Глава 32
Свежевымытые полы скрипели под ногами и издавали упоительный запах мокрого дерева. Таня вытерла пот со лба рукавом рубашки и потерла уставшую поясницу. Самым трудным в уборке дома было то, что за водой всякий раз приходилось ходить к колодцу, да не просто ходить, а долго крутить металлическую ручку, вслушиваясь в позвякивание ведра внизу.
Руки устали, спина болела, но работы было еще много, и потому Таня ухватила ведро с грязной водой и вышла во двор.
У колодца она посмотрела на соседский забор: над его острыми верхушками виднелась кепка хмурого дяди Гриши.
— Смотри, — услышала Таня и послушно подошла ближе.
В сильных мужских руках билось что-то живое, лохматое, истошно пищащее. Щенок. Самый настоящий щенок.
— Хочешь? — спросил дядя Гриша, поднимая щенка повыше.
Таня молча приняла его, прижала к себе, и — о чудо! — щенок моментально успокоился, облизал ей подбородок и затих.
— Можно я назову его Максом? — спросила Таня, но отвечать было уже некому: дядя Гриша исчез, будто и не приходил.
Остаток дня прошел в заботах о новом друге: первым делом его пришлось как следует вымыть, потом накормить, после — обустроить подстилку и миску для воды. Впрочем, подстилка не понадобилась: стоило насмерть уставшей Тане прилечь на диван, как щенок тут же оказался рядом и скулил до тех пор, пока она не сжалилась и не положила его рядом с собой.
— Будем жить с тобой вдвоем, — прошептала Таня, постепенно погружаясь в сон. — Будем колоть дрова, топить печку, гулять по лесу и собирать грибы и ягоды. А потом… А потом, когда-нибудь, решим, что же нам делать с этой дурацкой, глупо сложившейся жизнью.
Сквозь дрему она услышала сигнал утки, оповещающий о пришедшем сообщении, но сил протянуть руку и посмотреть, что там, уже не было.
В эту ночь ей снилось что-то странное: торжественные балы начала века, оканчивающиеся ужасными пожарами, бородатый старец с глазами молодой женщины, ночной Петроград — незнакомый, пугающий, по которому лихо проносились тройки вороных.
И — она. Светловолосая, одетая почему-то в мужскую одежду, смотрящая исподлобья и все повторяющая одно и то же, раз за разом: «Это ты?» «Это… ты?»
И как будто невозможно было ответить «да», но и «нет» невозможно было ответить тоже. И оставалось только смотреть — пристально, не отрываясь, торопясь вобрать в себя как можно больше, как можно сильнее, как можно острее.
Все крутилось вокруг, набирало темп, ускоряло ритм, лупило порванной кожей барабанов и врывалось в грудь потоками ярости, смешанной с нежностью. Убить? Любить. Беречь? Уничтожить. Все вокруг — и окружающие картинки, и сама Таня, и светловолосая дьяволица с безумными глазами, — все это сплеталось в жуткий поток противоречия, из которого не было и не могло быть выхода.
Таня понимала, что спит. И понимала, что это не просто сон, не просто ночной кошмар, а что-то, выползающее из самой глубины ее собственной темноты, из самой потаенной части ее сердца.
А утром за ней пришли. Разбудили громкими ударами в дверь, втолкнули ее, сонную, обратно в дом, и пока один заполнял документы, второй зачитывал ужасающие и заставляющие кровь в венах замедлиться слова:
— Татьяна Алексеева, именем президента Советского Союза, вы задержаны за непристойное поведение, выразившееся в проявлении влечения к лицу своего пола, и будете подвергнуты принудительному лечению в Центральном Исправительном Учреждении города Москвы.
Торопливо кидая в сумку вещи и натягивая на себя первое попавшееся под руку платье, Таня едва сдерживала одновременно смех и слезы.
«Тебе так хотелось в Москву? Что ж, именно туда ты и отправишься. Жаль только, что увидеть ее придется через зарешеченное окно исправительной перевозки».
***
— Что значит «прямо здесь»? — ошеломленно спросила Мэрилин. — Как это «прямо здесь»?
— Я живу во всех вариантах реальности одновременно, — напомнил Адам, улыбаясь. — Логично предположить, что есть нечто, позволяющее мне это делать.
Джулия молчала, закусив губу. Она понимала, что через мгновение все посмотрят на нее — они всегда, всегда так делали! Всегда, когда бы ни приходилось принимать решение, в конечном счете все сводилось к ней. Она должна была решать. Но правда была в том, что на сей раз она не хотела этого делать.
— Юль?
Поразительное дело: смотреть на них, зная, что они ничего не помнят, видеть их, еще не успевших погрузиться в кошмар девятьсот четвертого, видеть их, не знающих, что будет, если прямо сейчас воспользоваться этой кротовой норой.
До сих пор у нее перед глазами стоял призрак мертвого Таниного тела. Даже двух тел — одного в дореволюционной России, а другого — лежащего прямо здесь, на этом самом ковре, с широкой ровной раной на горле.
Джулия даже прищурилась, рассматривая ковер: на секунду ей показалось, что на нем видны застарелые пятна крови.
«Я сойду с ума, если буду пытаться сопоставлять, — сказала она себе. — Всего этого не было. Ничего этого еще не случилось. Таня жива. И я должна найти ее раньше, чем это сделает Лилит».
— Пап, когда мы пойдем домой?
Этого она не учла. Падая в кротовую нору, перемещаясь на несколько недель назад во времени, она совершенно забыла, что здесь будут не только Адам, Мэрилин и Сашка. Здесь будет еще один человек. Или не-человек.
Помнит он или нет? Джулия заглянула в его глаза — мальчишеские насмешливые глаза — и поняла: помнит. Все помнит, ублюдок, и прекрасно знает, что она ничего не сможет сказать или сделать. Черт, да они все просто ей не поверят!
«Знаете, на самом деле мы уже падали в кротовую нору, перемещались в девятьсот четвертый год, нагородили там черт знает чего, и в результате наших действий наследник престола мертв, его мать мертва, Лилит и Таня мертвы тоже, а Россия медленно, но верно движется к самому глобальному краху, который только можно представить. Да, и еще кое-что, Саш. Твой сын — вовсе не твой сын, он Архангел Михаил, который собирается убить тебя, чтобы ты проснулся в девятьсот четвертом сохранившим память и послушным до одурения».
Потрясающе. Просто потрясающе.
— Юля, что с тобой? Ты как будто побелела вся.
