Над судьбой

Находиться в заточении из четырех стен было трудно, но быть в заточении собственных мыслей оказалось и вовсе невыносимым. Казалось бы: все тот же любимый дом на Английском проспекте, все та же Лиза, подающая чай и бублики, все те же платья в гардеробной и зажигаемые по вечерам свечи в гостиной.
Но Таня чувствовала: что-то изменилось. И это «что-то» было лишь опосредованно связано с нелепым домашним арестом.
«Что ты сделала со мной? - думала она, меряя шагами малую гостиную. - Что на самом деле произошло там, на балконе?»
Ответа у нее не было. Случившееся испугало ее, и дело было вовсе не в пострадавших, а скорее в том, что тьма, которую направила в нее Джулия, вошла легко и просто, как будто заняла положенное ей по праву место.
«Значит, я - злая? Значит, я - дьявол?»
Она раз за разом вспоминала, как хорошо ей было в минуты единения с тьмой. Они стояли рядом - она и ее Темная герцогиня, и смотрели, как внутри дома задыхаются, умирают, бьются в конвульсиях... не люди, нет - комки плоти, бессмысленные и никому не нужные.
А потом Джулия шагнула прямо в огонь и спасла их всех - всех до единого. А Тане оставалось лишь стоять и смотреть на то, как она исправляет случившееся, как спасает тех, кто не имеет смысла, тех, кто никому не нужен.
Если это был урок, то он удался. В момент, когда Джулия переместилась в огненный ад, когда платье на ней вспыхнуло искрами, Таня четко и ясно увидела, что княжна Безрукова, которую она презрительно называла бестолковой балаболкой, каждое воскресенье кормит бесплатными обедами бездомных. Она увидела герцогиню Альбнец обожающей своих дочерей и мужа. Увидела мальчишку-официанта, мечтающего поступить в академию.
В одну секунду они перестали быть плотью и стали людьми. Оттого ли, что Джулия сделала их таковыми своим поступком, или оттого, что она, Таня, ужаснулась содеянному минутой раньше, - результат был один: она увидела. И теперь не могла выбросить их из головы.
Когда жандармы препроводили ее на допрос, она была даже рада. Несмотря на остатки тьмы, которую она все еще ощущала внутри, Таня хотела наказания, хотела кары, и никак не ожидала, что дело ограничится домашним арестом.
Ах, какая ирония! Ее, чуть было не убившую добрых два десятка людей, просто заперли дома и приставили к входной двери стражу.
В этих стенах, которые раньше казались надежной крепостью, Таня всерьез опасалась сойти с ума. Она раз за разом повторяла вслух все то, что говорила ей Джулия, и ужасалась тому, что разум теперь охотно принимал услышанное, но сердце... Сердце оставалось холодным.
Ей все еще не было жаль этих людей. Она не испытывала к ним ничего, кроме сожаления. Как будто кто-то вложил ей в голову знание, что отнять человеческую жизнь - это плохо, но забыл вложить то же самое в душу.
- Почему так? - спрашивала она, разглядывая собственное лицо в зеркале трюмо. - Почему мне все равно? Почему я практически ничего не чувствую? Может быть, оттого, что мне это не дано?
Прислонившись лбом к холодному зеркалу, она закрыла глаза. Вспомнились события зимы: и Дворцовая площадь, и Ники, и она сама, Таня, и Джулия, бросившаяся наперерез убийце и принявшая на себя удар, чуть не ставший смертельным.
Что она чувствовала тогда?
А позже, когда Джулия, вся в бинтах и повязках, лежала в ее постели здесь, на Английском проспекте? Когда они просто говорили в тишине ночи, и ладонь так уютно лежала на обнаженном участке кожи?
Что она чувствовала тогда?
- Нежность, - сказала Таня вслух и испугалась собственных слов. - Я испытывала нежность. Как будто... - она поискала подходящее слово. - Как будто в груди образовался разрыв между прошлым и будущим, и в этом разрыве заплескалось что-то очень важное, очень теплое и очень родное.
Это было похоже на прикосновения холодных пальцев к соболиным мехам, укрывающим обнаженное тело. Это было похоже на стон скрипки, внезапно прорезавший тишину звездной ночи в Крыму. Это было похоже на память, вернувшуюся только на мгновение, но оставившую после себя ком в горле и едва различимые царапины на груди.
- Я сказала тогда, что хочу забрать тебя себе, - прошептала Таня. - Сейчас я бы сказала иначе.
Она подошла к окну и распахнула створки, впуская в комнату прохладу ночи, плавно переходящей в утро. Широко раскинула руки и зажмурилась, ловя губами порывы ветра, пахнущего Невой.
Что-то произошло в эту ночь. С ней, с Григорием, с Ники, с Джулией... Она точно знала: что-то произошло. Что-то, от чего так сильно и горестно ныла душа, что-то, от чего хотелось сделать шаг и спрыгнуть с подоконника, напоследок успев втянуть в себя еще немного чистого и наполненного тайнами воздуха.
- Свет и тьма, - прошептала Таня, не открывая глаз. - Тьма и свет. Одно целое, сливающееся в экстазе противоречий и людского горя. Кто ты, таинственная гостья из другого времени? Тьма? Но тьма не стала бы спасать людей, рискуя собственной жизнью. Свет? Но свет не задумал бы хладнокровное убийство. А если ты - и то и другое, тогда почему, почему мне кажется, что томление, привнесенное тобой в мою жизнь, родом из света? И почему я чувствую, что желания, подаренные тобой же, родом из тьмы?
- Возможно, потому что это так и есть?
Таня вздрогнула, втягивая в себя воздух: на мгновение у нее перехватило дыхание. На то, чтобы обернуться, казалось, ушла целая вечность. А на то, чтобы увидеть - еще одна.
