Вечер.
Телефонный вызов порвал тишину квартиры так резко, что Анна на мгновение задохнулась.
Ведь, когда не ждешь звонков, каждый из них начинает казаться вестником чего-то плохого.
Трубка медленно ползла к краю журнального столика, словно виной тому был не виброзвонок, а десятки крохотных лапок, которые Анна никак не могла разглядеть. Она сглотнула липкий комок в горле и решительно схватила орущий смартфон.
- Слушаю.
- Анют, это мама, - голос на том конце электрического сигнала звучал хрипло и устало.
- Привет, мам. Что-то случилось?
В их семье звонить просто так было не принято. Зато почти каждый день Анна перебрасывалась с мамой сообщениями по вотсаппу. Они присылали друг другу смешные картинки и фотографии урожая: мама – овощи со своего огорода, Анна – очередную публикацию своих рассказов и отрывков из будущей книги. Ни сама Анна, ни ее мама не любили телефонные разговоры. Поэтому та и не удивилась вопросу дочери.
Птица в груди вдруг клюнула остро и больно.
- Бабушка в больнице.
Анна стиснула трубку и села ровно. Птица всполошилась, начала бить крыльями и рвать когтями. За окном глухо и печально взревел гудок ночной электрички.
Мама говорила что-то, девушка машинально кивала, потом спохватилась и выдавила только одно:
- Какой адрес?
Когда разговор закончился тяжелым маминым вздохом и короткими гудками отбоя, Анна уронила на колени холодную руку. Осенью ее руки были холодными всегда. Не помогал ни чай, ни перчатки, ни редкие эпизоды любви, впрочем, слишком быстро остающиеся в прошлом.
Этой осенью все должно было стать иначе. Но, похоже, не станет.
Анна шла по больничным коридорам, судорожно сжимая в руке позабытый паспорт. Только сейчас она поняла, что не захватила для Аксиньи ничего, что могло бы ее порадовать. Единственное, чем Анна себя оправдывала – что вот сейчас поговорит с бабушкой и сразу же побежит в магазин, за ее любимыми трюфелями «Победа»! Стоп, а если ей нельзя сладкое? Но что-то же можно? «Ладно», - Анна сильнее сжала документы, - «Если не конфеты, значит, совершу набег на книжный и скуплю сразу десяток исторических романов. Будем читать по очереди, а потом обмениваться впечатлениями – совсем как в детстве».
Только бы бабушка выздоровела.
Человеку в минуты большой боли свойственно обещать небесам все что угодно. Достать аленький цветочек, пожертвовать все деньги в храм, открыть приют для глухих кошек, обриться налысо – в зависимости от того, чем страждущий в данный момент жизнь дорожит сильнее всего. Потом, когда опасность минует, начнется этап торга. Может, не сегодня? Может, не приют, а только подобрать бездомного котика? Да какая вообще Вселенной разница, сколько волос растет на голове одного отдельно взятого человека?!
Анна шла по обшарпанному коридору, выкрашенному тошнотворно-зеленой краской, и предлагала Мирозданию всю себя. Пусть бы оно забрало у нее то, что она считает самым ценным, даже если Анна сама того не осознает. Но зато бабушка снова будет наряжаться к праздникам, собирать под своей крышей толпу гостей и печь пирожки.
У дверей палаты Анну перехватил врач. Он смотрел на нее поверх круглых очков, напоминающих о Гарри Поттере, и вещал что-то о чрезмерной истощенности организма, тяжелой сердечной недостаточности, плохих сосудах и хрупких возрастных костях. Его голос звучал спокойно, но в бликах, пробегающих по стеклам очков, в том, как он щурился и тер переносицу, в том, как вертел в пальцах дешевую шариковую ручку, девушка видела осуждение. Бросили одинокую старушку в захолустье, тоже мне, родственники... Неудивительно, что она надорвалась – поди-ка, управься с деревенским домом, где из удобств только то, что туалет не на улице, а под крышей сарая.
Анна кивала машинально, разрываясь от желания отпихнуть врача с дороги и ворваться в палату. Она понимала, что надо было слушать, надо было договориться, чтобы за бабушкой был хороший уход, спросить о лекарствах – но все это она сделает потом, потом, не сейчас, отойди, пусти, убирайся с дороги!..
Врач пошатнулся, будто его кто-то толкнул в грудь, несильно, но все же заметно. Удивленно замолк на середине фразы, и внезапно наступившая тишина на мгновение выдернула Анну из кокона глухоты, в который она завернулась, чтобы не сойти с ума от страха.
Анна молча смотрела на мужчину. Он покрутил головой и раскрыл было рот, чтобы продолжить.
- Я могу к ней войти? – тихо перебила девушка. Врач раздраженно вздохнул и дернул плечом.
- Не дольше десяти минут. И никакого стресса.
Анна проскользнула мимо эскулапа так, будто его тут и вовсе не стояло. Взялась за ручку двери вспотевшей ладонью, набрала воздуха, как перед прыжком в воду, и с силой надавила.
