего шагов десять, прежде чем Элиа медленно и величественно поднялась на ноги, и… — Саша закрыл глаза, увидев, что она собирается сделать, — одним движением руки отправила в спину Бернарду и Беатрис такой поток силы, что их повалило на землю, а растущие рядом деревья закачались от ветра.
— Ты — последний русский царь, — ее голос загрохотал так яростно и с такой силой, что захотелось закрыть уши руками. — И, видя, в какой опасности оказалась Россия, спиной поворачиваться смеешь?
Бернард кое-как поднялся на четвереньки и подал руку жене. Но Элиа снова махнула рукой, и его вновь припечатало к земле.
— Забыл, как тридцать сотен людей полегло на Ходынском поле, на четвертый день царствования твоего? Забыл, как приказал стрелять в людей, пришедших к тебе с челобитной? Забыл, как европейцам кланялся и народом своим жертвовал, на битву их отправив неправедную?
Она была похожа сейчас на рассерженную мать, отчитывающую нерадивого сына. Вот только в тысячу раз страшнее, в тысячу раз громче, — грозная и яростная.
— Забыл, Николашка? Так я напомню, сукин ты сын. Все напомню: и как баб слушал, уши развесив, и как мудака Распутина привечал, лишь бы сыну жить продлить, и как своей рукою подпись поставил под отречением. На кого Россию бросил? Кому ее под ноги кинул? И теперь смеешь спиной поворачиваться?
Бернард все-таки сумел встать на ноги и теперь шел обратно к Элии, прикрывая глаза от летящего в его лицо ветра. Он остановился в шаге и упал на колени, опустив низко голову.
— Целуй, — сквозь зубы прошипела Элиа, протягивая руку. — А теперь вставай и отряхнись. Русский царь, в московской пыли измазанный. Если думал, что смертью служение России кончается, так зря думал. И если надо будет жизнь за нее отдать — отдашь с благодарностью.
Саша наконец смог выдохнуть. Он с восхищением смотрел на эту женщину, веря и не веря одновременно.
— Что уставился? — усмехнулась она, поймав его взгляд. — Думаешь, немка по рождению Россию любить не обучена? Любовь, юноша, она не в церкви, а в сердце. А теперь уводи нас отсюда, пока народ не набежал. Есть куда вести-то?
Саша кивнул и вытащил из кармана утку, чтобы вызвать такси.
«Дьявол все побери, ради того, что я сегодня видел, и умереть не жалко».
***
— Вот твоя форма, — Ники выдала Мэрилин фартук и чепец с вышивкой «Выздоравливающая». — К готовке тебя пока привлекать не будут, начнешь с уборки столовых и дежурства на раздаче. Технология нехитрая: держи столы и полы в чистоте, раскладывай порции поровну и не смотри на больных.
Дело и впрямь оказалось простым. Целыми днями Мэрилин теперь была занята работой на кухне: она оттирала покрытый плиткой пол, скоблила обеденные столы, а в часы завтраков, обедов и ужинов стояла за стойкой и распределяла еду по тарелкам.
Наверное, график дежурств специально расписывали так, чтобы выздоравливающие не встречались с больными из своей группы: во всяком случае, за несколько дней Мэрилин ни разу не видела знакомых лиц.
В целом жизнь в команде выздоравливающих была вполне сносной. Вечерами, после дежурства, все собирались в общем зале и смотрели кинофильмы или по очереди читали вслух. Разрешались также шахматы, шашки и нарды, и Мэрилин с удовольствием вспомнила правила и периодически включалась в игру.
Между собой выздоравливающие, хоть это и было разрешено, почти не общались: то ли сказывалась привычка к запрету, то ли мыслями все были уже не здесь, а дома.
В один из дней Ники попросила Мэрилин отложить две порции отдельно.
— Это для неисправимых, — округлив глаза, прошептала она. — Я ношу им еду, когда дежурю по кухне.
— Много их там? — также шепотом спросила Мэрилин.
— Нет, только двое сейчас. Но как же там страшно! Как в могиле.