Это была Джулия: стояла посреди гостиной, неизвестно откуда явившаяся и неизвестно как прошедшая мимо стражи. Джулия, одетая в нелепый мужской наряд, тряпкой висящий на ее теле. Джулия, распустившая по плечам светлые волосы и похожая на безумную, по недоразумению выпущенную на свободу из психиатрической лечебницы.
- Ты убила его? - вопрос вырвался у Тани сам собой, против воли, и, едва спросив, она уже знала ответ.
- Да.
Джулия сделала несколько шагов и опустилась в кресло, стоящее у открытого окна. Достала из кармана брюк папиросы, прикурила одну.
- Когда меня казнят, к тебе придет Анна Вырубова, чтобы просить об одолжении, - монотонно и даже равнодушно заговорила она. - Ты услышишь историю, в которой будет много правды, но самого главного тебе не скажут.
Таня не двигалась с места. Стояла посреди комнаты, застыв, будто изваяние. Ждала.
- Она будет говорить о том, что только от тебя зависит, встретимся ли мы в другой жизни. Она скажет, что из-за меня умер наследник престола и что ты должна будешь родить Николаю нового наследника. Она скажет, что если ты этого не сделаешь, то весь мир улетит в Бездну, и мы с тобой окажемся разлучены навсегда.
Все то, что говорила Джулия, было правдой, - Таня чувствовала это всем телом, всем сердцем. И от обыденности, от простоты этой правды волосы становились дыбом, а по коже струился холод.
- Но есть еще одна правда. И я хочу, чтобы ты знала ее, когда станешь решать.
- Какая? - Таня не узнала собственного голоса, настолько хриплым он был.
Джулия затянулась и выпустила из губ аккуратное кольцо дыма. А потом вдруг повернула голову и заглянула в Танины глаза.
- Если ты сделаешь так, как попросит Вырубова, то тем самым навсегда изменишь нормальное течение времени. Мы действительно встретимся в другой жизни, но не сможем быть вместе.
Таня склонила голову, пытаясь спрятаться от пронзительной зелени глаз, но не смогла.
- Ты хочешь сказать...
- Да. Если наследника не будет, миру вскоре придет конец. Если будет - конец придет нам с тобой.
- Постой, - ей показалось, или секундой раньше она услышала слово «казнь»? - Тебя казнят? О чем ты?
Губы Джулии тронула тень улыбки. Но глаза, глаза оставались холодными и спокойными, будто уже мертвыми.
- Когда настанет утро, я буду арестована за убийство Григория Распутина. А после, по Высочайшему повелению, меня казнят как государственную преступницу.
- Нет, - вырвалось у Тани.
- Да, Ларина. Так будет, и с этим ничего не поделаешь. Распутин мертв из-за меня, и из-за меня же вскоре умрет сын Николая, Алексей. Россия вновь останется без наследника престола.
Таня в несколько шагов подошла к Джулии и схватила ее за плечи. Тряхнула хорошенько, едва удерживаясь от того, чтобы ударить по лицу.
- Что ты несешь? - прошипела она, старательно отгоняя от себя ощущение бесконечного могильного холода. - Никто тебя не казнит. Мы уедем. Мы уедем отсюда прямо сейчас, мы перебьем стражу, сядем в экипаж и уедем из Петербурга куда-нибудь далеко, где нас никто никогда не найдет.
Она говорила горячо, быстро, и с каждым словом в ее глазах всплывали картины: вот они с Джулией едут по просторам России-матушки, купаются в реках, готовят на кострах немудреную еду, а ночами спят на земле, тесно прижавшись друг к другу. Вот они пересекают границу с Пруссией и селятся в небольшом особняке, купленном на средства от продажи взятых с собой драгоценностей. Не ходят на балы, не посещают ассамблеи, а проводят дни и ночи за прогулками по лесам и чтением книг.
Картина была такой яркой и сочной, что у Тани защемило сердце. Но Джулия лишь качнула головой.
- Почему? - выдохнула Таня. - Почему нет?
И тут же поняла, почему. По той же причине, по которой Джулия зимой явилась на Дворцовую площадь. По той же причине, по которой она пошла в огонь гостиной Безруковых.
- Ты хочешь ответить за то, что сделала... Ты хочешь нести ответственность за каждый из своих поступков.
Таня стояла и смотрела. Смотрела на бледное лицо, в светящиеся зеленым огромные глаза, на разомкнутые губы, на точеный подбородок и морщинки, струящиеся от носа к щекам. То, что она чувствовала, невозможно было описать словами, потому что не было в мире слов, способных передать, что в эти мгновения творилось в ее душе.
Она видела перед собой женщину, пришедшую из другого мира, из другого времени. Женщину, поставившую на карту все и все потерявшую. Женщину, не желающую прятаться от последствий своих решений.
- Почему ты не пришла в мою жизнь раньше? - вырвалось у Тани горькое. - Почему ты не появилась в ней раньше?
Ей снова захотелось встряхнуть Джулию, ударить, заставить ее немедленно изменить свое решение, но она понимала: это не поможет. Странно, но в эти минуты само известие о смерти Григория отошло на второй план. Таня знала, что станет оплакивать его позже, но сейчас отчего-то совсем не могла этого сделать.
Под окном послышался свист кнута и цокот копыт. И только теперь стало ясно, что в Петербург пришло утро, и это значило, что жандармы уже близко, и кто знает, сколько времени осталось до их прихода.
- Скажи, что мне сделать, - попросила Таня, изо всех сил сжимая плечи Джулии пальцами. - Скажи, и я сделаю все, что ты велишь.
- Я не стану решать за тебя, Ларина. Это решение ты должна будешь принять сама.
Она поднялась, одним движением выбравшись из кресла, и, нагнув голову, коснулась щекой Таниного лба. Прикосновение холодной кожи почему-то обожгло, едва не оставив отметину.