Аксинья лежала на узкой койке, обмотанная датчиками и проводами. Анна медленно, с трудом переставляя окаменевшие ноги, подошла к ней. На этом ее силы кончились, и она упала на протестующе скрипнувший стул. Девушка неотрывно смотрела в знакомое лицо, боясь опустить взгляд ниже: на выпирающие ребра, заметные даже под одеждой и одеялом, на по-птичьи сухие руки, обтянутые пожелтевшей кожей, на черные ободки под ногтями. Глаза Аксиньи впали, провалы глазниц были такими темными, что казались пустыми. Анна не слышала ее дыхания и на миг испугалась, что опоздала. Но на экранчике сердцебиения бежала слабая неровная нить, а тонкие ноздри едва заметно трепетали, выдавая, что женщина еще цепляется за жизнь.
Анна прерывисто вздохнула и потянулась тронуть руку Аксиньи. Но та ее опередила.
На запястье девушки сомкнулись пальцы, холодные настолько, что казалось, будто они не живому человеку принадлежат. Анна вскрикнула, но тут же устыдилась. Совсем нервы ни к черту стали.
- Бабуль, ты меня слышишь?
Темные круги на исхудавшем лице дрогнули и посветлели. Медленно, с усилием, женщина открыла глаза. Тонкие потрескавшиеся губы разомкнулись, и Аксинья вытолкнула вместе с воздухом несколько слов. Анна не расслышала и наклонилась ниже.
- Не вздумай... Возвращаться в дом, - коснулся ее уха едва ощутимый шепот.
Горло сдавило горечью.
Все эти годы Аксинья даже не пыталась встретиться с внучкой. Не присылала весточку и не спрашивала, как ее дела. Мать Анны продолжала общаться с Аксиньей. Но каждый раз, опуская трубку или возвращаясь из поездки, она могла лишь развести руками в ответ на немой вопрос дочери. Первое время мама пыталась выспросить, какая кошка между ними пробежала, но у Анны ответов не было, а Аксинья говорить не захотела.
Анна думала, что эта боль уже износилась и проржавела, осыпалась прахом на дно души, и лежит там, позабытая и неспособная поранить. Оказалось, нет. Оказалось, что под слоем ржавчины по-прежнему таится отточенное лезвие.
- Не вернусь, - она не стала вырывать руку. Пожатие и так было едва ощутимым. Жизнь едва теплилась в золотушном теле, мало напоминающем ту Аксинью, что Анна знала, и потревожить его сейчас казалось смертельно опасным. – Как ты себя чувствуешь?
- Пообещай! – птичья лапа сжалась сильнее. – Поклянись, что не приблизишься к дому!
- Да что не так с этим чертовым домом?! – девушка все же выдернула руку и вцепилась в край облезлого серого пледа, кусая губы. – Почему ты все время твердишь о нем, но не хочешь ничего объяснять? Как я могу избежать опасности, если даже не знаю, где она прячется?
Дверь распахнулась, и в палату ворвалась рассерженная медсестра.
- Посещение окончено! – рявкнула она и демонстративно принялась проверять приборы и поправлять капельницу. – Совсем рехнулась молодежь, готова бабку в могилу раньше времени свести ради хаты, да чтоб тебе пусто было... - она бормотала себе под нос тихонько, но недостаточно, чтобы ее не услышали.
- Аня, - донесся сзади слабый голос, и девушка резко обернулась. Бабушка что-то протягивала ей, с трудом оторвав руку от кровати. Анна подставила ладонь, и в нее с тихим шорохом ссыпались... рябиновые бусы. Обычные, из сушеных сморщенных ягодок, оставшихся, впрочем, такими же яркими, как грозди, каждый год украшающие старую рябину перед домом, словно многочисленные подвески – невесту. Девушка скривила губы. Не от того, что бабушка, даже впадая в старческое слабоумие, все равно продолжала твердить про рассоривший их дом. А от понимания, что это, скорее всего, их последняя встреча. Но они так и не попросили друг у друга прощения.
За спиной Анны дебелая рука медсестры с треском захлопнула дверь. Анна поспешила к выходу, но на полпути ее ноги подломились, и она сползла вдоль зеленоватой стены, давясь рыданиями.
- Девушка, вам плохо? – озабоченно склонился над Анной молодой врач, проходящий мимо с охапкой документов. Она помотала головой и уткнулась лицом в колени, закрыв голову руками. Всхлипывания рвались наружу, но Анна упорно сдерживала их, чувствуя, как слезы скапливаются в груди в огромный шар, оседающий горячечной тяжестью.
Раздался шорох. Анна удивленно подняла голову и поморгала, разглядывая лицо врача, усевшегося рядом с ней прямо на пол.
Тот вздохнул и отбросил с глаз прядку длинных темных волос. Анна невольно проследила взглядом движение его руки. Пальцы были музыкальные, как у пианиста или хирурга.
- Через полчаса у меня заканчивается смена. Тут рядом есть неплохая кофейня. Сам кофе отвратительный, но десерты что надо. Давайте вы дождетесь меня там, а потом выплачетесь от души. Вам надо, я вижу.