Двое… Мэрилин усмехнулась, подумав об этом. Что ж, Джулия, как всегда, добилась своего: сидит сейчас рядом со своей Темной и наслаждается. Пусть. Почему бы и нет, в конце концов?
— Я слышала, что через десять дней их увезут отсюда, — продолжила Ники, забирая поднос. — Скорее бы, а то каждый раз как в склеп спускаешься.
Когда она вернулась, Мэрилин уже закончила с раздачей и домывала полы в столовой. Она устала: волосы под чепцом намокли от пота, и выпачканный фартук неприятно лип к телу.
— Выпьем чаю? — предложила она Ники. — Я только переоденусь и вернусь.
Это было еще одной привилегией выздоравливающих: чай или кофе можно было брать в любое время дня и в любых количествах. Когда Мэрилин, сменившая одежду на ставшие уже привычными блузку и юбку, вернулась, Ники уже накрыла на маленький стол в кухонном закутке: поставила две чашки, блюдца, плетенку с сушками и сахарницу.
— Ну как там, внизу? — спросила Мэрилин, присаживаясь на табуретку и подвигая к себе чашку.
— Ой, не спрашивай, — отмахнулась Ники. — Темно и холодно, ужас просто. Даже жалко их стало — одна со вчерашнего дня сидит на полу и в одну точку смотрит, к еде даже не притрагивается.
Она с шумом отхлебнула чаю и хрустнула сушкой.
— Я как считаю, — сказала с набитым ртом, — если уж попала сюда, то будь добра лечись со всем усердием. Верно?
Мэрилин кивнула, спрятав раздражение: она терпеть не могла, когда люди рядом неаккуратно ели. Чая в кружке Ники становилось все меньше, а взгляд Мэрилин — все внимательнее и жестче.
«Давай же, — подумала она, когда в кружке почти ничего не осталось. — Давай!»
И то ли порча наконец подействовала, то ли мысленно посланный сигнал, но Ники вдруг побледнела, поставила чашку на стол и скрутилась, обхватив живот руками.
— Что такое? — заботливо спросила Мэрилин. — Что с тобой?
— Я что-то… Ой!
Она вскочила на ноги и унеслась прочь, в сторону кухонного санузла. Когда дверь за ней закрылась, Мэрилин быстро подтащила к ней стол и зафиксировала дверную ручку, для верности проверив дважды.
«Полчаса, — сказала она себе, бросив взгляд на циферблат часов на стене. — Не больше».
Три минуты ушло на подготовку: натянуть на себя кухонную форму, схватить поднос, поставить на него кружку с чаем и блюдце с сушками. Еще две — на то, чтобы быстрым шагом дойти по коридору до серой двери с надписью «Запрещено». Еще одна — чтобы объясниться с санитаром:
«Одна из неисправимых уже несколько дней отказывается есть, и мне велели отнести ей попить».
Оказавшись на лестнице, Мэрилин, не заботясь о сохранности чая, поспешила вниз по ступенькам. Она физически чувствовала, как тает отведенное ей время, и отчаянно боялась, что не успеет. А ступеньки все не кончались и не кончались…
Наконец она увидела новый коридор и нового санитара рядом с дверью.
— Напиток для неисправимой, — выпалила на ходу. — Откройте, пожалуйста.
Он пожал плечами и придержал для нее дверь, но, вместо того чтобы войти, она сунула ему в руки поднос и заглянула в глаза.
— Отринь свое, прими чужое, — зашептала быстро. — Я твой разум, я владею и повелеваю тобой. И будет власть моя абсолютной, ибо я…
Она мысленно выругалась: забыла, как там дальше. В глазах санитара вместо тумана начала проявляться осмысленность, и Мэрилин вырвала у него поднос, размахнулась и изо всех сил ударила.
Ничего не вышло: поднос лишь треснул об голову санитара, а осмысленности в глазах стало еще больше.
— Да чтоб тебя… — резким движением она разбила чашку о стену, схватила осколок, полоснула себя по руке и, вглядываясь в алый порез, забормотала: — Отринь свое, прими мое. Я буду говорить, ты будешь слушать. Я владею и повелеваю тобой, и будет власть моя абсолютной.