- Ты должна знать еще кое-что, - тихо сказала Джулия. - Когда там, в своем времени, я развязала узел... Это было самое трудное решение в моей жизни. Отказаться от тебя было подобно смерти, но я знала тогда, знаю и сейчас: единственное, что я должна была подарить тебе, единственное, что я должна была тебе отдать, - это свободу решать самой.
- Нет, - Таня задыхалась, она с трудом могла говорить. Сердце билось как проклятое, разрывая грудную клетку болью. - Нет.
- Мы всегда были связаны. Наши жизни с самого начала были сплетены в один узел, и ни у одной из нас, ни в одной из жизней не было возможности решать по-настоящему. Теперь, когда узел развязан, ты сможешь решить сама.
- Да нет же! - выкрикнула Таня. - Нет!
- Прости за то, что я снова оставлю тебя одну. Прости за то, что у меня не хватило сил решить иначе. Прости за то, что в этот раз я выберу не любовь, а справедливость.
Таня с воплем оттолкнула ее от себя. Она била ее по груди, плечам, лицу, она хватала ее за волосы и тянула их с ожесточением отчаяния. А Джулия просто стояла и позволяла ей все это делать с собой.
- Не смей! - кричала Таня сквозь застилающую глаза пелену слез. - Не смей так говорить! Не смей уходить! Не смей! Ты не можешь! Не смей!
- Прости, Ларина. Прости.
Сквозь остатки тьмы, все еще плещущиеся внутри, Таня увидела, как быстро шевелятся пальцы Джулии, как вспыхивает что-то черное за ее спиной, и поняла: происходит что-то магическое, что-то темное.
Она прищурилась, разглядывая пальцы, и вдруг заметила между ними тонкие нити.
- Что ты делаешь? - прошептала чуть слышно.
- Ты знаешь, что я делаю.
И Таня поняла. Поняла, и опустила ладонь на пальцы Джулии. Поймала ее удивленный взгляд.
- Не надо, - попросила тихо. - Не нужно больше ничего мне облегчать. Не нужно отменять домашний арест, вообще ничего не нужно. Пусть все будет так, как должно быть. Ты достаточно справлялась сама. Теперь пришла моя очередь.
Джулия долго смотрела на нее, прежде чем кивнуть. А потом на мгновение сжала ее руку, развернулась и вышла из комнаты.

***

- Какого черта она делает? Адам, какого черта она творит?
Мэрилин металась по кафе, сбивая стулья, опрокидывая подсвечники и ожесточенно размахивая руками. На полу уже валялись сегодняшние газеты. Заголовки гласили:
«Убийство в Петербурге: найдено тело Григорiя Распутина»
«Мадемуазель Друцкая арестована по Высочайшему повелению»
«Кто замешан в жестоком убийстве? Улики указывают на высочайшие фамилии»
- Маш, хватит.
- Да пошел ты! - она подскочила к нему, изо всех сил ударила кулаком в грудь и снова выкрикнула: - Пошел ты, понял? Мне надоел весь этот идиотизм! Кто-нибудь может мне объяснить, какого дьявола она делает?
- Я объясню, если ты успокоишься и выслушаешь.
Его спокойствие действовало на Мэрилин как красная тряпка на быка. Хотелось продолжать метаться, крушить, хотелось снова кого-нибудь ударить. Но здравый смысл возобладал, и она обессиленно упала на стул, прикрыв глаза рукой.
- Говори, но быстро. Моего терпения надолго не хватит.
Было слышно, как Адам поднимает с пола второй стул, подвигает его ближе, садится. А затем он начал рассказывать.
- После того, как ты не смогла выстрелить в Лилит, мы с Джулией отвезли ее тело на Крестовский остров и выбросили в воду. Затем вернулись в Петербург, где я не смог уговорить ее на побег. Она решила, что раз уж она повинна в смерти Распутина, то и грядущая смерть Алексея будет на ее совести. А раз так...
- То наша жертвенница собралась на плаху искупать грехи, - перебила Мэрилин. - Я поняла. А что за история с новым наследником? Что там несла Лилит? Таня должна будет родить нового сына Николаю?
Она услышала, как Адам вздыхает, и подумала о том, что весь план пошел наперекосяк.
Вначале все шло как должно было: она отправила к Распутину нарочного с запиской, в которой просила о встрече в баре мадам Грибозуевой. Бар был выбран не просто так: мало кто знал, кто в нижнем кабинете есть еще один выход, ведущий прямиком на улицу. Распутин принял приглашение, но вместо нее, Мэрилин, на встречу отправилась Джулия.
Следуя договоренности, Саша за несколько минут до встречи доставил ей свежий яд, который она нанесла на перчатки, защитив предварительно собственные руки при помощи расплавленного воска.
Они зашли с разных входов: Джулия с обычного, Мэрилин - с потайного. Она пряталась за портьерой и слушала, как Лилит рассказывает все то, что сделала и что собирается сделать.
А потом все полетело к чертям. Когда Лилит сказала, что никакого яда в пирожных не было, Мэрилин ощутила мертвенно-ледяной ужас. По плану этот яд, съеденный Джулией, выступал страховкой в случае непредвиденных обстоятельств. Например, если бы Мэрилин не смогла застрелить Лилит, то это сделала бы Джулия, а вскоре после этого умерла бы от отравления цианидом.
«Это единственная возможность, - говорила она, когда остальные пытались возражать. - Если что-то не сработает и мне придется убить сучку, я должна буду умереть сразу после нее. И, что еще важнее, умереть от ее руки».
Уже тогда было ясно, что после смерти Распутина наследник престола не проживет и недели. Нужен был кто-то, кто сможет поддерживать в нем жизнь до самого конца, до смерти в подвале Ипатьевского дома.
«А для этого кому-то нужно вернуть обратно свои силы».
