Принцесса Востока

Алессандро

Что то не так. Виктория не отвечает на звонки. Звонок сразу переходит на автоответчик, значит ее телефон выключен.

Вдруг с ней что-то случилось? Напали какие-то враги, ее похитили или хуже, ее уже пытают. Черт возьми, где ты principessa?

—Лука, принеси мой компьютер.—нет смысла пробовать искать ее в городе. Вариант А, если ее и вправду похитили то они будут за городом. Вариант Б, она уехала и не хотела чтобы ее нашли. Надеюсь это второй вариант.

—Конечно, don.—Лука приносит компьютер и ждет дальнейших указаний.

—На сегодня все, можешь ехать домой к семье.— если Виктория не хотела чтобы ее нашли то не буду вмешивать в это посторонних. Я найду ее сам.

***

Взломав камеры наблюдения, я методично изучал каждый кадр за последние сутки. Пальцы нервно постукивали по столу, пока я перематывал записи, ища хотя бы намек на то, где могла исчезнуть Виктория. Мой дом казался слишком тихим, что очень напрягало. С момента нашый первой встречи, я перестал любить тишину. Раньше мне было комфортно, но теперь меня тревожит когда я не слышу ее смеха, без звука ее каблуков по мраморному полу, без того особого аромата жасмина, который всегда витал вокруг нее.

Наконец я нашел то, что искал. 7:23 утра - Виктория выходит из дома, одетая не в свой обычный деловой костюм, а в простое бежевое платье и удобные туфли. В руках у нее большая сумка, которую я никогда раньше не видел. Она садится не в свою спортивную машину, а берет один из менее приметных автомобилей из гаража.

Отследив маршрут через городские камеры, я видел, как она ехала через центр, потом свернула в старый район. Камеры в том районе были редкими и устаревшими, но последние кадры показывали, как ее машина паркуется возле знакомого здания.

Госпиталь Эвита.

Старое трехэтажное здание из красного кирпича, которое когда-то было частной клиникой, а теперь служило детским домом. Что ты там делаешь, милая?

Внезапно в памяти всплыла болезненная картина годичной давности. Особняк Соколова. Соколов, который направляет пистолет на меня . Виктория, бросающаяся ко мне, когда я оказался на линии огня. Звук выстрела. Ее кровь. То как она упала передо мной.

"Повреждение матки критическое," - сказал тогда врач, не глядя мне в глаза. "Мы сделали все возможное, но дети... дети теперь невозможны."

Я помнил, как Виктория лежала в больничной палате, бледная как будто на грани смерть, и смотрела в потолок пустыми глазами. Она не плакала. Даже не говорила. Просто лежала, будто что-то внутри нее умерло вместе с той пулей.

Боже мой... Виктория. Ты приходишь к детям.

Сердце сжалось от понимания. Я быстро натянул темную рубашку и джинсы - одежду, которая не привлекала бы внимания, и поехал к госпиталю Эвита.

Здание стояло в окружении небольшого, но ухоженного сада. Старые дубы бросали длинные тени на детскую площадку, где был установлен яркий игровой комплекс, песочница и несколько скамеек. Я припарковался на противоположной стороне улицы, за густыми кустами, откуда хорошо просматривалась вся территория.

И тогда я увидел ее.

Виктория сидела на одной из скамеек возле песочницы, и весь ее облик был совершенно другим. Волосы, обычно уложенные в строгий пучок, свободно падали на плечи мягкими волнами. Лицо, которое в последние месяцы часто было напряженным и отстраненным, сейчас светилось такой нежностью, что у меня перехватило дыхание.

Рядом с ней копошилась маленькая девочка лет пяти с копной темных кудрей, собранных в два хвостика яркими резинками. На ней было розовое платьице в белый горошек и маленькие белые сандалики. Девочка что-то оживленно рассказывала, размахивая пухлыми ручками, а на ее лице сияла безграничная детская радость.

Виктория слушала с таким вниманием, будто каждое слово ребенка было драгоценным. Она кивала, улыбалась, иногда задавала вопросы. Ее руки нежно поправляли выбившиеся из хвостиков кудряшки девочки, и в этом жесте было столько материнской заботы, что у меня защипало в глазах.

— Тетя Вики, а посмотрите, что я вам нарисовала! — детский голосок донесся через сад, и я увидел, как девочка протягивает Виктории смятый лист бумаги.

— Покажи, малышка, — мягко ответила Виктория, принимая рисунок. Даже на расстоянии я видел, как внимательно она рассматривает детские каракули. — Это очень красиво, Сашенька. Расскажи мне, что здесь нарисовано?

— Это мы с вами! — девочка ткнула пальчиком в рисунок. — Вот вы, а вот я, и мы держимся за ручки. А это наш дом, где мы будем жить вместе, когда я вырасту большая!

