В Объятиях Зла

It's not like the days have never felt so short - Это не похоже на те дни, которые все казались такими длинными.
My nerves, they give me a sign - Мои нервы дают мне знак,
Tell me I'm not fine - Они говорят, что со мной не все в порядке...

Nervous - The Neighbourhood

Агата Байкли

Кажется, я перешла черту, и это преследует меня. Каждый день, проведенный рядом с ним, приближает меня к этой пучине, где правит он – мой личный монстр. Мое тело, словно одержимое, тянется к нему, нуждаясь, как в божестве. Я растворяюсь в нем, и, признаюсь, мне это нравится. Он уже владеет моим телом и теперь стремится завладеть разумом. Как все могло зайти так далеко?

Целую неделю я провела в его особняке после похищения. Он не оставлял меня ни на минуту. И даже за это время я не узнала о нем ничего. Он молчит, вынуждая меня раскрываться. Как иронично. Я ведь и правда открылась ему – душой и телом. А Клинтон и не думает. Эта мысль гложет меня, причиняя невыносимую боль.

Да, я идиотка, влюбившаяся в своего сводного брата. Как бы я ни старалась оттолкнуть его, не подпускать близко, ничего не выходит. Ему даже усилий не нужно прилагать, чтобы подчинить меня. И от этого становится тошно. Но еще тошнее от того, что мне это нравится. Все, что касается Клинтона, мне нравится. Я одержима? Похоже, я схожу с ума.

Я помню его губы на своих. Как он страстно и властно целовал меня, доминируя и подчиняя. Мы целовались почти каждую минуту, он не давал мне передышки, но дальше дело не заходило. После того дня в саду Клинтон не касался меня там, внизу. И это, честно говоря, задевает.

Но разве я хотела бы этого? Хотела бы, чтобы он забрал у меня все, не оставив ничего взамен? Часть меня, безусловно, жаждала этого, вопила о его прикосновениях, о его власти надо мной. Но другая, здравая, понимала, что это путь в никуда. Что после этого я потеряю себя окончательно. И тогда что? Что останется от меня, кроме оболочки, полностью принадлежащей ему?

Но как остановить этот безумный поезд, несущийся прямо в пропасть? Как противостоять ему, когда каждая клетка моего тела предательски тянется к нему? Я пробовала. Честно. Пыталась игнорировать его, избегать его взгляда, но все тщетно. Он как магнит, притягивающий меня с неумолимой силой.

И хуже всего, что я чувствую, что он тоже что-то чувствует. Что-то, что он тщательно скрывает. Я вижу это в мимолетных взглядах, в легких касаниях, в еле заметной дрожи его губ, когда он смотрит на меня. Но он молчит. И это молчание убивает меня медленно, но верно.

Может быть, он боится так же, как и я? Боится признаться в том, что между нами происходит? Боится разрушить ту грань, что еще разделяет нас? Но если мы оба боимся, кто из нас сделает первый шаг? И стоит ли его делать вообще? Может быть, лучше бежать. Бежать как можно дальше, пока не стало слишком поздно. Пока он окончательно не завладел мной. Но куда бежать, когда он уже повсюду? В моих мыслях, в моем сердце, в каждой частичке моего существа.

С трудом разлепляю глаза и сползаю с кровати. Целая неделя в логове Клинтона – это, знаете ли, впечатляет. Я-то думала, он типичный маменькин сынок, прожигающий папины деньги, но, похоже, сильно ошибалась. У него свой клуб, целый автопарк дорогущих тачек, особняки по всему миру и штат преданных слуг. И все это, как выяснилось, он сам заработал, без чьей-либо помощи. А Клинтону всего-то двадцать два! Откуда столько власти и денег?

Из ванной, пропитанной моим и его запахом, доносится шум душа. Кажется, братец решил взбодриться. Щеки предательски вспыхивают от одной мысли о том, что он сейчас там вытворяет. Наверняка стоит под струями воды абсолютно голый, с этим своим охрененным, накачанным телом. Да, тело Клинтона меня чертовски заводит. Джонс, конечно, тоже ничего, но Клинтон выглядит гораздо внушительнее и старше своих лет. А его татуировки... Морда дьявола во всю спину, череп со змеей на ребре под грудью, а остальные уже не разобрать – их там целая куча. И этот пирсинг в соске... Раньше терпеть не могла пирсинги у парней, а сейчас, глядя на него, просто с ума схожу.