- Если бы в пирожных, как и ожидалось, был яд и Джулия умерла, то отец вернул бы мне силы, - так сказал Адам, но Мэрилин услышала другое: - Если бы ты, как и планировалось, застрелила Лилит, тогда Джулия приняла бы подготовленное мною противоядие и осталась жива.
- Не смей винить меня, - прошипела сквозь зубы. - Не смей, понял? Я не убийца. То, что я не смогла убить, не делает меня хуже.
Она по-прежнему не могла смотреть на Адама. Боялась увидеть не осуждение, нет. Куда страшнее было бы увидеть сочувствие.
- Маш, - услышала она. - Если бы ты застрелила Лилит, то прямо сейчас Джулия была бы в Царском Селе у кровати наследника, а не в каземате Петропавловской крепости. Ты прекрасно знаешь, что у нас было всего два шанса: или она остается жива и на свободе, или она умирает, а мне возвращают силы.
- И из-за меня мы прошляпили оба.
Мэрилин с силой стукнула кулаком по столу.
- Черт бы ее побрал! - разочарование и чувство вины рвались наружу безудержным потоком. - Черт бы ее побрал вместе с ее неумением лгать! Почему нельзя было просто представить дело так, будто это я убила эту мразь?
Ее вдруг осенило.
- Адам! - воскликнула она, открыв глаза и посмотрев на его бледное лицо. - Я пойду в жандармерию. Я пойду к Николаю. Я скажу им, что это сделала я. И ее отпустят. Верно?
Адам покачал головой.
- Скорее, тебя посадят в соседнюю камеру и начнут разбирательства. А пока будут разбираться...
- Наследник будет уже мертв.
Мэрилин обессиленно рухнула обратно на стул.
Все было кончено. Они проиграли.

***

Деревянные полы коридора скрипели под набойками ее сапог. Идущий впереди урядник спешил: оно и понятно, хоть он и получил высочайшее повеление, но все равно продолжал дрожать от беспрецедентности совершаемого действа. Позволить свидание в камере с опасной заключенной? Помилуйте, да было ли такое когда-нибудь?
Если бы Таня могла, если бы ее грудь и живот не сжимало тисками неотвратимости надвигающейся беды, она бы усмехнулась. Знал бы он, на что ей пришлось пойти, чтобы получить это свидание. Знал бы он, что ей пришлось сделать.
Они остановились рядом с дверью в камеру, и урядник три раза повернул ключ. Замок лязгнул, дверь скрипнула, открываясь. Таня вошла внутрь.
- Я приду за вами утром, ваша светлость, - пробормотал урядник и, помедлив, удалился, не забыв закрыть дверь снова.
- Здравствуй.
Джулия сидела на кровати, подобрав под себя изуродованные тюремной робой ноги. На ее коленях уютно расположилась затрепанная книга и, если бы не тяжелые стены и забранное решеткой окно, вполне можно было бы представить ее сидящей вот так в собственном будуаре в случайно выдавшийся свободный от светской жизни вечер.
Таня увидела приглашающий жест, но осталась стоять на месте. Она не знала, что делать, не знала, что сказать: то ли подскочить и изо всех сил ударить по лицу, то ли упасть на колени и прижаться щекой к ногам.
- Брось, - улыбнулась Джулия, легко прочитав сомнения на ее лице. - Завтра на рассвете меня казнят как государственного преступника. Наши разногласия больше не имеют никакого значения, верно? Просто посиди рядом, и все.
Она была права, и Таня знала это, но все ее существо сопротивлялось услышанному.
- Я хочу вытащить тебя отсюда, - сказала она, заставив себя сделать шаг вперед. Второй шаг дался уже легче, а за ним и третий. Она остановилась рядом с кроватью и протянула руку. - Идем. Однажды ты сбежала отсюда, помнишь? И сможешь повторить это еще раз.
Джулия покачала головой, но руку отталкивать не стала. Напротив: взялась за нее холодными пальцами и потянула, вынуждая Таню присесть рядом.
- Здравствуй, - шепнула, обнимая ее за шею и зарываясь лицом в мгновенно растрепавшиеся волосы. - Здравствуй, Ларина.
- Нет, - Таня дернулась, пытаясь вырваться из кольца настойчивых рук, и не смогла. - Нет. Я не позволю тебе этого сделать. Нет.
- Да, - горячее дыхание обожгло ее ухо, спустилось ниже, к шее, расплавило кожу плеча. - Да, милая, потому что это - мое решение и тебе придется принять его, правда?
- Нет. Пожалуйста, нет. Я не смогу пережить это. Прошу тебя, нет. Не надо.
Все было позади: и побег Джулии из Таниного особняка на Английском проспекте, и заголовки утренних газет, кричащие о смерти Григория, и внезапная смерть наследника престола, оплакиваемая всеми без исключения.
Осталась в прошлом и наполненная загадками гибель Аликс - говорили, что она умерла от истощения после смерти сына, но ходили слухи, что в теле при вскрытии нашли немало ядовитых веществ, которые и стали причиной.
И Николай, носящий траур по жене и сыну, и Великий князь Сергей Михайлович, не отходящий от него ни на шаг, и верная подруга государыни Анна Вырубова, находящаяся рядом с ней до последнего часа. Все они остались где-то вдалеке, в прошлом, а впереди маячило самое страшное, неотвратимое: казнь государственной преступницы Юлии Друцкой.
Не один день провела Таня под домашним арестом, то лежа на кровати, все еще хранящей призрак запаха Джулии, то сидя у окна в ее кресле. То принимаясь плакать, а то застывая, словно призрак, словно памятник безмолвию.
То, что делала эта женщина, эта безумная женщина, не поддавалось никакому разумному объяснению. С самого начала она удивляла, поражала, сводила с ума. Но это...
Убить Григория, сознаться в убийстве, добровольно пойти под стражу и быть готовой принять пусть заслуженную, но все-таки очень суровую кару. Разве так бывает? Разве бывают люди, способные на такое?
