Сумерки.
Дом встретил непривычной тишиной. Сыростью и правда не пахло, зато мышами и пылью – более чем. Что ж, уборкой она займется завтра, а на сегодня задача проста – обустроить спальное место и хорошенько натопить печь – смутно белеющую в темноте голландку.
Щелкнул выключатель: лампы в старой люстре зажглись не сразу. Сначала поморгали неохотно, как просыпающийся человек, но все же разгорелись в полную силу, отчего тьма за окном показалась гуще, чем была на самом деле. Впрочем, северные ночи и вправду темны хоть глаз выколи. Особенно осенью.
Особенно тридцать первого октября.
Анна не стала объяснять соседке, почему так рвалась заночевать в бабушкином доме. Думала, та поднимет ее на смех – пусть даже беззлобно, будучи просто не в силах признать, что молодая городская девушка может верить в такую ерунду. Впрочем, даже если бы Марья Ивановна и сама в это верила, возможно, было бы еще хуже. Уж тогда она точно придумала бы способ не пустить Анну к дому: ишь чего удумала, желать встречи с мертвецом.
На улице протяжно закричала какая-то ночная птица, и Анна вздрогнула. Тут же выругала себя за излишнюю впечатлительность, сбросила рюкзак на кровать, на которой спала еще ребенком, и отправилась в сарай за дровами. Преодолеть неширокий коридор и крутую, хоть и всего на девять ступенек, лестницу девушка постаралась как можно быстрее. Она невольно сдвигала лопатки, как будто защищаясь от чужих взглядов. Не то чтобы Анна их чувствовала на самом деле. Просто во всей этой атмосфере ей казалось, что они должны быть.
Было так тихо, что Анна невольно старалась совершать множество лишних движений, только бы не остаться один на один с этой вязкой мучительной тишиной. Она ссыпала осиновые поленья перед печкой, не очень ловко вынула заслонку, долго копалась в рюкзаке, пересыпая между пальцами карандаши, ключи, какую-то мелочь... Вдруг рука наткнулась на глубоко запрятанный бархатный мешочек, и Анна медленно вытянула его наружу. На ладонь красной змейкой выскользнули рябиновые бусы и улеглись в три кольца.
Анна зачем-то надела бусы на шею. Помолчала, скользя пальцами по сушеным ягодкам, так напоминающим руки бабушки в их последнюю встречу.
- Как я хочу тебя увидеть, - слова вырвались из горла вместе с глухим рыданием.
Ветер взвыл, и в окно застучала ветка той самой старой рябины, растущей возле крыльца. Анна вскинулась, чувствуя, как сердце уходит в пятки, и тут же нервно рассмеялась: сама же хотела жить одна в пустом доме на краю деревни, так что же, кишка тонка оказалась?
Ну уж нет.
Дрова занялись быстро. Девушка погрела руки возле золотистых язычков пламени, потом закрыла жерло печи заслонкой, и на полу заплясали светлячки, вылетающие через небольшие квадратные прорези в металле.
Внезапно замигал свет. Анна недовольно скривилась: в деревнях перебоями электричества никого не удивишь, но остаться в полной темноте как-то не хотелось. Пока лампочки судорожно вспыхивали, пытаясь разгореться снова, девушка успела зажечь пяток свечей, предусмотрительно выданных соседкой, и расставить их по комнате. Одну, подумав, Анна поставила на подоконник. Ей показалось, что это выглядит уютно – мерцающий в окне огонек, показывающий, что кто-то не спит и ждет домой родного человека, задержавшегося в пути.
Вместе со свечами Марья Ивановна всучила Анне контейнер с пирогами и пакет яблок – поздних, с хрусткой белой мякотью. Девушка придвинула к печи любимое кресло Аксиньи и зарылась в него, поджав ноги и представив, что ей снова пять, и она сидит на коленях у бабушки. Анна вытряхнула из пакета крупное гладкое яблоко. Полюбовалась, как играют отсветы пламени на его пунцовых боках. Потом откусила кусочек и начала задумчиво жевать, глядя в огонь.