Телефон на тумбочке вибрирует, заставляя меня вздрогнуть. Может, мама наконец-то спохватилась, что я пропала? Хотя, ей-то что, чем меньше я дома, тем лучше. Разблокирую экран и вижу сообщение с незнакомого номера. Любопытство берет верх, и я открываю его.

Мои глаза расширяются от ужаса. На экране – фото: обнаженная блондинка восседает на паху Клинтона. Он тоже без одежды, и я отчетливо вижу его лицо. Не нужно быть гением, чтобы понять, что это его бывшая. Слезы тут же начинают душить. Под фото короткое сообщение:

– Не считай меня своим врагом, Агата. Я сразу поняла, что ты светлая и невинная девочка, которая не должна позволить опорочить себя, и я хотела тебе помочь. Клинтон считает тебя своей игрушкой и в любом случае вернется ко мне, как и на фото, милая. Ты не вписываешься в его окружение и никогда не станешь его любимой девушкой.

Руки начинают дрожать, все плывет перед глазами от слез. Как он мог так поступить? Хотя, кто я такая, чтобы возмущаться? Сама виновата, позволила ему все это. Он ведь никогда не скрывал свою сущность, я знала, какой он жестокий. И все равно позволила ему вскружить себе голову.

Сердце болезненно сжимается, дыхание сбивается от паники. Чувствую себя грязной шлюхой. Все изначально было ошибкой, но я, дура, надеялась на лучшее.

Сзади раздается шорох. Я вскакиваю с кровати и швыряю телефон на пол. Передо мной – полуголый Клинтон, обернутый полотенцем вокруг бедер, другим полотенцем вытирает волосы. Он вскидывает брови, глядя на меня, но лицо остается таким же холодным и непроницаемым. Ему все равно. И от этого становится страшно. Он приближается ко мне, как чертов хищник.

– Это уже просто смешно. Сколько раз я говорила тебе, что ненавижу тебя? В этот раз это будет звучать особенно нелепо, – выпаливаю я, вытирая слезы. Не хочу, чтобы этот бессердечный ублюдок видел мою слабость. – Мне уже плевать на все, братик. Чего ты хочешь от меня?

– Что случилось, Агата? – его холодный, твердый голос заставляет мурашки пробежать по коже.

– Ты хочешь трахнуть меня? Бери, я согласна. Хотя, тебе же все равно, что я там себе думаю. Такой бесчувственный садист всегда получает то, что хочет.

– Что ты, блять, несешь?

Усмехаюсь и натягиваю на лицо маску безразличия. Пришлось научиться, как только попала в эту новую, гребаную жизнь. Так намного легче. В конце концов, я всего лишь кукла в руках матери.

– Почему ты спрашиваешь? Я же позволяю тебе делать со мной все, что захочешь.

Клинтон замирает, словно обдумывая мои слова. В глазах мелькает что-то похожее на удивление, но тут же исчезает, сменяясь привычной ледяной маской. Он делает еще шаг вперед, сокращая между нами расстояние. Запах его геля для душа щекочет нос, смешиваясь с остатками нашего общего запаха. Тошнотворно.

– Кто тебе это сказал? – тихо спрашивает он, в его голосе слышится непривычная нотка опасности.

Я сглатываю ком в горле, стараясь не смотреть ему в глаза. Зачем он играет в дурачка? Все и так очевидно.

– Какая разница? Ты же сам все знаешь. Просто скажи, чего ты хочешь, и я сделаю. Только отстань от меня, – шепчу я, чувствуя, как предательская дрожь пробегает по телу.

Он хватает меня за подбородок, заставляя посмотреть в его глаза. В них бушует настоящий ураган эмоций – гнев, непонимание, даже какая-то... боль? Не может быть. Клинтон и боль – понятия несовместимые.

– Не говори так, Агата, – рычит он, сжимая мой подбородок сильнее. – Ты не кукла. Ты гораздо больше, чем думаешь. И я никогда не позволю тебе так о себе говорить.

Клинтон впивается в мои губы, его язык тут же хозяйничает во рту. Позволяю, но бабочки в животе куда-то улетели. Поцелуй словно пресный, будто он целует манекен или дежурную девицу. А я все равно согласна. Пусть это будет наш прощальный поцелуй, пусть и такой... вымученный.