Это не укладывалось в голове, это не умещалось в сердце, это раздирало весь привычный и понятный мир на части, делая из него что-то новое, пугающее.
В один из бесконечно тянущихся вечеров, когда Таня уже практически довела себя до отчаяния вопросами, к ней пришел Адам. Она так и не поняла, каким образом его пустили: после ареста Джулии охрана, приставленная к особняку, пропускала только слуг и никого больше. Но он пришел, и встал перед ней - большой и сильный, и вдруг обнял ее, как девочку, как маленькую девочку, и прижал к себе.
Миллионы мыслей крутились в Таниной голове, пока она стояла, прижатая к этому похожему на медведя мужчине, и плакала, уткнувшись в его сильное плечо.
Она думала об ответственности. О том, что, торопясь принять собственные решения, стала отчего-то выполнять решения других. О том, что люди, которых она немало увидела сквозь стекло за последние недели, вдруг почему-то обрели имена, и истории, и судьбы.
Они больше не были для нее безликой массой. Теперь они были теми, рядом с кем Джулия однажды готова была умереть. И это делало их живыми.
- Миры рушатся, - услышала она и задрожала от тяжести этих слов. - Империи смешиваются в пыль. А мы сидим на высокой горе и пьем чай с мятой.
Она отстранилась и посмотрела на Адама, ожидая увидеть на его лице презрение, но увидела лишь тепло и понимание.
- Заваришь чай? - спросил он, улыбнувшись. - Пусть у нас нет вершины горы, но чашка чая обязательно найдется, верно?
Ей не хотелось звать слуг и отдавать приказы. Она сама сходила на кухню, согрела чайник, достала из буфета чашки. А когда вернулась, обнаружила Адама сидящим на полу в центре гостиной на небрежно сброшенном с дивана покрывале.
- Когда я был совсем молод, мир казался мне простым и ясным, - сказал он, когда Таня аккуратно поставила поднос на пол и села рядом. - Но чем дольше я жил, тем яснее понимал, что простоты и ясности в нем нет ни на грош.
- Разве не люди делают мир сложным? - тихо спросила Таня. Она чувствовала застывшие капли слез на собственных щеках, но не спешила их вытирать.
Адам улыбнулся, разлил чай и протянул ей одну из чашек.
- Думаю, люди как раз пытаются сделать его простым. И, возможно, именно в этом и есть источник всей человеческой боли и всех человеческих страданий.
Таня сделала глоток. Горячий чай обжег ее губы, но она почти не ощутила этого. В ее теле, в ее груди, в ее животе сейчас было куда горячее.
- Почему она это делает, Адам? - спросила она. - Зачем она это делает? Григорий мертв, цесаревич Алексей мертв, Аликс мертва. Зачем в череду смертей добавлять еще одну? Зачем?
Адам снова улыбнулся.
- Когда ты принимаешь решение, а после видишь его последствия, ты можешь сказать себе: «Что ж, я не знал, что будет именно так». Или...
- Или ты можешь сказать: «Я отвечу за то, что сделал».
- Верно.
Таня закусила губу, пытаясь удержать слезы. Ей было больно. Очень больно. Так больно, как еще никогда в этой жизни.
- Почему я раньше не могла этого понять? - спросила она. - Почему только теперь я увидела, что люди - это люди? Почему только теперь я осознала, что у каждого решения есть последствия? Почему, Адам? Может быть, я дьявол? Может быть, я просто дьявол?
Он покачал головой и, протянув руку, погладил ее по голове очень теплым отеческим жестом.
- Ты не дьявол, милая. Ты могла бы им стать, но, похоже, уже не станешь.
- Почему? - с упрямством ребенка повторила она. - Ты ведь знаешь ответ. Почему?
- Потому что теперь ты видела любовь. Настоящую - ту, которая просто есть, и просто льется, и заставляет порой принимать сложные решения. Ты видела ее и могла ее потрогать, верно?
Слезы вырвались из груди с криком, с отчаянием:
- Верно! Но я упустила ее. Я разрушила ее. Я позволила ей исправить мои ошибки, и теперь она умрет из-за меня!
Адам пожал плечами и снова погладил ее, на этот раз по плечу.
- Правда в том, что ты не можешь позволить или не позволить кому-то исправлять твои ошибки. Она просто это сделала, вот и все. И это было ее решение.
- А как же я? - глупо спросила Таня. - Как же я?
Он улыбнулся - тепло и ласково.
- А ты, - его голова слегка качнулась. - Ты будешь принимать свои решения. И теперь, благодаря Юле, ты действительно будешь знать, что эти решения - твои.
Они тогда просидели на полу до самого утра: она и Адам. Говорили о добре, о зле. О тех, кто способен нести ответственность, и о тех, кто еще просто не дорос до этого. О том, что тьма в любой момент может обернуться светом - точно так же, как свет может обернуться тьмой. И о том, что порой любовь и ненависть ходят слишком близко друг от друга, для того чтобы быть узнанными.
А потом он ушел, а она отправилась к Николаю. Мечтала вымолить прощение, но вымолила лишь одну ночь. Одну только ночь, от которой теперь оставалось всего несколько часов.

***

Джулия улыбалась, рассматривая в темноте Танино лицо. Заплаканное, опухшее, совсем некрасивое, но вместе с тем слишком знакомое и слишком любимое.
- Мироздание все же - затейливая сволочь, - сказала она неожиданно для себя самой. - Тысячелетия проходят, миры меняются, но одно остается неизменным.
- Что?
- Мы. Ты и я: разные, полярно разные, поразительно разные. Хоть бы раз, хотя бы в одной из жизней мы проснулись одинаковыми... Хотя бы один раз...
Она почувствовала, как Таня хватает ее за руку и сжимает изо всех сил.