Джулия еще раз посмотрела на каждого по очереди, собрала волю в кулак и сказала:
— Езжайте домой. Я хочу поговорить с Адамом наедине.
Конечно, Мэрилин принялась возмущаться. Конечно же, Саша в рамках выбранной роли «я ни во что не верю» начал насмехаться над странными способами решать проблемы. Конечно же, Влад, секунду назад хотящий домой, тут же передумал и заявил, что желает остаться. Но Джулия рыкнула, и все они послушно ушли, оставив за собой долгожданную тишину, в которой можно было думать.
— Ты помнишь, что произошло? — спросила она, как только дверь за ушедшими хлопнула, закрываясь.
Адам вздохнул.
— Более или менее. Я помню все до момента, когда Таня привезла ко мне твое полумертвое тело. После — ничего.
Облегчение было таким острым, что Джулия с большим трудом подавила стон.
— Хорошо, — сказала она, усаживаясь в кресло и опуская ладони на покрытую скатертью столешницу. — Очень хорошо.
Адам сел рядом, и она быстро рассказала ему все, что случилось в девятьсот четвертом. Он слушал молча, изредка кивая или поднимая брови, а когда она закончила, спросил:
— Как тебе удалось?
Она пожала плечами. Понимала: он спрашивал вовсе не о том, как ей удалось вернуться в псевдочетырнадцатый, и не о том, как удалось переместиться во времени. Он спрашивал о другом.
— Той ночью в Петропавловской крепости Таня сказала, что только любовь ко мне всегда делала ее лучше. И когда она вместо меня взошла на плаху, я…
Говорить об этом все еще было отчаянно тяжело. Несмотря на то, что в этом времени Таня была еще жива, несмотря на то, что «того времени» еще даже не случилось, несмотря ни на что.
— Я думала, что убью их всех, — хрипло выдавила Джулия. — Сначала там, в Петропавловке, а потом здесь, когда увидела ее мертвой. Но тогда…
— Тогда бы ее жертва стала напрасной.
— Да.
Адам вздохнул и осторожно погладил Джулию по руке. Его касание огнем обожгло кожу, и только теперь стало ясно, как холодно и больно ей было все это время.
— За смерть Распутина кто-то должен был ответить, — продолжил Адам тихо. — Ты хотела взять это на себя, оставив Тане свободу выбора, но вместо этого она будто поменялась с тобой ролями.
— Да. Не я подарила ей свободу решать. Она подарила ее мне.
Могла ли Таня из девятьсот четвертого знать, что этот поступок поможет высвободить достаточно энергии для того, чтобы Джулия сумела вернуться обратно во времени? Могла ли она предполагать, что ее жертва поможет получить второй шанс изменить все?
— Она пошла на это, не надеясь на то, что это поможет, — слезы подступили к горлу, и Джулия сглотнула их, прогоняя. — Она не знала, что это может помочь, она просто… Просто…
— Просто сделала это. Спасла тебя ценой своей жизни.
— Да.
Джулия отвернулась. Ей нужна была еще секунда, чтобы прийти в себя, чтобы окончательно затолкать внутрь ненужную сейчас боль и горечь. Она знала: времени горевать нет. Уже через несколько дней чертова Лилит найдет Таню в Петрограде, уговорит ее приехать в Москву, и именно здесь, на этом самом месте, перережет ей горло.
— Тебе нужно спешить, — будто отзываясь на ее мысли, сказал Адам. — Мы не можем знать, как именно Лилит будет ее уговаривать. И как знать — возможно…
— Возможно, уже поздно. Я понимаю.
Она действительно понимала, но никак не могла заставить себя встать, выйти из бара и сесть в машину. Казалось, что нужно сказать еще что-то, что-то очень важное, налипшее изнутри на горло и царапающее его острыми колючими слезами.
— Юля…
— Нет, — Джулия мотнула головой. — Не смей. Если кто-то и должен произнести это вслух, то только я. Не ты.
Адам кивнул, соглашаясь, а она прикрыла глаза и втянула в себя побольше воздуха.
— Я не…
Нет. Не получалось. Слова будто застревали в горле, причиняя уже практически невыносимую боль.
Годы. Сотни лет. Тысячелетия чертовых лет, обрушивающихся на голову в одно мгновение. Тысячи встреч и тысячи расставаний, тысячи первых поцелуев и тысячи — последних. Тысячи верст, пройденных на пути друг к другу, и тысячи мгновений останавливающегося от боли сердца.
— Я не хочу, чтобы это повторилось снова, — прохрипела Джулия. — Я больше не могу находить и терять ее. И что бы я ни сделала, этот раз должен стать последним.
Она произнесла это, и слезы, больше не стискиваемые словами, хлынули наружу. Они текли из глаз, затуманивая взгляд и холодя щеки. Они налипали на ресницы, их капли солонили губы, и, возможно, вместе с ними на поверхность выходила правда.
— Я совершила ошибку, когда вмешалась в Танину жизнь. Я не должна была менять нити реальности, не должна была спасать ее от будущего. Ей придется пройти через все, что ей предстоит, ей придется пережить в себе свет и тьму, и попытаться принять это, и не суметь, и однажды пойти дальше. И я больше не стану… Не стану…
— Спасать ее.
— Да. Этот раз должен стать последним.
Адам вздохнул и пересел поближе, чтобы обнять Джулию за плечи. И она позволила ему это, и уткнулась лицом в его шею, и обхватила пальцами его сильную ладонь.
— Я верну все на свои места, — прошептала Джулия сквозь слезы. — Я найду ее и сделаю так, что она полюбит меня. И тогда в следующей жизни Матильда Кшесинская не будет настолько темной, и она не захочет вмешиваться в историю России, и Справедливое воскресенье снова станет Кровавым, а Берни отречется от престола и умрет вместе со своей семьей.
— И тогда четырнадцатый год снова станет четырнадцатым.
— Да.
Но было еще кое-что. Пророчество, произнесенное чертовым Гавриилом, а после подтвержденное не менее чертовым Мишкой.
«Без прощения нет будущего, без сомнений нет настоящего. Две прошло, осталось пять. Не верь тем, кто пришел из другого мира. Верь тем, кто хочет спасти этот. Пять — и кровь омоет землю трижды. Четыре — и царь превратится в обманщика. Три — глас бога изменит прошлое. Две — обломок империи пронзит сердце. Одна — и мир погрузится в вечную мглу».