Анне приснилось, что она падает, и девушка, вздрогнув, проснулась. Раздался стук и мелкая глухая дробь, будто чьи-то маленькие лапки побежали прочь. Анна перегнулась через ручку кресла и заглянула под сиденье – но никаких крыс не увидела. Тихонько хмыкнув, девушка поняла, что рука затекла: она почти ее не чувствовала. Попытавшись разогнуть пальцы, Анна взвыла тихонько от россыпи иголок, вонзившихся в кожу изнутри, но зато поняла, что сжимает в ладони что-то округлое. Ну конечно – надкусанное с одного бока яблоко. Похоже, она устала больше, чем думала. Удивительно, что даже во сне она так и не выпустила фрукт из руки. Белая мякоть в окружении красноватой шкурки напомнила дверь и деревянного «деда» на ней. Анна поморщилась: вот только не хватало думать о всяких глупостях на ночь глядя, тем более, что ночь-то уже наступила. Тьма за окнами была просто непроглядной. Казалось, будто дом утопили в бочке с чернилами, и они грозят вот-вот выдавить окна и хлынуть внутрь, заливая комнату и того, кто в ней сидит...
Анна помотала головой и решительно куснула яблоко. Огонь в печи уже не танцевал, а мирно мерцал темно-оранжевыми сполохами. Не так уж и долго она спала, раз до угольев еще не дошло.
Во рту стало неприятно – солоно, и Анна недовольно пробежала языком по губам и деснам, выискивая, где успела порезаться. Ничего не нашла, пожала плечами и откусила новый кусок. Рот наполнился солью и горечью, и Анна закашлялась. Непрожеванное яблоко она сплюнула в ладонь и недоверчиво уставилась на подозрительный кусок.
Внутри нее все оборвалось.
Девушка вскрикнула и вскочила с кресла, отбрасывая белый обломок в кровавых разводах в сторону. Он улетел к печи, ударился о ее беленый бок, оставив темное пятно, и упал перед заслонкой, похожий на вырванный с корнем зуб. Рука Анны была залита кровью. Она посмотрела на яблоко, которое продолжала сжимать, и некрасиво захрипела, брезгливо тряся пальцами. Яблоко и правда оказалось сочным.
Очень сочным.
Настолько, что сквозь мякоть проступали не капли – целые ручейки кровавых потеков.
Плод с глухим стуком укатился куда-то в сторону, а Анна, зажав рот рукой, бросилась к ведру с водой. Вот только воду она принести забыла.
Ведро стояло под окном, и Анна уставилась в глаза собственному отражению. Оно выглядело так, словно Анна по-прежнему видела страшный сон: нижняя часть лица была словно одета в темную маску, тени ложились вокруг носа так, что его словно и вовсе не было, а глаза были огромными, и в них плескался ужас.
- Что за чертовщина тут творится? – прошептала девушка. Темноту на ее лице смазали две соленые дорожки.
Ей придется выйти на улицу. Она не сможет сидеть до утра вот такой, залитой кровью. Тошнота настырно билась в глотке, и Анне едва удавалось ее сдерживать. Ей необходимо было отмыться и выполоскать рот.
Анна кинулась в комнату и перевернула рюкзак над кроватью.
- Ну где ты, я ведь тебя брала... Есть!
Пощелкав кнопкой, девушка убедилась, что фонарик работает исправно. Вернувшись на кухню, она подхватила ведро, стараясь не смотреть на свое отражение. В два шага Анна преодолела расстояние до тяжелой внутренней двери и выскочила в коридор, едва не разбив лоб о низкий проем.
В сенях уныло завывал ветер. Не знай она о том, что такие звуки берутся из-за щелей или неровностей кладки, так бы и застыла, заледеневшая от ужаса. А так – всего лишь комок холода упал в низ живота, и ноги на мгновение примерзли к половым доскам.
Всего лишь.
Достаточно было посмотреть на руку, кровь с которой никуда не делась, хоть Анна и надеялась, что ей все примерещилось, и девушка решительно потянулась к крючку двери, ведущей на улицу.
Ветер хлестнул ее по лицу и торжествующе взвыл. Голые ветки деревьев мотались на фоне черного неба, будто руки кающихся грешников. Небо было усыпано осколками звезд, то и дело скрывающимися за лохмотьями облаков, но света от них почти не было. Ниже верхушек деревьев темнота заливала землю, колыхаясь как желе. До колонки нужно было пройти в конец огорода – расстояние незаметное, если идти днем, да и тропинка выложена досками. Но ночью оно растягивалось до бесконечности. Отсюда, с крыльца, колонка Анне не была видна от слова совсем.