- Почему ты не хочешь уйти со мной? Мы уедем из Петербурга, куда угодно, далеко, и спрячемся так, что нас никто не найдет. Ведь твоя смерть все равно ничего не изменит. Почему ты не хочешь?
Джулия вздохнула и, аккуратно высвободив руку, погладила Таню по плечу:
- Кто-то должен ответить за эти смерти. И я должна остаться для того, чтобы равновесие сохранилось.
- Но как же будущее? - взволнованно спросила Таня. - Как же будущее, Джули? Ведь если ты завтра умрешь, то уже не сможешь вернуть все на свои места! И мир, он... Погибнет, разве нет?
- Возможно. Или ты примешь предложение Николая и спасешь его.
Она закрыла глаза и легла, вытянув ноги и чувствуя боком бедро сидящей рядом Тани. Кажется, ее тело вздрагивало от старательно сдерживаемых рыданий, и эта дрожь как будто примиряла их друг с другом в эту - последнюю для одной из них - ночь.
- Тебе не страшно? - Джулия почувствовала, как Таня ложится рядом, и пошевелилась, обнимая ее за плечи.
- Нет, - ответила она тихо. - Мне больше нечего бояться.
Это было абсолютной правдой. Чего бояться, когда все уже случилось? Лилит мертва, цесаревич мертв, государыня мертва тоже. И все эти смерти, каждая из них, - на ее совести.
- Знаешь, - прошептала Таня, обжигая дыханием ее шею, - в последние дни я постоянно думала: почему все произошло именно так? И что я должна была сделать иначе, в какой момент я должна была остановиться и подумать, к чему приведут мои поступки.
Она помолчала немного, но Джулия не стала спрашивать. Ей было хорошо лежать вот так, рядом, и чувствовать тепло дыхания, и втягивать в себя запах гортензий, и представлять, что вокруг - не каменные стены, а деревянный дом, и огонь в печи давно погас, и пес с человеческим именем скоро запросится на прогулку.
- И тогда я вспомнила наш разговор. Один из первых, когда ты попыталась уговорить меня не помогать Григорию, когда ты попыталась остановить меня. Ты сказала тогда, что прекрасный мир, который я собираюсь построить, будет разрушен через столетие. Ты сказала, что я не имею права менять ход истории, что я не имею права решать за людей, какими им быть.
Джулия подавила вздох. Она тоже помнила этот разговор: болезненный, тяжелый. Разговор, на который она возлагала столько надежд, и разговор, который не оправдал ни одной из них.
- Тогда я не понимала, что ты пытаешься сказать. Теперь... Теперь, кажется, понимаю.
Ее голос был неуверенным, слабым и ужасно походил на голос Тани Лариной из нормального четырнадцатого года. Настолько походил, что у Джулии защемило сердце.
- Ларина, - прошептала она, прижимая ее крепче.
- Нет. Нет, Джули. Когда ты впустила в меня тьму, я почувствовала, что так и должно быть. Что эта тьма - часть меня, огромная часть, и обрадовалась ее приходу. И те люди... Я хотела убить их. Не потому, что ненавидела, не потому, что они что-то натворили, нет. А просто потому, что они ничего не значили.
Она говорила сквозь слезы, и от этих слез роба Джулии становилась мокрой, липкой, холодной.
- Но ты спасла их - всех до единого. И я смотрела на тебя и думала: а что, если бы ты этого не сделала? Что, если бы они погибли там, в огне? А потом... Потом я подумала: а те, кто погибнет через сто лет? Те, кто умрет через сто лет из-за того, что сделала я? Как же они?
Сквозь всхлипы было трудно разбирать слова, но Джулия знала, что говорит Таня, знала она и то, что услышит через секунду, и через две, и через десять.
- Заставив Николая принять чертову петицию, я обрекла на смерть не двадцать человек, я обрекла на смерть миллионы. Я просто поставила на одну чашу весов свое настоящее, а на другую - их жизни, и первое перевесило.
Она замолчала, и в гнетущей тишине стало слышно лишь легкое поскрипывание кровати и звук тяжелого дыхания. Джулия не знала, что сказать: все услышанное ею сейчас было правдой, и то, что эта правда возникла теперь, за один шаг до конца, лишь усиливало обреченность происходящего.
«Как жаль, что ты не поняла этого раньше».
«Какое счастье, что ты поняла это теперь».
- Я знаю, что сейчас тебе кажется, будто ты - воплощение тьмы, - прошептала Джулия. - Но это не так. Это могло случиться, но теперь уже нет.
- Случится, - глухо возразила Таня. - Случится, если я снова приму неверное решение. Если я снова...
Она запнулась, уткнувшись лицом в шею Джулии. Продолжать и не нужно было: все и так было ясно.
- Знаешь, Ларина, - подумав, сказала Джулия. - Когда в своем времени я собиралась устроить чертов апокалипсис, ты пыталась отговорить меня. Ты говорила, что я беру на себя роль бога, что я не имею права, что люди должны сами выбирать. И сейчас я могу сказать тебе то же самое: что бы там ни думали об отце, я никогда не завидовала его ноше. Быть богом сложно, а еще сложнее считать себя равным ему.
Таня дернулась, села на кровати, в сумерках стало видно ее бледное и испуганное лицо.
- Что ты хочешь этим сказать? - выдохнула она.
- Только то, что быть дьяволом так же сложно, как и быть богом. И самое верное, что может сделать человек, принимая решение, - это оставаться человеком.
Она притянула Таню к себе, и та неловко свалилась на нее, придавив тяжестью тела. На ощупь Джулия нашла ее губы, и поцеловала со всей силой щемящего в груди чувства.
- Я любила тебя всегда, - шептала она сквозь неистовые поцелуи, больше похожие на укусы или уколы. - Я любила тебя, когда ты была темной и когда была светлой. Когда ты убивала и когда лечила. Я любила тебя, несмотря ни на что.