— Я не уверена, что успею, — сказала Джулия вслух. — Если Гавриил не ошибся, а мы знаем, что он не ошибается никогда, то этому миру осталось всего пять недель.
— Достаточно для того, чтобы Таня снова тебя полюбила, — возразил Адам.
Она вздохнула и сглотнула остатки слез.
— Может, и недостаточно, — признала неохотно. — Когда мы виделись последний раз, ее муж выгнал меня к чертовой матери, а она ничего на это не возразила. И на то, чтобы просто подобраться к ней, может уйти уйма времени. А времени у нас нет. Кроме того, не забывай про Лилит: если она доберется до нее первой…
— Значит, нужно придумать, как отсрочить гибель этого мира и как изолировать Таню от Лилит. Чтобы у тебя появилось нужное время.
Адам слегка отодвинулся и заглянул ей в глаза.
— Или ты уже придумала?
Джулия отвела взгляд. План у нее был, но она была абсолютно уверена, что Тане и остальным он совсем не понравится.
***
Семь часов, потребовавшихся, чтобы «Красная стрела» доставила арестантский вагон от Петрограда до Москвы, тянулись как целая вечность. Перед посадкой Таню обыскали: отобрали утку, сумку с наскоро собранными вещами, заставили даже снять с себя цепочку с кулоном — подарок Юлия на позапрошлую годовщину свадьбы. Все происходило вежливо и отстраненно: до сих пор Тане не доводилось видеть работников отделения нравственности, но теперь она понимала, почему в народе их называют Неприкасаемыми. Холодные, будто каменные, — они равнодушно выполняли свои обязанности, ничем не выказывая своего отношения к заключенным.
В купе, окна которого были забраны решеткой, Таня ехала одна: то ли других арестованных везли в других вагонах, то ли на весь Петроград нашлась в эту ночь только одна преступница.
Преступница… Таня катала это слово на языке, пыталась прочувствовать, понять, но у нее не выходило. Почему? Почему именно она? Ведь она же ничего не сделала. Или… Или сделала?
Странно, но больше всего ей было жаль оставшегося в одиночестве Макса — она не волновалась за его судьбу, нет, — когда ее сажали в автомобиль, за забором маячила кепка дяди Гриши, и это значило, что Макс будет в безопасности. Но сам факт того, что только вчера у нее появился щенок, а сегодня его уже отобрали, заставлял то и дело сглатывать соленые слезы обиды и горечи.
— Как ты мог? — шептала Таня, тщетно пытаясь разглядеть в темноте за окном хоть какие-то проблески света. — Как ты мог так отомстить мне, Юлик? Неужели у тебя не нашлось другого способа? Неужели это — единственное, что ты мог сделать?
Рано утром поезд прибыл на Петроградский вокзал, и двое Неприкасаемых вывели Таню на перрон. Вокруг гремели звуки оркестра, и казалось, что все это — бред, фантасмагория, ночной морок, навеянный нелепым кошмаром. Они втроем шли по перрону мимо спешащих людей, мимо торговцев, разносящих чай, мимо дворников, скребущих заплеванные полы, и все, рядом с кем они проходили, смотрели на нее, на Таню.
«Преступница, — читала она в их осуждающих глазах. — Безнравственная. Непристойница».
— Вот бы Наташу сейчас сюда, — подумала Таня с грустью. — Чтобы она ИМ рассказала о том, что однополая любовь — это хорошо и правильно.
Они вышли на привокзальную площадь и сели в автомобиль: Таня посередине, неприкасаемые по бокам. Окна были затемнены, и с надеждой увидеть Москву хотя бы так, через стекло, пришлось попрощаться. Впрочем, дорога не заняла много времени: совсем скоро машина остановилась, Таню выпустили наружу и она увидела огромное серое здание, окруженное высокими воротами.
«Центральное Исправительное Учреждение» — гласила надпись на табличке у входа.
«Тюрьма, в которой ты проведешь не один год» — так прочла это Таня.
Внутри конвоиры передали ее женщине, одетой в серую военную форму.
— Меня зовут Елена, и я буду твоим дежурным воспитателем, — сказала она холодно. — Запомни главное: ты здесь не в качестве наказания, а для получения помощи. Как только мы поймем, что все в порядке, ты сможешь отправиться домой.
Произнося все это, она параллельно заполняла длинные формы бланков, внося туда данные из Таниной карточки гражданина.
— Советский Союз берет на себя все расходы по твоему содержанию здесь. Ты будешь обеспечена жильем, едой, одеждой и прочими предметами первой необходимости. Свидания с родными запрещены. Пользование средствами связи запрещено. Сближение с выздоравливающими запрещено. За нарушение правил предусмотрены наказания.
Таня стояла ни живая ни мертвая. Равнодушие, с которым Елена произносила эти ужасные слова, потрясло ее больше, чем все остальное. С каждым словом как будто ржавый гвоздь вонзался в сердце и поворачивался там, кроша живое в кровь и болючие ошметки.
— Подпиши здесь.
Она подписала, успев заметить среди текста «обязуюсь выполнять правила учреждения» и «согласна на физические меры воздействия».
— Прекрасно. Теперь идем, я покажу, где ты будешь жить.
В кладовой Тане выдали новую одежду — темного невнятного цвета юбку и блузку, а затем и обувь — мягкие туфли на застежке-липучке.
— Какой у тебя номер? — спросила кладовщица. Она не смотрела на Таню, но было очевидно, что если бы рядом не было Елены, тон ее голоса мог бы быть мягче и приветливее.
— Седьмой, — сказала Таня, разглядывая необычную прическу кладовщицы, совсем не подходящую к уродливой одежде.
— Я не стану наказывать тебя сейчас, — прозвучал рядом холодный голос, от которого Таня вздрогнула и поежилась. — Но имей в виду: дальнейшее нарушение правил повлечет за собой последствия.
Таня забрала из рук кладовщицы стопку одежды и обувь и повернулась к Елене.
— Что я нарушила? — удивленно спросила она.
— Сближение с выздоравливающими запрещено.
Сближение? Но она всего лишь смотрела! Впрочем, раз уж кладовщица прятала взгляд, значит, смотреть тоже нельзя. Но как тогда здесь жить? Не имея возможности даже посмотреть на других людей?
Больше Таня вопросов не задавала. Елена провела ее дальше по длинному коридору с одинаковыми дверьми, открыла одну из последних и жестом пригласила зайти.