Он сжимает мой подбородок, и я стону, распахивая рот шире. Сердце колотится, как бешеное, боюсь, он услышит эту барабанную дробь. Это не нежная ласка, а властный захват. Прижимает так, что воздух не продохнуть. Его язык – наглый исследователь, не пропускает ни единого миллиметра. Поцелуй, срывающий крышу, обещающий ураган страстей.

Пытаюсь отстраниться, но он будто врос в меня, словно я – его собственность. Руки сами собой обвивают его шею. Чувствую, как напряглось его тело под моими ладонями.

Поцелуй становится все жарче, грубее. Он прикусывает мои губы, и эта легкая боль только подстегивает. Теряю ощущение себя, не понимаю, где он, а где я.

Воздуха не хватает, задыхаюсь. Приходится укусить его за нижнюю губу, чтобы оттолкнуть. Он слизывает выступившую кровь, злобно сверля меня взглядом. Мои щеки пылают, губы распухли от напора. Грудь ходит ходуном от частого дыхания.

В следующее мгновение меня толкают на кровать, и я выдыхаю от неожиданности. В глазах Клинтона – тьма, взгляд голодный. Раньше это не казалось таким пугающим. Ползу назад, к изголовью, хмурюсь, пытаясь спрятать страх. Меня трясет. Сама позволила этому случиться, но сейчас до жути страшно. Только вот слабой перед ним быть не хочется.

Крепкие руки грубо хватают меня за ноги и тянут к себе. Я сползаю вниз, и Клинтон нависает надо мной. Господи, только сейчас понимаю, что полотенце на его бёдрах упало, полностью обнажая его мужское тело. Он уже видел меня раздетой, а я его нет, от этого смущение становится ещё сильнее. Мой взгляд приковывается к его достоинству между ног. Он твёрдый и огромный... Раньше я видела члены только в интернете, но даже так понимаю, что такие размеры — редкость. Я прикусываю нижнюю губу, осознавая, что он возбуждён из-за меня. Он стоит как камень, покрытый вздувшимися венами, и чёрт, я сейчас кончу.

Сглатываю застрявший в горле ком, глядя на озлобленного Клинтона. Почему он так зол, когда я должна злиться, потому что меня использовали? Его тёплый член касается моего бедра, и я невольно вздыхаю. Он снова смотрит на меня так, словно я мошка в его жизни. Такой высокомерный и холодный взгляд пробирает до костей.

— Думала, что в тебе есть хоть капля человечности...

— Закрой, блять, свой рот, или, клянусь, я засуну туда свой член, — перебивает Клинтон, обдавая моё лицо горячим дыханием. — Разве не ты сама просила трахнуть тебя? Я собираюсь это сделать, малышка, так что не вини меня потом. Я просто пользуюсь возможностью, которую ты сама мне дала, как послушная маленькая шлюха.

Я поджимаю губы в тонкую линию, и на глаза снова наворачиваются слёзы. Каждое слово, вылетающее из его грязного рта, морально убивает меня медленно, мучительно. Давненько я не слышала от него ничего подобного. Он снова указывает мне моё место, ведь я снова посмела забыться, понадеяться, как наивная дурочка.

Слёзы ручьём текут по щекам, и я не могу их остановить. Всхлипываю, шмыгаю носом и жмурюсь от невыносимой боли в душе. Я влюбилась в него, а он разбивает меня на кусочки, и я уже не смогу собрать себя заново. У меня просто нет сил.

— Правильно, Агата, плачь. Мне нравится видеть твои слёзы, твою слабость, которую ты показываешь только мне, — шепчет он на ухо и спускается к моей шее.

Болезненный укус заставляет вскрикнуть и сжать простыню в кулаках. Клинтон кусает мою кожу, затем зализывает, словно животное. Живот сжимается в тугой узел, и я чувствую пульсацию между ног. Будет стыдно, если я испорчу простыню из-за возбуждения. Клинтон не снимает с меня эту чёртову футболку, а только приподнимает её, обнажая мои набухшие соски. Я вновь вскрикиваю, когда он кусает мой сосок и играет с ним своим ртом.

