Глазами не увидеть

— Какаши, — простонал Ирука куда-то ему в плечо. Сам альфа мог отозваться только нежным рычанием, потому что ему настолько хотелось всего и сразу, что он жадно целовал и прикусывал шею Ируки, не в силах оторваться.

Как только насладились первым поцелуем, Какаши принялся сбрасывать с себя форму, дёргая и срывая, если что-то не снималось сразу. Лёг на постель, заняв место Саддары рядом с Ирукой, которого нежно опрокинул на спину, сам накрыл своим телом, прижимаясь жарко. Словно и не было только что бурного секса с госпожой Саддарой. Он уже об этом эпизоде позабыл, не забыл только, что Ируку трогал чужой и пока ещё не поплатился за это жизнью.

— Какаши, что ты тут делаешь? Разве ты не ушёл? — простонал омега в перерывах между глубокими вздохами удовольствия.

— Неужели ты в это мог поверить, что я отдам тебя этому скоту?

— Как ты узнал?

— Ты сам звал меня.

— А он не вернётся?

— Пусть попробует, если жизнь не дорога.

Глаза у омеги нежные и встревоженные.

— Хирузен нас велит казнить, обоих.

— Иру, это не твоя забота, я никому не позволю тебя тронуть даже пальцем.

— А…

Какаши наклонился и закрыл рот Ируки глубоким поцелуем, омега застонал и прижался поплотнее всем своим пылающим от желания телом и Какаши понял, что долго он не вытерпит.

— Иру, помнишь, что я тебе говорил в лесу? Скажи мне, что ты передумал.

— Я передумал…

Какаши поднялся на колени, оседлав Ируку, и решительно начал стаскивать с того влажную рубаху. Ирука постанывал, закусив запястье и не отрывал смятённого взора от альфы: в глазах его была мольба — о чём?

Справившись с рубахой, Хатаке осторожно опустился на лежащего Умино и сладострастно потёрся весь, всем телом о горячую шелковистую кожу Ируки, тот запрокинул голову и протяжно застонал.

— Иру, ты хочешь меня?

— Очень, — со всхлипом.

— Это потому что течка?

— Но Саддару же я не хотел.

Какаши накрыл его рот ладонью:

— Не произноси его имени, иначе я сейчас пойду и убью его за то, что он тебя лапал.

И больше не было ни слова. Ирука вдруг положил обе руки Какаши на плечи, прижимая его к себе, и запрокинул голову, отдавая всего себя во власть Хатаке, который нежно, но настойчиво раздвинул его ноги своими бёдрами, и, помогая себе рукой, разведал тропинку к заветному входу. Пальцы скользнули по смазке прямо к плотно сомкнутой девственной норке, проникли внутрь. Ирука глухо простонал и забился в объятиях. Какаши поцеловал его и получил поцелуй в ответ, значит, прикосновения были желанными, просто непривычными.

Не в силах терпеть эту сладкую пытку дольше, Какаши прижался жёстким налившимся от желания членом к разведанному ходу, и он, скользнув по смазке так же, как и пальцы, туго вошёл головкой, вырвав из Ируки мучительный стон:

— М-м! Какаши!

— Больно?

— Нет.

Какаши вдохнул поглубже, чтобы успокоиться, сплёл их пальцы, слегка прижав кисти Умино к влажным простыням, и снова толкнулся вперёд, в горячую влажную глубину, не продвинувшись ни на чуть-чуть, хотя Ирука был влажным. Какаши остановился, не делая больше попыток, хотя его уносило от желания, поцеловал омегу нежно-нежно, прошептал тихонько на ушко:

— Не бойся, Иру, пусти меня.

И почему-то вдруг понял, что должен сделать, скользнул губами за ухо и, лизнув, впился в нежную кожу, ставя метку. Он понятия не имел, как это делается, вели инстинкты. Ирука широко, как будто в предсмертном ужасе раскрыл глаза, но не закричал, а лишь блаженно застонал, прогнулся в пояснице и закинул ноги Какаши на талию. Альфа погрузился в него до конца, зверея от наслаждения, дикой первобытной радости быть принятым своим омегой, до такой степени, что сам крикнул, как будто это ему было больно от их первой близости, когда почувствовал себя полностью в жарком и узком плену.