После всего увиденного Таня ожидала, что жить ей придется в настоящей камере, но комната оказалась вполне уютной, пусть и слегка казенной. Узкая кровать рядом с большим окном, ковер на полу, торшер рядом с креслом и — ничего себе! — несколько книг на туалетном столике.
— Обед в четырнадцать ноль ноль, — сообщила Елена. — Твое первое занятие состоится сразу после. Пока у тебя нет разрешения на свободное перемещение, выходить из комнаты ты можешь только в сопровождении врача или дежурного воспитателя. Вопросы?
Вопросов у Тани было очень много, но она лишь отрицательно покачала головой. Дождалась, пока Елена выйдет из комнаты, села на кровать и закрыла лицо ладонями.
***
— Ты с ней спишь? Или с ней спит он?
Саша замер, держась за ручку двери. Он узнал голос: это была Катя, девочка, почему-то живущая в этой квартире вместе с Джулией. Но о чем она спрашивает? И кого?
— Это не твое дело, правда? — услышал он голос Мэрилин.
— Конечно. Так ты или он?
— Я.
Рука дрогнула, но сердце не забилось в болезненной истерике, а всего лишь пропустило один удар. Саша понял, что его совсем не удивило услышанное. Он знал. С самого начала знал, что это произойдет. С того момента, как Джулия и Мэрилин снова появились в его жизни, он знал, что это случится.
— Имей в виду, — услышал он наполненный ядом Катин голос. — В итоге она поступит с тобой так же, как поступила со мной.
«Так же, как поступила со мной»? И что, черт побери, это значит? Не могла же Джулия всерьез завести роман с этой девчонкой? Или могла?
Саша втянул в себя побольше воздуха и повернул ручку двери. Перед его глазами предстала странная картина: насмешливо улыбающаяся Мэрилин, наслаждающая собственным превосходством, и ощетинившаяся Катя, склонившая голову, будто молоденький бычок, готовый нанести удар.
— Что здесь происходит? — спросил Саша, вставая между ними. — Все в порядке?
— Все нормально, — Мэрилин улыбнулась и похлопала Катю по плечу. — Мы просто разговаривали.
Катя, почти звеня от злости, скрылась в своей комнате, а Саша сказал:
— Влад заснул, а я бы не отказался прогуляться. Составишь компанию?
Он был уверен, что она откажет: еще бы, разве не интереснее остаться здесь и наслаждаться пусть мимолетной, но все же победой? Однако, вопреки ожиданию, Мэрилин тут же согласилась, и после недолгих сборов они вышли из дома, дошли до метро, доехали до Чистопрудного и пошли по нему, разглядывая по-летнему праздничную Москву и улыбаясь теплому ласковому солнцу.
Яркие лучи играли в рыжих волосах Мэрилин, изредка попадая в глаза и заставляя прищуриваться, и от этого она казалась девчонкой — молоденькой и неопытной девчонкой, ужасно похожей на ту, какой она была при их первой встрече много лет назад.
Саша хорошо помнил эту встречу: они оба тогда пришли на кастинг телепередачи, он притащил с собой магический посох, купленный в магазине сувениров, и отчаянно ругал себя за это, а она просто стояла в стороне — скромно одетая, смущенная, отчасти даже напуганная происходящим вокруг.
Не то чтобы он влюбился с первого взгляда — нет. Но посмотрев на нее однажды, уже не мог отвести взгляда. И посох вдруг оказался забыт, и конкурс, и стадо идиотов вокруг. Теперь значение имело только то, как бы подойти к этой юной девочке, как бы попробовать успокоить ее, поддержать и, возможно, — как знать? — пригласить ее погулять после съемок по пыльной и жаркой Москве.
— Ты вроде получила какое-то задание от госпожи Хаос, — резко сказал Саша, усилием заставляя себя прекратить вспоминать. — Не расскажешь какое?
Мэрилин удивленно посмотрела на него, но плещущийся в глазах вопрос так и не задала.
— Мы должны найти одного человека. Вернее, не человека, а нечто другое.
— Другое? — переспросил Саша, замедляя шаг, чтобы идти вровень с Мэрилин.
— Да. Эта женщина… Пророчица, ведунья — назови как хочешь. Если честно, предсказывает так себе: очень туманно, я бы даже сказала, настолько туманно, что ее пророчества почти невозможно использовать. Но Юля считает, что ее нужно найти и заставить говорить.
Господи, это даже звучало глупо! Как заставить говорить ту, кто и человеком-то не является? Пытать ее утюгом? Очень сомнительно.
— И как мы ее заставим? — насмешливо спросил Саша. — Как следует попросим, да?
Мэрилин засмеялась и взяла его под руку. Касаться ее было одновременно приятно и горько — слишком хорошо он знал, кто касался ее до него, раньше.
— На самом деле меня больше интересует, как именно мы ее найдем, — призналась Мэрилин. — Я понятия не имею…
— Здравствуйте, мои дорогие.
Мэрилин вскрикнула от неожиданности, а Саша не раздумывая схватил ее за руку и задвинул за собственную спину.
Старая сука. Ну конечно, кто еще это мог быть? Они должны были найти чертову пророчицу, и чертова пророчица нашла их сама.
— Что, милые? — усмехнулась Екатерина, насмешливо глядя прямо на Сашу. — Вы же собирались меня искать. Так вот она я. И искать не нужно, верно?
По этому насмешливому взгляду, по этому тону он понял: знает. И заторопился.
— Так это вы — не совсем человек? — спросил он, изображая удивление. — А похожи как раз на человека.
Они обменялись взглядами.
«Не хочешь, чтобы она знала, верно, милый?»
«Не смей ей говорить».
«Не стану. Но запомни: чем раньше скажешь, тем меньше потеряешь в итоге».
— Идемте, сядем, — сказала вслух и, не оглядываясь на них, прошла мимо памятника президенту Николаю и села на чистую, окруженную с трех сторон распустившейся сиренью, скамейку.
Саша вопросительно посмотрел на Мэрилин, и та кивнула.
О чем они станут говорить? Юля велела найти ее, но для чего? Выяснить, как спасти мир и вернуть все на свои места?
Мэрилин села рядом с Екатериной на скамейку, Саша присел напротив — на корточки, опершись локтями о колени.
— Знаю, что все это для вас сложно и неожиданно, но, поверьте, никто из нас не хотел, чтобы так произошло.
Саша спрятал усмешку. Правда? Никто?
— Да, — кивнула Екатерина. — Я не знаю тех, кому было бы выгодно то, что случилось.
