Глава 21
Николай хрипел, пытаясь оттолкнуть ее руки, но с каждой секундой сил у него становилось все меньше и меньше. Лицо начало синеть, глаза стали огромными и жалкими.
— Это все ты, — шипела Джулия, сжимая пальцы сильнее, наслаждаясь ощущением горла под ними. — Ты отправил меня в эту чертову тюрьму, ты и твоя любовница. И поверь: я доберусь до вас обоих.
Она почувствовала, как губы ее кривятся в ухмылке.
— Я должна изменить прошлое так, чтобы ты не принял эту чертову петицию рабочих. Что ж, все просто: эту петицию некому будет принимать, потому что страна будет занята похоронами царя.
Глаза Николая закатились, хрипы стали еле слышными. Было ясно: еще несколько секунд, и жизнь окончательно покинет его тело. Но Джулия вдруг ощутила что-то еще. Какая-то странная вспышка ударила ее изнутри, пробежала от живота к груди и заставила сделать резкий глубокий вдох.
Это было больно, ужасно, отвратительно больно. Как будто в эту самую секунду исчезло что-то очень важное, очень ценное, то, без чего почти невозможно жить.
И она разомкнула пальцы.
Обессиленный Николай упал на пол, истошно кашляя. Джулия стояла над ним, прислушиваясь к себе.
Что это? Что такое она ощутила? Неужели… Неужели в том, далеком будущем, что-то пошло не так? Может быть, что-то произошло с ее телом, оставшимся в баре у Адама? Но что могло произойти за ту секунду, в которую ее сознание покинуло это тело?
— Ты чокнутая, — услышала она хриплое. — Убей меня — и сделаешь только хуже.
Она посмотрела вниз. Лицо Николая постепенно приобретало обычный розоватый оттенок, и лишь красные пятна на шее напоминали о том, что здесь только что произошло.
— Если хочешь жить, прекрати играть в игры, — велела Джулия. — Объясни: какого дьявола здесь происходит?
Николай протянул к ней руку и она приняла ее, помогая ему подняться и дойти до дивана в углу залы. Они сели рядом: постоянно трогающий собственное горло царь, и одетая в тюремную робу беглая заключенная.
— Как тебе удалось сбежать? — спросил Николай хмуро. — Подозреваю, что благодаря тебе легенд о сверх-людях, способных летать, уклоняться от пуль и исчезать на глазах, станет еще больше?
Джулия пожала плечами. Может, и станет. Ей было все равно: не давала покоя лишь продолжающаяся боль в груди. Что все же там произошло?
— Святополк-Мирский рассказал мне о вашем разговоре, — сказал Николай, и Джулия удивленно посмотрела на него. — Сказал, что по твоей версии Распутин готовит переворот, собираясь усадить на трон моего брата.
— И поэтому ты решил арестовать меня? Интересный способ решать проблемы.
Николай тяжело вздохнул. Видно было, что на его шее начинают проступать темные пятна. Джулия знала по опыту, что скоро они из голубых станут синими, а потом — красно-черными. Придется царю-батюшке надевать мундир с высоким воротом. Если, конечно, он до этого доживет.
— Он предложил немедленно арестовать Распутина. Я не мог допустить, чтобы это произошло, но и игнорировать сообщение не мог тоже. Поэтому…
— Поэтому ты велел арестовать ту, которая привела Распутина в твой дворец. Я поняла.
Черт возьми, почему она не подумала об этом раньше? Ведь Распутин станет для царской семьи слишком важной фигурой, чтобы ею можно было пожертвовать. На протяжении долгих лет он будет сохранять жизнь наследнику престола, больному гемофилией. Можно было догадаться, что Николай ни за что не даст его арестовать.
— То есть, на этот раз ты поставил интересы своей семьи выше интересов России? — ехидно спросила Джулия. — Да, Берни? Когда речь пойдет об отречении от престола, ты сделаешь это во имя спасения страны, но когда речь идет о Распутине — ты поступил иначе. Так?
Николай усмехнулся.
— Есть разница, Джул. Отречение от престола — это событие, вызванное естественным путем времени. А устранение Распутина — твоя идея, и твой план. Почему я должен жертвовать годами, которые могу провести с сыном, ради этой идеи? Ответь — почему?
И что сказать? Это он еще не знает, что при текущем раскладе он получит не четырнадцать лет с сыном, а намного больше. Не знает, что, послушай он Распутина и прими петицию, ни революции, ни убийства царской семьи просто не будет.