Ирука от двойной пытки болью и наслаждением одновременно даже кричать не мог, а только постанывал. Оказывается это мучительно — быть со своим альфой, но одновременно и волшебно. Какаши делал именно то, что было больно, но приносило избавление от куда более тяжкой муки. Когда Какаши начал двигаться в своём извечном танце, в тягучем и неумолимом ритме, сразу отступила боль, преследовавшая уже три дня. По телу разлилась блаженная густая нега и смазки пролилось ещё столько, что движения альфы стали раскованней, свободней и слаще. Какаши сам стонал, как в забытьи. Он никогда ничего подобного, как и Ирука, не испытывал.

Истинный омега принимал его так, как не мог ни один из тех, чужих, хотя и опытных. Они чувствовали друг друга до дрожи, через кончики пальцев, в своём соединении, какой нужен ритм, какая глубина проникновения.

— Какаши, ещё!

Нет, никогда не испытывал, не чувствовал так. Хорошо! Хорошо! Хорошо-о! Какаши почувствовал, что последнее наслаждение близко, наклонился и снова лизнул метку, и глаза Ируки словно погасли в предчувствии, он тоже задышал рвано и хрипло.

Время остановилось, остался только ритм альфы и нежные стоны омеги, и неумолимо надвигающейся тёмное и дикое блаженство. Ируку подбросило первым. Он вытянулся в струну под горячим телом альфы, коротко вскрикнул, а глубокий его стон слился с финальным рыком Какаши. Оргазм был подобен взрыву, он был каким-то… Необычным. Какаши попытался, как только немного вернулась способность соображать, разобраться, что в его финальных судорогах было не так, как обычно, и вдруг его пронзило!

Биджу! Узел! Это началась сцепка! Он попытался выйти, но было уже поздно.

— Что это? — с удивлением спросил Ирука, дотрагиваясь рукой там, где они теперь были плотно слиты.

— Прости, мне надо было предвидеть. Мы сцепились.

— А у тебя так не было раньше?

Какаши поцеловал его в нос.

— Нет, не срабатывало. Никто так не цеплял.

— Хм, а что значит эта сцепка?

— Ну… вообще-то… Иру, я так осеменяю. Если ты плодовитый, то будет малыш.

Ирука откинулся на постели и на лице его появилось такое удивлённое выражение:

— Малыш? У меня?

— У нас.

И долго молчали вместе. Наконец Ирука вздохнул чуть свободнее:

— Это будет хорошо, правда?

— Да.

* * *

Тем временем дела супругов Саддара складывались тоже вполне себе ничего, радужно. Сэра, вызвав мужа на улицу, устроила ему прилюдную головомойку за то, что тот открыто ею пренебрегает, что тратит деньги на омег, что не занимается воспитанием детей, что… Одним словом — припомнила всё.

И забыла только об одном.

Сначала Навама принюхивался недоверчиво, потом всё уверенней и наконец, забыв свой вековечный страх перед дреморой, перебив супругу впервые в жизни, заорал:

— А объясните-ка мне, любезная сэра, почему от вас пахнет каким-то альфой? Неужели вы опустились до того, что легли под другого?

Аттриморра икнула и от неожиданности сказала чистую правду:

— Ну да, меня только что славно отодрал какой-то отличный альфа. Настоящий мужчина! Уж он-то знает толк в женщинах и как с ними обращаться! Поверьте, такое удовольствие я получила впервые в жизни.

И тут стряслось чудо! Взбешенный её супруг набрался храбрости, схватил недрогнувшей рукою дремору за тёплый шершавый рог, попятил маркиназ на себя и от всей своей оскорблённой души дал супруге в глаз! Обалдевшая дремора, которая за всю супружескую жизнь ни разу не видела себе противодействия со стороны мужа, влекомая инерцией, полетела рогами вперёд и рухнула на землю, сверху на неё набросился любящий супруг, и подмял сэру под себя. Разозлённые супруги принялись выяснять свои непростые отношения прямо посреди просторного двора поместья Саддара с помощью кулаков, зубов и вообще грубой физической силы. Сверху всю картину эпической драки нежно освещала луна, а все остальные обитатели и домочадцы разбежались от греха подальше, памятуя о том, что муж да жена — одна сатана, что применительно к этой парочке было особенно актуально.

Саддара был возбуждён, но не удовлетворён, потому тесная возня с мощной супругой на земле неожиданно заставила Наваму вспомнить о своих неоплатных долгах в копилку супружеских взносов. Навама был щедрым человеком и должен быть не любил, тем более, если в эту копилку начинали делать взносы посторонние пайщики. И кто же был этот храбрец, вот что ещё недурно было бы выяснить.