Я увидел, как дрогнули губы Виктории. На мгновение в ее глазах мелькнула боль, но она быстро взяла себя в руки и крепко обняла девочку.

— Какой прекрасный дом, малышка. И знаешь что? Я повешу этот рисунок у себя дома, на самом почетном месте.

— Правда? — глаза Александры засветились восторгом. — А вы завтра тоже придете?

— Конечно, principessa. Я же обещала.

Сердце сжалось болезненно при звуке этого слова. Principessa - так я всегда называл Викторию. А теперь она называла так маленькую сироту, которая искала материнскую любовь.

Я продолжал наблюдать, зачарованный и одновременно разбитый увиденным. К Виктории постепенно подтягивались другие дети. Мальчик лет семи с рыжими волосами и веснушками, застенчиво прятавшийся за спиной Александры. Две девочки-близняшки, не старше четырех лет, с одинаковыми светлыми косичками. Подросток лет тринадцати, который пытался казаться взрослым и независимым, но не мог скрыть голода по вниманию в своих глазах.

— Марк, иди сюда, — позвала Виктория рыжего мальчика. — Покажешь мне, как у тебя дела с математикой?

Мальчик покраснел, но подошел ближе, доставая из кармана мятую тетрадку.

— Я... я решил все примеры, которые вы мне дали, тетя Вики. Но некоторые получились неправильно.

— Ничего страшного, — мягко сказала Виктория, усаживая его рядом с собой. — Давайте разберем вместе. Ошибки - это не страшно, страшно не учиться на них.

Я смотрел, как она терпеливо объясняет мальчику задачи, как подбадривает близняшек, строящих замок из песка, как находит нужные слова для угрюмого подростка. В каждом ее движении, в каждом взгляде была такая естественная материнская забота, что становилось ясно - она рождена для этого.

Солнце медленно клонилось к горизонту, окрашивая небо в мягкие оранжево-розовые тона. Дети играли, смеялись, и Виктория была центром их маленького мира. Она рассказывала им истории, помогала решать детские конфликты, утешала, когда кто-то падал и царапал коленку.

Когда Александра споткнулась и разбила коленку о край песочницы, Виктория мгновенно оказалась рядом. Она подняла плачущую девочку на руки, нежно качала ее, шептала успокаивающие слова. Из сумки достала пластырь с ярким рисунком и аккуратно заклеила царапину.

— Видишь? Теперь у тебя есть красивая бабочка на коленке, — сказала она, целуя девочку в макушку. — Она будет охранять тебя.

Алессандра перестала плакать и с восторгом рассматривала пластырь.

— Тетя Вики, а у вас есть дети дома? — спросила она с той прямотой, которая свойственна только детям.

Я видел, как застыла Виктория. Секунда. Две. Потом она нежно погладила девочку по голове.

— У меня есть вы, малышка.

— А мы можем приехать к вам домой? — подал голос Марко. — Там, наверное, очень красиво.

— И много игрушек! — добавила одна из близняшек.

Виктория обняла их всех, и в ее объятиях было столько любви, что у меня перехватило дыхание. Но я также видел боль в ее глазах - боль женщины, которая знала, что эти дети никогда не смогут пойти с ней домой, а она никогда не сможет дать им то, что они действительно хотели - настоящую семью. Это слишко опасно. Так-как она глава русской мафий. Теперь я понимаю, почему она не хотела чтобы кто либо знал где она находится. Если кто-то из ее врагов узнает о ее слабость, они будут использовать этих детей против нее.

Когда солнце почти коснулось горизонта, из здания вышла пожилая женщина в белом халате.

— Дети, время ужина! — позвала она. —Александра, Марк, девочки, идите мыть руки!

Начались прощания. Каждый ребенок обнимал Викторию так, будто боялся, что больше ее не увидит. Алекандра цеплялась за ее шею особенно крепко.

— Тетя Вики, вы точно-точно завтра придете? — шептала она на ухо. — Обещаете?

— Обещаю, малышка. Я всегда сдерживаю свои обещания, ты же знаешь.

— Не забудьте про меня, — попросила девочка, и в ее голосе была такая детская уязвимость, что сердце разрывалось.

— Никогда, милая. Никогда. Ты у меня в сердце, всегда.

Дети неохотно пошли к зданию, оборачиваясь и махая руками. Виктория махала в ответ, улыбаясь, но как только дети исчезли за дверью, улыбка исчезла с ее лица.

Она осталась сидеть на скамейке в опустевшем саду, глядя на здание детского дома. Плечи ее поникли, и я увидел, как по щекам потекли слезы - тихие, горькие слезы женщины, которая отдавала всю свою материнскую любовь чужим детям, потому что своих у нее никогда не будет.