Когти ветра продолжали впиваться в нее, особенно ощущаясь там, где кожу залила липкая влага, быстро стынущая в октябрьском холоде. Одно было хорошо – дождь наконец закончился
Анна вдохнула поглубже, свела лопатки до боли и включила фонарик. Ей показалось, что в холодном свете блеснули чьи-то глаза, но когда девушка навела луч в ту сторону, то не увидела никого и ничего. Анна побежала к колонке, гремя ведром и тихо ругаясь сквозь зубы. Свет плясал и дергался, метался из стороны в сторону, как живой, и чем дальше девушка отходила от крыльца, тем тусклее он становился. Анна почти споткнулась о колонку, вцепилась в ее ледяной «клюв» скрюченными пальцами и крутанула рукоять. Тугая струя, пахнущая глиной и льдом, пролилась в оцинкованное ведро, как будто кто-то ударил по его дну кулаком. Анна не оглядывалась, смотрела только на воду, и ей казалось, что она наливается слишком медленно.
Дикий, невозможный звук прорвался сквозь вой ветра. Чей-то хохот, многоголосый и пронзительный, шел со стороны леса. Он приближался, и вместе с ним крепчала буря. На небо медленно карабкалась луна – огромная, в полнеба, совсем не похожая на привычный серебряный диск. Сегодня она напоминала ощерившееся лицо, покрытое щербинами язв и оспин, и цвет ее был красным. Он напомнил Анне о том, как выглядела она сама, и девушка лихорадочно сунула руку под воду, потом еще и еще, торопясь смыть кровь с лица.
Ведро не наполнилось и наполовину, когда ее нервы сдали. Анна одним движением закрутила колонку, сдавила ручку так крепко, что ногти до боли впились в ладони, и повернулась к дому.
Фонарь светил едва – едва, но все еще вычерчивал дорожку. Свет из окон притягивал своим теплом и обещанием защиты. Анна не пошла – побежала вперед, уговаривая себя, что ей кажется, и тени вовсе не двигаются вдоль полосы света, параллельно с ней, но все еще не решаясь приблизиться.
Дверь, в ночной тьме казавшаяся черной, была уже на расстоянии протянутой руки, когда шею девушки сзади обожгло чье-то дыхание. Одновременно будто гроздь угольев насыпали на голую кожу, и Анна взвизгнула от неожиданности и боли. Позади ей вторил чей-то глухой вой, от которого завибрировали все кости. Адреналин хлынул в кровь, превращая ее в кипяток, и Анна за доли секунды влетела в сени и накинула крючок. Она медленно пятилась вглубь дома, пока что-то билось снаружи в хлипкие рассохшиеся доски. Но почему-то не смогло их проломить и стихло.
В сенях было окно, и если в детстве Анна любила его за то, что утреннее солнце всегда заглядывало в него первым, то сейчас она вся задеревенела – только бы не бросить взгляд в квадрат прозрачного стекла и не увидеть там то, после чего она больше не сможет спать.
Анна затащила ведро в дом и накинула последний крючок. Тут же погрузила обе руки в ледяную воду и принялась отмывать лицо и выполаскивать рот, сплевывая в рукомойник розовую слюну. Шептала самой себе, что это все нервы и переутомление, терла и терла, пока руки не начали гореть от холода, а щеки, наоборот, от жара. Из зеркала на нее смотрело привычное, хоть и бледное и всклокоченное, лицо, и Анна неимоверным усилием воли постаралась усмирить панику. Немного придя в себя, девушка замерла и провела пальцем по россыпи рябины на груди. Приподняла нитку: под ней темнел маленький ожог, а одна ягода исчезла.
Да что здесь творится?
Бабушка точно знала, но вместо того, чтобы просто все рассказать, унесла секрет в могилу. И вот Анна осталась один на один с тем, от чего Аксинья пыталась ее сберечь...
Какая-то мысль стукнула в виски. Девушка болезненно поморщилась, пытаясь поймать ее за вертлявый хвост. Тридцать первое октября – день, когда умерла Аксинья, но и что-то еще...
Велесова ночь.