Дремора сопротивлялась больше для виду, такое обращение ей нравилось, даже подбитый глаз добавлял, казалось, остроты ощущений. И, конечно, дело предсказуемо завершилось возней совсем иного рода, причём Наваме была отдана ведущая роль, и он с ней на выбросе адреналина справлялся отлично. Дремора хрипела и извивалась, муж её рычал от удовольствия. Впервые со дня свадьбы они достигли понимания в вопросах интимного общения. И достигли одновременно, да ещё с такой силой, что Навама под впечатлением от произошедшего даже поднял жену на руки и, весьма небрежно одетый, отнёс её в покои, где не бывал семь лет с момента зачатия их младшего сына.

Дремора благодушно разрешила мужу остаться до утра, прекрасно понимая, что не стоит отпускать его сейчас к себе, чтоб Наваму не постигло ещё одно разочарование в жизни.

* * *

Над поместьем Саддара наконец-то повисла тишина. Сэра Тирания и Навама грели общую постель после стольких лет отчуждения и неприязни.

Какаши и Ирука, связанные сцепкой, пригрелись и уснули в обнимку, стараясь не думать о том, что принесёт им завтрашний день. Сейчас они были вместе и это было главное.

* * *

Джонин, стоящий на крыльце его дома рядом с полностью одетым омегой, был знаком Наваме только шапошно, это ведь он, кажется, и привёл омегу вчера. Подойдя ближе, Навама по запаху убедился, что джонин за ночь достиг куда больших результатов, чем хозяин дома. И омега, и даже его собственная супруга были огуляны именно этим АНБУ. Ну спасибо, Хирузен, и за строптивую омегу, и за идеального шиноби-сопровождающего.

Заметив его, джонин однако на рожон лезть не стал и поклонился довольно вежливо.

— Доброе утро, Навама-сан!

Омега лишь глянул искоса.

— Доброе? Вот как?

Какаши глянул вопросительно. Вокруг шатался народ. Решив, что чем меньше ушей будет слышать семейные тайны, тем лучше, Навама довольно вежливо пригласил неожиданного гостя и омегу к столу.

Против обыкновения сэра Аттриморра возглавляла стол и была столь томна и расслаблена, что эпохальные перемены в судьбе сэры выдавал только здоровенный фингал под глазом. На её тёмной коже синевы заметно не было, зато глаз очень эпично заплыл, и Какаши понял, что пахнет жареным, ну конечно, Навама учуял запах постороннего самца, и конечно же не только от сэры Тирании, но и от Ируки, который наоборот чувствовал себя почти безмятежно: не было больше сводящей с ума боли и нестерпимого зуда, вмешательство альфы превратило течку в наслаждение, а не пытку.

— Доброе утро, дорогие гости дома Саддара! — сэра Тирания была сама любезность. — Разделите нашу скромную трапезу.

Скромная трапеза включала четыре перемены блюд. Тирания специально распорядилась — Навама был большой любитель много и вкусно поесть. И теперь, не имея возможности дать ещё один втык жене и вломить её любовнику, Саддара сосредоточился на еде и к концу завтрака так даже и заметно повеселел.

Какаши, привычный к простой пище, ел только бобы, а вот Ирука, основательно проголодавшийся после крышесносной ночи любви, набросился на еду с тем же аппетитом, что и хозяин дома, заслужив его одобрительный взгляд.

Сэра Аттриморра кушать ничего не могла — у неё были ранены губы и вдобавок ломило один клык — в пылу ревности Навама зацепил сэру и там. Зато каждая саднящая ранка напоминала сэре Тирании о ночи наслаждений и борьбы и у неё невольно вновь закипала кровь. Вот это да! После стольких лет пресной скучищи!

Наконец, когда вся закусывающая компания, обменивающаяся кто заговорщицкими, кто вражебными, кто влюблёнными взглядами, смогла наконец высказать друг другу свои претензии более открыто, всю заваруху, конечно же, начала Тирания, елейным голоском осведомившаяся:

— Видимо, наш гость, — быстрый взгляд в сторону Умино, — уже покидает нас. Так скоро! Саддара-сан, неужели наше гостеприимство было недостаточно щедрым?

Навама подавился палочкой данго.

— Отнюдь, моя сэра, я, например, всё чаще убеждаюсь, что ваше гостеприимство поистине не знает границ.

— О мой лорд! Никогда границы моей щедрости как хозяйки дома не сравнятся по ширине с вашими. Ведь это именно ваши гости наполняли дом последние двенадцать лет!

Ирука чувствовал уже себя лишним на этом празднике жизни. Он только сознавал, что супруги обвиняют друг друга в чем-то, чего он пока не понимал.

На последнее замечание Наваме возразить было нечего, поэтому он притворился, что ничего не слышал.