— А как оно случилось? — спросил Саша. — Ну, если поверить, что есть другая реальность, и…
— Юноша, — Екатерина посмотрела на него, и взгляд ее был полон молчаливого предупреждения. Как и слова, произнесенные следом. — Вы можете лгать кому угодно, но не мне. Вы давным-давно поверили в то, что все рассказанное вам — правда. И, более того, вы тоже видели знаки. Не пытайтесь это отрицать.
Саша глянул на Мэрилин: кажется, не заметила. Что ж, тем лучше.
— Развязав узел судьбы в истинной реальности, Джулия изменила ход времени, — продолжила Екатерина. — Она дала вам возможность прожить те полгода иначе. По большому счету, она пожертвовала собой ради вас.
Мэрилин не смогла сдержать смешка, и Екатерина повернула к ней голову.
— Зря смеешься, девочка, — строго сказала она. — Это не было для нее легко и приятно, можешь уж мне поверить. Благодаря ей вы получили шесть счастливых месяцев. А это немало, правда?
— «Вы» получили? — уточнил Саша.
Екатерина засмеялась.
— Ты что, не сказала ему?
— Что не сказала?
Мэрилин отчаянно делала знаки, пытаясь ее остановить, но бабка решила иначе:
— Мальчик, ты любил ее в той реальности. А она любила тебя.
Саша поднял брови.
— Кого любил? Эту белобрысую, которая называет себя Духом Хаоса?
— Нет, — Екатерина кивнула в сторону застывшей Мэрилин. — Ее.
Минуту они смотрели друг на друга. Саша видел в глазах Мэрилин что угодно, но только не радость, и это — удивительное дело — все же причиняло боль.
— Что такого Юля изменила, развязав узел? — быстро спросила Мэрилин, отводя взгляд. — Если рассуждать логически, она должна была всего лишь изменить Танину судьбу, сделать так, чтобы та никогда в нее не влюбилась.
— Влюбилась в Юлю? — словно в воздух, произнес Саша. — Замечательно.
На него никто не обратил внимания.
— Правильно, — сказала Екатерина. — Именно это и случилось. Первой встречи Темного герцога и Духа Хаоса не произошло.
— Ух ты, есть еще и Темный герцог?
— Слушай, ты можешь помолчать? — рявкнула Мэрилин. — Я потом тебе объясню.
Саша хмыкнул и отошел чуть в сторону — так, чтобы слышать продолжение разговора. Мэрилин повернулась к Екатерине.
— Вернее, встреча произошла, но любви не возникло, — продолжила та невозмутимо. — И это в конечном счете все изменило.
— Что «все»?
Екатерина по-старушечьи покачала головой.
— Ты хочешь посмотреть? Я могу показать тебе.
Мэрилин кивнула, а Саша вдруг в одну ясную секунду понял, что именно ей сейчас покажут. Он не смог бы объяснить, как это понял, не смог бы объяснить почему, но что-то в глубине его уставшего сердца сказало: «Останови ее». И он остановил.
— Хватит, — сказал, хватая Мэрилин за руку и оттаскивая ее в сторону. — Не нужно ничего показывать. Просто объясни.
Бабка настороженно посмотрела на него, но возражать не стала.
— Хорошо, милый, — сказала она медленно. — Я объясню.
Саша почувствовал, как Мэрилин вытягивает руку из его хватки и делает шаг в сторону. Что ж, пускай. Пусть так.
— Из-за того, что любви не случилось, в следующей жизни Темный герцог родился другим. Чуть более жестким, чуть более темным, чуть более жестоким. А такого рода изменения не могут не отражаться на истории, верно?
— Подожди, — перебил Саша, нахмурившись. — Хочешь сказать, что Таня в следующей своей жизни оказалась настолько важной переменной, что изменения, произошедшие в ней, заодно изменили ход времени?
Екатерина улыбнулась.
— В следующей, или после-следующей, или еще какой, — это ведь неважно, милый, правда? Она изменилась, и в одной из своих жизней поступила не так, как должна была. Только и всего.
— И что теперь? — настойчиво спросил Саша. — Что теперь нам с этим делать? Чтобы вернуть все обратно, Юля должна снова встретить Таню и полюбить ее? И тогда все встанет на свои места?
Он всем телом почувствовал на себе тяжелый взгляд Мэрилин, но не стал обращать на это внимание. Сейчас его больше заботило другое.
— Проблема в том, милый, — ласково сказала Екатерина, — что у вас осталось не так уж много времени на принятие решений. Конец близок, и царь уже превратился в обманщика. Еще один шаг — и будет изменено прошлое, и тогда вы уже ничего не сможете исправить.
Саша только рот успел открыть, а Екатерины перед глазами уже не было. Вокруг по-прежнему шумели от летнего ветра липы, и статуя чертова Николая стояла там, где и должна была, и Мэрилин тяжело дышала где-то поблизости. А бабки словно и не было здесь никогда.
— Твою мать, — пробормотал он, пытаясь восстановить в памяти все услышанное. — Твою ж мать.
— Нам надо поговорить, — глухо сказала Мэрилин. — Я хочу знать правду, Саш. И не вздумай больше притворяться, будто ничего не помнишь.
Она села на скамейку, и он присел рядом с ней.
Им предстоял тяжелый разговор. Возможно, самый тяжелый за все прожитые ими жизни.
***
Когда Елена сказала, что первое занятие будет после обеда, Тане представилось нечто похожее на детский лагерь: все сидят в кружок вокруг горящей свечи, делятся переживаниями, смеются и после радостно и чуть утомленно отправляются спать.
Но на деле все вышло совсем не так.
После обеда, во время которого все присутствующие женщины смотрели каждая в свою тарелку, никто не произнес ни слова. Таня украдкой пересчитала: их было восемь, одинаково одетых, примерно одного возраста и даже похожей комплекции. Подумалось вдруг: а что, если это не случайность? Что, если извращенцы даже выглядят одинаково?
Но стоило дежурному воспитателю скомандовать: «Закончили обед», а женщинам — подняться со стульев и двинуться к выходу из столовой, стало ясно, что вся эта одинаковость — лишь иллюзия и ничего более.
Таня шла следом за всеми, а ее пытливый взгляд легко улавливал детали: вот эта женщина слегка прихрамывает на правую ногу, а у этой широкие плечи и красивые волосы. Еще одна смешно щелкает пальцами, другая — шаркает подошвами неудобных туфель, будто они ей малы, а номера побольше просто не нашлось.
— Занимайте свои места. Начнем.