Она плакала беззвучно, обхватив себя руками, словно пытаясь удержать внутри боль, которая грозила разорвать ее на части. В этом плаче была вся ее тоска по материнству, вся нереализованная любовь, все несбывшиеся мечты о семье.

Я больше не мог оставаться просто наблюдателем. Выйдя из машины, я медленно пересек улицу и вошел в сад. Мои шаги по гравию были слишком громкими в тишине вечера. Виктория услышала их и резко обернулась, поспешно вытирая слезы рукавом платья.

— Алессандро? — ее голос был хриплым от слез. — Как ты... что ты здесь делаешь?

Вместо ответа я сел рядом с ней на скамейку, чувствуя, как она напряглась. Между нами повисла тяжелая тишина, нарушаемая только шелестом листьев и далеким шумом города.

— Почему ты не рассказала мне? — тихо спросил я, глядя на здание детского дома, окна которого уже начинали светиться теплым светом. — Почему скрывала, что приходишь сюда?

Виктория отвернулась, снова глядя на пустую игровую площадку, где еще недавно звенел детский смех.

— Потому что знала, что ты будешь винить себя, — ее голос был едва слышным. — А ты и так винишь себя за то ранение. Каждый день я вижу это в твоих глазах.

— Я действительно виню себя, — признался я, сжав кулаки. — Если бы не я, если бы ты не закрыла меня собой...

— Если бы не ты, этих детей вообще не существовало бы в моей жизни, — она повернулась ко мне, и в ее глазах я увидел смесь боли, гнева и чего-то еще. — Я не могу иметь своих детей, Алессандро. Никогда. Врачи это подтвердили окончательно три месяца назад. Но я могу любить чужих. И знаешь что? Возможно, это тоже имеет смысл.

Ее голос дрожал, но в нем была удивительная стойкость.

— Александра мечтает о матери с трех лет. Марк пережил такое что и своему врагу такого не пожелаешь. Близняшки потеряли родителей в автокатастрофе.— Слезы снова потекли по ее щекам. — Они нуждаются в любви так же сильно, как я нуждаюсь в возможности любить их. Разве это не справедливо?

Я взял ее руку в свою, чувствуя, как она дрожит. Ее пальцы были холодными, несмотря на теплый вечер.

— Principessa, ты не должна переживать это в одиночку. Мы могли бы...

— Что? — в ее голосе послышалась горькая усмешка. — Что ты предлагаешь, Алессандро? Жениться на бесплодной женщине? Построить семью, которой никогда не будет? Притворяться, что все нормально, пока ты не поймешь, что хочешь собственных детей?

Боль в ее словах была физически ощутимой. Я понял, что она прокручивала эти мысли в голове месяцами, мучая себя сценариями, которые могли никогда не случиться.

— Я предлагаю построить семью, которая будет, — сказал я, поворачивая ее лицо к себе ладонями. — Здесь. С этими детьми. С Александрой, которая рисует наш общий дом. С Марком, который наверняка мечтает об семье с тобой. С близняшками, которые нуждаются в стабильности.

Виктория смотрела на меня широко раскрытыми глазами, в которых боролись недоверие и отчаянная надежда.

— Ты не понимаешь, о чем говоришь... — прошептала она. — Это не игра, Алессандро. Это дети. Настоящие дети с настоящими потребностями. Им нужна не жалость, им нужна любовь. Постоянная, безусловная любовь.

— Я это понимаю. — Я поцеловал ее руку, вдыхая знакомый аромат жасмина. — И я понимаю, что люблю тебя. Не за то, что ты можешь мне дать, а за то, кто ты есть. А ты, amore mio, способна любить больше, чем кто-либо другой.

Впервые за многие месяцы я увидел в ее глазах настоящую надежду. Слабую, едва заметную, но живую.

— Ты правда готов... на это? — голос ее дрожал. — На детей, которые могут никогда не полюбить тебя? На бессонные ночи, когда Александра плачет от кошмаров? На подростковые бунты Марка? На необходимость доказывать социальным службам, что мы достойны их?

— Я готов на все, что сделает тебя счастливой, — ответил я, и впервые за долгое время почувствовал, что знаю, чего действительно хочу. — И если эти дети - часть твоего счастья, то они станут частью моего.

Виктория смотрела на меня долго, изучающе. Потом медленно прижалась ко мне, и я обнял ее, чувствуя, как влажность ее слез пропитала мою рубашку.

— Я так боялась, что ты меня оставишь, — прошептала она в мою грудь. — Когда узнаешь правду...

— Никогда, — твердо сказал я, целуя ее в макушку. — Ti amo, Виктория. Навсегда.

Мы сидели в обнимку, пока над садом не зажглись первые звезды. И впервые за год я почувствовал, что мы снова можем быть счастливы. По-другому, чем планировали, но счастливы.

Потому что иногда любовь означает не создание чего-то нового, а исцеление того, что уже существует.