Постепенно его укусы превращаются в невыносимую боль — словно он наказывает меня за дерзость. Он не жалеет меня, кусает иногда до крови, как настоящий садист. В его глазах вижу удовлетворение от моей реакции на эту боль и мои слёзы. Клинтон оставляет метки и укусы по всему телу, не оставляя ни одного живого места. Он больно кусает внутреннюю сторону моего бедра, и я выгибаюсь от боли, закрывая рот руками, чтобы не закричать.

— Остановись, мне... мне больно, — дрожу я, всхлипывая.

Но Клинтон не отвечает, продолжает кусать и зализывать мою выступившую кровь. Он похож на голодного хищника, не евшего целую вечность. Если он не остановится, я не выдержу этой пытки. Пытаюсь вырваться из его хватки, ударить его ногами, но он крепко держит меня и шлёпает по бедру. На бледной коже тут же остаётся яркий след его жестокости.

— Прекрати, я не выдержу, — кричу я.

И снова игнор. Клинтон хватает мои запястья и заводит их над головой, скрещивая.

Я чувствую, как кожа на запястьях начинает гореть от его хватки. Он словно обезумел. Мои крики, мольбы о пощаде – всё тщетно. Клинтон будто не слышит меня, поглощенный своей яростью и желанием причинить боль. Он оставляет все больше и больше отметин на моем теле, превращая меня в холст для своих темных фантазий.

В какой-то момент я перестаю сопротивляться. Боль становится невыносимой, но внутри меня что-то ломается. Я просто закрываю глаза и жду, когда этот кошмар закончится. Слышу его тяжелое дыхание, чувствую его горячее тело, но словно перестаю быть частью происходящего. Я просто наблюдатель, отстраненный от боли и унижения.

Вдруг, так же внезапно, как и началось, все прекращается. Клинтон отпускает мои руки, отстраняется и смотрит на меня сверху вниз. В его глазах больше нет ярости, только какая-то пустота. Он молча поднимает с пола полотенце, вытирает руки и отворачивается.

Я лежу на кровати, свернувшись калачиком, и дрожу всем телом. Боль притупляется, уступая место оцепенению. Я не могу пошевелиться, не могу говорить. Чувствую себя сломанной куклой, выброшенной за ненадобностью. Клинтон отходит, не сказав ни слова, оставляя меня наедине со своими слезами и разбитым сердцем.

В голове лишь одна мысль: я больше не могу так. Я не могу больше выносить эту боль, это унижение, эту игру в любовь и ненависть. Я должна уйти. Должна убежать от него, пока он окончательно не уничтожил меня.

— Никогда не обещай отдать себя в чужие руки, если не готова держать удар, — процедил Клинтон, натягивая боксеры и серые треники. — В этот раз я еще себя сдержал, Агата. Мог бы и разорвать твою нахальную киску.

Лиор, извиваясь, подполз ближе, словно заслоняя меня. Подняв голову, он зашипел, обнажая острые клыки и раздвоенный язык. Клинтон лишь вскинул бровь и бросил взгляд на меня. Я все еще лежала лицом в подушку, ощущая лишь жгучую ненависть к нему.

Волна злости и отвращения подняла меня на ноги. С отвращением глядя на него, я чувствовала, как тошно от себя самой, от того, что снова позволила ему унизить меня.

— Ты просто мерзкий, Клинтон. Трахай свою бывшую, сколько влезет, но больше не смей ко мне прикасаться, понял? Лучше сдохну, чем снова позволю тебе так со мной обойтись, — прошипела я, с трудом сдерживая дрожь.

— Кажется, ты забыла, кому ты принадлежишь. Каждая клеточка твоего тела, все твои эмоции, даже твоя невинная душа — все мое, крошка, — отрезал Клинтон, надвигаясь на меня. — Ты. Моя.

— Да чтоб меня черти разорвали, если я с этим соглашусь!

— Следи за языком. Мое терпение не безгранично.

— Да пошел ты к черту, Клинтон Уодделл, — огрызнулась я и, развернувшись, направилась к двери.

Вылетев из его комнаты, я бежала по коридору к лестнице, желая как можно скорее покинуть этот проклятый особняк, где чувствовала себя вещью, его собственностью. Ярость и ненависть клокотали во мне, заставляя стискивать кулаки, чтобы не сорваться на ком-нибудь по дороге.

Мои шаги по мраморным ступеням отдавался в ушах, словно похоронный марш по моей самоуважению. Я неслась вниз, спотыкаясь и цепляясь за перила, лишь бы не упасть. В голове пульсировала одна мысль: бежать. Бежать как можно дальше от Клинтона, от его власти, от ощущения себя грязной тряпкой.