Комната для занятий разительно отличалась от остальных помещений центра: если столовая и коридоры были серыми и мрачными, то здесь все блестело, переливалось и резало глаз нарочитой яркостью красок.
Окно закрыто плотной шторой, по периметру расставлены выкрашенные в красный стулья, в центре — небольшой ковер, усыпанный кубиками. Складывалось ощущение, будто их по недосмотру привели в детский сад и скоро недоразумение должно разрешиться.
Но нет — каждая из женщин заняла свое место на стуле, и Тане пришлось сделать то же самое. Она оказалась в углу, между рыжей и шаркающей, сложила руки на колени и опустила глаза.
— Итак, — услышала она голос Елены. — Все вы на текущий момент больны. Запомните: вы здесь не заключенные, и наша цель — не наказание, а помощь. Как показывают результаты работы нашего центра, полное излечение возможно в девяносто девяти процентах случаев.
Девяносто девяти? Таня поежилась, подумав: интересно, что они делают с оставшимся одним процентом? Закапывают в землю, чтобы те не отравляли своим неисправимым видом прекрасное общество?
Подумала — и устыдилась собственных мыслей.
— Успешно пройдя первые два этапа лечения, вы присоединитесь к группе выздоравливающих и сможете получить ряд привилегий, которых сейчас лишены. Но до этого, напоминаю, — никаких контактов с выздоравливающими. Вы можете общаться в рамках своей группы, но не более того.
Это прозвучало как разрешение, и Таня рискнула поднять взгляд. Из остальных присутствующих женщин только две продолжили смотреть на собственные колени, остальные с любопытством оглядывались по сторонам.
— Сегодня мы поговорим об истоках вашей болезни, — сказала Елена, раскрывая лежащую на коленях книгу. — Несколько десятков лет назад было доказано, что гомосексуализм — это так называемый «исправляющий импульс», попытка разрешить в однополых отношениях те конфликты, которые не удалось разрешить в детстве.
— Простите, — сказала вдруг сидящая рядом с Таней рыжая. — А если у меня не было никаких конфликтов?
Елена поморщилась.
— Нет такого человека, в детстве которого не было бы конфликтов со значимыми взрослыми. И я могу доказать вам это прямо сейчас.
Она отложила книгу и жестом предложила рыжей подойти. Таня смотрела во все глаза: ей почему-то было страшно, хотя начало занятия никаких ужасов не предвещало. Рыжая встала перед Еленой, а та после долгой секунды вдруг размахнулась и ударила ее по лицу.
Ударила сильно: так, что на лице остался отпечаток ладони, а из горла вырвался удивленный крик.
— Твоя мать делала так? — холодно спросила Елена. — Она била тебя?
Рыжая замотала головой и немедленно получила вторую пощечину.
— Ты лжешь. Ты маленькая лгунья, которая прятала свои грязные секреты под подушкой, а когда мать находила их, то кричала на тебя и наказывала. Она запрещала тебе носить платья в школу, и ты ходила туда в брюках, и над тобой все смеялись.
Судя по выражению крайнего ужаса на покрасневшем лице рыжей, Елена говорила правду. Но как она могла узнать? Откуда?
— Сядь на место, девочка. И не смей больше говорить мне, что в твоем детстве не было конфликтов.
Рыжая, будто побитая собака, вернулась на стул. Она плакала, и Тане ужасно хотелось взять ее за руку и поддержать, успокоить. Но каким-то внутренним чутьем она знала: нельзя.
Все в ней восставало против такого способа «лечения»: разве можно причинять такую боль? Зачем? Для чего?
— Итак, у каждой из вас были проблемы с матерью. Проблемы, которые вы так и не смогли разрешить, и которые теперь пытаетесь косвенно проработать в порочной связи с другими женщинами. Запомните главное: сексуальное влечение к людям своего пола — это поиск того, что вам не хватает в себе. Сейчас каждая из вас подумает и назовет вслух то, что вы находили в других, но не могли найти в самой себе.
Таня задумалась. До сих пор она боялась вспоминать о Джулии, но теперь получалось, что больше подумать ей было не о ком.
Она вспомнила зеленые глаза — ласковые и мудрые. Вспомнила заливистый смех и легкое подергивание плечом. Вспомнила спокойный теплый голос, и ощущение правильности, и прикосновение пальца к разбитой губе. Прикосновение, от которого до сих пор срывалось дыхание и тело покрывалось испариной.
— Алексеева, — услышала она и посмотрела на Елену. — Прошу.
Говорить не хотелось. Произнести вслух то, что так легко и ясно укладывалось в груди, было бы сродни предательству, надругательству над тем немногим, что подарили ей, Тане, и что она хотела сохранить для себя навсегда.
И она сказала первое пришедшее в голову:
— Свобода. Я видела в ней свободу.
Рыжая покосилась на Таню, но ничего не сказала. А Елена удовлетворенно кивнула:
— Прекрасно, Алексеева. Тебе не хватало свободы в самой себе, и ты нашла ее в другой женщине. Кто следующий?
Одна за другой женщины называли: «красота», «женственность», «спокойствие». От их ответов веяло какой-то потаенной тоской и грустью: каждая понимала, что все это — в прошлом. Вылечат их или нет, к старому в любом случае не будет возврата.
Очередь дошла до рыжей, и Елена вопросительно посмотрела на нее.
— В ней не было ничего, чего бы мне не хватало в себе. Я восхищаюсь ее силой и добротой, но во мне тоже есть и то и другое. Я ненавижу ее самоуверенность, но вовсе не мечтаю стать такой же. Извините. Похоже, все-таки ваша теория на мне не сработает.
Елена медленно встала со стула и сделала шаг. Таня дернулась в сторону, закрывая рыжую собой, и удар пришелся по ее плечу — сильный, хлесткий. Она кулем свалилась на пол, и там ее настиг еще один удар — в грудь, острым носком туфли.
— Никто не смеет вмешиваться в процесс лечения другой подопечной, — отчеканила Елена, пока Таня, лежа на полу, пыталась восстановить дыхание. — Поднимись и сядь на место.
Рыжая помогла ей подняться, и в ее глазах Таня прочитала: «Не лезь». Впрочем, она и не планировала лезть: движение вышло инстинктивным, необдуманным и глупым.
Стоило Тане занять свое место, как Елена снова размахнулась и ударила рыжую по лицу. Та стерпела: ни звука не вырвалось у нее на сей раз.