Таня так сильно стискивала руками ее шею, что это причиняло боль. Ее слезы, продолжавшие катиться по щекам, делали поцелуи солеными и терпкими. И ее тело, дрожащее крупной дрожью в руках Джулии, тело, похожее на что-то беззащитное, родное, - оно прижималось все крепче и крепче, будто пытаясь побольше вобрать в себя, побольше успеть, побольше запомнить.
- Еще немного, - шептала она сквозь соленые поцелуи. - Еще совсем чуть-чуть.
«Нам всегда будет недостаточно, - вспомнилось Джулии. - Сколько бы нам ни дали, этого всегда будет мало».
Вначале лязгнул ключ, вставленный в замок. Затем - скрипнула, открываясь, металлическая дверь. Зашуршали по деревянному полу сапоги жандармов, вошедших внутрь.
- Прости, - прошептала Джулия, сидя на кровати и стискивая Танину руку. - Прости меня.
- Нет. Это ты меня прости.
Один из жандармов откашлялся и сказал:
- Матильда Кшесинская, именем Его Императорского Величества вы арестованы за государственную измену.
Джулия ахнула и посмотрела на Таню. На совершенно спокойную и бледную Таню.
- Что ты сделала? - прошептала она в ужасе. - Что ты наделала?
Прежде, чем Таня успела ответить, жандарм продолжил:
- По Высочайшему повелению вы признаны виновной в совершении действий, повлекших за собой смерть наследника престола Российского, Цесаревича Алексея, а также матери его, Государыни Александры Федоровны. За что и будете преданы смерти утром сего дня, то есть немедля.
Он сделал шаг вперед, но Джулия вскочила за ноги и прикрыла собой Таню.
- Черта с два! - выкрикнула она, вне себя от ужаса. - Черта с два, поняли? Она никого не убивала! Это сделала я!
- Джули, не надо.
- Позовите Берни! Позовите Николая! Я скажу ему, как все было на самом деле! Я скажу, из-за кого умерли его жена и сын!
- Я уже рассказала ему все, Джули. Ты ничего не сможешь изменить.
Она обернулась так резко, что плечом задела жандарма. Но тот лишь отшатнулся в страхе: видимо, легенды о Юлии Друцкой, сбежавшей из крепости, до сих пор были живы в памяти.
- Что ты сделала? - Джулия схватила Таню за плечи и заглянула в лицо. - Что ты натворила?
Дьявол, она выглядела такой спокойной! Такой до черта спокойной!
- Я встретилась с Ники и рассказала ему все с самого начала. О себе и о Григории, и о нашем плане, и о том, что должно было произойти после смерти наследника. Я рассказала ему все и вымолила эту ночь для себя. Последнюю ночь.
Джулия не верила своим ушам. Нет. Нет! Этого не может быть, это не может быть правдой.
Она прищурилась, призывая Хаос, но в одну секунду поняла, что не сможет. Никакого Хаоса не было: только каменные стены, только застывшие в ожидании жандармы, только растрепанные волосы и зеленые глаза женщины, без которой она не мыслила своей жизни, и жить которой оставалось менее часа.
- Почему? - задыхаясь, прошептала она. - Почему, Ларина?
- Потому что это моя вина. Потому что все случилось из-за меня, и я должна ответить за все, что сделала.
С гордо поднятой головой, с блестящими от слез глазами, с царственной осанкой и упрямыми морщинами на лбу. Светлая ведьма Таня Ларина была готова принять свою участь.
- Мадемуазель Кшесинская, я прошу вас проследовать с нами.
- Еще минуту, мсье. Еще одну минуту.
Она словно бы даже не боялась. Не боялась, не страшилась, даже не беспокоилась. И Джулия поняла вдруг, что именно она прятала от ее взгляда этой ночью: ту самую обреченность, которая, оказывается, была направлена вовсе не к Джулии, а к Тане.
- Послушай меня, - ее ладони легли на щеки Джулии и ласково погладили их. - Послушай и запомни, что я скажу. Я много думала обо всем, что произошло с нами. О том, как ты развязала узел, о том, как ты пыталась избавить меня от себя, чтобы спасти, чтобы дать мне возможность построить ту жизнь, которую я хочу. Но ты упустила самое важное.
Она замолчала на мгновение, и Джулия перестала дышать.
- Правда в том, Джули, что только любовь к тебе всегда делала меня лучше. Только любовь к тебе вносила в мою жизнь свет и уравновешивала добро и зло. Только благодаря любви к тебе я не превращалась в дьявола.
- Ларина, нет!
Таня не обратила никакого внимания на ее возглас.
- И когда ты вернешься обратно, когда ты снова окажешься в прошлой жизни... Найди меня, Джули. Найди и сделай так, чтобы я снова полюбила тебя. Потому что в конечном счете только эта любовь и может вернуть все на свои места, только эта любовь и может спасти этот обреченный мир.
На мгновение, невыносимо долгое мгновение, она прижалась губами к губам Джулии, и запах гортензий сменился вдруг запахом палых яблок и запахом осени.
А потом резкий толчок в грудь отбросил Джулию к стене, а Таню окружили жандармы.
- Нет! - закричала она, пытаясь прорваться, пытаясь отбросить их в сторону. - Нет, пожалуйста, нет!
Никогда еще она не чувствовала себя настолько слабой, настолько беспомощной. Таню вывели из камеры и оставили дверь открытой. Джулия, прямо в тюремной робе, босая, бежала следом, крича что-то, выплевывая яростные ругательства, но все было тщетно.
Коридор казематов Петропавловской крепости оказался вдруг слишком коротким. И вот уже зарешеченная дверь, и еще больше вооруженных жандармов, и в легкие бьет чистый воздух, и пятки холодит утренняя земля.
- Ларина, нет! Прошу тебя, нет!