Анна покатала между пальцев шершавые ягодки рябиновых бус. Она не знала, зачем ему это надо, и почему именно ее он взялся утешать. Не спрашивала, сколько таких несчастных проходит через его красивые руки. Она просто заказала чашку дрянного кофе и проплакала до рассвета, судорожно цепляясь за его ладонь.
* * *
Анна постучала в свежевыкрашенную красной краской дверь и чуть отошла, ожидая, пока хозяева дойдут из глубины дома до порога. Шаги послышались быстро, и дверь распахнулась, выпуская дородную женщину, вытирающую полотенцем испачканные в муке руки. Увидев, кто стоит на пороге, она на мгновение изменилась в лице. Но почти сразу же разулыбалась, и гостья решила, что мелькнувшая тень ей померещилась.
- Анечка! А мы тебя не ждали, что ж ты не предупредила, что приедешь? Как добралась? Дороги-то развезло, хоть плачь!
- Здравствуйте, Марья Степановна. Да просто с билетами повезло, я и сама не ожидала, что удастся вырваться. Да уж, дороги – ужас, я на ПАЗике ехала, чуть на мосту не завязли.
- Да ты проходи, проходи, не стой на пороге. Я как раз пироги затеяла, так что мой руки – и за стол. А я пока ключи найду.
Анна скинула рюкзак с плеча и вошла следом за хозяйкой в уютный обжитой домик, окутанный густым запахом свежего хлеба. Марья Степановна жила по соседству с бабушкой и с момента, как Аксинья попала в больницу, присматривала и за ее домом тоже.
Пока хозяйка хлопотала на кухне, Анна утонула в старом мягком кресле, с наслаждением отогреваясь после холодной, промозглой улицы. С начала октября зарядили дожди, и весь мир превратился в одну огромную лужу, которую с трудом бороздил транспорт. На стол перед девушкой опустилась целая тарелка пирожков и кружка с ароматным травяным чаем. Анна искренне поблагодарила хозяйку и обхватила пузатые бока ледяными руками в тщетной попытке согреться.
- Так, говоришь, книгу приехала писать? Надо же... Я писателей всегда представляла этакими бородатыми старыми дядьками с хмурым взглядом.
- Вроде Толстого? – усмехнулась гостья.
- Да-да! Как – то сложно вообразить, что люди, пишущие всякие дюже серьезные вещи, выглядят...вот так, - и Марья Степановна обмахнула рукой девушку с головы до ног, тут же расцветая извиняющейся улыбкой. Анна покачала головой и осторожно отпила горький чай.
- Все так думают. Но уж какие есть, такие пишем...
- Ты только знаешь что? Переночуй сегодня и завтра у меня, ладно? – женщина просительно заглянула в лицо гостье. Анна удивленно вскинула бровь.
- Зачем? Вы же сами писали, что дом в порядке, не отсырел, не протек. Не вижу смысла вам надоедать. Да и я не очень люблю ночевать под чужой крышей. Даже если под ней так замечательно кормят, - Анна надкусила пирожок и нарочито широко улыбнулась.
Аксинья пекла лучше...
- Ну как знаешь, - Марья Степановна передернула плечами и снова засуетилась на кухне. Анне показалось, что женщина иногда поглядывала на нее, словно желая сказать что-то еще, но промолчала – а Анна решила не спрашивать.
Аксиньи не стало год назад. Она ушла тридцать первого октября, и эта дата врезалась в память Анны каленым железом. Они так и не поговорили: после ухода внучки Аксинья впала в кому и больше не очнулась. После скромных похорон Анна ударилась в работу: бралась за все, даже самые мелкие, проекты, помогала друзьям, но по ночам все равно хотелось выть в подушку. И тогда она стала писать книгу.
Внезапно история выросла и захватила внимание Анны настолько, что все остальные дела отошли на задний план. Анне оставалось дописать совсем немного, но для этого ей нужно было вырваться из круговорота будней, который она сама себе создала. А еще оказаться как можно дальше от места очередного расставания. И вроде уже привыкла, что личная жизнь у нее не ладится – как не ладилась у матери, а до нее – и у Аксиньи, но все равно каждый раз надеялась, что будет по-другому.
Вот тогда Анна и вспомнила про бабушкин дом. Конечно, она обещала ей, что не зайдет в него, но продать руки так и не дошли, а атмосфера глухой деревеньки очень здорово перекликалась с той, что была в ее книге.
И вот она здесь.
Анна помедлила на пороге, не заметив, что сжала тяжелую связку ключей так сильно, что костяшки побелели. Дверь когда – то была темно-синей, но потом ее кто-то перекрасил в такой же красный цвет, что и у Марьи Степановны. Наверно, она сама и постаралась. В наползающих со всех сторон сумерках оттенок выглядел вовсе не таким радостно – огненным, как у соседки, а тяжелым, густым и тревожным. Лик «деда» – хранителя белел на фоне двери как клык посреди наполненного кровью рта. Девушка скривила губы и вставила ключ в старый навесной замок.