Джулия молчала, и Николай продолжил:
— Ты сама сказала мне не слушать ничего и поступать так, как я считаю нужным. Так я и сделал.
Возразить было нечего. Все оказалось несколько не так, как она себе представляла. Получается, не было никакого сговора между Николаем и Таней, а был всего лишь несчастный отец, пытающийся по мере сил сохранить свою семью.
Джулия поняла, что очень устала. Всплеск энергии хаоса, освобождение из тюрьмы, — все это отняло немало сил, которых и без того было недостаточно.
— Если ты снова попытаешься меня арестовать, я закончу начатое, — глухо сказала она, не глядя на Николая. — Как будешь объясняться со Святополк-Мирским — твоя проблема. Меня больше не трогай, понял?
— Только если ты оставишь в покое меня и мою семью.
К сожалению, этого она ему пообещать не могла.
Ведь единственный способ вернуть все на свои места — это заставить историю пойти по старому руслу. Руслу, в котором и сам Николай, и его Аликс, и дети будут убиты в подвале старого Ипатьевского дома. В ее, Джулии, присутствии.
Она закрыла глаза, вспоминая. Ее нынешнему воплощению — Юлии Друцкой — осталось жить не так долго, всего каких-то несколько лет. После чего она будет убита пьяным лавочником, случайно натолкнувшемся на нее в переулке.
Что ж, если все пойдет как надо, несколько лет ей и не понадобится.
— Что насчет Юсупова? — спросила она, вспомнив про оставленную у Петропавловской крепости Мэрилин. — Чем тебе Феликс-то помешал?
Николай удивленно посмотрел на нее, и Джулия поняла: он ни при чем. Это какая-то другая история, не имеющая ничего общего с этой. Что ж, пусть так.
— Мне нужна одежда. Желательно мужская — такая, в которой я смогу выйти отсюда незамеченной. Позови Вырубову, пусть принесет.
Через час Джулия была уже полностью одета в зимний мужской костюм. Лицо она замотала шарфом, а волосы спрятала под кокетливую теплую шапку. Старая сука, казалось, ни капли не удивилась, увидев ее: вошла, бросила груду одежды на кресло, и понимающе усмехнулась.
С Николаем больше не разговаривала. В компании с Екатериной вышла из дворца, села на услужливо поданную конюшим лошадь, и помедлила секунду.
— Завтра жду тебя к обеду, — сказала, решившись. — Обсудим, как быть дальше.
Потрепала лошадь между ушами, дала шенкеля, и поскакала по брусчатке к широко распахнутым воротам.
Опасности ощутить она не успела: стоило копытам четвертый раз удариться о мостовую, как позади раздался громкий звук, и что-то остро-болючее ударило ее в плечо.
Через мгновение она оказалась лежащей на земле, а еще через одно — свет померк перед ее глазами.
***
Таня ходила туда-сюда по скрипучим полам особняка на Английском проспекте, и никак не могла найти решения. Утром посыльный передал ей записку от Григория, в которой было всего два слова: «Ее арестовали», и с этого момента все ее мысли были заняты судьбой загадочной и странной Юлии Друцкой.
Не так она ее себе представляла, ой, не так… Практически всю жизнь, с момента, когда Григорий пришел к ней и озвучил свое пугающее пророчество, она ждала этой встречи. Встречи с монстром, с дьяволом, с волком в овечьей шкуре. Но встреча произошла, и все оказалось совсем не так.
Таня вспомнила, как Юлия (Впрочем, почему Юлия? Ей и правда больше подходило сказанное на французский манер «Джули») вошла в ее уборную и замерла, прислонившись плечом к косяку двери.
Ее лицо оказалось очень красивым, похожим на гравюры итальянских художников: белая кожа, едва тронутая румянцем, яркие пухлые губы, острый подбородок и слегка неровный, но от этого кажущийся еще более милым нос.
Она была очень худой и, наверное, потому не перетянутой корсетом, и грудь ее — Таня заметила это сразу — была пышной и словно дышала свободой, а не торчала вверх уродливыми бубликами складок.
«Это она», — прозвучало в Таниной голове. Но поверить в это оказалось очень трудно.