Сработало: глаза снова заволокло туманом. Мэрилин зажала ладонью порез и велела:
— Дай ключи от камер, или что там у вас.
Санитар медленно вытащил из кармана связку и с поклоном передал ей.
— А теперь разбегайся и изо всех сил ударься головой о стену.
Не то чтобы ей хотелось это делать, но она знала: стоит распасться зрительному контакту, пропадет и контроль, а допустить этого никак нельзя было.
Он выполнил приказ: отошел на несколько шагов, по-медвежьи подбежал и с силой вломился головой в стену. Мэрилин на всякий случай потрогала ногой его обмякшее тело, и наконец прошла через дверь.
Ники не обманула: помещение и впрямь походило на склеп. Тяжелые каменные стены, будто сдавливающие со всех сторон, низкий потолок, сумрачный свет и — венец всему — клетки, расставленные в ряд. Клетки, в одной из которых Мэрилин увидела Джулию, а в другой — Таню.
Да, их посадили в разные клетки, но сейчас ей показалось, словно это не совсем так. Они сидели совсем близко друг к другу, и руки были протянуты между прутьями решеток, и этот жест — отчаянный, горький — заставил сердце Мэрилин пропустить удар.
Никогда, ни разу за все свои жизни она не видела настолько осязаемой нежности. Никогда. Ни разу.
И прогоняя морок, прогоняя это странное чувство, она грубо позвала:
— Эй! Эй, вы там еще живые? Эй!
Вместо того, чтобы откликнуться, вместо того, чтобы рвануться к ней навстречу, черт-бы-ее-побрал-Джулия медленно поднесла к губам пальцы своей Темной и поцеловала их, с силой прижимаясь губами.
— Эй, вы, — Мэрилин проглотила вспышку злости. Это потом. Все — потом. — Потом займетесь своими нежностями, ладно? У нас есть пятнадцать минут на то, чтобы убраться отсюда к чертовой матери.
Время продолжало работать против них, но после этого возгласа они наконец начали шевелиться. Первой на ноги вскочила Темная, и Мэрилин, путаясь в ключах, открыла дверь ее клетки.
— Спасибо, — услышала она выдох. — Но ты…
— Потом. Все потом.
На вышедшую из клетки Джулию было страшно смотреть: худая, бледная, похожая на смерть. Мэрилин даже захотелось на секунду коснуться ее, чтобы убедиться, что она дышит. Но времени не было.
— Идемте, — скомандовала она, первой шагая к двери. — И учти, — посмотрела на Таню, — тебе придется мне помогать. Я не справлюсь сама со всей охраной.
Они вышли в коридор, миновали валяющегося у стены санитара и пошли вверх по ступенькам.
— Что значит помогать? — спросила из-за спины Таня. — Я же ничего не умею.
— Значит, придется научиться, — прошипела Мэрилин. — Если увидишь, что я не справляюсь, помогай, вот и все.
С санитаром наверху она справилась легко: прищурилась, послала импульс, черпая силы в продолжающей стекать из пореза крови, и он просто осел на пол, потеряв сознание.
— Маш, — услышала она предостерегающее. — Не трать все. Не надо.
Мэрилин даже отвечать не стала. Пошла по новому коридору, свернула в галерею и там на мгновение остановилась.
— Время вышло, — сказала, прислушиваясь. — Они знают. Надо спешить.
И они побежали: одна в неудобных туфлях, двое — совсем босые. Миновали галерею, поднялись по еще одним ступенькам, пробежали коридор. Мэрилин слышала, как задыхается Джулия: похоже, сил у нее практически не осталось, но думать об этом было некогда.
Из-за очередной двери на них выскочили четверо санитаров. Мэрилин почуяла их заранее, но успела лишь шепнуть: «Готовься!»
Кровь стекала на чисто вымытый пол, и сила лилась из нее потоком, но если трое откликнулись сразу и, отвернувшись, прижались лбами к стене, то один потряс головой и вытащил из-за пояса какую-то коробку, похожую на электрошокер.
