Принцесса Востока

Виктория

Третий день в больнице. Ненавижу это чувство беспомощности.

Всю жизнь привыкла контролировать ситуацию. В бизнесе, в семье, в отношениях — всегда была той, кто принимает решения, ведет за собой, решает проблемы. А сейчас лежу в этой проклятой кровати как сломанная кукла и даже в туалет не могу дойти без головокружения.

Врачи говорят, что это нормально. Что мозгу нужно время восстановиться, что торопиться нельзя. Но я не привыкла к "нельзя".

— Виктория, — говорит доктор, входя в палату, — Как самочувствие?

— Хочу домой, — отвечаю я раздраженно.

— Понимаю. Но еще рано. Головокружения все еще есть?

— Немного.

— Значит, остаемся еще на пару дней.

Он уходит, а я остаюсь злиться на собственную беспомощность. В дверь стучат. Входит Алессандро с подносом в руках.

— Принес завтрак, — говорит он.

Последние два дня он появляется каждое утро с едой из хорошего ресторана. Больничная пища отвратительная, и он это знает.

— Не голодна.

— Ешь. Нужно восстанавливать силы.

Ставит поднос на придвижной столик, начинает раскладывать — круассан, свежие ягоды, чай. Все мои любимые вещи.

— Откуда ты помнишь, что я люблю малину? — спрашиваю я.

— Помню многое.

Конечно, помнит. Год прошел, а он помнит, какой чай я пью по утрам.

— Не нужно за мной ухаживать.

— Нужно.

— Алессандро...

— Ешь или я запихну насильно в тебя эту еду, — повторяет он, садясь в кресло. — А потом ругайся сколько хочешь.

Беру круассан. Действительно вкусный, из той французской пекарни рядом с моим домом. Он ездил через полгорода, чтобы купить именно этот.

— Зачем ты это делаешь? — спрашиваю я.

— Что именно?

— Все это. Еда, цветы, круглосуточное дежурство. Зачем?

Он молчит, смотрит в окно.

— Потому что не могу иначе.

— Год назад мог.

— Год назад был идиотом.

— А сейчас?

— Сейчас тоже идиот. Но по-другому.

Несмотря на злость, улыбаюсь. Алессандро всегда умел быть честным в самые неожиданные моменты.

— Мне не нужна твоя жалость, — говорю я.

— Хорошо. Потому что я тебя не жалею.

— Тогда что?

Он поворачивается ко мне, и в его глазах такая интенсивность, что становится трудно дышать.

— Я люблю тебя. Всегда любил. И видя тебя в больничной койке сводит меня с ума, потому что я знаю — это могло закончиться по-другому.

Прямые слова. Без обиняков, без красивых фраз.

— Любишь, — повторяю я. — И поэтому бросил.

— Да.

— Логично,— говорю с сарказмом.

— Глупо и эгоистично. Но тогда мне казалось правильным.

Беру чашку кофе. Рука дрожит — от слабости или от его слов, не знаю.

— А сейчас что кажется правильным?

— Быть здесь. Рядом с тобой.

— Пока я не выздоровею?

— Пока ты не скажешь уходить.

Мы смотрим друг на друга через маленький столик. Между нами столько недосказанного, столько боли и обид. Но есть и что-то еще. То, что было всегда, с первого дня знакомства.

— Я ненавижу чувствовать себя беспомощной, — говорю я тихо.

— Знаю.

— Ненавижу, что не могу встать и уйти, когда мне хочется.

— Знаю.

— Ненавижу, что ты видишь меня такой.

— Почему?

— Потому что привыкла быть сильной. Контролировать ситуацию. А сейчас я как ребенок — не могу даже душ принять без головокружения.

Алессандро встает, подходит к кровати. Садится на край, осторожно берет мою руку.

— Principessa, — говорит он мягко, и я не поправляю его, — ты самая сильная женщина, которую я знаю. То, что сейчас тебе нужно время восстановиться, не делает тебя слабой.

— Делает беспомощной.

— Временно. И в этом нет ничего постыдного.

— Для тебя, может быть. А для меня есть.

Он гладит мою руку большим пальцем. Жест привычный, знакомый. Год назад он делал так же, когда я нервничала.

— Хочешь, расскажу, что я чувствовал, когда лежал в больнице после ранения в живот?