Она сходу отклонила приглашение на прием: впрочем, даже не отклонила, а просто проигнорировала. И Таня удивилась собственным ощущениям: она как обычно общалась с гостями, потягивала хорошее шампанское из хрустального бокала, вместе со всеми исполняла модные романсы и сидела за спиритической доской, но… Взгляд ее то и дело обегал парадную залу, ища загадочную новую знакомую, и не находя ее в толпе.
— Не медли, — сказал ей Григорий той же ночью. — Времени у нас почти не осталось.
Медлить она не стала, но результат обескуражил. Джули прекрасно поддавалась ласковому напору, смущалась, краснела, но… Продолжала гнуть свою, неясную пока, линию.
Поразительно: в чем-то она была ужасно похожа на знакомых Тане мужчин. Так же реагировала на прикосновения, так же сверлила глазами, так же хмурилась и мечтала получить желаемое. Но — вот странность — сколько бы Таня ни пыталась, решительного шага так и не было сделано.
— Она согласилась помочь, но отказалась от меня в награду, — сказала Таня Григорию после очередной неудачной попытки.
— Это пугает тебя, девонька?
Пугало ли это ее? Скорее, завораживало. Вызывало интерес.
Она привезла Джули к Николаю, и там ее ждал новый сюрприз. Ники принял их, но после попросил Таню удалиться. Она не знала, о чем они беседовали за закрытой дверью, однако, результатом оказался бессмысленный подарок от царя и… отказ в дальнейшей аудиенции.
Григорий помог и здесь. Велел ей в ближайшие дни повторить попытку, и попытка эта оказалась удачной: Ники поведал ей о прошедшей встрече, и упомянул одну странность: в разговоре Джули назвала ее Таней.
Почему Таней? Почему не Екатериной или Елизаветой? Почему именно Таней?
Григорий, услышав об этой странности, помрачнел и надолго задумался. Она спросила у него, в чем дело, и услышала в ответ то, во что до сих пор до конца не могла поверить.
— Вы встречались с ней в прошлой жизни, и тогда тебя действительно звали Таней, — сказал он необычным, ровным голосом. — Ты любила ее, любила больше, чем самое себя. Но она была предана мифу, фантазии, воспоминанию, и не могла ответить на твои чувства.
— Мифу? — удивилась Таня. Ей было нехорошо: по телу бегала дрожь, а внутри живота что-то тряслось и болело. — Почему так?
— Ох, девонька, не спрашивай меня о том, чего я и сам не знаю. Твой цвет был белым, а ее — чернее ночи, и возлюбленный ее тоже был черным, — может, в этом была судьба-насмешница? Ты отдавала ей себя до капли, и она высосала из тебя все.
Было ясно, что он говорит правду. Слишком остро Танино тело ощущало каждое из его слов, слишком яростная волна поднималась от этих слов в ее груди.
Так вот, оказывается, в чем дело? Вот с чего все началось…
Той же ночью она отправилась в апартаменты Друцкой, чтобы исполнить задуманное. Застала ее чуть не в слезах: утомленную, несчастную. Дрогнуло сердце пожалеть, но всплыло в памяти: «Ты отдавала ей себя до капли, и она высосала из тебя все», и жалость ушла.
— Это ты? — спросила ее Джулия глухо, и Таню передернуло от горечи, прозвучавшей в ее голосе.
Об этом Григорий тоже ее предупреждал. «Она будет искать своего возлюбленного в этой жизни, и станет думать, что он — это ты. Не подтверждай и не опровергай этого. Настал твой час использовать ее любовь — так же, как она использовала твою».
Она послушалась. Осветлила волосы, выбрала соблазнительный наряд, и в очередной раз явилась к Друцкой для решающего разговора.
Та приняла ее в кабинете, одетая в мужской костюм для верховой езды, и — Тане не могла этого не признать — весь ее вид говорил лишь о том, что она не готова сдаться, и собирается бороться до последнего вздоха.
— Ты помнишь свои прошлые жизни? — спросила она, и Таня скривила губы.
Начиналось то, о чем говорил Григорий: всеми силами Джули пыталась понять, является ли она (Женщина, между прочим! Впрочем, это быстро перестало иметь значение) тем самым возлюбленным из ее прошлых жизней, поисками которого она, похоже, была озабочена больше всего на свете.
Она не дала ей ответа. Но — странное дело — с каждой минутой ответить хотелось все сильнее и сильнее. Эта странная женщина будила в ней слишком много ощущений, слишком много… чувств? Ее хотелось обнять, ее хотелось ударить по лицу, хотелось целовать ее руки и смотреть, как ее кости трещат и ломаются в пыточных тисках.