— Помоги, — прошептала Мэрилин и тут же закрыла глаза.
На яркий свет, разлившийся вокруг, невозможно было смотреть. Он впивался в глаза острыми иглами, он забирался в горло, он заставлял кашлять и трястись от неясной дрожи.
Это длилось всего секунду, а когда закончилось, все четверо санитаров лежали на полу, а от пореза на руке Мэрилин не осталось и следа.
— Как ты это сделала? — ошарашенно прошептала она, забыв про время и про опасность. — Это же невозможно.
Таня молча посмотрела на нее и ничего не ответила. А где-то за спиной послышался голос:
— Мария?
О нет. О нет-нет-нет-нет-нет!
Мэрилин готова была взвыть от досады. Последняя, кого она хотела бы встретить, покидая это место, шла прямиком к ним, открыв рот от изумления.
— Мария, что происходит? Что ты делаешь?
Елена. Женщина, сделавшая для нее так много. Женщина, которая помогла ей разобраться в себе, которая поддерживала ее и обнимала своими теплыми — почти материнскими — руками.
— Нет, — Мэрилин остановила шагнувшую вперед Таню. — Дай мне минуту. Я должна ей объяснить.
— Мария…
— Все, что вы говорили, было правдой, — сказала Мэрилин, стоя прямо перед Еленой и глядя ей в глаза. — Я действительно отдала ей, — она мотнула головой в сторону Джулии, — огромную часть себя. И я действительно не хочу жить без этой части, и потому иду за ней, куда бы она ни позвала. Но правда в том, что я не просто люблю ее. Я верю в нее и доверяю ей. И именно поэтому как бы я ни злилась, как бы я ни желала ее наказать, я всегда буду идти за ней, я всегда буду идти рядом с ней, я всегда буду на ее стороне.
Она услышала рядом короткий вздох, но не обратила на это внимания.
— Спасибо, что помогли мне понять. Понять самое главное: любовь, которую я считала трагедией, была таковой, только пока я ее такой делала. И именно это мешало мне ответить на Сашкины чувства. Только это, и больше ничего.
— Мария, — прошептала Елена пораженно. — Ты еще можешь принять другое решение. Ты еще можешь остаться. Твоя жизнь может быть нормальной.
Мэрилин улыбнулась.
— Такой, как у вас? — мягко спросила она. — Я помню вашу историю о счастливой жизни с мужем, которого вы научились любить. Но это была не вся история, правда? На группе, когда ее глаза, — она кивнула на Таню, — стали излучать что-то мистическое, увидела не только она, увидела и я тоже. Вы так же, как и мы, были пациенткой здесь, в этом месте. Вы прошли через все ступени выздоровления и попали на самую высокую — стали лечить, а не лечиться. Я верю в то, что вы были счастливы потом со своим мужем. Но это ваш путь, а мой будет другим. Меня не от чего лечить и не от чего спасать. Теперь — не от чего.
Еще несколько секунд длился этот взгляд: она смотрела на Елену, а Елена смотрела на нее. И чувства, которые испытывала при этом Мэрилин, были очень теплыми, очень ласковыми, очень нежными.
А потом, когда эти секунды закончились, Елена улыбнулась как-то жалко и растерянно, и сделала шаг в сторону.
— Иди, девочка, — чуть слышно сказала она. — И пусть у тебя все будет хорошо.
Повинуясь порыву, Мэрилин обняла ее на мгновение, последний раз впитав в себя почти материнское тепло, а потом пошла дальше по коридору, вслушиваясь в топот босых ног позади.
***
Они выбрались из центра на удивление легко. Оказалось, что за пределами здания охраны практически нет — только двое на КПП да еще двое, обходящие периметр. Первым Таня отвела глаза, а вторые их просто не заметили.
— Надо спрятаться, — сказала Джулия, едва они оказались за воротами и скрылись в ближайшем переулке. — Если нас заметят в этих нарядах, сразу же вызовут милицию.
