Принцесса Востока

Виктория

Неделя прошла как в тумане. Каждый день я приезжала к детям, но теперь все было по-другому. Алессандро больше не следил за мной издалека — он приходил вместе со мной. Сначала дети отнеслись к нему настороженно. Незнакомый мужчина в дорогом костюме, говорящий с акцентом — не самый обычный гость для детского дома.

Но Алессандро... он оказался прирожденным отцом.

Я помню тот момент, когда все изменилось. Марк показал ему свою сломанную машинку — красный пожарный грузовик, у которого отвалилось колесо и перестала работать сирена. Мальчик держал игрушку так бережно, словно это было сокровище.

— Папа ее подарил, — тихо сказал Марк, и в его голосе слышались непролитые слезы. — Перед тем как... перед тем как уехал.

Алессандро присел на корточки, оказавшись на одном уровне с ребенком. Я видела, как что-то дрогнуло в его глазах — то же самое выражение, которое появлялось, когда он смотрел на меня.

— Можно посмотреть? — он протянул руку, и Марк неохотно отдал игрушку.

Я думала, он пообещает купить новую — так поступают богатые люди, привыкшие решать проблемы деньгами. Но Алессандро поступил иначе. Он сел прямо на пол в своем дорогом костюме от Армани, достал из кармана маленький швейцарский нож и осторожно начал разбирать машинку.

— Видишь, — он показывал Марку каждое движение, — здесь просто отошел контакт. А колесо... нужно только подогнуть ось. Твой папа выбрал очень хорошую машинку — она прочная.

Полчаса Алессандро возился с проводками, объясняя Марку принципы работы простейшей электроники. Его пальцы, привычные к оружию и подписанию смертных приговоров, осторожно паяли тонкие провода зажигалкой.

— Eccolo! — воскликнул он по-итальянски, когда машинка наконец ожила. Сирена взвыла, красные огоньки заморгали. — Готово!

Глаза Марка засветились таким восторгом, что у меня перехватило дыхание. Мальчик прижал машинку к груди и впервые за месяцы улыбнулся по-настоящему.

— Спасибо, — прошептал он, коверкая итальянское слово. — Спасибо, дядя Алессандро.

И тогда этот грозный мужчина, которого боялась вся итальянская мафия, расплакался. Тихо, почти незаметно, но я видела, как блеснули слезы в его глазах.

Александра поначалу пряталась за мной, выглядывая из-за моей спины как маленький котенок. Но когда Алессандро начал рассказывать ей сказки на итальянском, переводя каждое слово, она была зачарована.

— C'era una volta una principessa... — он говорил мягким голосом, а потом переводил: — Жила-была принцесса, которая жила в высокой башне...

— А почему в башне? — спрашивала Александра, садясь все ближе к нему.

— Потому что она ждала своего принца, — Алессандро бережно поправил выбившуюся из косички прядь ее волос. — Но принц не знал, что она там. Ему нужно было быть очень смелым, чтобы найти ее.

— А он нашел?

— Sì, principessa. Он нашел. И знаешь что? Оказалось, что принцесса вовсе не ждала спасения. Она сама спасла принца.

"Principessa," — называл он ее, как когда-то называл меня, и мое сердце сжималось от нежности. Но в то же время я чувствовала странную ревность — не к ребенку, а к собственному прошлому, к той девушке, которой я больше не была.

Вечером, когда дети ложились спать, Александра подбежала к Алессандро и крепко обняла его за ноги.

— Дядя Сандро, — прошептала она, — а ты будешь нашим папой?

Алессандро замер. Я видела, как его лицо изменилось, как в глазах отразились боль и надежда одновременно. Он осторожно поднял девочку на руки.

— Хочешь, чтобы я был твоим папой, principessa?

— Очень хочу. И Марк тоже хочет, только стесняется сказать.

Я отвернулась, не в силах смотреть на эту сцену. Слишком много эмоций, слишком много боли. Эти дети заставляли нас чувствовать то, что в нашем мире считалось слабостью.

