Принцесса Востока

Виктория

Безопасный дом находится в пятидесяти километрах от Москвы, в лесу, где когда-то мой дед охотился на медведей. Небольшой деревянный коттедж, но с бронированными стенами и собственной системой автономного жизнеобеспечения.

Снаружи он выглядит как обычная дача советских времён — потемневшие от времени брёвна, покосившийся забор, заросшая тропинка. Но это всего лишь маскировка. Под деревянной обшивкой скрывается титановая сетка, а окна сделаны из пуленепробиваемого стекла, замаскированного под старые рамы.

В подвале располагается командный центр с мониторами, показывающими каждый угол периметра. Дедушкины охотничьи тропы теперь оснащены датчиками движения, а в старом медвежьем капкане притаился современный дрон-разведчик.

Когда я впервые приехала сюда прошлой зимой, мне казалось, что я попала в фильм о шпионах. Но теперь, сидя у камина и слушая завывание ветра в соснах, я понимаю — это не игра.

Дед говорил, что медведи — не самые опасные хищники в этих лесах. Он был прав, но вряд ли мог предположить, что через пятьдесят лет после его смерти его внучка будет прятаться здесь от совсем других охотников.

В этом доме есть всё необходимое для выживания — запас еды на три месяца, генератор, даже спутниковая связь. Но самое главное — здесь есть то, чего у меня не было уже очень давно.

Время подумать.

Алессандро

Утро встречает нас звонком телефона. Виктория отвечает, и по выражению ее лица я понимаю — новости плохие.

— Поняла, — говорит она в трубку. — Жди моих указаний.

Кладет телефон и поворачивается ко мне.

— Дмитрий, мой телохранитель. Соколов объявил себя новым главой семьи. Говорит, что я мертва, а он наследует власть по праву верного соратника Виктора.

— Сколько людей на его стороне?

— Больше половины. — В ее голосе звучит горечь. — Оказывается, многие считали меня слишком молодой для управления.

Предсказуемо. В мире, где власть определяется силой кулака, женщине приходится доказывать свое право на трон каждый день.

— А сколько остались верны вам?

— Человек тридцать. Может, сорок. Против сотни.

— Достаточно, — говорю я, вставая с дивана. — Особенно если у них есть правильное руководство.

— Ты имеешь в виду себя?

— Имею в виду нас. — Я подхожу к окну, смотрю на заснеженный лес. — Виктория, в Каморре есть поговорка: лучше десять преданных волков, чем сто трусливых овец.

— А у нас есть десять преданных волков?

— У нас есть друг друга. А это стоит армии.

Она встает, подходит ко мне. В утреннем свете она выглядит моложе, уязвимее. Но в глазах горит тот же огонь, что и вчера.

—У меня есть идея,—я смотрю как её глаза сверкают, а на лице расплывается зловещая ухмылка.

—Слушаю, principessa,—Господь она прекрасна я готов последовать за ней куда угодно, хоть в ад, главное с ней. Остальное не важно.

—Я прикажу Димитрию и остальным мне преданным людям сделать вид что они перешли на сторону Соколова. Пусть они распространяют слух что Соколов меня убил, я была слабой женщиной что ничего не могла сделать сама. А ты вернулся назад в Италию.

—Зачем?—спрашиваю, не понимая как у нас выгода от этого.

—Пусть он почувствует себя в безопасность и мы нападем когда он не будет этого ждать. Ровно через две недели. А пока мы будем готовить план. Кстати, привези своих людей в Москву на одну из моих баз.

—Ты уверена, что Соколов не узнает.

—Нет. У меня есть несколько безопасных мест в городе. И контакты среди полиции.

— Полиция? — удивляюсь я.

— Отец всегда говорил: лучше купить человека, чем убить его. Мертвец не может предупредить об опасности.

Мудро. Михаил Волков был умным человеком. Жаль, что доверился не тому.

— Хорошо. Тогда план такой: собираем людей, готовим план, показываем всем, что Принцесса Востока жива. А потом...

— А потом устраиваем охоту на Соколова.

— Как прикажешь, mia regina.

***

Первые дни проходят в работе над планом. Мы изучаем схемы зданий, составляем списки целей, обсуждаем каждую деталь. Но постепенно между нами начинает возникать нечто большее, чем просто деловое партнерство.

Алессандро внимателен и терпелив. Когда у меня случаются приступы гнева из-за предательства, он не пытается успокоить дешевыми словами. Просто остается рядом. Когда я не могу заснуть, мучаясь воспоминаниями об отце, он заваривает чай и мы сидим у камина в молчании.

***

Она сильнее, чем кажется. За внешней хрупкостью скрывается воля, которой позавидовал бы любой дон. Но по ночам, когда она думает, что я сплю, я слышу, как она плачет. Тихо, сдержанно — так, как плачут те, кто не может позволить себе слабость.

На седьмой день что-то меняется. Виктория готовит ужин, и я подхожу помочь. Наши руки касаются, когда я передаю ей тарелку, и между нами проскакивает искра. Она не отстраняется.

— Алессандро, — говорит она тихо, — ты когда-нибудь думал о том, что будет после? Когда все закончится?

— Честно? Уже давно не думаю о "после". В нашем мире завтра может не наступить.

— А если наступит?

Я поворачиваюсь к ней. В свете свечей ее лицо кажется золотым.

— Тогда посмотрим, что принесет нам завтра.

Она делает шаг ближе. Потом еще один. И вдруг мы целуемся — осторожно сначала, потом все страстнее. Весь мир сужается до этого момента, до ее губ, до тепла ее тела.