— То, что ты делаешь, не принесет блага России, — сказала ей Джулия. — Ты всего лишь отсрочишь конец, вот и все.
Таня едва сдержала смех, услышав это. Она вспомнила сон, приснившийся ей, еще девчонке, сон яркий, сон яростный, сон отвратительный.
Ей снилась Россия более сотни лет спустя. Грязная, ободранная, нищая. Мужчины в странных панталонах с полосками и коротких сюртуках из жесткой кожи, носящие с собой револьверы. Драки и убийства прямо на улицах, на глазах у жандармов. Пустые полки магазинов, тысячи, миллионы несчастных людей, которые не могут прокормить собственных детей.
Она видела театр, заключенный в квадратную коробку, но, господь всемогущий, что это был за театр! Убийства, насилие, похоть, — все это потоком лилось сквозь стекло коробки, и люди смотрели, и смеялись, и радовались.
Она видела, как детей извлекают из матерей, видела, как вместо божьего помазанника страной правят лавочники и проститутки, видела, как в больницах убивают пьяные доктора, как ученые и изобретатели умирают от голода, как люди с легкостью продают свою родину за тридцать серебренников.
Проснувшись, она поняла, что видела правду. Видела будущее. И тогда пришел Григорий, пришел первый раз, и сказал:
— В твоих силах изменить это, девонька. Мы сделаем так, что Россия пойдет иным путем.
И теперь эта женщина говорит ей «То, что ты делаешь, не принесет блага России»? Но она видела и другой сон! Сон, в котором были чистые улицы и улыбающиеся люди. Сон, в котором вино не продавали свободно, а выдавали в ограниченных количествах. Сон, где мужья и жены соединялись священными узами брака, и берегли эти узы всю жизнь.
Она видела зеленые скверы и улыбчивых жандармов, следящих за порядком. Видела пустые улицы ночью: никаких драк, никаких убийств, только тишина и покой. Видела поддержку и доброту, и царя во главе империи, и мир, и благодать…
И все это может стать явью, она знала это совершенно точно. Нужно лишь убедить Ники принять петицию несчастных рабочих, а если он откажет — лишить его короны.
Так сказал ей Григорий, и она верила ему как самой себе.
Вдвоем они убедили Джули помочь. Она согласилась представить Григория ко двору, а он сказал, что дальнейшее сделает сам. Вот только когда она вышла, добавил: «Помни, девонька, что самый страшный твой враг — это волк в шкуре овечьей. Рано или поздно тебе придется убрать ее с нашей дороги. И никто кроме тебя не сможет этого сделать».
Да-да, все было именно так, и она давно это знала. С самого начала. Но только теперь начала сомневаться. Ужасные сомнения день за днем проникали в ее голову, и назойливый шепот: «Найди способ сохранить ей жизнь» день ото дня становился все громче.
А теперь Джули арестовали. И это лишь добавило шепоту силы.
При помощи верного человека она передала в тюрьму записку, в которой обещала позаботиться о скорейшем освобождении. Ехать к Ники с такой просьбой ужасно не хотелось, но было похоже, что лишь один сможет помочь.
А освободить ее — Таня не знала, как, но понимала это совершенно точно — нужно было обязательно. Любой ценой.
Решившись, наконец, она прекратила свою задумчивую ходьбу, велела подать шубу и заложить сани и, одевшись, вышла на улицу.
Странное дело: ворота оказались распахнутыми, и за ними виднелся чей-то экипаж. А через мгновение по дорожке, отделяющей дорожную часть от внутреннего двора, быстрым шагом прошел высокий сильный мужчина.
На руках он нес окровавленную Джулию.
***
Джулия очнулась всего через секунду после падения с лошади. Во всяком случае, она была в этом уверена до тех пор, пока не смогла открыть глаза и не увидела вокруг себя украшенные голубой драпировочной тканью стены, выбеленный потолок и спящую в стоящем рядом с постелью кресле Таню.
Задумываться и вспоминать было некогда: все тело горело огнем, плечо распухло и болело так, будто в него воткнули тупой нож и еще повертели для верности. Было ясно: в нее стреляли. Но кто?
Джулия попыталась позвать Таню, и не смогла. Вместо человеческой речи из горла вырвался лишь сухой кашель, очень похожий на хрип.