— К тебе домой? — предложила Мэрилин.
— Нет. Там они будут искать в первую очередь. Едем к Адаму, другого выхода у нас нет.
Мэрилин велела им оставаться в переулке, а сама пошла к дороге — ловить такси. Неловкое молчание повисло над Таней и Джулией, и в этой неловкости оказалось почти невозможно находиться.
Таня хотела задать сотни вопросов. Эти вопросы крутились в ее голове, будто стая встревоженных птиц, и мешали думать внятно.
Как так вышло, что она сбежала вместе с ними? Как она смогла отключить санитаров, а потом сделать так, чтобы охранники смотрели в другую сторону? Кто такой Адам, к которому они собрались ехать? И что, свет и тьма, означали слова Мэрилин, сказанные Елене?
Но она молчала. И Джулия, стоящая рядом, молчала тоже.
Рядом послышался рев мотора, и практически сразу они увидели подъехавшее такси. Сидящая на переднем сиденье Мэрилин махнула им рукой, и они послушно полезли на заднее. Водитель нажал на педаль газа, и автомобиль понесся по Москве, увозя их все дальше и дальше от прошлой жизни.
— Маш, ты справишься? — едва захлопнув дверцу, спросила Джулия.
Вместо ответа Мэрилин показала ей руку, с которой снова начала стекать кровь. Похоже, свои силы она брала именно из крови, но почему-то это совсем не пугало, хотя по всем законам мироздания должно было.
Ехали долго. Мэрилин изредка подавала команды водителю, и он послушно выкручивал руль и давил на газ. В машине было прохладно, и Таня даже успела задремать на покрытом велюровой тканью сиденье, давая отдых уставшим босым ногам. Сквозь сон она чувствовала, как Джулия берет ее за руку и легонько сжимает, и сжала ее пальцы в ответ.
Проснулась она, когда машина остановилась: ее тряхнуло, и если бы не придержавшая ее Джулия, она ударилась бы о спинку переднего сиденья.
— Забудь все, что видел, забудь все, что слышал, — забормотала Мэрилин, касаясь окровавленным пальцем щеки водителя. — А если однажды вспомнишь, решишь, что сон был, и забудешь снова.
Таня видела, как кровь впиталась в кожу, и как водитель вздохнул — словно бы с облегчением. А после этого Джулия за руку потащила ее за собой из машины.
Они прошли несколько шагов, не обращая внимания на вытаращившего глаза ларешника на углу, и нырнули в темное помещение, закрыв за собой неприметную дверь.
— Адам!
— Юля!
Таня увидела, как из-за стойки появляется огромный мужчина: он просто оперся рукой и перепрыгнул, оказавшись вдруг совсем близко. Высокий, большой, бородатый, он коснулся ладонями их троих — всех по очереди — и выдохнул:
— Слава богу.
Джулия обняла его за шею, и он прижал ее к себе, так, что Таня могла бы поклясться, что слышала, как хрустнули кости.
— Черт бы тебя побрал, — пробормотал он. — Черт бы тебя побрал, Юлька.
— Да, — ответила Джулия. — На этот раз мне и возразить нечего.
Не успела Таня оглянуться, как в баре зажегся свет, дверь была надежно заперта на засов, на столе появились чайник, кофейник и чашки, а сама она оказалась с ног до головы закутана в огромную футболку, доходящую почти до колен.
Все разместились на креслах вокруг стола, и Таня села между Джулией и Адамом, поджав под себя ноги, и на мгновение ощутила что-то ужасно знакомое, как будто все это уже было, только очень давно, и теперь она просто вернулась из долгого путешествия, вернулась туда, откуда вообще не должна была уезжать.
— Как вы выбрались? — спросил Адам, налив Джулии кофе, а остальным чаю и подвинув Тане сухарницу с печеньем. — Я думал, это невозможно.
Джулия выдавила улыбку и посмотрела на Мэрилин.
— Расскажи, как мы выбрались, Маш. Если честно, я сама до конца не понимаю.