— Лгунья. Запомни раз и навсегда: здесь мы не потерпим никакой лжи. И я спрошу еще один, — она подчеркнула голосом это слово, — раз: что было в твоей любовнице такого, чего ты не могла найти в себе?
Рыжая молчала, с ненавистью глядя на Елену снизу вверх. А потом вдруг скривила губы и сказала:
— В ней есть, — сделала паузу, выделяя, — то, чего вам никогда не понять. Она умеет думать и умеет говорить себе правду. Она не останавливается ни перед чем в попытке спасти человека, и если ей предоставить выбор: спасти одного или попытаться спасти двоих, — она выберет попытку. Хотите знать, чего из этого мне не хватает в себе? Хотите знать, что именно я ищу и нахожу в ней каждый день? Это не материнское, нет. Это понимание, что пока в нашем мире существуют такие люди, то для нас еще ничего не кончено и этот мир не так плох, как кажется.
Таня вдруг поняла, что сидит, раскрыв рот, и переводит взгляд от рыжей к Елене и обратно. Все остальные тоже молчали, пораженные. Рыжая еще выше задрала голову, а Елена нахмурилась, сложив губы в узкую полоску.
— Еще раз скажешь о ней в настоящем времени — будешь наказана. Еще раз посмеешь говорить со мной в таком тоне — будешь наказана. А как только наказаний наберется пять, я переведу тебя в отделение для неисправимых. И поверь мне, ты не захочешь узнать, что это такое.
Остаток занятия прошел в тишине, разбавляемой лишь односложными ответами на вопросы Елены. Все были напуганы, и Таня тоже. Когда все закончилось и Елена вышла, напомнив, что следующее занятие состоится вечером, единственным Таниным порывом было — бежать, и поскорее. Бежать в свою комнату, спрятать голову под подушку и притвориться, что весь этот кошмар — только сон и ничего более.
Но уже в дверях, когда спасительный коридор был так близко, кто-то схватил ее за локоть. Таня дернулась, оборачиваясь: перед ней стояла рыжая.
— Давай познакомимся, — предложила она без тени улыбки. — Меня зовут Мэрилин. А тебя?
***
— Почему ты притворялся, что ничего не помнишь?
Они сидели на скамейке и ели пломбир из хрустящих вафельных стаканчиков. Саша откусывал большие куски, а Мэрилин аккуратно отщипывала маленькие кусочки и катала их на языке, чтобы растаяли.
— Я не притворялся, я действительно вспомнил не сразу. Это приходило постепенно.
Она пожала плечами и отбросила назад непослушные волосы. Пусть постепенно, пусть не сразу, но за все это время он ни разу не дал понять, что воспоминания возвращаются. Почему?
— Потому что не хотел усложнять, — хмуро сказал Саша. — Все и без того очень непросто.
В этом он был совершенно прав: все было даже слишком сложно. И еще сложнее оказалось то, что Мэрилин по-прежнему с трудом узнавала в сидящем рядом с ней мужчине Сашу Шепса — веселого и депрессивного, любящего и ненавидящего, открытого и способного отгородиться от всех и каждого высоким забором недоверия.
Они были похожи, конечно, но в этом Саше не было легкости, не было теплоты, не было уверенности. Тот Саша любил ее. А этот — нет.
— Когда мы с Юлей… — Мэрилин запнулась, но Саша понял и ответил, не дав ей продолжить:
— Да. Именно тогда я и начал вспоминать. Сначала пришла боль, а следом за ней — воспоминания.
Черт побери. Значит, «пока еще никто из них не стоит между нами» просто не сработало. Да оно и не могло сработать, потому что с самого начала было ясно: стоят. Всегда, в любом времени, в любом пространстве. Что бы ни случилось. Всегда.
— Я не стану извиняться, — пробормотала Мэрилин.
— Мне это и не нужно, — согласился Саша. — Ты вольна была делать все, что хотела. Тем более что ты фактически осуществила давнюю мечту, так? Так что тебя можно даже поздравить.
Она вздохнула и выбросила остатки мороженого в урну. По этому «поздравить» было ясно, что ему до сих пор больно и что причина этой боли — она и больше никто.
— Что мы будем делать дальше? — спросил Саша. — Разбираться в наших отношениях нет никакого смысла: надо просто принять, что в этой реальности между нами ничего нет. А с теми отношениями разберемся, когда вернемся.
Мэрилин посмотрела на него: он сидел, опираясь локтями о колени, напряженный, насупленный, челка темных волос упала на лоб, покрытый каплями пота. Такой знакомый и незнакомый одновременно.
— Она сказала, что царь уже превратился в обманщика. И что совсем скоро изменится прошлое, и тогда мы уже ничего не сможем сделать. Похоже, что отталкиваться нужно от этого.
— Все верно, — услышали они рядом холодное и разом дернулись, напуганные. Рядом со скамейкой, прикрывая глаза от солнца, стояла Джулия.
***
— Как ты нас нашла? — спросил Саша, старательно пряча злость, тисками сжавшую сердце.
Джулия дернула плечом:
— Катя сказала, что вы ушли гулять.
— Москва большая, — не отставал Саша. — Почему именно здесь?
— Потому что это мое любимое место в Москве, — вмешалась Мэрилин. — И Юля всегда это знала.
Помолчали: камнем висело между ними то, о чем никто не хотел говорить, но оно все равно было, и витало в воздухе, и остывало в груди невыносимым чувством вины.
— Что сказала вам старая сука? — спросила Джулия, по-прежнему стоя перед ними и глядя сверху вниз.
— Откуда…
— Саш, хватит, — перебила Мэрилин. — Она сказала, что все дело в твоей темной. Ты развязала узел, темная изменилась и повлияла на историю России. Еще она сказала, что у нас мало времени: царь уже превратился в обманщика, и когда прошлое изменится, будет уже поздно. Самое печальное, что я не понимаю, о чем речь. Может быть, ты понимаешь?
По изменившемуся выражению лица Джулии Саша увидел: еще как понимает. Но едва ли скажет, верно? Не в ее стиле играть в открытую.
— Прежде чем отправиться на поиски, я прочла последние выпуски газет, — сказала Джулия мрачно. — Президент обещал Европейскому Содружеству помиловать репатриированных политических беженцев. Сегодняшняя «Правда» сообщает, что все они будут расстреляны.
— Царь превратился в обманщика…
— Да. А что касается изменений прошлого: я точно знаю, что Лилит собирается отправить Таню из этого времени в девятьсот четвертый год, и если у нее получится, то у нас и впрямь не останется шансов.