Этой ночью мы не говорим о планах мести. Мы говорим о мечтах, о страхах, о ранах, которые носим в душе. Она рассказывает о детстве без матери, о том, как пыталась заслужить любовь отца. Я — о весе фамилии, которую ношу, о том, что значит родиться в семье, где смерть — часть работы.

— Иногда мне хотелось быть обычной девочкой, — шептает она, лежа у меня на плече. — Ходить в университет, влюбляться в обычных парней, мечтать о свадьбе и детях.

— А теперь?

— Теперь я знаю, кто я. Дочь Михаила Волкова. И это не проклятие — это сила.

Я целую ее в висок, но чувствую, как что-то сжимается в груди. Она замечает мое молчание.

— А ты? О чем мечтал маленький Алессандро?

Долгая пауза. Я не говорил об этом никому. Никогда.

— О том, чтобы мама вернулась домой, — произношу тихо.

Виктория приподнимается, смотрит на меня в темноте.

— Что случилось?

— Мне было восемь. Мы ехали с мамой к ее сестре в Рим. Обычная поездка, ничего особенного. Она пела в машине какую-то старую песню, я дремал на заднем сиденье. — Слова даются с трудом, как будто я выковыриваю их из застарелой раны. — Грузовик выскочил на встречную полосу. Водитель заснул за рулем.

Виктория берет мою руку, сжимает.

— Я помню звук удара. Скрежет металла. А потом — тишину. Мама висела на ремне безопасности, кровь капала ей на лицо. Я звал ее, но она не отвечала. — Я закрываю глаза, но картинки все равно всплывают. — Врачи сказали, что она умерла мгновенно. Что не мучилась. А я... я даже царапины не получил.

— Алессандро...

— Знаешь, что самое страшное? — Я смотрю в потолок, не в силах встретиться с ее взглядом. — Иногда я думаю, что если бы я умер в той машине вместо нее, она была бы сейчас жива. Может быть, судьба перепутала нас. Может быть, это я должен был остаться в том искореженном металле.

— Не говори так, — Виктория прижимается ко мне крепче. — Твоя мать не хотела бы, чтобы ты думал такое.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что любая мать предпочла бы умереть, лишь бы ее ребенок остался жив. — В ее голосе звучит твердость. — Она спасла тебя единственным способом, каким могла.

Я молчу, борясь с болью, которая живет во мне уже двадцать лет.

— После этого отец изменился, — продолжаю. — Стал жестче, холоднее. Как будто вместе с мамой умерла и его способность любить. А я... я стал для него напоминанием о том, что он потерял. И доказательством того, что мир несправедлив.

— И ты вырос, думая, что не заслуживаешь быть живым.

— Что-то вроде того. — Я наконец смотрю на нее. — Может быть, поэтому я так легко иду на смерть. Не боюсь ее. Иногда даже жду.

Виктория переворачивается, ложится на меня, смотрит прямо в глаза.

— Послушай меня внимательно, Алессандро Д'Анджело. Ты жив не по ошибке. Ты жив, потому что твоя мать защитила тебя своим телом. Потому что любила тебя больше собственной жизни. И если ты умрешь сейчас, из-за какой-то детской вины, то ее жертва будет напрасной.

Ее слова пробивают стену, которую я строил двадцать лет.

— Она дала тебе жизнь дважды, — продолжает Виктория. — Сначала родив, потом спасая. Не отбирай у нее это право.

Я притягиваю ее к себе, зарываясь лицом в ее волосы. Впервые за много лет позволяю себе плакать — не от боли, а от облегчения.

— Grazie, — шепчу я. — Спасибо.

— За что?

— За то, что напомнила мне, ради чего стоит жить.

Мы лежим в тишине, слушая потрескивание дров в камине. И я понимаю — завтра мы пойдем на войну не только за власть или месть. Мы будем сражаться за право на будущее, которого нас пытаются лишить.

Наутро мы просыпаемся в объятиях друг друга, и мир кажется другим. Мы все еще готовимся к войне, но теперь у нас есть то, за что стоит сражаться.

***

На тринадцатый день мы просыпаемся с осознанием — завтра все изменится. План готов, связь с людьми налажена, но нервное напряжение растет с каждым часом.

— Нужно отвлечься, — говорю я, видя, как Алессандро в сотый раз проверяет карты. — Иначе мы сойдем с ума от ожидания.

Он кивает, отодвигая бумаги.

— Есть идеи?

Я указываю на старую шахматную доску в углу комнаты.

— Дедушка научил меня играть, когда мне было семь. Говорил, что шахматы учат думать на несколько ходов вперед.

— Полезный навык в нашем деле, — соглашается он.

Мы расставляем фигуры у камина. Алессандро играет осторожно, методично — каждый ход продуман, каждая жертва оправдана. Я предпочитаю более агрессивную тактику, неожиданные комбинации.

— Где научился так играть? — спрашиваю, наблюдая, как он обдумывает следующий ход.

— Отец считал шахматы обязательной частью образования. Стратегическое мышление, умение просчитывать последствия — все это пригодится в жизни.

К середине партии становится ясно — он сильнее. Но я не из тех, кто легко сдается. Делаю рискованный ход, жертвуя важную фигуру ради потенциальной атаки.

— Смелое решение, — замечает он с улыбкой.

— Иногда нужно рисковать, чтобы получить желаемое.

Несколько ходов спустя он ставит мне мат. Я с улыбкой опрокидываю своего короля.

— Реванш?

— Всегда готов, principessa.

Мы играем до поздней ночи, между партиями разговаривая о жизни, мечтах, планах на будущее. Это последняя спокойная ночь перед бурей, и мы оба это понимаем.