Черт возьми, сколько же она здесь пролежала, если дело зашло так далеко?
— Не пытайся вставать, — услышала она и, с усилием повернув голову, посмотрела на проснувшуюся Таню. — Доктор сказал, что твое состояние все еще оставляет желать лучшего.
Ну, ясное дело! Антибиотики-то изобретут только лет через двадцать, не раньше. И, судя по ощущениям в теле, они едва ли успели бы помочь: инфекция, терзающая мышцы, успела распространиться слишком широко.
Интересно, что будет, если она умрет здесь? Ее сознание вернется в две тысячи четырнадцатый или, напротив, тело в четырнадцатом растает, исчезнет, растворится в парадоксе времени?
— Адам, — с усилием прохрипела Джулия. — Адам…
Таня внимательно смотрела на нее, даже не пытаясь пошевелиться. На ее лице ясно была видна напряженная работа мысли, и Джулия дорого отдала бы за то, чтобы узнать, о чем она сейчас думает.
— Литейный проспект, тридцать, — сделала она еще одну попытку. И, кажется, получилось: Танины брови поднялись вверх, а губы скривились в усмешке. — Отвези… Пожалуйста.
— Интересное предложение, — оценила Таня, по-видимому, разобрав-таки разумные слова сквозь хрипы и кашель. — Самое время для небольшой прогулки, верно?
Джулия почувствовала, как сознание снова ускользает от нее. Комната кружилась, плечо болело все сильнее и сильнее, и сил практически не осталось. Она собрала последние крохи, призвала силу Хаоса, и прошептала:
— Отвези. Там Адам… Только он сможет спасти.
Глаза ее закрылись, и мир снова погрузился в темноту.
В следующий раз она пришла в себя уже в другом месте. Под спиной вместо мягкой перины был колючий ковер, а над головой — уродливая люстра, наполненная самыми настоящими парафиновыми свечами. Плечо по-прежнему болело, но лицо склонившегося над ней Адама все же придавало надежду на спасение.
— Ты чокнутая, — различила она слова, и его лицо стало расплываться, таять. — Просто чокнутая.
Она ощутила прикосновение рук на собственном теле, и закричала от невыносимой боли. Казалось, что жар выходит из нее дробью, шрапнелью, разрывая мышцы и кожу на мелкие кусочки, причиняя невыносимые страдания.
— Терпи, — услышала она сердитое. — Другого выхода у тебя все равно нет.
К моменту, когда Адам закончил, жар немного спал и боль в плече уменьшилась. А вот от остатков сил не осталось ни капли. Джулия успела увидеть склонившуюся над ней Таню, подумала: «Не так уж она и плоха в этом мире, верно?», и отключилась снова.
***
Саша сидел на полу и не двигаясь смотрел на лежащее перед его ногами тело. Он не мог поверить в случившееся, никак не мог уложить его в своей голове, и боялся, что так никогда и не сможет.
— Давай заберу часть? — предложил Адам, накрывая Таню принесенным из подсобки покрывалом, но Саша лишь головой мотнул. — Уверен? Это не твоя боль, и я могу ее забрать.
«Не моя». Ну, конечно. Если начать считать, кому и какая боль принадлежит в этой странной череде событий, получится такая неразбериха, что Маркес со своими «Ста днями одиночества» позавидует запутанности происходящего.
Саша знал одно: этого не должно было произойти. Но произошло, и в этом есть и его вина тоже.
— Юля нашлась, — услышал он голос Адама, но даже головы не поднял. — Ее принесли в бар в девятьсот четвертом, и она была уже практически мертва, но теперь выживет.
Саша пожал плечами. Он представил, как продолжающее таять неподвижное тело снова станет полноценным, представил, как откроются глаза и увидят… И все, что будет после этого, он представил тоже.
— Мы должны что-то сделать, — сказал он глухо. — Если Юлька увидит, что здесь произошло, она…
— Разнесет этот мир на ошметки, — подсказал Адам. — Да. Боюсь, что будет именно так.
— И что делать? — обреченно спросил Саша. — Спрятать… тело? Притвориться, что ничего этого не было?
Адам молчал, и было ясно, что они думают об одном и том же: хоть прячь тело, хоть нет, — стоит Джулии переместиться обратно в эту реальность, как она мгновенно почувствует, что произошло. И отнимет у этого мира последние оставшиеся четыре недели, а у них всех отнимет последний оставшийся шанс на то, чтобы все исправить.