Таня хрустнула печеньем и отпила немного чая. Подумала и, забрав у Джулии ее чашку, сделала глоток. Да, так было куда лучше.
— Меня перевели в команду выздоравливающих и отправили работать на кухню, — недовольно, будто не желая говорить, произнесла Мэрилин. — Там я выяснила, кто именно носит вам вниз еду, и пригласила ее выпить чаю. Немного порчи в воду — и на полчаса она оказалась выведенной из строя. Потом я спустилась вниз и забрала вас оттуда. Вот и вся история.
Адам и Джулия переглянулись. Даже Тане было понятно, что это далеко не вся история, и что за ней скрыто очень и очень многое, но Джулия сказала:
— Да, примерно так и было.
И Таня не стала вмешиваться.
— Где Сашка? — спросила Мэрилин, отодвигая от себя пустую чашку. — Ты его видел?
— Он был здесь пару дней назад.
Мэрилин подняла брови, ожидая продолжения, но его не последовало.
— Ну? — не выдержала она. — Адам, не молчи, черт бы тебя побрал. Где Сашка? Где он сейчас?
— Я не знаю, Маш. К сожалению, не знаю.
Он тяжело вздохнул, и Таня, повинуясь порыву, потянулась и погладила его большую и сильную ладонь, лежащую на ручке кресла. Адам с благодарностью покосился на нее, а потом снова вздохнул.
— Пока вас не было, здесь многое произошло. Твой план, — он глянул на Джулию, — не сработал.
— Это я уже поняла.
— Нет, ты не понимаешь. Он совсем не сработал. Ни капли. Сашка не приходил ко мне за помощью и не искал помощи Лилит. Он пришел, уже вернувший назад все свои силы, и пришел не один.
— Что?! — Джулия и Мэрилин заговорили одновременно. — О чем ты?
Адам поежился. Ему совсем не хотелось рассказывать, но он знал, что придется.
— Он привел с собой тех, кого вы знаете под именами Слава и Катя. Это они помогли ему вернуть силы обратно, и они же рассказали правду про его сына.
— А что с его сыном? — быстро спросила Мэрилин. — С ним что-то не так?
Теперь пришла очередь Джулии вздыхать.
— Давайте по порядку, — сказала она с усилием. — Если начнем сейчас выяснять детали, то просто поубиваем друг друга. Тем более что в моем случае будет за что.
— В твоем случае всегда есть за что, — со злостью уточнила Мэрилин.
— Даже спорить не буду. И когда ты соберешься ударить меня, я не стану сопротивляться, клянусь. Но сейчас не время, ладно?
Они смотрели друг на друга, а Таня смотрела то на одну, то на другую. Ей не нравилось то, как Мэрилин говорит с Джулией, и не нравилось то, что Джулия говорила Мэрилин. Как будто между ними было что-то такое, чего ей никогда не суждено было понять.
«Впрочем, какое мне дело, — напомнила себе Таня, с усилием отводя взгляд. — Меня их отношения никак не касаются».
— Что было дальше? — спросила Джулия. — Они пришли, и?
— И Сашке не понравилось то, что они сказали. Юль, я не уверен, что должен…
— Вот уж нет, — перебила Мэрилин. — Хватит загадок! Рассказывай все, что знаешь. Мне надоело играть вслепую.
Джулия едва заметно кивнула, и Адам продолжил.
— Они сказали ему, что вы должны снова собраться вчетвером и принять решение. То решение, которое не смогли принять в нормальном две тысячи четырнадцатом.
— Апокалипсис?
— Да. Вижу, ты уже догадалась. А остальным поясню, раз уж мы играем в открытую: когда Джулия развязала узел, она по сути лишь отсрочила точку принятия решения. Вы не оказались в этой точке, а сил в нее было сведено очень и очень много. И именно поэтому теперь вы снова должны сойтись в ней, и на сей раз решить.
Мэрилин вдруг рассмеялась.
— «Мы» должны решить? По-моему, Юля уже все решила за нас.
Адам покачал головой.