Выскочив на улицу, я вдохнула холодный воздух полной грудью. Он обжег легкие, но принес долгожданное облегчение. Особняк Уодделла остался позади, словно кошмар, от которого я наконец-то проснулась. Но я знала, что кошмар этот никуда не денется, он поселился внутри меня, как ядовитый плющ, опутывая душу.

Напротив, у черного авто застыла непроницаемая фигура водителя в черном костюме. Меня бил озноб – дурацкая футболка Клинтона и голые ноги совсем не грели. Он скользнул по мне взглядом, в котором на миг промелькнуло что-то острое, но тут же лицо снова стало каменным. Даже к лучшему. В таком виде любой захочет кусок.

– Отвезите меня домой, – пробормотала я, обнимая себя, чтобы хоть немного согреться.

– Простите, мисс, но господин Уодделл не давал таких распоряжений, – отрезал водитель, отводя взгляд.

– Сейчас ты получаешь приказ от меня. Отвези меня домой, или...

Он лишь вскинул брови, посмотрел на меня с полным безразличием, достал телефон, отошел на пару шагов и коротко поговорил с кем-то. Единственное, что я успела заметить – кивок. Потом он вернулся и открыл дверцу машины.

Я недоверчиво уставилась на него. Что, Клинтон меня отпустил? Внутри все кипело от злости, стоило вспомнить его слова, его губы... и этот его чертов размер члена. Места, где остались его укусы и засосы, горели огнем. Я закусила губу.

Хочу ли я продолжать эту игру со сводным братом? Играть со смертью? Позволить этому жестокому садисту распоряжаться моим телом? Я не знала, и это сводило меня с ума. Я вроде бы дала ему понять, что больше не позволю себя использовать, но почему тогда внутри такая пустота и сердце сжимается от боли?

Неужели Клинтон просто так меня отпустит?

В глубине души я этого не хотела. Черт, я просто безумная мазохистка.

Меня не может тянуть к человеку, который напоминает мне о том, кто сломал мне жизнь и до сих пор живет в моих кошмарах. Я трусиха, меня преследуют воспоминания о прошлом. Я хочу все забыть, стереть память и не знать никого. Но уверена ли я в этом?

Нет.

Сейчас мы едем в особняк Уодделлов, и меня тошнит от собственной никчемности. Из огня да в полымя. Мне больше некуда идти. Какая же я все-таки жалкая.

Наверняка, мамы и отчима нет дома. Они даже не спохватятся, будто меня и не было. Мама ослепла от богатства и роскоши. В каком-то смысле я ее понимаю, ей досталось в жизни, но почему меня это совсем не привлекает, хотя я тоже хлебнула горя?

Голова начала раскалываться. Надо постараться ни о чем не думать, иначе сахар подскочит. Кстати о сахаре. После той сладкой водички от Чейза я думала, что умру. А Клинтон меня спас, и я даже не поблагодарила его. Чувствую себя последней дрянью.

"Пользоваться своим телом и раздвигать ноги перед такими папенькиными сынками, как я".

Вспоминаю его слова в первый день. И ведь он прав. Такие, как я, и вправду готовы на все ради красивой жизни, как моя мать, продавшая себя. Так почему я до сих пор строю из себя недотрогу? К чему эта гордость и упрямство? Если все равно это ничего не меняет.

Слезы навернулись на глаза, и я старалась не разрыдаться. Только не перед этим водителем.

Машина плавно катила по улицам, а я пыталась унять дрожь. Не только от холода, но и от осознания того, куда я еду. В логово зверя, добровольно. "Жалкая", - пронеслось в голове, и я не смогла с этим поспорить.

В особняке было темно и тихо. Водитель молча открыл мне дверь, и я, не говоря ни слова, направилась внутрь. Шаг за шагом, словно шла на казнь. В гостиной горел приглушенный свет, и на диване, развалившись, сидел Джонс. В одной руке бокал с виски, в другой – книга. Он поднял на меня взгляд, и в его глазах я не увидела ни триумфа, ни злорадства. Только... усталость?