— Когда это было?

— Три года назад. Покушение конкурентов. Пуля прошла в миллиметре от печени.

Я помню это. Тогда мы еще не были вместе, но я знала о покушении.

— Что ты чувствовал?

— Ярость. На себя, на ситуацию, на всех вокруг. Ненавидел лежать неподвижно, ненавидел зависеть от других. Лука приносил еду, врачи делали обходы, медсестры меняли повязки — и каждый раз я чувствовал себя не мужчиной, а больным животным.

— И что помогло?

— Ты.

Я удивленно смотрю на него.

— Я? Но мы тогда едва знали друг друга.

— Ты пришла один раз. Принесла книги и сказала, что сильные люди не те, кто никогда не падает, а те, кто умеет подняться. И что иногда нужно позволить другим помочь тебе подняться.

Не помню таких слов. Но помню, что действительно навещала его. Один раз, формально, как дочь союзника.

— Тогда ты меня выслушала, — продолжает он. — Не сказала, что я должен быть благодарен за то, что остался жив. Не говорила, что все будет хорошо. Просто выслушала.

— И теперь хочешь выслушать меня?

— Хочу быть рядом. В любом качестве, которое ты разрешишь.

Убираю руку из его ладони. Слишком много близости для одного разговора.

— Алессандро, я не знаю, что мы делаем.

— И я не знаю.

— Тогда зачем продолжаем?

— Потому что альтернатива хуже.

— Какая альтернатива?

— Я ухожу, ты остаешься одна, и мы оба делаем вид, что ничего не было.

— Может быть, так лучше.

— Может быть. Но я больше не могу притворяться, что тебя нет в моей жизни.

Честность. Обещанная честность.

— А я не могу притворяться, что не боюсь, — говорю я. — Боюсь поверить тебе снова. Боюсь привыкнуть к тому, что ты рядом.

— Боишься, что я снова сбегу?

— Да.

— И это логично. У тебя есть все основания не доверять мне.

— Тогда что мы делаем?

— Не знаю, — повторяет он. — Может быть, пробуем. Медленно, осторожно. Без обещаний на будущее.

— А если не получится?

— Тогда не получится. Но по крайней мере, мы будем знать, что попытались.

Молчу, обдумывая. В коридоре слышны голоса, где-то плачет ребенок.

— У меня есть условие, — говорю я наконец.

— Слушаю.

— Никаких решений за меня. Что бы ни случилось, ты не имеешь права решать, что для меня лучше. Обещаешь?

— Обещаю.

— И еще одно. Если почувствуешь, что хочешь сбежать — скажи сразу. Не мучай нас обоих.

— Хорошо.

— Тогда... — делаю паузу, набираясь смелости, — можешь остаться. Пока я здесь.

— Спасибо.

— Не за что. Просто не обманывай мои ожидания.

— Постараюсь.

Он снова берет мою руку, и на этот раз я не убираю. Его ладонь теплая, знакомая. Рука, которая год назад гладила мои волосы по ночам.

— Виктория?

— Да?

— Я скучал по тебе. Каждый день.

— Не говори так.

— Почему?

— Потому что я тоже скучала. И это было адом.

Он целует мою руку, легко, почти невесомо.

— Тогда давай сделаем так, чтобы больше не пришлось скучать.

— Красивые слова.

— Попробую подкрепить их делами.

Смотрю на него, изучаю лицо. Те же глаза, тот же упрямый подбородок. Но что-то изменилось. В выражении, в том, как он держится.

— Ты выглядишь усталым, — замечаю я.

— Плохо спал последние дни.

— Почему?

— Боялся, что утром ты скажешь уходить.

— И что бы ты сделал?

— Ушел бы. Но это убило бы меня.

Слишком честно. Слишком больно. Но именно этого я и требовала — честности.

— Тогда не уходи, — говорю я тихо. — По крайней мере, сегодня.

— А завтра?

— Завтра посмотрим.

Он улыбается. Первая настоящая улыбка за эти дни.

— Хорошо. Один день за раз.

— Один день за раз, — соглашаюсь я.

И, может быть, это начало чего-то нового. Или конец чего-то старого. Но сейчас это неважно. Важно только то, что я больше не одна в этой больничной палате.

Важно то, что его рука держит мою, и пока что этого достаточно.