Кто-то подскочил к ней и оттащил в сторону, обхватив сильными руками. В тумане слез, застилающих глаза, она не могла разобрать, что происходит, и куда их ведут, и почему вокруг так много людей и так много звуков.
- Приказом Его Императорского Величества Матильда Кшесинская приговаривается к смертной казни. Приговор будет приведен в действие немедленно.
Она билась, будто раненая птица, пыталась вырваться, но руки держали крепко. И ей оставалось лишь смотреть на деревянный эшафот, установленный на кронверке, и Таню, во весь рост стоящую у этого эшафота.
Светлые волосы растрепались от ветра, лицо было бледным и чистым, словно светящимся. И обнаженные плечи - Джулия видела это совершенно четко - покрылись испариной, грозящей в одну минуту пролиться каплями пота.
- Нет, - хрипела она, больше не пытаясь вырваться. - Пожалуйста, нет.
А Таня стояла и смотрела только на нее. Через расстояние, через время, через века, обрушившиеся разом на ее плечи, она смотрела так, словно все еще впереди, словно рядом не заряжают ружья жандармы, словно толпа не кричит, беснуясь: «Смерть цареубийце!»
- Прошу тебя... - из последних сил прошептала Джулия. - Прошу тебя, не надо...
Она услышала, как щелкают, взводясь, курки ружей, услышала трение о плечи прикладов, услышала громкое: «Готовьсь!»
А потом увидела, что Таня улыбается. Улыбается, не отрывая от нее взгляда, улыбается и что-то шепчет обветренными губами.
И всем сердцем, всей душой, всем телом Джулия поняла, услышала, прочитала:
- Найди меня, любовь моя. И ты сможешь все изменить. Я обещаю.
Грохот выстрелов разнесся над Петропавловской крепостью, и окровавленное тело упало на землю.
Крик родился в животе, поднялся к груди и застыл в горле уродливым комом. Джулия замерла на месте, глядя, как врач склоняется над поверженной ее любовью, как ощупывает безжизненное тело, как выпрямляется и что-то говорит жандарму.
А затем вокруг стало темнеть. Быстро, стремительно, словно не утро пришло в Петербург, а самая темная ночь, и в этих надвигающихся сумерках завопили от ужаса собравшиеся люди, завопили, указывая пальцами в сторону, где над Невой встали вдруг и ослепили глаза сразу три ярко-оранжевых солнца.
«Я убью их всех».
Эти четыре слова ударили Джулию в виски и разлились отчаянной мукой, безудержным желанием.
Убить их всех, всех до единого, каждого, кто посмел отобрать у нее ее любовь. Каждого, кто посмел смотреть на это. Каждого, кто осмелился кричать и изрыгать ругательства, провожая ее в последний путь.
Убить их всех: растерзать на куски, и призвать воронов: тысячи, миллионы воронов, и сказать им: «Берите себе этот город. Крушите его, ломайте, сотрите с его улиц и домов все живое, все дышащее, все существующее».
Убить их всех - обрушив на них небо, спалив их солнцем, заморозив их и поджарив заживо. Убить всех до единого - мужчин, женщин, детей, - всех, без исключения, и самое себя тоже.
Убить их всех, потому что разве имеют они право на жизнь после того, что случилось сегодня, здесь, в самом центре Кровавой крепости? Убить их всех, потому что разве имеют они право продолжать жить, отняв у нее самое важное, самое дорогое, единственное, что когда-либо имело значение.
- Юля, хватит. Остановись.
Но она уже не могла остановиться. Толпа разбегалась, жандармы вопили, сбиваясь в кучи, врач бежал, сверкая белоснежным халатом, и Танино тело одиноко лежало на земле у эшафота - мертвое тело, в котором больше не было жизни.
- Юля, стой. Ты уже делала это однажды. Неужели ты хочешь пройти через это снова?
Хаос не нужно было призывать. Он снова был здесь, был в ней, был вокруг нее, - везде, в каждом человеке, в каждом дереве, в каждом кусочке земли. Подпитываемый яростью и горем, он вихрился и загибался спиралями. Он входил в грудь и выбирался обратно, сильнее, чем за секунду до этого.
Одним движением Джулия отшвырнула Адама прочь. Вторым - оказалась рядом с Таниным телом. Перевернула ее на спину, посмотрела в бледное лицо и, встав на колени, поцеловала еще теплые губы.
Когда она поднялась на ноги, волосы ее взвихрились вокруг головы, а вой, все это время набирающий силу, стал невыносимо-громким, отчаянным.
- Только ты всегда делала меня лучше, - прошептала Джулия искусанными в кровь губами и начала быстро шевелить пальцами. - Только благодаря тебе я не скатилась в ад, а осталась здесь, на земле. Только любовь к тебе всегда спасала меня от меня же самой.
- Юля, нет! - раздался крик, но было поздно.
Пальцы нашли нужную нить, и всю свою силу, всю энергию Хаоса, Джулия направила в нее.
Мучительно-долгую секунду она ощущала себя вне времени и пространства. Мучительно-долгую секунду она видела вокруг только всполохи тьмы, остро перемешанные со всполохами света. А когда секунда закончилась, ее босые ступни ощутили ворс ковра, а ноздри - запах человеческой крови.
- Я найду тебя, чего бы мне это ни стоило, - сказала она, сверху вниз глядя на лежащее на ковре Танино тело. - Я найду тебя и больше не позволю тебе умереть.
Движение пальцев, и все вокруг снова расплылось, стало неразличимым, нечетким, расплывчатым. А затем собралось обратно.
Под пятками снова был ворс ковра, на губах - привкус недавно выкуренной сигареты, а перед глазами - Адам, который быстро оглянулся, а потом посмотрел на Джулию и сказал:
- Ее не надо искать, Юль. Кротовая нора находится прямо здесь.

Конец первой части