Он прожигает меня взглядом, от которого по телу пробегает мерзкая дрожь, а стыд душит горло. Его глаза скользят по багровым отметинам на бедрах, по засосам на шее. В его лице ни тени осуждения, а ведь мать разорвала бы меня на части, обозвав шлюхой, позорящей фамилию Уодделл. Будь на месте Джонса Николас, он бы смотрел с таким отвращением, что я бы сгорела со стыда, а мать... мать бы его поддержала.

Кажется, чем дольше я здесь, тем отчетливее понимаю, какая я ничтожная.

— Элианы и Николаса нет, они решили устроить себе романтический вечер в отеле, — спокойно констатирует Джонс, отпивая виски. — Это Клинтон постарался?

— А с какой стати я должна перед тобой отчитываться? — я хмурюсь, не доверяя ему.

Джонс поднимается и медленно приближается, отчего я напрягаюсь до предела.

— Потому что я мог бы тебе помочь. И тогда ты не выглядела бы такой жалкой.

— С чего вдруг святой сынок решил мне помогать? Или ты забыл, как в первый же день дал понять, что видеть меня здесь не желаешь? Напомнить? — фыркаю я, чувствуя, как злость снова поднимается изнутри.

— Верно, я считаю, что ни ты, ни твоя мать не достойны этого дома. Но знаешь, чего я хочу больше всего? — Джонс накручивает на палец прядь моих волос, его лицо совсем близко.

— Ну же, удиви меня.

— Я жажду смерти Клинтона.

От неожиданности я отшатываюсь, глаза широко раскрыты. Холод пронзает до костей, сердце колотится как бешеное. Находиться рядом с ним невыносимо страшно. Что это за семейка психопатов? Один забрал мою мать, и вот я осталась совсем одна.

Я хмурюсь, пытаясь понять, что он задумал. Да, я знала, что братья терпеть друг друга не могут, но чтобы желать смерти... Кажется, я сильно недооценивала их вражду. Или он просто играет со мной? Развлекается, глядя, как мне плохо? Хотя Джонс не из таких. Клинтон берет силой, а Джонс хитростью. Он предпочитает коварство и интриги грубой силе.

— Вы все тут просто чокнутые, — произношу с отвращением и поворачиваюсь, чтобы уйти, но его твердый голос останавливает меня.

— Так и будешь стоять в стороне и смотреть, как Клинтон разрушает твою жизнь, методично уничтожая тебя? Не стоит его недооценивать. Он не из тех, кто влюбляется.

— Не лезь не в свое дело. Сама разберусь.

С этими словами я срываюсь с места и бегу прочь, поднимаясь по лестнице в свою комнату. Сердце бешено колотится, дыхание сбивается. Лучше бы я не видела это выражение на лице Джонса, когда он говорил о смерти брата. В его глазах было столько жестокости и безумия, что кровь застыла в жилах, а волосы встали дыбом.

Надо бежать отсюда, подальше. Нужно спасаться, пока не поздно, иначе мне конец. Хотя, кажется, уже поздно. Я привлекла внимание опасного монстра, и теперь мне не спастись. Единственный выход — смерть.

Захлопнув дверь на замок, я бегу в ванную. Нужно смыть с себя эту грязь. Его поцелуи, его прикосновения, его отметины. Я больше не могу их чувствовать, это невыносимо.

Вода обжигает кожу, но я не обращаю внимания. Стою под струями, пока тело не немеет, пока пальцы не синеют. Смываю с себя Клинтона, смываю всю мерзость этой жизни, всю грязь, в которую меня окунули. Но разве можно смыть то, что уже глубоко въелось в душу? Разве можно забыть прикосновения, которые вызывали отвращение, но в то же время странное, болезненное возбуждение?

Выхожу из ванной, дрожа от холода и отвращения к себе. Смотрю в зеркало и вижу чужую. Глаза запали, под ними темные круги. Кожа бледная, губы искусаны до крови. Где та Агата, которая когда-то мечтала о любви, о счастье, о нормальной жизни? Ее больше нет. Ее убили.

Закутавшись в халат, выхожу на балкон. Ночной воздух обжигает легкие, но мне все равно. Смотрю на звезды, такие далекие и холодные. Интересно, там есть кто-нибудь, кто тоже чувствует себя таким же одиноким и потерянным?

В голове пульсирует мысль о побеге. Надо бежать, пока еще есть шанс. Но куда? Куда бежать от самой себя? От прошлого, которое преследует меня, как тень? От боли, которая разъедает меня изнутри? Наверное, никуда. Наверное, я обречена.