Алессандро

Пару дней спустя

Захожу в палату. Пуста. Где, черт возьми, Виктория?

В ту же секунду на меня нахлынули самые ужасные мысли. Осложнения. Внезапное ухудшение. Операция. Или хуже — она сбежала из больницы, не дождавшись выписки, с ее упрямством это вполне возможно.

— Медсестра! — кричу я, выбегая в коридор.

Молодая девушка в белом халате оборачивается.

— Пациентка из 204 палаты, где она?

— А вы кто?

— Алессандро Д'Анджело. Я каждый день ее навещаю.

— Ах да, мисс Волкова. Ее выписали час назад. Все анализы в норме, доктор Марчелли дал разрешение.

Выписали. Она выписалась и даже не сказала мне.

Звоню ей. Телефон недоступен. Звоню Дмитрию — тот же результат.

— Лука! — зову телохранителя, который ждет в машине внизу.

— Да, don?

— Дом Волковых. Быстро.

— Что-то случилось?

— Виктория исчезла из больницы.

Едем через весь город на бешеной скорости. В голове крутятся самые мрачные сценарии. Может, ей стало хуже, и ее увезли в другую больницу? Может, враги семьи узнали, где она находится?

Или, что еще хуже, она просто решила, что наш разговор был ошибкой, и теперь избегает меня.

У дома Волковых все спокойно. Охрана на месте, никого необычного. Звоню в домофон.

— Алессандро? — голос домоправительницы.

— Виктория дома?

— Нет. Она уехала около часа назад.

— Куда?

— Не сказала. Была с Дмитрием.

Конечно, с Дмитрием. Ее телохранитель и единственный человек, которому она доверяет безоговорочно.

— Если она вернется, скажите, что я искал ее.

— Хорошо, сэр.

Сажусь обратно в машину. Лука смотрит на меня через зеркало заднего вида.

— Don, где искать будем?

— Не знаю.

И действительно не знаю. Виктория могла поехать куда угодно. К подруге, в офис, в спа-салон. Или просто кататься по городу, наслаждаясь свободой после больничного заключения.

Но что-то подсказывает — дело не в этом. Она специально не сказала мне о выписке. Значит, хочет побыть одна. Или... не одна, но без меня.

Звоню еще раз. Телефон по-прежнему недоступен.

— Don, — говорит Лука осторожно, — может, стоит подождать? Она сама объявится.

— Нет. Что-то не так. Виктория бы сказала, если планировала уехать.

— А может, передумала? Насчет вас, я имею в виду.

Возможно. Вполне возможно. Три дня в больнице, мои попытки заботиться о ней, разговоры о новом начале — а потом она очнулась и поняла, что это была ошибка.

Что я снова втираюсь в ее жизнь там, где меня не ждут.

— Поехали в центр, — говорю я. — Проверим ее любимые места.

Начинаем с кафе рядом с бутиком, где она любит покупать одежду. Нет. Потом галерея, где она часто бывает на выставках. Тоже нет.

— Don, — говорит Лука через полчаса бесплодных поисков, — может, она просто хочет нормально поесть?

Умный Лука. Конечно, ресторан. Виктория обожает хорошую еду, а больничная пища отвратительная, несмотря на мои попытки разнообразить ее завтраки.

— "Бельведер", — говорю я. — Ее любимое место.

Дорогой ресторан на крыше отеля, с видом на весь город. Виктория всегда говорила, что там лучшие морепродукты в городе.

Приезжаем. Поднимаемся на лифте. И вижу ее.

Сидит за столиком у окна, спиной ко мне. Волосы распущены, на ней элегантное черное платье. Напротив — мужчина. Не Дмитрий. Кто-то другой.

Сердце проваливается в желудок.

Подхожу ближе и узнаю его. Кирилл Петров, сын владельца крупнейшей строительной компании. Молодой, красивый, богатый. И, что самое неприятное, давно ухаживает за Викторией.

Она смеется над чем-то, что он говорит. Смеется искренне, легко. Так, как не смеялась со мной уже давно.

— Don? — тихо зовет Лука, стоящий рядом.

— Вижу.

Они не замечают меня. Увлечены разговором. Кирилл наклоняется ближе, что-то шепчет ей на ухо. Виктория снова смеется.

Кровь стучит в висках. Руки сжимаются в кулаки.