— В этом все и дело, Маш. Каждый из вас шел к этой точке своей дорогой, и у каждого были свои причины в ней оказаться. И решать вы должны были все вместе, не только Юля. И вам придется принять это решение.
Он повернул голову и посмотрел на продолжающую грызть печенье Таню.
— Я не понимаю, — сказал секунду спустя. — Я вижу, что ты проснулась, но все равно не понимаю.
— Не ты один, — отозвалась сидящая рядом Джулия. — Но это мы тоже оставим на потом. Если мы снова должны принять решение — это значит, что мы как минимум должны собраться все вместе. И это возвращает нас к вопросу: где Сашка?
— Я не знаю, где он сейчас, — Адам сделал ударение на последнем слове. — Когда он услышал про то, что апокалипсис еще только предстоит, то расшвырял посуду, набил Славе лицо и ушел, заявив, что собирается в Особый Отдел забрать свое заявление. После этого он планировал попасть в тюрьму и вытащить оттуда Берни, Беатрис и Катьку.
Таня окончательно перестала что-либо понимать, зато Мэрилин, похоже, поняла все очень хорошо.
— Куда он собрался? — медленно спросила она, и брови ее нахмурились, сделав лицо очень старым и страшным.
— Маш…
Через мгновение она оказалась рядом с Джулией, за плечи вытащила ее из кресла и ударила по лицу. Таня дернулась, но Адам схватил ее за руку, глазами сказав: «Не вмешивайся».
— Ты… — прошипела Мэрилин, с каждым мгновением становясь все уродливее и страшнее. — Это все ты. Ты притащила их в Союз, ты отправила нас за решетку, ты оставила Сашку одного разгребать все это дерьмо.
Джулия не сопротивлялась. Она стояла и смотрела, пока Мэрилин раз за разом била ее по лицу — с силой, наотмашь.
Каждый звук удара отдавался в Танином сердце болью, но было ясно, что вмешиваться действительно нельзя, и было видно, что Джулия отчасти даже рада происходящему.
Наконец Мэрилин ударила ее последний раз и отвернулась. Плечи ее вздрагивали, тело тряслось от пережитого. Джулия кончиками пальцев коснулась ее плеча, и тогда она рывком обернулась и обняла ее, вжимаясь всем телом.
Они стояли так очень долго: Джулия обнимала Мэрилин, а та рыдала, уткнувшись носом в ее шею. И Таня снова подумала, что между этими двумя точно есть что-то, чего ей никогда не понять. И ей снова совсем это не понравилось.
Когда рыдания стихли, Джулия чуть отстранилась и пальцами вытерла слезы со щек Мэрилин. Улыбнулась жалко и растерянно и сказала:
— Ты же знаешь, как сильно мне жаль, правда?
— Да. Я знаю.
На короткое мгновение Мэрилин качнулась вперед и прижалась губами к ее губам, а потом оттолкнула и вернулась в свое кресло.
Джулия тоже села обратно, и Тане было хорошо видно красный след от ударов на ее щеке, но отчего-то жалко ее не было. Скорее наоборот: хотелось добавить к этим ударам еще несколько.
— Вы меня однажды с ума сведете этими запутанными отношениями, — произнес вдруг Адам. — Сколько веков живу на свете, а таких странных людей, как вы, еще не видел.
Первой засмеялась Джулия, за ней — Мэрилин, а после и Таня — не понимающая, почему смеется, но чувствующая, как вместе со смехом выходит наружу что-то плохое, колючее, болезненное. Выходит и растворяется без остатка.
Она смеялась, поглядывала то на Адама, то на Джулию, и думала о том, что какая бы чертовщина ни происходила в этом странном месте и с этими странными людьми, одно она знала точно: она вернулась домой.
***
Последний выплеск окончательно отобрал все силы, и Таню с Мэрилин сморило прямо за столом. Адам одну за другой перенес их в заднюю комнату и уложил на собственную кровать, прикрыв покрывалом. А после вернулся назад, к Джулии.
Пока его не было, она нашла на столе пачку сигарет и с удовольствием закурила, стряхивая пепел прямо на лежащий на полу ненавистный ковер.