***

Спертый воздух давил на грудь, словно сырая земля. В ноздри сразу ударил смрад гнили и застоявшейся крови. Влажность проникала в самую душу, заставляя кожу покрываться мурашками. Фонарь выхватывал из тьмы лишь малую часть этого кошмарного места, но и увиденного было достаточно.

На полу, в неестественных позах, застыли два тела. Молодые, наверное. Лица искажены гримасой ужаса, глаза навеки застыли, глядя в никуда. Вокруг них – багровые лужи, расползающиеся по грязным плитам. Запах железа резал обоняние.

Стены, покрытые плесенью и слизью, казались живыми, дышащими чем-то отвратительным. Капли воды монотонно падали с потолка, отсчитывая секунды в этом забытом богом месте. Каждый звук, будь то скрип половицы или шорох в углу, заставлял вздрагивать.

Здесь смерть чувствовалась физически. Она витала в воздухе, пропитывала все вокруг. Кажется, еще немного, и она поглотит и тебя, оставив лишь безжизненную оболочку в этом мрачном склепе. Хотелось бежать, не оглядываясь, прочь из этого проклятого места, но ноги словно приросли к полу, скованные животным страхом. Нужно было собраться и найти выход, пока тьма окончательно не поглотила тебя.

— Чейз мертв, и тела не нашли. Эти садисты не оставили следов, скорее всего, — проговорил парень, с опаской косясь на два трупа, распластавшихся на полу. — Что прикажете дальше, мистер Уорд?

Дерек, словно заскучавший аристократ, небрежно прикурил сигарету. Никто и не подозревал, какая буря клокочет у него внутри. Две смерти — капля в море. Ему нужно больше, гораздо больше. И десятка будет мало, чтобы унять эту жажду. На лице — застывшая маска безразличия, но под ней пылает неутолимая ярость.

Единственное, что может его усмирить — это Агата. Его драгоценная, хрупкая дочурка, которая осмелилась показать коготки, за что жестоко поплатится. Ему плевать на жалкую Элиану, готовую раздвинуть ноги за пару баксов. Ему нужна Агата. Мать — в расход, но дочка... С ней он поиграет. Увидит, как дрожит ее детское личико от страха, как наворачиваются слезы. Только ее ужас сможет утолить голод внутреннего зверя.

Одна слезинка Агаты стоит десяти смертей, если не больше.

Челюсти свело от воспоминаний о годах в тюрьме. За решетку он попал из-за нее, из-за Агаты, которую он так бездарно недооценил. Оказалось, у нее есть зубки и когти. Но она пожалеет. Дерек поклялся. Ее смерть будет долгой и мучительной, как те годы заточения.

Но все не так просто. Мышка забилась в свою норку, окруженная серьезными защитниками. И один из них — Клинтон Уодделл. Одно имя этого ублюдка вызывает приступ ярости. Он оберегает Агату, не желая отдавать ее отчиму, то есть Дереку. Ну что ж, раз по-хорошему не выходит, Дерек заберет ее силой. И кровь обязательно прольется.

— Уберите их, — бросил Дерек, выпустив струйку дыма в воздух. — И найдите мне Чейза. Вернее, то, что от него осталось. Мне нужно знать наверняка.

Парень, помедлив, принялся стаскивать тела в сторону. Дерек наблюдал за ним с отстраненным видом. В голове уже плелись новые планы, новые комбинации. Клинтон Уодделл... Он переиграет этого самодовольного адвокатишку. У него достаточно ресурсов, достаточно людей. И он не остановится ни перед чем. Агата будет его.

Дерек затушил сигарету в пепельнице и подошел к окну. Сколько людей за окном, даже не подозревающих о той тьме, что скрывается в его душе. Они живут, любят, радуются... А он хочет лишь одного — увидеть страх в глазах собственной дочери.

И он увидит. Он обязательно увидит. Агата заплатит за все. За украденные годы, за унижение, за эту невыносимую жажду мести, которая пожирает его изнутри. Он вырвет ее из этого безопасного мирка, в котором она прячется, и покажет ей настоящий ад. И тогда, возможно, ему станет легче. Хотя, кто знает? Может быть, даже тогда эта боль не отпустит его.

Дерек развернулся и направился к двери. Пора действовать. Пора начать игру. И на этот раз он не проиграет.