Ведь именно после этого языческого праздника Аксинья всегда отлеживалась не меньше суток и чувствовала себя очень плохо.
Что за чушь...
Или нет?
Анна снова сжала в руках рябину и почувствовала слабое жжение. Зашарила по карманам в поисках смартфона. Он никуда не делся, но значок сети показывал – даже экстренные вызовы не пройдут. Почему-то даже она не сомневалась в том, что увидит, вот только что ей теперь делать?
Вспоминать все, что она слышала хоть краем уха про защиту от нечисти.
В стекло постучали. Анна дернулась, на ее глазах выступили слезы. Но какая-то сила медленно потянула ее обернуться, и, как она ни старалась, не смогла ей противиться. Свеча выплюнула сноп искр. Пламя изгибалось как змеиный хвост. Анна, как завороженная, медленно подошла к окну и уперлась руками в подоконник, приблизившись к пламени так близко, что оно почти опалило прилипшие к ее лбу пряди волос. Анна смотрела сквозь красно – рыжую завесу в лица, которые и в кошмарном сне не могли ей присниться. Они кривились и хохотали; они облепили дом снаружи и скреблись в окно, но разбить его не могли. Длинные загнутые когти с отвратительным визгом прошлись по стеклу. Девушка дрожала, но отвести взгляд не могла. Рябина снова начала жечь кожу. Жуткие твари стали видеться чуть менее четко, словно они были из тумана, и ветер на время развеял его угольную кисею.
Вот только то, что двигалось далеко вдали, было страшнее в сотни раз. Всепоглощающая тьма шествовала над вершинами деревьев, и позади нее оставалась лишь пустота.
Анна отпрянула от окна. Споткнулась и упала на зад, и стала отползать, давясь слезами и не чувствуя боли от удара. Уперевшись спиной в стену, она кое-как поднялась на ноги и бросилась в комнату. Там трясущимися руками сгребла в охапку запас свечей и подожгла их все, а после начала распихивать по всем доступным поверхностям. Страшнее всего ей сейчас было остаться в темноте...
Анна забилась в угол, закрыв голову руками. Раскачивалась из стороны в сторону и шептала обрывки всех молитв, какие только знала. Перемешивала их с заклятиями, подслушанными где-то краем уха или вычитанными любопытства ради. Свечи жарко горели, наполняя дом запахом дыма и тающего воска. Белые потеки сползали по блюдцам и кружкам, текли по столу, подоконникам, шкафам и полкам, капали на пол и застывали там, как гротескные слезы. Свет красной луны проливался в окна, словно кровь из раны. Тени плясали и выли, бились в стекло, сверкали желтыми глазами и шептали, но шепот их Анна слышала в собственных ушах, словно твари стояли рядом.
Открой Дверь.
Остатки воды в ведре дрожали и шли рябью. Сквозняк раскачивал гротескные лица под потолком – с высунутыми языками, косыми глазами, перекошенными ртами и кривыми носами. Анна изрисовала все тряпки и мешки, до которых сумела добраться. Свечи дрожали на каждом подоконнике. Рябиновые бусы она сняла с шеи и намотала на руку, чтобы чувствовать их ежесекундно, словно они были ее единственной защитой и надеждой дожить до утра.
«Если я встречу рассвет, ноги моей здесь больше не будет. Продам...а лучше найму работяг и сравняю с землей все это место. Чтобы больше никому не довелось пережить то, что переживаю сейчас я. Здесь нельзя жить. Бабушка была права, ох как права...» - думала она.
Аня...
Девушка встрепенулась, отняв руки от головы. Посмотрела в окно. Протерла глаза, посмотрела еще раз.
Да не может этого быть. Не может. Не бывает так.
Хотя кровавых яблок и всепожирающей Тьмы тоже не бывает.
Анна с трудом, будто разом одряхлела, выбралась из своего угла. Снова встала напротив окна, глядя в лицо той, кого так жаждала увидеть.
Открой мне, Анечка. Я не обижу, ты же знаешь.
- Кто ты?
Ты что, милая, забыла бабулечку? Открой, девонька, мне холодно.
- Ты умерла.
А ты зажгла свечу в Велесову ночь. Вот я и смогла придти повидаться. Открой, Анют. Открой Дверь.