Но реальность ворвалась в наше хрупкое счастье холодным февральским утром.

                                                          ***

— Виктория Волкова, — Дмитрий вошел в мой кабинет с мрачным выражением лица, даже не постучав. Это было плохим знаком — мой телохранитель всегда соблюдал этикет. — У нас проблемы.

Я оторвалась от документов, которые просматривала чисто механически — мысли были совсем в другом месте. На столе лежали детские рисунки: Александра нарисовала нашу "семью" — себя, Марка, меня и Алессандро, держащихся за руки возле большого дома. Наивно и трогательно.

— Какие проблемы?

Дмитрий закрыл за собой дверь, проверил, не включены ли прослушивающие устройства. Его лицо было серым от усталости — значит, он не спал всю ночь, собирая информацию.

— Николай Петров делает ходы. Он распространяет слухи, что вы... отвлеклись. Что не уделяете должного внимания делам братвы.

Сердце упало. Петров — один из старых соратников моего отца, который никогда не мог смириться с тем, что женщина заняла место пахана. Он годами ждал подходящего момента для удара, и теперь, видимо, решил, что время пришло.

— Что именно он говорит?

— Что вы проводите время неизвестно где, что ваши решения стали... мягче. Что под женским руководством братва слабеет. Вчера он собрал встречу старейшин — без вашего разрешения.

Я встала, подойдя к окну. За стеклом шел снег, большими пушистыми хлопьями, и я подумала о детях — сегодня они не смогут играть на улице. Александра расстроится, она так любила лепить снеговиков.

— И что думают остальные?

— Пока держатся. Борис Крылов открыто сказал Петрову, чтобы тот не забывался. Старик Семенов тоже на вашей стороне. Но Петров набирает сторонников. Особенно среди молодых, которые не помнят, как вы пришли к власти. Они видят только красивую женщину и думают, что власть досталась вам легко.

Я усмехнулась горько. Легко. Если бы они знали, сколько крови на моих руках, сколько ночей я не спала, планируя устранение врагов отца. Если бы знали, как я убила Антона Морозова — человека, который хотел изнасиловать меня "на память об отце".

— Есть еще кое-что, — голос Дмитрия стал еще мрачнее. — Вчера к детскому дому подъезжала черная "Волга". Охрана не видела номеров. Машина стояла полчаса, потом уехала.

Кровь застыла в жилах. Они знали. Каким-то образом узнали про детей.

— Ты уверен?

— Абсолютно. У меня там свои люди после того случая с пожаром в прошлом месяце.

Дверь кабинета открылась без стука — привилегия, которую я предоставила только одному человеку. Алессандро вошел с букетом белых роз — он каждый день приносил мне цветы, как в юности. Но остановился, увидев мое лицо.

— Cosa succede? — спросил он по-итальянски, потом перешел на русский: — Что случилось?

— Проблемы в семье, — коротко ответила я. — Дмитрий, оставь нас одних.

Мой телохранитель кивнул и вышел, плотно закрыв за собой дверь. Алессандро бережно поставил розы в вазу — они были его способом напоминать мне о красоте в мире, полном уродства.

— Расскажи, — он подошел ко мне, положив руки на плечи. Его прикосновение было теплым, успокаивающим, но я чувствовала напряжение в его мышцах.

Я поведала ему о Петрове, о слухах, о том, что моя власть под угрозой. О черной "Волге" у детского дома. С каждым словом лицо Алессандро становилось все мрачнее, а в глазах появлялось то выражение, которое знали его враги — холодное, расчетливое, смертоносное.

— Bastardo, — прошипел он. — Этот Петров переходит границы. Хочет, чтобы я напомнил ему, что значит неуважение к семье ?

— Нет, — я отстранилась от него. — Ты не понимаешь. Если я начну действовать силой, это только подтвердит их слова о том, что я отвлеклась, что принимаю решения сердцем, а не головой. А если не начну...

— То потеряешь контроль.

— Именно. Это идеальная ловушка. Петров умнее, чем я думала.