Черт побери. Вот для чего она так спешила из больницы. Не домой отдыхать, не к врачам на контроль. К нему.

— Don, может, не стоит... — начинает Лука, но я его не слушаю.

Иду прямо к их столику. Виктория поднимает голову и видит меня. Улыбка мгновенно исчезает с ее лица.

— Алессандро? Что ты здесь делаешь?

— Искал тебя, — говорю я, стараясь держать голос ровным. — Приехал в больницу, а тебя уже нет.

— Меня выписали. Я решила отметить.

— С ним? — киваю на Кирилла.

Тот поднимается из-за стола. Улыбается, но в глазах настороженность.

— Алессандро, рад видеть. Как дела?

— Отлично, — цежу я сквозь зубы. — Особенно сейчас.

Виктория встает между нами.

— Кирилл, дай нам минуту.

— Конечно. Я буду в баре.

Он уходит, бросив на меня многозначительный взгляд. Гребаный щенок думает, что выиграл.

— Садись, — говорит Виктория, когда мы остаемся одни.

— Не буду. Объясни мне, какого хрена происходит?

— Алессандро, не повышай голос.

— Не повышать? — я наклоняюсь к ней ближе. — Три дня провожу рядом с твоей больничной койкой, думаю, что мы наконец можем начать сначала, а ты сбегаешь на свидание к этому пустышке!

— Это не свидание.

— Да? А что тогда? Деловая встреча?

Она смотрит на меня с вызовом.

— А если и свидание? То что?

Удар в солнечное сплетение. Она права, и это делает все еще хуже.

— Principessa...

— Нет. Ты не можешь появляться в моей жизни, когда тебе удобно, и исчезать, когда надоедаю. Не можешь ухаживать за мной в больнице, а потом злиться, что я провожу время с другими людьми.

— Этот человек тебе не подходит.

— А кто подходит? Ты?

Я открываю рот, но слов нет. Потому что честный ответ — да, я. Но я же сам все разрушил.

— Кирилл хороший человек, — продолжает она. — Он не лжет мне, не исчезает на год.

— Он тебя не знает так, как знаю я.

— Зато он пытается узнать.

Каждое ее слово — как нож в спину. И самое ужасное, что она права.

— Вик...

— Иди домой, Алессандро. Мне нужно время подумать.

— О чем думать? О нем?

— О нас. О том, есть ли смысл в этом "нас".

Она разворачивается и идет к бару, где ждет Кирилл. Тот встречает ее улыбкой, обнимает за талию.

Я смотрю, как она идёт к нему. К этому щенку. Слишком самодовольный, слишком живой. Улыбка на лице, руки на её талии — и она позволяет. Позволяет прикасаться к себе, будто всё, что было между нами, — лишь тень на стене. Лишь сон, от которого она проснулась.

А я?

Я стою здесь, как проклятый. В груди — огонь, лед, ножи. В глазах — мрак. Всё во мне кричит: подойди. Разбей ему лицо. Выбей эту мерзкую ухмылку вместе с зубами. Напомни ей, кому она принадлежит. Напомни себе, что Виктория — твоя. Была, есть и будет. Неважно, что она говорит. Неважно, что она отвернулась.

Пусть даже сейчас она не со мной. Это не конец. Это пауза. Испытание. Ад между двумя прикосновениями.

Я ухожу, но не сдаюсь.

Я — не из тех, кто отступает. Я вернусь. Исправлю всё. Докажу. Заберу обратно каждую улыбку, каждый взгляд, каждый вдох. Заберу её душу, если нужно. Потому что я не умею любить наполовину.

Я либо всё — либо пепел.

И он... он ещё пожалеет, что посмел коснуться моего света. Моей Виктории.

Господи, как же хочется подойти и разбить ему лицо.

— Don, — тихо говорит Лука, появляясь рядом. — Пора уходить.

— Да, — киваю я, не отводя взгляда от них. — Пора.

Но уходя, я знаю одно точно — я не сдамся. Виктория моя, была и остается. И этому щенку не видать ее как мертвецу рассвета.

Даже если придется сначала исправить все свои ошибки.

Виктория

—Malyshka,— говорить Кирилл.— Почему ты не сказала ему, что я твой двоюродный брат?

Я ничего не отвечаю, а просто улыбаюсь.