— А Машка? Она вернулась? Это она принесла к тебе Юлю?
— Нет.
Решение, которое уже несколько часов вертелось в Сашиной голове, было тяжелым и липким. Но, похоже, вместе с тем оно было единственным. Идея отправить в девятьсот четвертый Катьку не сработает: кто знает, на чьей стороне она будет. Берни нельзя просить по той же причине. Остается только одно.
— Ты сказал, что она отправила ее в прошлое. Значит ли это, что ее следующая жизнь — как раз девятьсот четвертый?
Адам шмыгнул носом, будто размышляя, отвечать или нет, но все же ответил:
— Думаю, девятьсот четвертый — это лишь один год ее следующей жизни. Лилит отправила Таню в самое начало, в год ее нового рождения. Ей… Она начнет все заново.
— Ничего не помня?
— Да.
Но тогда какой в этом смысл? Какие шансы, что девочка из конца девятнадцатого века сможет осуществить планы (хорошо бы, кстати, узнать, какие именно!) чокнутой Лилит? А что, если она не захочет? Или…
— Она собирается найти ее там и воспитать так, как ей будет удобно, — понял Саша. — В этом весь смысл. Ты берешь человека и лепишь из него то, что тебе нужно. Чтобы однажды он выполнил свою миссию.
Да, это было единственное похожее на правду объяснение. Потому что иначе во всем этом просто не было никакого смысла.
— Ты хочешь изменить то, что произошло? — тихо спросил Адам. Саша видел, что он старается не смотреть на укрытое покрывалом бездыханное тело. — Боюсь, что это невозможно.
Саша покачал головой.
— Еще как возможно. Она убила ее в этой реальности, так? Мы просто должны убрать эту реальность, вернув на место основную. И она будет жива. Так?
— Так. Но, черт возьми, каким конкретно образом ты собираешься это сделать?
Способ был, но о нем не хотелось даже думать, не то что говорить. Саша подумал о сыне. О сыне, которому осталось жить в этом мире максимум четыре недели, а при неблагоприятном раскладе — и того меньше.
— Кто решает, какая жизнь у человека будет следующей? — спросил он, зажмурившись. — Можно ли это выбирать?
Рука Адама легла на его колено и сжала. В этом прикосновении было так много сочувствия, так много жалости, что Саша едва сдержал слезы.
Он все понимал, этот взрослый мужчина, проживший тысячи жизней. Он, черт бы его побрал, всегда все понимал.
— Ты или он? — спросил Адам, и Саша понял, что не ошибся.
— Оба. Я не могу оставить его здесь одного, понимаешь? Просто не могу.
Адам вздохнул.
— Понимаю. Но даже если я смогу отправить вас в одно время, ты отдаешь себе отчет в том, что там…
— Он не будет моим сыном. Я понимаю. Но он будет жить, так? Разве этого недостаточно?
Адам ничего не ответил, а Саша подумал о том, как немыслимо тяжело будет знать, что где-то в том мире живет его сын, и не иметь возможности даже его увидеть. Впрочем, будет ли он знать, вот в чем вопрос?
— Я не знаю, будешь ли ты помнить, — сказал Адам, отвечая на незаданное. — Ты можешь переродиться и стать Духом Хаоса, а можешь и не стать. На это невозможно повлиять, понимаешь?
Он понимал. Но понимал так же и то, что это — единственный способ хотя бы попытаться вернуть все на свои места. Одна смерть в этом мире уже случилась. Даже полторы, если считать застывших Машу и Юлю. И кем он будет, если не попытается все исправить?
— У тебя есть что-нибудь, что сможет мне помочь? — спросил он, открывая глаза и глядя на грустного Адама. — Пистолет или что-то вроде.
Адам покачал головой.
— Ладно, — Саша кивнул и поднялся на ноги. — Пойду. Я должен буду сделать что-то специальное, или достаточно будет…
— Достаточно, — перебил Адам. — Все остальное сделаю я.
Они пожали друг другу руки, и Саша был ужасно благодарен за то, что Адам не стал больше ничего говорить или спрашивать. Он просто принял его решение, только и всего. И это было достаточно.
Саша вышел из бара, поморщился от жары, мгновенно окутавшей тело, и медленно побрел вдоль проспекта к метро.
Сегодня ему предстояло убить не только себя.
Он собирался убить собственного сына.