Мы молчали, понимая весь ужас ситуации. Я была в ловушке, созданной моими же чувствами. Любое действие могло стать роковым.

— А дети? — тихо спросил Алессандро, и в его голосе я услышала ту же боль, что чувствовала сама.

— Что — дети? — я старалась, чтобы мой голос звучал равнодушно, но сердце разрывалось.

— Если начнется война за власть, если твое положение пошатнется... Твои враги узнают о них. И используют против тебя.

Я закрыла глаза, представив Александру в руках людей Петрова. Представив, как он держит фотографию девочки, угрожая причинить ей вред, если я не отступлю. Представив Марка, испуганного, плачущего, не понимающего, почему его снова бросают. Тошнота подкатила к горлу.

— Madonna santa, — прошептал Алессандро, читая мысли по моему лицу. — Они пойдут на все. Даже на детей.

— Я должна их защитить, — голос дрожал, несмотря на все мои попытки контроля.

— Sì. Но как?

Ответ пришел сам собой, внезапно и четко, как выстрел в тишине. От его простоты и ужаса у меня закружилась голова.

— Мы должны исчезнуть, — прошептала я. — Оба. Навсегда.

Алессандро

— Sei pazza? — сорвалось с языка по-итальянски, потом я повторил по-русски: — Ты с ума сошла? Виктория, ты предлагаешь бросить все? Твою власть, мою семью, все, ради чего мы жили?

— Я предлагаю остаться живыми, — ответила она с пугающим спокойствием. — И дать шанс на жизнь этим детям.

Мы стояли в ее кабинете, среди символов власти — дорогой мебели, картин, сейфа с деньгами и оружием. За окном продолжал падать снег. Такой мирный, спокойный снег — полная противоположность бури, которая разыгралась в моей голове.

Я подошел к ее столу, взял в руки детский рисунок. Александра изобразила меня в центре — высокого мужчину в черном костюме, но с улыбкой на лице. Рядом Виктория в красивом платье, дети по краям. Над домом яркое желтое солнце.

— Виктория, ты столько работала, столько жертвовала, чтобы получить это место. Твой отец отдал жизнь за эту власть. Твоя мать... И теперь ты хочешь бросить все, над чем работала? — я положил рисунок обратно. — Я готов на все ради тебя, но не хочу, чтобы ты выбирала между долгом перед отцом и мной.

— Ты не понимаешь, — она подошла ко мне, взяла мои руки в свои. — Отец создавал империю, чтобы защитить семью. Мать умерла, защищая меня. Они бы поняли. Ты и есть моя семья, Алессандро. Ты, Марк и Александра. Прости, что мне понадобилось столько времени, чтобы это понять.

Я смотрел в ее глаза — серо-голубые, как зимнее небо, — и видел в них решимость. Ту же самую решимость, с которой она когда-то пришла ко мне в Италию, требуя союза. Ту решимость, которая помогла ей выжить в мире, где женщин считали только украшением.

— Amore mio, — я притянул ее ближе, — не извиняйся. У нас есть вся жизнь впереди. Но должен быть другой способ. Мы можем просто обеспечить детям защиту. Я могу выделить лучших людей, перевести их в безопасное место...

— Нет, — она качнула головой. — Ты все еще не понимаешь. В нашем мире нет места для слабости. А любовь к этим детям — это слабость в глазах наших врагов. Пока мы остаемся теми, кто мы есть, дети будут живыми мишенями.

Я отпустил ее руки, прошелся по кабинету. На стене висела фотография ее отца — Михаил Волков, легендарный вор в законе. Рядом — портрет деда, основателя династии. Поколения людей, которые жили и умирали за власть.

— Знаешь, что сказал мне мой отец перед смертью? — спросил я, не оборачиваясь. — "Famiglia è tutto". Семья — это все. Не деньги, не власть, не уважение. Семья.

— Тогда ты понимаешь, почему я должна это сделать.