Джулия замолчала, скрестила на груди руки и пристально посмотрела на Сашу. Ему даже показалось: знает. Но откуда бы ей знать? Впрочем…
— Я так понимаю, это часть пророчества? — спросил он у Мэрилин. — Вся эта ерунда про обманщика и прошлое.
— Верно, — медленно кивнула она.
— Можешь воспроизвести его целиком?
Мэрилин вытащила из сумочки ножницы, полоснула себя по пальцу и, размазывая кровь, глухо произнесла:
«Без прощения нет будущего, без сомнений нет настоящего. Две прошло, осталось пять. Не верь тем, кто пришел из другого мира. Верь тем, кто хочет спасти этот. Пять — и кровь омоет землю трижды. Четыре — и царь превратится в обманщика. Три — глас бога изменит прошлое. Две — обломок империи пронзит сердце. Одна — и мир погрузится в вечную мглу».
Джулия продолжала молчать. И Саша понял, что она не просто знает, но и хочет, чтобы он признался сам.
«Черта с два, — подумалось ему сердитое. — Этого ты не дождешься».
— Ерунда какая-то, — сказал он вслух, старательно подбирая слова. — Кровь омоет землю трижды? Если царь уже превратился в обманщика, то почему первой части пророчества не случилось?
«Значит, не скажешь?» — прочел он в суровом взгляде Джулии.
«Нет, не скажу».
Она тяжело вздохнула и, сделав шаг вперед, присела на скамейку рядом с Мэрилин. Поникшая, уставшая, вся какая-то измученная и немного жалкая.
— Три недели назад трое граждан Европейского Содружества, живущих во Франции, подали прошение о возвращении на родину. Назвать имена, или сами догадаетесь?
Мэрилин ахнула, у Саши по спине пробежал холодок.
— Что? — не выдержал он. — Ты шутишь?
Джулия медленно произнесла:
— Бернард Сен-При, Беатрис Сен-При и Элиа Дю Гранде.
Саша вскочил на ноги и принялся ходить туда-сюда перед скамейкой. Его от головы до ног переполняли эмоции.
— Зачем? — спрашивал он вслух, пытаясь сохранить голову холодной и понимая, что ничего из этого не выйдет. — Зачем они попросились обратно в Союз? Почему это произошло три недели назад?
Джулия и Мэрилин молчали, и от этого он начинал ходить все быстрее и быстрее.
— Они не могли не знать, чем это может закончиться. Обещание президента о помиловании? Да он уже нарушил столько обещаний, что странно было бы поверить очередному. Значит, знали, но все равно поехали? Почему?
— Саша, сядь.
— Нет! Я хочу понять. Что за чертовщина происходит? Все это началось с твоим появлением, ты пришла — и все снова пошло наперекосяк. И не смей закрывать мне рот! Я достаточно натерпелся этого!
Он кричал и понимал, что это большая ошибка, но ничего не мог с собой поделать. Обида, ненависть, боль — все это бурлило в нем и требовало немедленного выхода. Сдерживаться дальше оказалось невозможно.
— Ты явилась сюда, явилась в мою жизнь, в мою нормальную жизнь, и все снова полетело в одно место! — кричал он. — Ты не дала мне возможности вспомнить, не дала мне времени осознать, ты просто взяла, и… И…
— И что? — Джулия встала на ноги и шагнула к нему, пышущему злобой. — Давай, договаривай. Хватит притворяться, что ты ничего не помнишь. Хватит притворяться, что все в порядке!
— И трахнула мою женщину! — это вырвалось само собой, но стоило крику прорваться, как на душе стало хоть чуточку, но легче. — Думаешь, я не знал? Думаешь, я не почувствовал? Ты спала с ней, спала, зная, что я здесь, в этом же мире, в этом же городе! Ты спала с ней, твою мать!
Он увидел, как глаза Джулии темнеют, становятся практически черными, но ему было плевать. Рядом что-то говорила Мэрилин, но и на это ему было плевать тоже.
— Я любил ее, и ты знала об этом! — продолжил кричать он. — Я любил ее больше всего на свете, а ты явилась и просто сделала это, просто переспала с ней, как будто это безделица, ерунда, ничего не стоящее приключение. Я был твоим другом! Она была твоим другом!
— Хватит, — Джулия попыталась схватить его за плечо, но он оттолкнул ее руку.
— Черта с два хватит! Поняла? Черта с два! Я всегда был с тобой, я был на твоей стороне, я помогал тебе чем только мог, а ты? Что сделала ты? Забрала у меня самое важное, самое дорогое!
Саша замолчал на мгновение и вдруг понял, что плачет. И от этого разозлился еще сильнее.
— Ты развела меня с ней! — закричал он снова. — Развела в том мире, чтобы я согласился выполнить твой идиотский план по спасению человечества. Несколько лет я терпел, не зная, кого она любит — меня или тебя. А теперь? Что теперь, Юля? Ты просто пришла и забрала ее себе. И тебе даже не пришлось прикладывать к этому никаких усилий! Ты просто трахнула ее и пошла дальше.
— Прекрати, — глаза Джулии стали похожи на змеиные: узкие, страшные. А голос звучал тихо и гулко. — Хватит кричать. Я ничего у тебя не отбирала, и ты прекрасно это знаешь. Не в моей власти влиять на ее чувства. И даже если бы могла, я бы не стала этого делать.
Саша кулаком вытер глаза и бросил взгляд на застывшую рядом Мэрилин: больше не пытающуюся ничего сказать, растерянную, бледнеющую на глазах Мэрилин.
— В твоей власти было не спать с ней, — медленно произнес он. — В твоей власти было отказать, если она просила. Но ты не сделала этого, ты согласилась и снова разрушила то, что не имела права разрушать.
На это Джулии нечего было ответить. Она опустила голову, а Мэрилин закрыла лицо руками. Саша втянул в себя горячий летний воздух и подумал, что зря устроил все это светопреставление. Легче ему не стало, а уж им двоим — и подавно.
А через секунду он понял, что совершил куда большую ошибку, чем показалось вначале: незаметно и очень тихо к ним подошли двое милиционеров, улыбнулись, попросили предъявить документы, а после один из них сказал:
— Юлия Ванг и Мария Керро, именем президента Советского Союза, вы задержаны по подозрению в непристойном поведении. Александр Воскресенский, вы получите повестку, по которой должны будете явиться в Особый Отдел и дать показания.