— Жаль, Ирука-сама, что вы не согласились провести у нас времени побольше. Я так мечтал познакомить вас с обычаями охоты в наших краях.

— Благодарю вас, Навама-сан, я уже славно поохотился этой ночью.

— Да? А вам известно, Ирука-сама, что охотник, выследивший вас, сумел добыть и трофей с другой полки?

Ирука широко открыл глаза:

— Я вас не понимаю, Навама-сан.

— Ирука, вы так ещё юны и наивны. Посмотрите на мою супругу. Как вы думаете, в какой схватке она получила свои увечья?

Ирука со страхом вгляделся в фингал и разбитые губы госпожи, потом медленно перевёл взгляд на Какаши. Тот сделал вид, что рассматривает какую-то небывальщину на потолке, а вот Аттриморра вскинулась:

— В моих увечьях нет ничего таинственного. Просто мой конь Сота-Сил вчера был какой-то нервный и взбешенный, я и упала с него.

— Вы, госпожа, упали с Сота-Сила и остались живы, только разбили губы? Да если б вы упали с него, сейчас в доме Саддара был бы траур по вам. Ваш Сота-Сил настоящий демон, а не конь.

Тут уже заинтересовался Ирука, он начал выспрашивать о коне, не посмевшего сделать более прямой намёк на Какаши и свою жену Наваму, а Какаши послал через стол благодарный взгляд Тирании. Та улыбнулась уголками разбитых губ.

— Сэра, а вы покажете мне Сота-Сила? — вдруг попросил Ирука.

Более надёжного способа понравиться сэре Тирании просто не существовало. Она подхватилась с места тут же и вся компания направилась следом.

Конь госпожи Саддара, оказалось, был вывезен ещё из Вварденфелла и был подарком сэре от её старшего братца, из-за вражды с которым Тирания и была вынуждена оставить отчий дом раньше своих старших сестёр. Молаг, даря коня, заявил:

— Вот тебе, сестрица, конь. Он правда слеп, но ведь в той стороне, куда ты едешь, коня для тебя не найти — все будут шарахаться.

Тирания, скрипнув клыками, повод в руки приняла, но, как выяснилось, братец прямо как в воду глядел — местные кони ни один к Тирании не приближался, а слепой от рождения Сота-Сил служил Тирании верой и правдой, зная только её запах, и никого больше к себе не подпускал даже для груминга, так что весь уход за конём полностью лежал на сэре Аттриморре.

Когда сэра собственноручно вывела огромного, невероятно мускулистого и чёрного, как сама ночь, коня, все невольно ахнули. Тирания провела Сота-Сила перед восхищенными зрителями, чтоб все полюбовались мощными бабками и играющей селезёнкой коня из Вварденфелла, а когда пошла на второй круг, случилось то, что случилось. Ирука, которого никто не предупредил, протянул руку и дотронулся до изумительного чёрного бока коня…

Сота-Сил взбрыкнул, бешено захрапел, роняя с удил хлопья пены, вырвал повод из рук Тирании, развернулся к Ируке и встал на дыбки, готовый прыгнуть вперёд. В краткое мгновение для принятия решения Какаши успел уже просчитать несколько вариантов. Оттолкнуть Ируку он уже не успевал, оттолкнуть коня смог бы, но поручиться в том, что мощное животное не повалится вместе с ним на того же Ируку, не мог, напугать коня было нельзя — он был слеп. И Какаши принял решение, вырвал из разгрузки какую-то тряпицу и ударил ею коня по гневно раздувающимся ноздрям.

Эффект был совершенно неожиданным. Конь заржал как-то даже жалобно, свернулся с задних бабок на сторону, тяжело прыгнул и отбежал, волоча повод. Какаши кинулся к окаменевшему от ужаса Ируке, обнял его и утащил за ограду загона, Аттриморра наоборот безо всякого страха побежала ловить Сота-Сила, а Навама только зубами скрипнул, потому что понял, почему отпрянул конь.

— Иру, успокойся, всё в порядке. Я с тобой, тебе ничего не угрожает.

— Я нормально, Какаши. А чем это ты его так напугал?

С этими словами Ирука выдернул из рук Какаши белую тонкую тряпицу и прежде чем джонин сообразил, что происходит, развернул.

Ками-сама! Какие же они могут быть, эти глаза его омеги! Ужас и гнев заставили нежные глаза Ируки потемнеть, а щёки — покрыться смертельной бледностью.

В руках Ирука держал разорванную нижнюю сорочку сэры Аттриморры Тирании Саддары.