Логика была жестокой, но безупречной. Я знал это лучше всех. В мире мафии семья — это либо сила, либо уязвимость. Жена дона могла стать союзницей или заложницей. Дети — либо наследниками, либо жертвами. А сироты из детского дома не могли стать силой. Только уязвимостью.

— Что ты предлагаешь? Просто исчезнуть? Наши враги не поверят в это. Слишком много людей захотят убедиться, что мы действительно мертвы.

— Не исчезнуть. Умереть.

Слово повисло в воздухе как приговор. Как звук гильзы, упавшей на мрамор.

— Инсценировать смерть, — продолжила она, и ее голос стал деловым, как будто мы обсуждали обычную операцию. — Катастрофу. Взрыв. Что-то, после чего не останется тел для опознания.

Я молчал, переваривая услышанное. План был безумным. Но чем дольше я думал, тем больше понимал — это единственный способ. В нашем мире не существовало концепции "временного отхода". Либо ты мертв, либо ты враг.

— Машина упадет в воду, взорвется. В такой холод тела могут не найти недели, а если и найдут — опознать будет невозможно.

— Мы пересядем в другую машину за километр до "места катастрофы".— продолжил я ее идею.

— Кто будет знать правду?

— Минимум людей. Дмитрий — он моя правая рука, я доверяю ему больше, чем себе. Кирилл — мой двоюродный брат, он поможет с документами и деньгами. Он единственный в семье, кто не предаст. И...

— Лука, — закончил я. — Мой консильере. Без него это невозможно организовать.

Лука Бартолини — мой старший советник, человек, который знал все мои тайны. Если кто и мог организовать мою "смерть" так, чтобы даже семья поверила, то только он.

— Только они, — кивнула Виктория. — Больше никто. Даже дети не должны знать правду до последнего момента.

— Это будет для них травмой, — я представил лица Марка и Александры, когда им скажут, что мы погибли. — Потом, когда узнают правду...

— Зато они будут живы. И у них будет настоящая семья, а не иллюзия счастья над пропастью.

— А потом? Куда мы денемся? Как будем жить?

— У меня есть счета, которые не знает даже Кирилл. Швейцария, Каймановы острова, Сингапур. Этого хватит на безбедную жизнь. А у тебя?

Я усмехнулся горько, вспоминая разговор с отцом много лет назад.

— У каждого дона есть запасной план, — сказал я. — Новая Зеландия. Ферма в горах, вдали от цивилизации. Документы на другое имя, счета в местных банках. На случай, если придется быстро исчезнуть. Отец называл это "страховкой для семьи".

— Тогда у нас есть шанс.

Я подошел к окну, глядя на Москву, раскинувшуюся внизу. Где-то там, в офисах и на складах, работали мои люди. Где-то Лука решал вопросы, которые скоро станут не моими проблемами. Где-то враги строили планы против нас, не зная, что мы уже приняли решение.

— Знаешь, что самое страшное? — сказал я, не оборачиваясь.

— Что?

— То, что я готов на это. Ради тебя. Ради этих детей. Я готов умереть для всех остальных, лишь бы остаться живым для вас.

Я почувствовал, как она подошла сзади, обняла за талию. Ее голова легла мне на плечо, и я ощутил знакомый аромат ее духов — жасмин и сандал.

— Я тоже боюсь, — прошептала она. — Но я еще больше боюсь того, что может случиться с детьми, если мы останемся. Они заслуживают детства. Настоящего детства, без страха и крови.

— Когда мы им скажем?

— В последний момент. Когда все будет готово. Дмитрий отвезет их в безопасное место, а мы... мы "умрем" в этот же день.

Мы стояли у окна, обнявшись, и планировали собственную смерть. За окном падал снег, накрывая Москву белым покрывалом. Где-то в детском доме Александра и Марк играли, не зная, что их мир скоро изменится навсегда.

И впервые за много лет я был абсолютно уверен, что принимаю правильное решение.

— Ti amo, — прошептал я ей на ухо.

— И я тебя люблю, — ответила она по-русски. — Настолько, что готова умереть ради нашего будущего.