— Кто такие Катя и Слава? — спросила она, когда Адам вернулся, неодобрительно посмотрел на кучку пепла и подвинул поближе пепельницу. — И не говори, что не знаешь. Все равно не поверю.
— Катя — это Самаэль.
Джулия усмехнулась. Ну конечно, кто же еще. Если уж его женушка успела основательно потрудиться в этом мире, было бы странно, если бы он не явился ей помочь.
— Зря ты так, — с легкостью прочитав ее мысли, возразил Адам. — Ты удивишься, но он пришел помогать не Лилит, а скорее тебе.
Она подняла брови, а он усмехнулся:
— Понимаю. Но тем не менее это так. Если хочешь знать, то, что Лилит и Велиал не появлялись здесь все время, пока ты была в заключении, — заслуга Самаэля.
— И что он сделал? — Джулия глубоко затянулась и снова стряхнула пепел на ковер. — Приковал их к батарее в Петербурге?
Адам улыбнулся.
— Нет, просто запретил им сюда являться.
— Представляю эту картину, — усмехнулась Джулия. — Отец приказывает жене и сыну сидеть в Петербурге и не лезть в разборки больших мальчиков и девочек. Как мило.
Она потушила сигарету и тут же прикурила еще одну.
— Непонятно только, какого черта Самаэль не остановил свою чокнутую женушку раньше, до того, как она притащила сюда Таню и перерезала ей горло.
— Это как раз понятно, — возразил Адам. — Он не знал, что именно она задумала, по понятным причинам она с ним не делилась. А когда все произошло, было уже поздно.
Джулия вздохнула и сделала глоток остывшего кофе. Было приятно пить из той же чашки, из которой полчаса назад пила Таня. Несмотря ни на что, все равно было приятно.
— Я так понимаю, из твоей затеи ничего не вышло? — услышала она и мысленно поблагодарила Адама за то, что спросил именно так, а не иначе.
— Она сказала, что не любит меня и не полюбит никогда.
— Она и раньше так говорила.
— Знаю, — вспоминать об этом все еще было больно. — Но в этом мире она другая, она изначально была другой, понимаешь? То, как быстро она выросла, то, как быстро она пробудилась…
Горло сдавило спазмом, но Джулия справилась с этим.
— Я больше ничего не понимаю, Адам, и самое ужасное, что я ничего не хочу понимать. Когда мне вынесли приговор, я отчасти обрадовалась услышанному. Подумала: ну и пусть. Пусть все закончится. Слишком много всего произошло с нами, и, кажется, я больше не готова бороться.
Он молча смотрел на нее, она медленно курила, и казалось, что они снова в нормальном времени, и за стеной спят уставшие Таня и Мэрилин, и Сашка скоро придет, чтобы обсудить приготовления, и телефон зазвонит, чтобы сообщить о переносе очередного испытания… Вот только под ногами по-прежнему был ковер, и Джулия больше не знала, как это изменить.
— Ты не можешь сдаться сейчас, — услышала она. — Ты же понимаешь, что тебе не позволят сдаться.
— Кто не позволит? Ты? Мишка? Гавриил? Или Самаэль со своей дерьмовой семейкой? Кто не позволит, Адам?
— Я.
Она могла бы поклясться, что дверь не открывалась. Да она и не могла открыться: засов, накинутый на петли, был надежен и крепок. Но тем не менее они больше не были вдвоем в этом баре, рядом был кто-то еще, и именно он произнес вслух это строгое и безапелляционное «Я».
— Покажись, — устало сказала Джулия, автоматически призывая остатки Хаоса и готовясь ударить. — Кто бы ты ни был. Покажись.
Она смотрела сквозь полуприкрытые веки, и Хаос бурлил в ней, готовый в любой момент вырваться на свободу.
— Побереги силы, — посоветовал голос. — Они тебе еще пригодятся.
Кресло по другую сторону стола заволокло дымом. Белым, как снег, и ярким, как самые жаркие лучи солнца. И к тому моменту, как дым развеялся, Джулия уже поняла, кого увидит.